Текст книги "Три жизни"

Автор книги: Гертруда Стайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Твой всегда и во всем Джефферсон Кэмпбелл»

«Пожалуйста, Джефф, приходи», – написала ему в ответ Меланкта. К Меланкте Джефф шел очень медленно, но на душе у него было радостно, что он к ней идет. Меланкта тут же выбежала к нему навстречу, очень быстро, как только увидела его из того места, где она стояла и смотрела, не идет ли он. Они вдвоем зашли в дом. Они были страшно счастливы, что снова вместе. И были друг с другом очень милы.

– А я ведь и вправду подумал, Меланкта, что на этот раз ты наверняка совсем не захочешь никогда меня больше видеть, – сказал ей Джефф Кэмпбелл, когда они опять начали говорить друг с другом. – Ты и вправду заставила меня подумать, честное слово, на этот раз, Меланкта, что все кончено, и что у нас с тобой больше ничего не будет, и я чуть с ума не сошел, и так мне было горько, Меланкта.

– Ну, ты ведь и вправду очень плохо со мной поступил, Джефф Кэмпбелл, – ласково сказала Меланкта.

– Я же и не говорю, что ты не права, Меланкта, – ответил Джефф, и почувствовал, что в нем так и поднимается откуда-то из глубины жизнерадостный смех. – У меня и в мыслях не было что-то подобное тебе говорить, Меланкта, но все-таки, Меланкта, если по правде, если честно, то я думаю, что плохо я с тобой поступил ровно настолько, насколько ты сама того заслужила.

Джефф обнял Меланкту и поцеловал. Потом он вздохнул и долго и молча сидел с ней рядом.

– Да уж, Меланкта, – сказал он, наконец, и рассмеялся, – да уж, Меланкта, во всяком случае никак не скажешь, если у нас и в самом деле когда-нибудь получится стать настоящими друзьями, тогда уже никак не скажешь, ни за что на свете, что мы с тобой мало старались и недостаточно выстрадали эту награду, если у нас, конечно, когда-нибудь это получится.

– Мы с тобой и впрямь хорошо постарались, Джефф, никак не могу с тобой не согласиться насчет того, что ты сейчас сказал, – ответила Меланкта. – Вот уж не стала бы я этого отрицать, особенно теперь, когда я столько всякого пережила из-за твоих этих выходок, Джефф, скверный ты мальчишка, – сказала Меланкта и улыбнулась, а потом вздохнула и долго сидела молча с ним рядом.

Потом наконец Джеффу нужно было идти домой. Они долго стояли на крылечке и все никак не могли распрощаться друг с другом. Потом наконец Джефф заставил себя выговорить это самое «до свидания». Потом наконец Джефф заставил себя спуститься с крыльца и уйти.

На следующее воскресенье они договорились устроить себе тот самый долгий и счастливый день за городом, которого лишились в прошлый раз из-за того, что наговорила Джеффу Джейн Харден. Хотя Меланкта пока ничего и не знала о том, что наговорила Джеффу Джейн Харден.

Джефф теперь виделся с Меланктой каждый день. Где-то глубоко внутри у Джеффа гнездилось какое-то чувство неуверенности, потому что он еще не сказал Меланкте о том, что его в прошлый раз заставило едва-едва совсем от нее не уйти. В глубине души Джефф чувствовал, что с его стороны неправильно будет не сказать об этом Меланкте. Он знал, что настоящий мир между ними будет возможен только тогда, когда он будет по-настоящему с ней честен и обо всем ей расскажет. И Джефф был уверен, что в этот долгий и счастливый воскресный день он действительно обо всем ей расскажет.

Они гуляли весь день и были очень счастливы. Они взяли с собой еду, чтобы перекусить по дороге. Они сидели в залитых ярким солнышком полях и были счастливы, они бродили по лесам и были счастливы. Джеффу всегда нравилось гулять за городом. Джеффу всегда нравилось смотреть, как все растет и какие разноцветные бывают деревья и земля, и свеженькие, новенькие, яркие побеги, которые лезут из влажной земли, и трава, на которой он так любил просто лежать или смотреть, сколько там в ней всякой живности и вообще всего интересного. Джеффу нравилось все, что движется или пребывает в покое, в чем есть цвет, и красота, и настоящая живая жизнь.

Джеффу очень понравился этот день, когда они гуляли. Он почти совсем забыл о том, что у него на душе не все в порядке, где-то в самой глубине души. Джеффу нравилось, что рядом с ним Меланкта Херберт. Она всегда была с ним такая милая, и так она здорово слушала все то, что он ей рассказывал, если что-то попадалось ему на глаза, и так она здорово чувствовала, как он всему этому радуется, и так было здорово, что она сама ни разу не сказала, что ей это не по душе и хочется чего-то другого. День и в самом деле получился очень счастливый и насыщенный, первый день, который они провели вместе, гуляя за городом, и весь такой счастливый и долгий.

Потом они устали, и Меланкта села на землю, а Джефф лег рядом с ней на траву и вытянул ноги. Какое-то время Джефф просто лежал с ней рядом, очень тихо, а потом он стиснул ей руку, поцеловал и сказал тихо-тихо:

– Ты так добра ко мне, Меланкта.

Меланкту это пробрало до самой глубины души, и она ничего ему в ответ не сказала. Джефф еще долго лежал ничком на траве и смотрел вверх. Он считал листочки на дереве. Он следил за облачками, которые проплывали в небе у него над головой. Он смотрел, как кружат высоко-высоко в небе птицы, и все это время Джефф знал, что должен сказать Меланкте про все, о чем он теперь знает, о чем неделю назад рассказала ему Джейн Харден. Он был совершенно уверен, что с его стороны не сказать ей об этом было бы совсем неправильно. Это было нелегко, но для Джеффа Кэмпбелла единственным способом снять с души этот груз было – выговорить все это, единственный способ по-настоящему понять Меланкту состоял для него в том, чтобы рассказать ей про ту борьбу с самим собой, которую ему пришлось пережить, чтобы понять ее, рассказать ей все это затем, чтобы она смогла помочь ему справиться со всей этой напастью, рассказать ей все это затем, чтобы у него самого больше никогда не возникло желание в ней усомниться.

Джефф долго лежал на траве ничком, очень долго и очень тихо, и смотрел в небо, и все это время в нем жило чувство невероятной близости к Меланкте. Потом наконец он повернулся к ней, покрепче взял ее за обе руки, чтобы чувствовать ее сильнее, а потом очень медленно, потому что слова приходили с трудом, медленно он начал говорить.

– Меланкта, – начал Джефф, очень медленно. – Меланкта, было бы неправильно с моей стороны, если бы я не сказал тебе, почему на прошлой неделе я исчез и вообще чуть было навсегда тебя не лишился. Джейн Харден стало хуже, и я пошел к ней, чтобы помочь. А она стала рассказывать мне все, что знала о тебе. Она не знала, как близко я теперь тебя знаю. А я ей не сказал, чтоб она перестала. И слушал, пока она все-все мне про тебя не рассказала. И такая у меня тяжесть на душе возникла, когда она все это мне рассказала. Я знал, что все, что она мне про тебя сказала, правда. Я знал, что ты вела себя достаточно свободно, Меланкта, я знал, что ты любила развлекаться именно так, как я всегда терпеть не мог, если цветные так развлекаются. Я даже и понятия не имел, пока Джейн Харден мне об этом не рассказала, что ты такие дурные вещи вытворяла, Меланкта. Когда Джейн Харден мне все это рассказала, мне, Меланкта, стало совсем плохо. У меня все время в голове вертелось, а вдруг, Меланкта, я для тебя всего лишь навсего очередной такой же вот как все прочие, и ничего я не мог с собой поделать. Может быть, я был и не прав, что отнесся к тебе с таким недоверием, Меланкта, но мне все это показалось таким мерзким. Я просто пытаюсь быть с тобой честным, Меланкта, ты же сама всегда хотела, чтобы я был с тобой честным.

Меланкта выдернула руки из рук Джеффа Кэмпбелла. Она сидела и смотрела на него, и в самой ее злости была большая толика презрения.

– Если бы ты хоть когда-нибудь думал не только о себе, Джефф Кэмпбелл, ты бы поостерегся говорить мне такие вещи, Джефф Кэмпбелл.

Джефф какое-то время помолчал и подождал, прежде чем ответить ей. Удерживала его от быстрого ответа не та сила, которая была заключена в словах Меланкты, потому что на них-то, на сами по себе, он знал, что ответить, удерживала его та сила, которая заключалась в том чувстве, которое переполняло Меланкту, и на это чувство ответа у него не было. Наконец он как будто стряхнул с себя чары и очень медленно, и очень решительно, как будто при каждом сказанном слове ему приходилось бороться с самим собой, он начал отвечать.

– Я же и не говорю, Меланкта, – начала он, – что с моей стороны не было бы правильнее остановить Джейн Харден, когда она начала мне все это рассказывать, а вместо этого прийти к тебе, чтобы ты сама мне рассказала о том, какая ты была, когда мы с тобой совсем еще не были знакомы. Я же и не говорю, и не думал говорить, Меланкта, что мне не следовало бы именно так и поступить. Но я при этом ничуть не сомневаюсь, и то есть, я совершенно уверен в том, что имел полное право узнать, какой ты была раньше, и как ты жила, и что ты хотела понять в этой жизни, и какими способами к этому пониманию пыталась прийти. Я ведь и вправду имел полное право знать про тебя такие вещи, Меланкта. Я же и не говорю, Меланкта, и прямо тебе говорю об этом, я же и не говорю, что с моей стороны не было бы правильнее остановить Джейн Харден, когда она начала мне все это рассказывать, а вместо этого прийти к тебе, чтобы ты сама мне обо всем этом рассказала, но я думаю, мне просто показалось, что если ты сама мне обо всем этом расскажешь, это будет еще того больнее. А может быть, мне не хотелось причинять боль тебе, лишнюю боль, когда ты стала бы мне обо всем этом рассказывать. Ну, в общем, я не знаю, я не говорю, что это было только для того, чтобы тебе не причинять лишней боли, или чтобы себе не причинять. Может быть, я просто вел себя как трус, когда не остановил Джейн Харден, когда она начала мне все это рассказывать, вместо того, чтобы прийти к тебе, чтобы ты сама мне все рассказала, но в чем я точно уверен, Меланкта, так это в том, что имел полное право знать про тебя такие вещи. Я никогда, слышишь, Меланкта, никогда-никогда не говорил, что не имею права знать про тебя такие вещи.

Меланкта рассмеялась резким своим презрительным смехом.

– Зря ты только маялся, Джефф Кэмпбелл, зря переживал насчет того, спрашивать меня об этом или не спрашивать. А если бы даже и спросил, то никакой такой боли не было бы и в помине. Я бы все равно тебе ничего не сказала.

– Не уверен я в этом, Меланкта, – сказал Джефф Кэмпбелл. – Мне так вот кажется, что ты бы мне все равно все рассказала. И кажется мне, что единственная моя ошибка – в том, что я не остановил тогда Джейн Харден, когда она начала мне все это рассказывать. И я точно знаю, что ничего неправильного нет в том, что я обо всем этом узнал. Я совершенно точно знаю, Меланкта, что если бы я к тебе сюда пришел и спросил, то ты бы про все это сама мне рассказала, Меланкта.

Он замолчал, и чувство внутренней борьбы, упорное и злое, осталось лежать между ними на траве. И это была такая борьба, которая теперь будет идти между ними всегда. Это была такая борьба, которая теперь будет идти между ними всегда точно так же, как голова у каждого из них всегда будет работать совсем не так, как у другого, и душа тоже.

Наконец, Меланкта взяла его за руку, наклонилась над ним и поцеловала.

– Одно я знаю точно, Джефф Кэмпбелл. Что ты очень мне нравишься, – шепнула ему Меланкта.

И какое-то время никаких сложностей между Джеффом Кэмпбеллом и Меланктой Херберт не было и в помине. Они теперь почти каждый день бывали вместе, и подолгу. И очень это им было радостно, обоим, что столько времени они теперь проводят вдвоем.

Стояло лето, и всегда можно было отправиться куда-нибудь погулять, под ласковым солнечным светом. Стояло лето, и у Джеффа Кэмпбелла времени на то, чтобы гулять, стало много больше, потому что цветные мужчины и женщины редко болеют летом. Стояло лето, и кругом была такая чудная тишина, а все те звуки, которые слышались в этой тишине, были приятные звуки и только прибавляли радости к тем долгим теплым дням, которые им так нравилось проводить вдвоем.

Они, Джефф Кэмпбелл и Меланкта Херберт, иногда разговаривали между собой, но в эти солнечные дни их разговоры все больше и больше становились похожи на разговоры настоящих влюбленных. Джефф уже не так часто говорил про то, о чем он раньше постоянно думал. Иногда Джеффу казалось, что раньше он жил как будто во сне, а теперь как будто просыпается, и рядом Меланкта, и он теперь всегда-всегда будет рядом с Меланктой, и думать ему теперь вообще будет незачем.

Теперь иногда Джефф говорил с Меланктой из чистой радости, в те жаркие дни, когда ему так нравилось гулять с ней вдвоем. Иногда Джефф просто с головой уходил в самые сильные чувства. И очень часто теперь, и всякий раз со все более радостным чувством, он ловил себя на том, что понятия не имеет, как и о чем он сейчас думает. И Меланкте очень нравилось заставлять его испытывать это чувство. Она теперь часто подсмеивалась над ним и подшучивала над тем, какой он был раньше, весь в своих мыслях, а теперь ему с ней так хорошо, и такие в нем сильные чувства, и после этого она так легко и так свободно, и с таким чистым и полным чувством самоотдачи, дарила ему свою любовь, которой, и она прекрасно отдавала себе в этом отчет, он очень ждал, и которой всякий раз очень радовался.

И Джефф теперь тоже воспринимал всей душой, и любил, и чувствовал, со всей полнотой и силой, радость бытия, и она переполняла его, и он изливал ее обратно на Меланкту в чувстве свободы, и нежности, и счастья, и теплой братской любви. И Меланкта всей душой любила за это своего Джеффа Кэмпбелла, который никогда не делал с ней всех тех мерзостей, которых только и дождешься от всех тех мужчин, которых она знала раньше. И им обоим все это нравилось все сильнее и сильнее, эти новые для них чувства и эти летние дни, такие долгие и такие теплые; и то, как они теперь всегда были вместе, только они вдвоем и больше никого, и с каждым днем все ближе, и летние вечера, когда они гуляли по городу, и шум людных улиц, и музыка шарманок, и танцы, и теплый запах людей, и лошадей, и собак, и все это огромное радостное чувство от могучего, томительного, пряного, грязного, влажного, теплого, негритянского южного лета.

Теперь с каждым днем Джефф, казалось, все ближе и ближе подбирался к истинному чувству любви. Теперь с каждым днем Меланкта все свободней и свободней изливала на него это чувство. Теперь с каждым днем они, казалось, все глубже и глубже погружаются в это сильное и правильное чувство. Все больше и больше с каждым днем казалось, что теперь они по-настоящему знают, что каждый из них чувствует. Все больше и больше с каждым днем Джефф замечал за собой, что верит Меланкте. Все больше и больше с каждым днем он замечал, что не думает словами о том, что делает. Теперь с каждым днем Меланкта все свободней и свободней изливала на Джеффа это настоящее, сильное чувство.

Как-то раз случилось так, что радости между ними было даже больше, чем обычно, больше, чем до сей поры они привыкли испытывать с этим их новым чувством. Весь день они очертя голову бродили по округе и купались в теплом ничегонеделаньи. И вот теперь они лежали и отдыхали, а вокруг расстилался зеленый, светлый, в ярких блестках мир.

Что такое вдруг с ними случилось? Что такого сделала Меланкта, что все вокруг вдруг стало мерзким? Что такого почувствовала Меланкта, что Джефф тут же вспомнил все свои ощущения в тот день, когда Джейн Харден рассказала ему, какими путями Меланкта дошла до понимания того, что к чему в этом мире? Джефф сам не знал, что с ним вдруг такое приключилось. Все вокруг было таким зеленым, и теплым, и праздничным, и вдруг Меланкта превратила все в сплошную мерзость. Что такого сделала Меланкта? Что думал Джефф, всегда-всегда, про то, как цветным мужчинам и женщинам стоило бы себя вести, чтобы все было правильно и жизнь текла как надо? Почему Меланкта Херберт вдруг сделалась для него такой мерзкой?

Меланкта Херберт дала ему почувствовать, и на сей раз очень остро, чего она от него хочет, сверх того, что есть. Джефф Кэмпбелл вдруг необычайно остро почувствовал, что нужно людям, чтобы разобраться, что к чему в этом мире, самим по себе. Джефф ощутил, как поднялась в нем волна отвращения; не к Меланкте, самой по себе, и не к себе, самому по себе, и даже не к тому, что нужно людям, самим по себе; эта волна отвращения поднялась потому, что он теперь даже не знал по-настоящему, сам по себе, чего он хочет, чтобы как следует разобраться в этой жизни, в самой по себе, эта волна отвращения поднялась потому, что он теперь не понимал, что для него правильно, а что нет в тех вещах, в которые он раньше верил, в тех вещах, которые он раньше считал единственно правильными и для себя, самого по себе, и для всех цветных мужчин и женщин, в тихой размеренной жизни, в том, чтобы не гоняться каждый день за чем-нибудь новеньким, просто от скуки, и вечно искать себе все новых и новых развлечений. Все, о чем он раньше думал, волной поднялось внутри него. И он вроде как отвернулся и оттолкнул от себя Меланкту.

Джефф так и не понял, что его заставило так сделать. Он так и не разобрался в том, знает ли он, какая Меланкта на самом деле, по-честному, перед самой собой. Ему, казалось, он это знает, а потом вдруг наступал такой момент, ну вроде вот этого, когда она будила в нем прежние страхи и прежние мысли. И тогда он понимал, совершенно ясно, что ничего не понимает и никогда не поймет. Он понимал, что никогда не поймет того, чего она от него по-настоящему хочет. Он понимал, что никогда по-настоящему не поймет, что чувствует сам, в самой глубине души. Там, внутри, все так перемешалось. Единственное, что он понимал со всей ясностью, так это что Меланкта всегда должна быть рядом и что ему этого очень хочется, и точно с такой же силой ему хочется оттолкнуть ее от себя, навсегда, навеки. Чего же такого Меланкта от него хотела, если по-честному? Чего такого хотел, если по-честному, от нее сам Джефф Кэмпбелл?

– Мне ведь и вправду казалось, – простонал про себя Джефф Кэмпбелл. – Мне ведь и вправду казалось, что теперь я прекрасно знаю, чего хочу. Мне и вправду казалось, что я научился доверять Меланкте. Мне и вправду казалось, что уж теперь все у меня утряслось и устаканилось после всего, что я с нею пережил. А теперь я точно знаю, что ничего не знаю, какая она на самом деле. О, Господи, помоги и укрепи меня!

И у Джеффа вырвался стон, из самой глубины души, и он зарылся лицом в траву, в том месте, где лежал, а Меланкта Херберт лежала рядом с ним, очень тихая, и молчала.

Потом Джефф повернулся и посмотрел на нее. Она лежала рядом с ним, очень тихая, и лицо ей обжигала горькая вода. И Джеффу сделалось так стыдно, и такой его охватил стыд, какой всегда его охватывал, когда он причинял Меланкте боль.

– Меланкта, милая моя, я не хотел, не хотел ничего плохого, – сказал он ей очень нежно. – Я совершенно не хотел тебе делать больно, Меланкта, родная моя. Я совершенно не понимаю, Меланкта, родная моя, что на меня иногда такое находит, когда у меня и в мыслях нет причинить тебе боль. Я совершенно не хочу так дурно с тобой поступать, Меланкта, но все происходит так быстро, что я ничего не успеваю понять, и вот уже ничего не поправишь. Мне так стыдно, просто жуть, за то, что я так дурно с тобой поступил, Меланкта, родная моя.

– У меня такое чувство, Джефф, – начала Меланкта, очень медленно и горько, – у меня такое чувство, что тебе, Джефф, кажется, что один из нас просто обязан стыдиться того, что мы вместе, а поскольку ты, Джефф, понимаешь, что мне тут стыдиться нечего и что я этого делать не стану, то ты, Джефф, не видишь другого выхода, кроме как делать это за меня, и как можно чаще. И так с тобой всегда, Джефф Кэмпбелл, если я правильно поняла и тебя, и то, как ты со мной обращаешься. Вот так, Джефф Кэмпбелл, и никак иначе, потому что это правда. Значит, ни на грош ты мне больше не поверил, раз обращаешься со мной таким вот образом, ведь так, Джефф Кэмпбелл? И я имею полное право тебе об этом сказать, Джефф, этими самыми словами. И я имею полное право потребовать ответа на вопрос о том, поверил ты мне, Джефф, хоть чуточку, или не поверил, и не смог ни на грош во мне разобраться. Значит, не поверил, да, Джефф, ты меня слышишь?

– Да, Меланкта, – медленно ответил Джефф.

Меланкта немного помолчала.

– Мне кажется, на этот раз я никогда тебе этого не прощу, Джефф Кэмпбелл, – твердо сказала она.

Джефф тоже немного помолчал.

– Боюсь, что и у меня тоже такое чувство, что на этот раз ты никогда мне этого не простишь, Меланкта, – печально сказал он.

Они лежали долго и молча, и каждый напряженно думал о том, какой он несчастный. Потом наконец Джефф начал рассказывать Меланкте о том, о чем он думал, пока был с ней.

– Я, конечно, понимаю, Меланкта, что тебе, конечно, надоели все эти мои бесконечные разговоры, но только понимаешь, Меланкта, со мной ведь всегда так, нет, правда. Понимаешь, Меланкта, со мной так постоянно, то есть все время. Вот помнишь, Меланкта, о чем я тебе как-то раз рассказывал, когда мы с тобой еще не очень давно были знакомы, что я на самом деле знаю только два вида любви, один, это когда хорошо быть с собственной семьей, и другой, это когда как животные, и что мне никогда не нравился этот второй ее вид, и что я никогда этого не хотел для цветных мужчин и женщин. Понимаешь, Меланкта, со мной всегда так. Теперь у меня есть это новое чувство, которому ты меня научила, совсем как я тебе когда-то об этом сказал, и это для меня как новая вера, и теперь мне кажется, что начинаю понимать, что такое любовь, это вроде как все всегда вместе, и все по-новому, и все те мелочи, самые разные, про которые я раньше думал, что они не нужны и что хотеть их дурно, все складываются вместе, и получается одно большое и правильное чувство. Понимаешь, Меланкта, это ведь ты научила меня так все это видеть, как я раньше не умел, когда все разные виды любви собираются воедино, и из них, из всех вместе, получается что-то очень большое, очень правильное и по-настоящему прекрасное. Теперь я иногда начинаю смотреть на все именно этими глазами, Меланкта, так, как ты меня научила, нет, правда, и тогда я так тебя люблю, Меланкта, это просто как самая настоящая вера, а потом на меня вдруг что-то такое налетает, и я не понимаю, кто ты и что ты, Меланкта, родная моя, и что-то такое на меня находит, а вдруг я не прав, когда мне кажется, что это все так прекрасно и замечательно, и когда я совсем перестаю думать так, как думал раньше, как думал всегда, про то, что для меня правильно, и про тихую размеренную жизнь, и про цветных мужчин и женщин, и тогда мне начинает казаться, Меланкта, что на самом деле ты дурная женщина, и еще мне начинает казаться, что сам я все это делаю только потому, что мне тоже хочется гоняться за всеми этими развлечениями, которые для меня по сути ничто, когда я даю себе труд задумываться, и если я в своем уме, то делать мне ничего подобного не следует, и тогда я делаю тебе больно, Меланкта, и ничего не могу с собой поделать, потому что если я хочу жить так, как для меня правильно, то я должен вести себя с тобой именно так, и никак иначе. Мне очень хочется жить и думать по правде, Меланкта, очень-очень, и чтобы эта правда, Меланкта, была единственной возможной, и я никак не могу найти способа и разобраться, Меланкта, и выяснить для себя, который из способов жить и думать правильный, старый, то есть, как я всегда жил и думал, или новый, которому ты меня научила и который иногда для меня, прямо как новая вера, так вот который из способов жить и думать для меня единственно правильный, и чтобы быть по-настоящему хорошим человеком, и мне так стыдно, Меланкта, столько ты со мной намучилась, и столько я тебе причинил боли, и так по-свински я себя с тобой веду. Понимаешь, Меланкта, мне вовсе не хочется быть с тобой трусом, но вот если бы я только знал наверняка, какой из способов для меня самый правильный. И я больше чем уверен, Меланкта, что именно так бы я себя и вел, если бы только знал это наверняка, Меланкта. Помоги мне, пожалуйста, Меланкта, помоги мне понять, что правильно, а что нет, прошу тебя, Меланкта, родная моя. Мне очень нужно это знать, очень-очень.

– Нет, Джефф, дорогой мой, в этой твоей вечной беде я тебе никак помочь не смогу. Все, что я могу, Джефф, так это по-прежнему верить в то, что ты всегда хороший, и пусть даже ты и делаешь мне очень больно, я всегда в тебя верила, Джефф, гораздо больше, чем ты того заслуживаешь, особенно когда ведешь себя со мной так по-свински, Джефф.

– Ты и правда очень добра ко мне, Меланкта, милая моя, – сказал Джефф, выдержав долгую, исполненную нежности паузу. – Ты и вправду очень добра ко мне, Меланкта, родная моя, а я так по-свински с тобой поступаю, и веду себя, и вообще. Ты правда любишь меня, Меланкта, правда-правда?

– Правда-правда, не сомневайся, я вся твоя. Господи, Джефф, какой же ты все-таки глупый.

– А я никогда и не говорил, что ты не права, Меланкта, и не могу с тобой сейчас не согласиться, – ответил Джефф.

– О Господи, Джефф, я так тебя люблю, ты только никогда об этом не забывай, хорошо? А если ты этого еще не понял, Джефф, то я тебе это сейчас докажу, раз и навсегда.

И они лежали еще долго-долго и любили друг друга, и потом к Джеффу вернулось его светлое и радостное чувство.

– Я, наверное, и впрямь не такой уж и плохой ученик, Меланкта, милая моя, и то, чему ты меня учишь, тоже хорошо и правильно, – рассмеялся, в конце концов, Джефф Кэмпбелл. – Вот сама скажи, Меланкта, разве я не самый что ни на есть прилежный ученик, и хожу к тебе каждый божий день, и больше никогда не сбегаю с уроков? Ничего подобного ты не скажешь, Меланкта, ведь так? Потому что я и есть самый прилежный ученик на свете, и всегда учу уроки, и всегда стараюсь быть самым лучшим, прямо как моя учительница. Ну, скажи мне, Меланкта, разве я не молодец?

– Да нет, Джефф Кэмпбелл, не обольщайся, не такой уж ты и замечательный, во всяком случае, разве этаких вот учеников заслуживает такой терпеливый и добрый учитель как я, который никогда ничему плохому не научит, так ведь Джефф, а? И сдается мне, слишком уж я тебя распустила, и все тебе сходит с рук, даже когда ты ведешь себя совсем по-свински, я тебя все равно прощаю, и работа эта не из легких.

– Но ты ведь и правда всегда меня прощаешь, Меланкта, правда, всегда-всегда?

– Всегда-всегда, не сомневайся, Джефф, и очень боюсь, что с этими прощениями я не сумею вовремя остановиться, и мне это выйдет боком, и мне вечно придется выносить от тебя просто бог знает что.

– Ой-ой! – рассмеялся Джефф Кэмпбелл. – Но я же и не собираюсь все время вести себя плохо, нет, правда не собираюсь, Меланкта, милая ты моя. А ты и вправду меня простила, ты и вправду, ты на самом деле, ты по-настоящему любишь меня, правда, Меланкта?

– Конечно, Джефф, конечно, наконец-то ты мне поверил, наконец-то, Джефф, наконец.

– Наверное и правда, наверное, поверил, и всей моей душой, Меланкта, родная ты моя.

– И я тоже, Джефф, милый мой мальчик, я тоже, и теперь ты действительно поймешь, что значит любить, Джефф, я тебе сейчас покажу, что это такое, Джефф, так, что ты никогда этого не забудешь. Сам увидишь, Джефф, сам поймешь, раз и навсегда, о чем я тебе все это время говорила, Джефф, прямо сейчас.

– Да, Меланкта, да, родная моя, – прошептал Джефф, и ему стало так хорошо, так хорошо в этом теплом воздухе, под этим знойным, страстным, негритянским солнцем, а потом они еще долго просто лежали вдвоем и отдыхали.

И с тех пор еще долго, по-настоящему долго, никаких серьезных сложностей между Джеффом Кэмпбеллом и Меланктой Херберт не возникало. Потом настало такое время, когда Джефф понял, что он больше не может высказать вслух, чего он хочет, он больше не может высказать вслух, что он, собственно, хочет понять из того, чего хочет Меланкта.

Меланкта же теперь, особенно когда она уставала оттого, что все время одни сплошные развлечения, или когда Джефф подолгу говорил о том, что с его точки зрения было бы для них обоих правильно, а что нет, вела себя так, как будто в голове у нее соскочил какой-то винтик, и с головой уходила в самые дурные чувства. Иногда после того, как они любили друг друга, и им обоим было хорошо, а потом у Джеффа внутри возникало какое-то странное чувство, Меланкта чувствовала это, иногда даже заранее, и тогда вся как есть отдавалась своим самым дурным чувствам, которые заставляли ее делать такие вещи, как будто она совсем забыла о том, что между ними есть и только что было хорошего. И, мало-помалу, но вскоре у Джеффа появилось такое ощущение, что у Меланкты возникнут большие проблемы с головой, такие, о которых ему даже и думать-то не хотелось, если ей еще хоть раз придется слушать про его собственные сложности, если он хоть раз еще расскажет ей о том, что он по-прежнему хочет разобраться, что к чему в этой жизни, сам по себе, и что для него правильно, а что нет.

Теперь в Джеффе постоянно жило сильное чувство, что Меланкта, при том, как сильно она страдает, просто не выдержит его борьбы с самим собой за то, чтобы понять, что для него в жизни правильно, а что нет. Теперь он чувствовал, что не должен, когда она с ним рядом, выказывать даже признаков этой борьбы, которая постоянно шла у него внутри. Джефф Кэмпбелл пока так и не успел разобраться, что правильно, а что нет, и для него самого, и для всех цветных мужчин и женщин. Джефф все ближе и ближе подбирался к ответу на этот вопрос, но теперь Меланкта страдала так сильно, что он знал: она не сможет оставаться с ним рядом, если он хотя бы намеком даст ей понять, что не знает, какой он, единственный правильный путь для них обоих, чтобы жить дальше и чтобы сохранить свою любовь.

Джефф чувствовал, что теперь ему придется двигаться так быстро, чтобы Меланкте никогда не приходилось ждать и чтобы все, чего она от него хочет, получалось сразу. Теперь он никак не мог себе позволить быть честным, он больше никак не мог себе позволить всех этих попыток разобраться, что к чему, потому что каждую секунду он ясно отдавал себе отчет в том, как сильно страдает Меланкта Херберт, и это чувство не давало ему покоя.

В те дни Джефф не очень понимал, что такое с ним творится. Зато иногда, время от времени, когда они с Меланктой развлекались так, чтобы на всю катушку, и всякий раз, когда он все-таки выдавал свои чувства и хотел быть по-настоящему честным, и вот тогда он замечал, что Меланкта вроде как совсем его не слышит, она просто смотрела на него, и вид у нее при этом был такой, как будто у нее от Джеффа болит голова, и тогда Джеффу приходилось забывать про честность, и вместо этого двигаться так быстро, чтобы успевать делать так, чтобы Меланкта получала все, чего ей от него хочется, сразу.