Текст книги "Тайпи. Ому (сборник)"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 16

Вспоминая все знаки уважения и любви, которые оказывали мне обитатели долины, я удивляюсь: как мог оставаться во власти самых мрачных предчувствий и жить в глубокой тоске? Правда, непонятное исчезновение Тоби могло само по себе внушить недоверие к дикарям, особенно если помнить, что эти люди являлись, в сущности, каннибалами.

Боль в ноге очень беспокоила меня. Примочки доброй Тайнор, традиционное в лечение старого знахаря и заботливый уход верного друга Кори-Кори все же не смогли меня вылечить. Меня мучили приступы мучительной боли… С такой болезнью я не мог бы покинуть долину, а случай, происшедший вскоре после исчезновения Тоби, убедил меня, что тайпи по неизвестной мне причине будут этому препятствовать.

Однажды утром я заметил, что все вокруг странно взволнованы. Оказалось, прошел слух, что в залив входят какие-то лодки. Все пришли в смятение.

В тот день боль в ноге утихла, и я в радужном настроении отправился с Кори-Кори к вождю Мехеви в его дом, называемый Тай и расположенный в заповедных рощах.

Я лежал на циновках в обществе Мехеви и нескольких вождей, когда пришла весть о лодках. Сердце мое радостно забилось: может быть, это Тоби возвращался за мной…

Я вскочил, готовый бежать на берег, забыв, как это далеко, и о том, что я почти не могу ходить. Мехеви, увидев, какое впечатление на меня произвели полученные известия и как я жажду поскорее попасть на берег, принял то каменное выражение, которое поразило меня при первой встрече. И когда я заковылял к выходу, он протянул руку, положил ее мне на плечо и негромко сказал:

– Эйбо, эйбо! (Подожди!)

Занятый своими мыслями, я не обратил на него внимания, но тут он приказал:

– Мои! (Садись!)

Я двинулся дальше, хотя на моей руке повис Кори‑Кори, пытаясь меня остановить. Тогда все, кто был в доме Тай, вскочили и встали плечом к плечу на краю террасы, преградив мне дорогу, а Мехеви, грозно глядя на меня, повторил приказание.

Именно в этот момент, стоя лицом к лицу с полусотней дикарей, я впервые по-настоящему почувствовал себя пленником в долине Тайпи. Это ошеломило меня – подтверждались самые худшие мои страхи.

Сопротивляться было бессмысленно, я опустился на циновки. Тоска овладела мной.

Я видел, как туземцы спешат к морю. Они, думал я, скоро будут говорить, быть может, с моими соотечественниками, которые спасли бы меня, если бы знали, что я попал в беду. Не передать словами, что я чувствовал и сколько проклятий посылал на голову Тоби, бросившего меня. Напрасно Кори-Кори пытался соблазнить меня едой, разжечь мою трубку и развлечь. Я был подавлен – я и прежде опасался, что так и будет, но никогда не мог додумать эту мысль до конца.

Я провел в доме Тай несколько часов, пока крики в долине не известили нас о том, что люди возвращаются.

Приходили лодки или нет, мне так никогда и не удалось узнать. Дикари уверяли, что нет, но я подозреваю, что они просто хотели меня успокоить.

Этот случай показал, что тайпи намерены удерживать меня в плену. А так как обращались со мной по‑прежнему заботливо и почтительно, я не знал, что и думать. Если бы я мог обучить их чему-нибудь или быть хоть чем-нибудь им полезным, еще можно было бы предположить какой-то их расчет. Но за все время, что я пробыл на острове, местные жители, наверное, всего раза три обращались ко мне за советом. Поэтому их поведение казалось загадочным.

День проходил за днем, и постепенно я погрузился в апатию. Моя нога стала заживать, опухоль спала, боль уменьшилась, и я надеялся на скорое выздоровление. Островитяне старались развлечь меня. Я гордился тем, что мне удалось оказать им некоторые услуги благодаря вещам, привезенным с корабля, и умению пользоваться иглой и бритвой.

Когда я как-то развернул сверток с вещами, принесенными с судна, туземцы уставились на его содержимое, точно перед ними была шкатулка с драгоценностями. Они настояли на том, чтобы это сокровище было тщательно сохранено. Сверток привязали к веревке, второй конец которой перекинули через балку, и подвесили под самую крышу. При необходимости я мог легко достать свои вещи. В свертке были бритва, запас иголок и ниток, остатки табаку и несколько ярдов ситца.

Вскоре я стал осматривать свой гардероб, состоявший из рубашки и пары штанов. Я сбросил с себя матросский костюм и спрятать его на время, а пока решил следовать обычаям жителей долины Тайпи.

Как-то у меня порвался плащ, и мне захотелось показать островитянам, как легко залатать дыру. Я принялся за починку, и вдруг старик Мархейо хлопнул себя по лбу и, кинувшись в угол, вытащил оттуда грязный и рваный лоскут линялого ситца – вероятно, когда-то он получил его в торговой сделке на берегу – и стал умолять меня показать и тут свое искусство.

Я согласился, хотя еще никогда не имел дела с такими прорехами. Мархейо в благодарность обнял меня и, сняв повязку, обернул ткань вокруг бедер, вставил в уши украшения, схватил копье и выбежал из хижины.

Бритва вызывала особенное восхищение тайпи. Нармони, известный герой, тщательнее всех татуированный, как-то попросил меня провести бритвой по его уже бритой голове.

Дикари обычно бреются с помощью зуба акулы. Немудрено, что Нармони сразу оценил преимущество моей бритвы. Но я дал понять, что не могу исполнить его просьбу, не наточив бритвы. Нармони выбежал из хижины и через минуту притащил каменную глыбу величиной с жернов. Но об этот камень можно было только сломать бритву, и мне волей-неволей пришлось приступить прямо к бритью. Бедный Нармони корчился и извивался, но вытерпел боль. После того как я поработал над его головой тупой бритвой, она выглядела ужасно, но Нармони был доволен, и я не стал его разубеждать.

Глава 17

Дни шли за днями, но туземцы не меняли отношения ко мне. Постепенно я утратил ощущение времени, перестал различать дни недели и погрузился в апатию, которая обычно наступает после бурных взрывов отчаяния.

И вдруг нога моя излечилась – опухоль спала, боль утихла, и я чувствовал, что еще немного – и я совсем излечусь от невыносимого недуга.

Туземцы сопровождали меня гурьбой, куда бы я ни шел, но теперь я был недосягаем для мрачного уныния, еще недавно владевшего мною.

Теперь я ходил повсюду, и меня везде гостеприимно принимали; меня угощали вкуснейшими плодами, мне прислуживали темноглазые девушки, и я постоянно ощущал заботу и внимание Кори-Кори.

Однако мне был запрещен доступ к морю; островитяне сопровождали меня повсюду, и я не могу вспомнить ни минуты, проведенной в одиночестве. Нечего было и думать добраться до моря тайком. Но я редко теперь помышлял о бегстве. Я жил сегодняшним днем и гнал от себя мрачные мысли.

Все в долине Тайпи восхищало меня, и особенно – веселье, царившее здесь. Заботы, печали, обиды и огорчения словно не существовали… Здесь не было ни просрочек по закладным, ни векселей, ни счетов, ни долгов; не было портных и сапожников, заимодавцев и окружных прокуроров, бедных родственников, нищих и долговых тюрем.

Попросту говоря, в Тайпи не было денег – корня всех зол.

Здесь не было злобных старух, жестоких мачех, усохших старых дев, разлученных влюбленных, закоренелых холостяков и равнодушных мужей…

Здесь царила жизнерадостность.

Дети играли все дни напролет, не зная ссор. В нашей стране они уже через час передрались бы.

Молодые женщины не завидовали друг другу, не строили из себя утонченных красавиц и не ходили, затянутые в корсеты, прямые и скованные, как куклы, а были свободны, веселы и грациозны.

Были места в этой долине, где женщины обычно собирались, чтобы украсить себя гирляндами цветов. Лежа в тени роскошных рощ, они плели из только что сорванных цветов и бутонов венки и ожерелья, и казалось, что это свита самой Флоры собралась на празднество…

У юношей всегда были какие-то занятия и развлечения, но ловили ли они рыбу, выдалбливали пироги или натирали до блеска украшения – между ними никогда не возникало споров или соперничества.

Зрелые воины величаво ходили из дома в дом, и повсюду их встречали как самых дорогих гостей. А старики, которых в долине было очень много, редко когда поднимались с циновок – они часами лежали, покуривая трубки, и болтали между собой.

Болезней тайпи не знали. За все время, что прожил у них, я видел только одного больного человека. На их гладкой здоровой коже не бывает пятен и прочих следов перенесенных недугов.

Как-то раз я забрел в священные рощи, расположенные на полпути к морю, и Кори-Кори предложил мне навестить жившего там Мехеви. В полдень я вместе с Мехеви и другими вождями племени прилег отдохнуть и погрузился в дремоту. Вдруг меня разбудили дикие крики, и, поднявшись, я увидел, что туземцы хватают копья и куда-то бегут. Мехеви схватил мушкеты, стоявшие у стены, и тоже исчез в роще. Среди криков я различил слова: «Гаппар! Гаппар!»

Островитяне бежали по направлению к долине Гаппар. До меня донесся резкий звук выстрела из мушкета и шум голосов. Женщины неистово кричали. Раздался еще выстрел, и вой с холмов. Затем наступило спокойствие и продолжалось так долго, что я начал думать, будто туземцы решили отложить на время вражду. Вдруг щелкнул третий выстрел. После этого в течение двух часов не было слышно ничего, кроме отдельных криков.

Все это время рядом со мной были только Кори-Кори и старики туземцы. Кори-Кори считал, что мы находимся в центре великих событий, и пытался заставить меня осознать всю их значимость. Жестами он показывал, как тайпи карают врагов, и каждые пять минут выкрикивал имя Мехеви, давая мне понять, что под его предводительством воины проявляют чудеса храбрости.

Через некоторое время к нам явился запыхавшийся гонец и сообщил о великой победе, одержанной тайпи:

– Трусы убежали! Трусы убежали!

Кори-Кори пришел в экстаз и произнес красноречивое приветствие, из которого я понял, что таковы и были его ожидания и что совершенно бесполезно кому бы то ни было, даже войску пожирателей огня, предпринимать поход против непобедимых героев долины. Я с большим интересом ждал возвращения победителей, опасаясь, что не обошлось без потерь.

Но я ошибся. Мехеви не подвергал воинов бесполезному риску. Все потери победителей сводилась к одному указательному пальцу и ногтю большого, ушибленной руке и кровотечению из бедра у одного из вождей. Я заключил, что войны островитян не слишком кровопролитны. Впоследствии я узнал, как началась стычка. Было замечено, что несколько гаппаров бродят, очевидно с недобрыми намерениями, на склоне горы, принадлежавшем тайпи. Обитатели долины подняли тревогу, и враг был отогнан к границе. Два или три дня стычку обсуждали, но затем возбуждение спало, и долина погрузилась в обычное спокойствие.

Глава 18

Здоровье и хорошее расположение духа вернулись ко мне и заставили вновь заинтересоваться окружающим. Мне хотелось получать все возможные удовольствия.

Главным из удовольствий стало для меня купание в обществе молодых девушек. Мы обычно отправлялись к озеру почти правильной круглой формы, расположенному посреди долины. Красота его была невыразима: по берегам колыхались зеленые заросли, а над ними высились кокосовые пальмы, словно страусовыми перьями увенчанные листьями.

Девушки плавали так легко и быстро, так естественно чувствовали себя в воде, что я приходил в изумление. Они то скользили у самой поверхности, не двигая даже руками, то внезапно устремлялись вперед, и в воде мелькали их блестящие тела, то ныряя в темную глубину, то снова всплывая на поверхность.

Помню, как однажды я плюхнулся в озеро, прямо посреди их стайки, и решил затянуть одну из них под воду. Мне тут же пришлось раскаяться. Девушки окружили меня, словно дельфины, вцепились в руки и в ноги и стали топить, пока в ушах не поднялся звон, а перед глазами не поплыли видения. Я мог противостоять им не больше, чем кит – нападающим на него акулам. Наконец они меня отпустили, смеясь над тем, как я пытался их догнать.

Лодок на озере не было, но один из молодых обитателей хижины Мархейо, руководимый неутомимым Кори-Кори, принес с моря легкий, украшенный резьбой челн. Спущенный на озеро, он, подобно лебедю, плавно скользил по воде. Неожиданно прелестные девушки, прежде резвившиеся в озере вместе со мной, бежали от его берегов – табу распространялось и на челн, и на воды, в которых он пребывал.

Теперь со мной ходили купаться Кори-Кори с приятелями – я плавал в челне, а они плескались в воде и с веселыми возгласами гонялись за мной. Увы, без девушек прогулки утратили для меня все очарование.

Однажды утром я в присутствии Кори-Кори пожелал снова увидеть на озере туземок. Тот, взглянув на меня с ужасом, покачал головой и произнес:

– Табу! Табу!

Так я окончательно уверился, что нечего и думать о возвращении красавиц, пока челн на озере. Но мне не хотелось расставаться с ним, ведь я собирался не только плавать по озеру, но и катать прекрасную Файавэй. Это глубоко возмутило Кори-Кори: такое намерение не просто расходилось с местными понятиями о приличиях, но и противоречило верованиям.

Я решил проверить, насколько непреодолимо табу. Мехеви пробовал отговорить меня, но я только удвоил пыл. Видя, что от меня не отделаться, вождь поведал мне, весьма подробно, о происхождении и природе табу. Но его красноречие не убедило меня, как потому, что не понял ни слова, так и потому, что я никак не мог уразуметь, почему мужчине можно садиться в лодку, а женщине – нет. В конце концов Мехеви все же прислушался к голосу рассудка и пообещал поговорить с жрецами.

Не знаю как, но разрешение жрецы дали, и для Файавэй табу было снято. Боюсь, что ничего подобного в долине никогда не бывало, но нужно было преподать островитянам урок галантности. Как можно было оставить этих милых созданий плескаться в воде, а самим, мужчинам, скользить в челне по поверхности?

Мы устроили на озере катание с Файавэй и Кори-Кори. Мой слуга принес тыквенный сосуд с пои-пои, полдюжины молодых кокосовых орехов, три трубки, три клубня ямса, да к тому же часть пути нес меня на спине. Груз был не из легких, но Кори-Кори очень гордился своей силой.

День мы провели прекрасно. Кори-Кори управлял челном с помощью весла, и тот плавно скользил вдоль берега в тени ветвей. Мы с Файавэй сидели рядом на корме, как лучшие друзья. Время от времени она подносила к губам трубку, выдыхала ароматный табачный дым, сдобренный ее сладким дыханием. Как ни странно, мне казалось: ничто так не красит молодую девушку, как курение. Разве не очаровательна красавица, лениво качающаяся в соломенном гамаке, натянутом между апельсиновыми деревьями, и покуривающая хорошую сигару? Но Файавэй, держащая в изящной смуглой ручке длинную желтую тростниковую трубку с резной чашечкой и то и дело выпускающая из нее колечки дыма, была, на мой взгляд, еще восхитительнее.

Мы провели на озере несколько часов. Закинув голову, я смотрел в ясное тропическое небо или, перегнувшись за корму, в прозрачную воду, и, когда мой взгляд падал на татуированную грудь Кори-Кори или встречался со спокойными задумчивыми глазами Файавэй, мне казалось, что я в королевстве фей – и это было поистине удивительно.

Это красивое озеро было самым прохладным местом в долине, и я стал приходить сюда каждый день…

Однажды я высадил Кори-Кори на берег, взял весло и повернул к дальнему краю озера. Когда я начал грести, Файавэй, воскликнув что-то на своем языке, развязала на плече широкое покрывало из тапы, в которое куталась, спасаясь от солнца, и встала во весь рост на носу челна, растянув на поднятых руках покрывало, словно парус. Никогда еще ни на одном судне я не видел мачты прекраснее, чем малышка Файавэй.

Ветер раздул покрывало – длинные волосы девушки растрепались, и челн понесся к берегу. Я веслом направлял его, сидя на корме, пока он не врезался в берег откос, и Файавэй легким прыжком перенеслась на траву.

Кори-Кори на берегу восхищенно хлопал в ладоши и кричал как сумасшедший…

Я был без ума от прекрасной Файавэй и, желая выразить свою симпатию, сшил ей платье из ситца, который Тоби принес с судна. В этом наряде она была похожа на танцовщицу, но если в одеянии последней остаются открытыми локти, то наряд Файавэй, начинаясь у пояса, открывал взору две самые прекрасные в мире лодыжки.

Когда однажды после обеда я лежал в хижине, снаружи раздался сильный шум. Старик Мархейо в каком-то странном возбуждении прибежал ко мне:

– Марну пеми! (Марну пришел!)

Старик явно ожидал, что эта новость произведет на меня сильное впечатление. Но я никак не реагировал, и старик выбежал из хижины.

«Марну, Марну… Я никогда раньше не слышал этого имени…»

Шум усиливался, и имя: «Марну! Марну!» повторялось всеми.

Я решил, что какой-то воин хочет отдать мне дань уважения. Я стал таким тщеславным из-за того внимания, которым был окружен. В виде наказания за такую небрежность со стороны Марну я намеревался принять его холодно.

Марну было не больше двадцати пяти лет, он был немного выше среднего роста, прекрасно сложен, у него были изящные черты, теплое и живое выражение лица, темные волосы, которые вились на висках и у шеи мелкими колечками, нежные, как у женщины, щеки. Лицо не было покрыто татуировками, в отличие от тела, изукрашенного фантастическими фигурками. Легкий пояс из белой таппы составлял весь его костюм.

Он приближался, окруженный островитянами, неся в одной руке небольшой свернутый плащ, а в другой – длинное, богато разукрашенное копье. Ежеминутно он оборачивался к толпе и давал, казалось, блестящие ответы на непрерывные расспросы, возбуждавшие в ней взрывы неудержимого веселья.

Пораженный, я невольно поднялся и предложил ему место на циновках. Но, не удостоив меня вниманием, Марну прошел мимо и опустился на другой конец ложа.

Я был возмущен, однако страстно желал узнать, кто же этот человек.

Тайнор поставила перед ним пои-пои, и гость начал есть. Я почувствовал себя оскорбленным. «Слава Томмо прошла», – так думал я.

Марну, наевшись и затянувшись трубкой, начал что-то рассказывать и завладел вниманием слушателей. Поскольку часто повторялись слова «Нукухива» и «франи» (французы) и несколько других, значение которых я знал, я понял, что он рассказывает о нападениях французов, о притеснениях туземцев, затем, вскочив и наклонившись вперед, он осыпал французов проклятиями. Он призывал островитян сопротивляться, напоминая, что до сих пор одно только их имя удерживало французов от нападения, и насмехался над французами, не решающимися со своими пушками напасть на воинов тайпи.

Он ни разу не взглянул на меня. Я видел, что он пользуется большим влиянием, что он обладает недюжинными способностями и знаниями. Я начал побаиваться, чтобы он не обратил своего влияния против меня.

Он, несомненно, не был постоянным жителем долины, но откуда же он мог появиться? И как объяснить его необычную внешность?

Наконец я понял, что он говорит обо мне, хотя он избегал произносить мое имя и смотреть в мою сторону. Вдруг он поднялся с циновок, подошел ко мне и сел на расстоянии ярда от меня. Внезапно он повернулся и с самым благодушным выражением лица протянул мне правую руку. Как только наши ладони соприкоснулись, он наклонился ко мне и спросил по-английски:

– Как живешь? Давно ли ты здесь? Нравится тебе эта бухта?

Если бы я был одновременно пронзен тремя копьями гаппаров, я не был бы ошарашен больше. Не помню, что я ответил. Но когда самообладание вернулось ко мне, я подумал, что у этого человека я могу узнать все о Тоби. Я начал расспрашивать о своем товарище, но Марну ничего не знал. Тогда я спросил, откуда он пришел. Он ответил, что из Нукухивы.

– Я под защитой табу, я иду в Нукухиву, я иду в Тайор, я иду в Тайпи, я иду повсюду, никто не тронет меня – на мне табу.

Я спросил, где и как он выучился английскому языку. Сначала он избегал отвечать на этот вопрос, но затем сказал, что еще мальчиком был взят в море капитаном торгового судна, с которым пробыл три года, прожив часть времени в Сиднее, в Австралии.

Марну хотел узнать историю моего появления в долине Тайпи. Слушал он с интересом, но как только я упомянул о Тоби, он попытался сменить тему разговора. Я заподозрил и его в обмане, но намекнул, что хотел бы под его покровительством вернуться в Нукухиву. Он заявил, что это невозможно, уверяя, что тайпи ни за что не согласятся выпустить меня из долины. Я заклинал его заступиться за меня перед туземцами и получить от них согласие на мое освобождение. В конце концов он обратился к вождям, но ему ответили свирепым отпором и неодобрением. Марну старался успокоить толпу, и через несколько минут крики и шум стихли.

Я обратился к Мехеви, чтобы рассеять дурное впечатление. Но вождь был в гневе. Марну явно желал добиться снисхождения ко мне и старался развлечь толпу, но безуспешно. Тогда он с достоинством поднялся, чтобы уйти. Никто не удерживал его. Помахав рукой, он взглянул на меня с сожалением и упреком. Я глядел ему вслед, предаваясь мрачным размышлениям.