Текст книги "Голубая моя планета"

Автор книги: Герман Титов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Максимов же был доволен тем, что я все-таки нашел его. Он обращал особое внимание на такое качество, как быстрота реакции. Без этого, как говорится, не может быть летчика-истребителя. Сейчас, после космического полета, я могу добавить, что без этого качества не может быть и летчика-космонавта.

Была у Максимова истребительская жилка. Летая с ним, мы не раз убеждались в этом. И как же мы завидовали и старались подражать ему!

В первых полетах в строю парой мы, естественно, вели себя осторожно, старались держаться подальше от ведущего. С каждым вылетом наши навыки крепли. Максимов требовал, чтобы мы держались поближе.

– Пара должна быть как один самолет, – часто говорил он, – на то мы и истребители.

Летим однажды из зоны, где отрабатывали типовые атаки. Я шел ведомым. Внизу, насколько может видеть глаз, раскинулись целинные алтайские земли. Темнеют ровные полосы. А по краям их букашками движутся тракторы. Это мои сверстники, откликнувшиеся на призыв партии и правительства, поднимают вековую целину. Красивое зрелище!

Вдруг вижу, Максимов, идущий впереди справа, резко накренил свою машину в мою сторону. Раздумывать некогда. Мгновение – и энергично даю крен влево, со скольжением теряю высоту. Я уже знал «уловки» инструктора. Догадываюсь: испытывает быстроту реакции. После полета, как обычно, спрашиваю о замечаниях.

– Замечаний нет, – отвечает и снова едва заметно улыбается.

Любил Максимов летать красиво, энергично. Но вместе с тем не терпел нарушений правил безопасности. Он добивался высокого мастерства техники пилотирования и строго взыскивал, если курсант «резвился» в воздухе, не учитывая своих возможностей.

...Далеко впереди золотятся на солнце облака. Мы летим с инструктором в строю парой. Потом расходимся и начинаем отрабатывать типовые атаки. Воздушный «бой» стал напряженным. Я увлекся и подошел к самолету Максимова очень близко. Создалась опасная ситуация. Инструктор резко взмыл вверх. А на земле сказал:

– За такие дела... – Его глаза сверкнули гневно. – Альбатрос! Глаза – полные решимости, а в голове ни одной мысли!!

Я не видел его никогда таким сердитым, но через минуту он остыл.

– Иди, разберем... – примирительно сказал он.

Инструктор подробно объяснил мне, когда можно летать «крылом к крылу», а когда этим рисковать нельзя. Любая ошибка в воздухе может стать роковой, последней, говорил он мне, раскрывая такие понятия, как «риск» и «строгий расчет». А вот почему назвал меня альбатросом, до сих пор не могу понять, хотя прошло уже столько лет с 1955 года и я прочитал об альбатросах все, что попадалось под руку.

Учеба на переходном самолете подходила к концу. Командир звена капитан Буйволов собрал нас однажды и сообщил:

– Будем писать на всех характеристики и передавать вас в подразделения, на реактивные самолеты.

Максимов и Буйволов были всегда откровенны с курсантами и того же требовали от нас. Честность, правдивость для них были превыше всего. И на этот раз они не скрыли того, что напишут в характеристиках.

– Вам, товарищ Титов, даю высшую оценку, – услышал я. – Из вас подучится настоящий истребитель. Только не зазнавайтесь, учиться надо много, – сказал мне командир звена.

До сих пор вспоминаю его слова. Как важна мне была эта похвала! Она вселяла уверенность в свои силы и вместе с тем обязывала ко многому. Позже я узнал, что Максимов и Буйволов сдержали свое слово. В моей летной характеристике они написали: «Следует обратить внимание на этого курсанта, из него в дальнейшем получится отличный летчик. Летает смело, уверенно».

Боевой реактивный истребитель. Сколько мечтали мы о нем! И вот рубеж, отделявший нас от него, кажется, пройден. И чем глубже изучали мы авиационную технику, тем яснее видели, какой переворот совершен в советской авиации.

Первый полет на реактивном «миге» запомнился на всю жизнь. Наш новый инструктор капитан Коротков был в отпуске, и поэтому вывозил меня командир звена майор Валерий Иванович Гуменников – очень строгий командир и принципиальный человек. В какое бы время ни назначили полеты, он всегда являлся к нам чисто выбритым, в отутюженном костюме, свежим и очень сердился, если кто-нибудь из летчиков приходил утром со щетиной на щеках или в помятой гимнастерке.

– Военный человек должен быть аккуратным всегда, а летчик – тем более, – часто повторял он нам. – На «миге» некогда будет доделывать то, чего не успел сделать на земле...

Сам он успевал многое сделать и на земле, и в небе. В нашей части не было лучше летчика-перехватчика, чем он, никто точнее его не стрелял по наземным и воздушным целям, его хвалили часто и много, говорили о нем как о настоящем мастере.

С ним-то мне и предстояло впервые вылететь на реактивном самолете.

– Будете делать все сами, я только контролирую.

Когда наш маленький и поджарый, словно слитый из металла и скорости, самолет вырулил на взлетную полосу, прибавил обороты двигателю. Я привык к «якам», к тому, что скорость при взлете нарастает медленно и поэтому «бежать» надо чуть ли не минуту, а здесь и не заметил даже, как «миг» оторвался от бетона. Пока убирал шасси, высота подскочила на пятьсот метров, а по инструкции уже на двухстах надо было делать разворот. Не успел я выполнить первый разворот – время делать второй, третий... Впереди уже до самого горизонта протянулась полоса. Нужно выпускать шасси, садиться. Я даже вспотел от напряжения. Казалось, что весь полет длился считанные секунды. На самом же деле прошло целых 10 минут. На традиционный вопрос: «Разрешите получить замечания?» – инструктор ответил:

– Все нормально... Такая вещь случается с каждым летчиком, если он пересаживается на более скоростной самолет. Привыкнете!

После нескольких полетов я вполне освоился со скоростью стремительного «мига», и немногих секунд, за которые проходил взлет, уже было достаточно, чтобы осмотреться, взглянуть на приборы и вовремя начать разворот. Тело как-то само по себе сжилось со скоростями, заложенными в скошенных крыльях и могучем двигателе, упрятанном в коротком и сильном корпусе «мига».

Нелегко вот так просто взять в руки перо и на бумаге передать «воздушную поэзию», которую испытывает человек, летящий на стремительном реактивном самолете.

Что-то необычайно властное и горячее вливается в каждую клеточку тела, в окончание каждого твоего нерва – и ты уже сжался в комок от неудержимого желания послать «миг» вперед еще быстрее и быстрее, ощутить в ладони правой руки могучее давление его крыльев на воздух во время крутого виража...

Сейчас, много времени спустя, вспоминая друзей по училищу и тех, кто воспитывал нас и делал летчиков из недавних десятиклассников, я хочу сказать еще раз доброе слово о Валерии Ивановиче Гуменникове.

Не попади я по настоянию того неизвестного мне капитана из военкомата в школу первоначального обучения, я, может быть, не попал бы и в руки Гуменникова – этого сильного и своеобразного человека большой души и беспредельной веры в наши возможности...

Внешне он оставался суровым и неприступным великаном, но внутренне – чутким и тонким.

– Вы – будущие летчики-истребители. Знаете, что такое настоящий воздушный бой? – сурово спрашивал он. – Воздушный бой на современных самолетах требует не только отличной летной и тактической подготовки, но и отменных физических данных. Если летчик слаб физически, то под действием перегрузки во время боя от него останутся одни сапоги и сверху шлемофон.

Но, отправляясь со своим ведомым в очередной учебный полет, он по-отцовски предупреждал:

– Смотри, станет туго – иди на посадку...

В полетах он обычно «закладывал» такие виражи, что иногда в глазах становилось серо. Конечно, стоит только чуть «дать от себя», затянуть вираж – и сразу станет легче. Легче-то легче, но тогда ведущий уже умчится в недосягаемую высоту, а ты останешься внизу, ненужный, отброшенный, смятый...

И мы тянулись за ним, хоть это слово трудно применить к тем скоростям, на которых Гуменников «вывозил» в небо нас, молодых. Он был суров, если курсант «сдавал», но и справедлив беспредельно, когда дело касалось принципа.

Однажды со мной случилась неприятная история, причиной которой была моя молодость и горячность. Недолго размышляя, один из командиров подал рапорт, в котором категорически требовал: «Титова из училища списать. И – немедленно!..»

Когда-то, в минуту малодушия, я сам хотел порвать с авиацией. Но теперь, когда по-настоящему полюбил полеты, исключение из училища было бы для меня катастрофой...

Я слонялся по училищу, мучительно раздумывая над тем, как там, в штабе, решится моя судьба.

– Что нос повесил, Титов? – услышал я грубоватый голос.

Передо мной стоял командир звена В. И. Гуменников.

– Пузыри пускать рано... Мы за тебя воевать будем. Оставят!

Только позже я узнал, что В. И. Гуменников и мой инструктор С. И. Коротков тоже написали рапорт, в котором доказывали мое право продолжать учебу. Доказывали, несмотря на то, что из-за этого пришлось серьезно поспорить с начальством. И я сделаю все, чтобы оправдать доверие моих учителей.

После полетов мы сами под руководством техника готовили самолеты к полету, сами устраняли неисправности, выполняли регламентные работы. Проводили послеполетную подготовку самолета: осматривали его, чистили, проверяли все агрегаты. В общем, работы на полтора-два часа, а если случится какая-либо неисправность, то и больше. Мы работали с большой охотой. Хотелось своими руками все потрогать, проверить. Подбадривая нас, техник говорил:

– Это нужно. Летчик без технических знаний и навыков – не летчик.

Пожалуй, он был прав. Работая на самолетах, мы глубже изучали технику, узнавали, как выполняются предполетный и послеполетный осмотры, что такое регламентные работы, какие бывают отказы, как их предотвратить, и многое другое. Самолет становился понятным, знакомым до мелочей. Это очень важно для летчика.

Последнее лето нашей учебы было особенно трудным. Мы летали в зону, по маршруту, вели учебные воздушные бои, стреляли и хорошо узнали, что значит летать на реактивном истребителе. Станислав Коротков – наш инструктор на боевом «миге» – был человеком строгим и промахов не прощал. Так о нем говорили у нас в эскадрилье. В справедливости этих слов мы вскоре убедились сами. Летишь в зону, выполняешь фигуры пилотажа. Кажется, все идет хорошо, но инструктор недоволен.

– Надо летать чище, красивее,– говорит он и начинает сам пилотировать. – Смотрите!

Потом заставит повторить раз, другой. Снова и снова приходилось выполнять фигуру, пока не получалось так, как требовал инструктор.

Те курсанты, которые раньше недооценивали спорт, не выдерживали нагрузок летного дня. Теперь они убеждались, насколько он важен для летчика. Но таких были единицы, большинство из нас усиленно занимались на гимнастических снарядах, играли в волейбол, футбол. В результате у абсолютного большинства курсантов в выпускной характеристике было записано: «Максимальную нагрузку летного дня переносит легко».

...Стоял конец августа. В Сибири наступала осень. Рощи основательно тронул багрянец. Как-то по-особому был чист и прозрачен воздух солнечного утра.

Серебристый «миг» стремительно рассекает высоту, врезаясь в синеву неба. Веду самолет в зону пилотажа. В инструкторской кабине – член Государственной комиссии, полковник. Он сидит спокойно и ничем не дает о себе знать. Наверно, любуется сибирскими пейзажами. Согласно заданию начинаю выполнять одну фигуру за другой. Увлекся так, что забыл о проверяющем. И только когда вывел самолет из последней фигуры, вспомнил, что сдаю государственный экзамен по технике пилотирования, и доложил проверяющему по СПУ:

– Задание выполнил!

– На точку, – приказал полковник.

На обратном маршруте вспомнился зимний февральский день, когда мы, подходя к училищу, любовались полетом реактивного самолета. Может быть, и сейчас где-то стоят новички, наша смена, раздумывая о своем будущем.

Самолет идет ровно, спокойно в утреннем упругом воздухе, послушный малейшему движению рулей. В последний раз смотрю на проплывающие внизу широкие серебряные ленты рек, желтеющие перелески, темнеющую вдали тайгу. Над полями и поймами сбиваются в стаи и кружатся птицы, собираясь в дальнюю дорогу.

«Вот так,– с грустью подумалось мне,– и мы скоро покинем края, где обрели крылья и возмужали».

Подведены итоги экзаменов. Курсантов собрал командир эскадрильи. Он объявил итоги по теоретическим дисциплинам и оценки по технике пилотирования и боевому применению. По всем теоретическим дисциплинам и по летной практике – пилотирование в зоне, стрельба, воздушный бой – я получил отличные оценки.

Приятно было сознавать, что годы, проведенные в напряженной учебе, не прошли даром. Но что делать дальше?..

Разговоров об этом было очень много. Одни мечтали скорее попасть в боевой полк, другим полюбилась должность инструктора в училище.

– Буду инструктором, – заявил Петр Шерстнев и, приводя в пример наших воспитателей, доказывал, какая это благородная профессия. Его назначили инструктором, и сейчас он работает в одном из авиационных училищ.

Другие – их было большинство – горячо убеждали, что нет ничего почетнее, как служить летчиком в полку, охранять воздушные рубежи нашей Родины. Мне также хотелось попасть в строевую часть.

11 сентября, по случайному совпадению в день моего рождения, был подписан приказ о выпуске нас из училища. Мы стали лейтенантами.

Когда нам объявили о назначениях, разговоры, мечты о будущем вспыхнули с новой силой. Вечером наша группа «братцев-ленинградцев» – офицеров, получивших назначение под Ленинград, – собралась вместе.

Где служить? Для каждого военного человека этот вопрос далеко не безразличен, а тем более для нас, молодых летчиков, только что ставших офицерами.

Трудности жизни в неблагоустроенных местах нас не страшили. Мы были готовы к ним и поехали бы в любой уголок нашей страны, куда бы нас ни послали. Ведь шел памятный 1957 год, когда сотни тысяч таких же молодых, как и мы, юношей и девушек по комсомольским путевкам покидали родные, обжитые края, благоустроенные квартиры и отправлялись на новостройки Сибири и Урала, жили в палатках целинных совхозов. Партия звала молодежь обживать тайгу и степь, утверждать жизнь в безлюдных доселе краях.

Готовы были и мы поехать на любые земли, туда, где нужен в небе стремительный посвист воздушного стража – самолета-истребителя, где нужен ратный труд воздушного воина. Мы солдаты, и на приказ Родины у нас только одно слово в ответ: «Есть!»

И все же в Ленинград тянуло. Летать в балтийском небе, недалеко от чудесного города, носящего имя великого Ленина, бывать в нем, увидеть то, что знакомо лишь по рассказам, фильмам и книгам, – это же в самом деле великая честь.

Мы чувствовали себя в те дни настоящими именинниками, широкие улыбки не сходили с наших лиц. Мы с отцом в дни отпуска много говорили о предстоящей моей жизни на новом месте. Отец рассказывал мне о достопримечательностях Ленинграда, словно прожил там всю жизнь. Он говорил:

– Город Ленина – прекрасный памятник героическому прошлому России, колыбель революции! Тебе, Герман, надо помнить, что Ленинград – огромный родник, нет, не родник, а целый океан для познаний, образования, воспитания самого себя. Сумей взять максимум возможного. Служи честно. Все отдавай, прежде всего, делу. А свободное от дел время попусту не растрачивай. По возможности чаще бывай в городе и помни – не многим молодым воинам выпадает счастье, именно счастье, прикоснуться к великим сокровищницам русской и мировой культуры.

Октябрь почти везде одинаков: льют дожди, ветер метет вороха желтых листьев. На небе свинцовые тучи. Октябрь 1957 года, который я провел в родном селе Полковниково перед поездкой к месту службы, был таким, как и всегда. Таким же – и не таким. Он запомнился событием, которое взволновало весь мир. По радио мы услышали сообщение: 4 октября мощная баллистическая ракета, преодолев вековое тяготение Земли, вывела на орбиту контейнер с научной аппаратурой, который стал первым искусственным спутником Земли. Шар диаметром 58 сантиметров и весом 83,6 килограмма прокладывал первую трассу в космос.

Не было дома в нашем селе, в котором не велись бы самые оживленные разговоры на эту тему. Каждый мнил себя астрономом, а кое-кто и космонавтом. Радовались и гордились мои земляки тем, что наша Родина стала пионером в исследовании космоса, и как граждане Страны Советов считали себя причастными к этому великому достижению науки и техники. С чувством гордости за нашу Родину, проложившую дорогу в космос, выезжал я из дому в часть, где мне предстояло начинать службу летчика-истребителя.

Город Ленина

Во многих городах мира довелось побывать мне. С особой силой запечатлелись в памяти те из них, что связаны с именем В. И. Ленина.

Два раза был я в Доме-музее Владимира Ильича в Ульяновске. Прошел по комнатам, священным для каждого человека. Священным потому, что в том деревянном доме, в тех чистых и уютных комнатах жили настоящие люди планеты Земля, жили честно, интересно, дружно. Жили не днем сегодняшним, а будущим, смотрели не под ноги, а вдаль, за горизонт.

И может быть, именно потому, что они, подняв голову, вглядывались в будущее, горизонт раздвигался перед ними, и они видели завтрашний день. Всех дальше смотрел Володя Ульянов. В свои гимназические годы он был необычайно пытлив и серьезен. Отличные отметки в ведомостях и золотые медали, на которых было написано

«Преуспевающему», лишь частично отражают его глубокие знания. Мне кажется, что, сколько бы раз ни посещал Дом-музей В. И. Ленина человек, как бы ни были известны ему события из жизни семьи Ульяновых, не может он остаться равнодушным, слушая рассказ экскурсовода, осматривая и осязая всем своим существом предметы, обстановку того далекого для нас времени, когда были сказаны исторические слова: «Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти».

Находясь в Ульяновске, я вспомнил, как впервые молодым летчиком приехал в город Ленина.

– Это и есть Смольный?

Пожилой человек, которому был задан вопрос, с любопытство посмотрел на меня и дружелюбно спросил:

– А вы, товарищ летчик, в Ленинграде впервые?

Молча киваю головой. Незнакомец сразу оживился и заулыбался изрезанным глубокими морщинами лицом.

– Тогда другое дело. Да, это Смольный, тот самый, где работал Ильич.

Звали моего нового знакомого Сергеем Петровичем. Он оказался коренным ленинградцем, проработавшим до самой пенсии в книжном магазине. Он и вызвался познакомить меня Ленинградом.

– Вы думаете, что экскурсия по городу – это знакомство с бульварами, памятниками, дворцами? – говорил он, когда мы шли по Невскому. – Нет, молодой человек. Это знакомство с титаническим трудом людей, с их упорством, несгибаемой волей, со многими жертвами, которые нужны были для создания того, что вы видите. Два с половиной века назад здесь была непролазная топь...

Почти о каждом здании у Сергея Петровича было множество сведений. Вот и Дворцовая площадь.

Мне приходилось видеть ее на фотографиях, киноэкранах, читать о ней в книгах. Но строгая красота площади меня поразила.

Невольно в памяти встала картина революционных боев 1917 года, штурм Зимнего дворца – последнего оплота контрреволюции. Я представил, как в дыму и пламени, под грохот пушки «Авроры» взбираются люди на решетчатые ворота Зимнего, мчатся по лестницам, стреляя, падая, неудержимые в своем стремлении победить...

Первая встреча с народом Ленина оставила в моей памяти глубокие впечатление. Словно одна чудесная минута прошли часы нашей прогулки.

– Заходите, буду очень рад, – сказал мне на прощание Сергей Петрович, – Мы с вами еще побродим по городу.

Вот и не одинок я в незнакомом мне городе, вот и встретился на пути еще один хороший человек.

И впоследствии, когда бы я не приехал в Ленинград, город каждый раз открывал мне новые страницы своей героической истории. Где только мы не бывали! Музеи и парки, читальные залы и библиотеки, театры и клубы, кино и спортивные площадки. Сказала с товарищами, потом с Тамарой мы часто ездили в этот замечательный и гостеприимный город, чтобы послушать оперу, посмотреть спектакль или просто побродить по набережной Невы.

Вот мы стоим, облокотившись на каменный парапет, смотрим, как купается в Неве серебристый серп молодого месяца, и тихонько ведем разговор. Тамара просит рассказать о моем любимом поэте.

– Представь себе, может, и он вот так же стоял у Невы и думал... – говорю я. – Может быть, в такую же светлую ночь он воспел красоту города:

Люблю тебя, Петра – творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный...

Месяц скрывается за тучей, и на воду ложится косая тень. На той стороне реки в сумраке вырисовывается купол Исаакиевского собора, а ближе, почти у воды, высится силуэт Медного всадника.

Тишина. И, словно возвращая вас из мира грез, где-то там, вверху, за темным облаком, закрывшись месяц, раздается легкий посвист реактивного самолета.

– Наши? – спрашивает Тамара.

– Соседи. Наверное, пошли на перехват, – высказываю предположение, и мы пристально вглядываемся в небо, пытаясь разгадать, какие самолеты поднялись в ночное небо города.

...Щедро раскрывал Ленинград мне и моим друзьям несметные богатства своих сокровищниц искусства, будоража мысли, пробуждая светлые чувства. И каждый раз, возвращаясь из очередной поездки в город, мы чувствовали; прилив свежих сил. Хотелось еще лучше служить, еще лучше летать, стать защитником воздушных, просторов города Ленина.

Но все это было потом; а пока мы молодые офицеры, получив в штабе необходимые назначения, отправились к месту новой своей службы.