Текст книги "Тайпи. Ому (сборник)"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Глава 4

Не прошло и трех дней, как наше судно стояло в Нукухиве, а я решил покинуть его. Мои доводы в пользу этого решения были многочисленны и весомы, ведь я предпочел рисковать жизнью среди островитян тому, чтобы оставаться на борту «Долли». Попросту говоря, я решил смыться.

Когда я взошел на борт «Долли», я, разумеется, подписал договор, тем самым добровольно принимая на себя обязательства на время рейса. Но разве если одна из сторон не выполняет свою половину контракта, другая не освобождается от ответственности?

Теперь, поскольку вопрос решен принципиально, позвольте мне применить это решение к частному случаю, о котором идет речь. На судне, на котором я служил, бесчисленное множество раз нарушались условия контракта. Обращение было тираническим, больными жестоко пренебрегали, довольствие было мизерным, плавание необоснованно затягивалось. Виновником злоупотреблений был капитан: напрасно было надеяться, что он либо исправит их, либо изменит свое поведение, которое было непредсказуемым и жестоким до крайности. На все жалобы и протесты у него был один быстрый ответ – острый конец его костыля, очень убедительно и действенно заставлявший замолчать недовольных. К кому мы могли обратиться за помощью и защитой? Мы оставили и закон, и справедливость по ту сторону мыса Горн; команда, за немногими исключениями, состояла, к сожалению, из трусов и подлецов, которые сходились между собой лишь в том, что касалось непротивления тирании капитана. Было бы просто безумием, если бы двое или трое из нас попытались без поддержки остальных воспротивиться его жестокости. Мы бы только навлекли на себя месть и подвергли товарищей еще большим трудностям.

В конце концов, это можно было терпеть какое-то время, если бы была надежда избавиться от рабства. Но нас ожидала мрачная перспектива! Длительность китобойных плаваний за мысом Горн вошла в поговорку – часто они затягивались до четырех-пяти лет…

Итак, я решил оставить «Долли» – конечно, бесславно тайно бежать от тех, кто причинил мне обиды, но другого выхода не было. Чтобы спланировать побег, я стал собирать все сведения об острове и его обитателях, какие только мог получить.

Бухта Нукухива напоминает по форме подкову и, пожалуй, имеет девять миль в окружности. Попасть к ней с моря можно через узкий проход между двумя островками, конусообразно поднимающимися приблизительно на пятьсот футов. Берег ее описывает широкий полукруг. Он поднимается зелеными отлогими склонами, переходящими в величественные горы. Здесь глубокие романтические ущелья, лощинки, ручьи и водопады.

Желтые тростниковые хижины туземцев, крытые пальмовыми листьями, разбросаны под тенью кокосовых деревьев.

Ничто не может превзойти этот величественный пейзаж. С палубы нашего корабля, стоявшего на якоре в гавани, казалось, что этот огромный природный амфитеатр находится в упадке, а заросшие лианами глубокие ущелья напоминают огромные трещины, вызванные разрушительным действием времени. И теперь, в полном восторге любуясь этой красотой, я испытал укол сожаления, что она скрыта от мира в этих отдаленных морях и ее редко могут увидеть истинные любители природы.

Итак, берега изрезаны многочисленными бухтами, к ним спускаются широкие цветущие долины, населенные различными племенами, которые говорят на наречиях одного языка и имеют общую религию и законы, однако с давних времен ведут войны друг с другом. Горы определяют территорию каждого из этих племен. К Нукухиве прилегает долина Гаппар, жители которой поддерживают с населением Нукухивы дружественные отношения. Однако за долиной Гаппар лежит долина Тайпи, обитатели которой – непримиримые враги других племен.

Название этого воинственного племени вселяет настоящий ужас, на маркизском наречии оно означает «любитель человеческого мяса». Они необычайно известны на всех островах. Жители Нукухивы рассказывали нам об их страшных подвигах и показывали следы ран, полученных в отчаянных схватках с ними. Когда на берегу островитяне пытались напугать нас, показывая на кого-нибудь из своих соплеменников и называя его тайпи, они очень удивлялись тому, что мы бросались в бегство. Было довольно забавно смотреть, как серьезно они опровергали свои собственные каннибальские склонности и осуждали за них своих врагов – тайпи, заядлых людоедов.

Хотя я был уверен, что жители нашей бухты являлись отъявленными людоедами, как и любое другое племя на острове, я не мог не чувствовать особого и безусловного отвращения к тайпи. Еще до посещения Маркизских островов я слышал отвратительные истории об этих дикарях; в моей памяти было свежо приключение капитана «Кэтрин», который всего несколько месяцев назад был захвачен островитянами, отведен в их долину и избежал жестокой смерти только благодаря вмешательству молодой девушки, которая способствовала его побегу.

Я слышал об английском судне, которое много лет назад после утомительного путешествия встретилось на входе в бухту Нукухива с большим каноэ, полным туземцев, и получило от них предложение указать путь. Судно последовало за каноэ и вскоре бросило якорь в прекрасной бухте. В ту же ночь сотни вероломных тайпи ворвались на борт и убили всех, кто находился на корабле.

Я никогда не забуду, как наш моряк Нед, когда мы медленно входили в бухту, глядя на зеленые берега, воскликнул, указывая рукой в сторону предательской долины:

– Там тайпи! О, кровавые каннибалы, что бы они приготовили из нас, если бы нам пришло в голову пристать здесь к берегу?! Правда, они говорят, что не любят мясо моряков – оно слишком соленое. Что стало бы с нами, если бы нас выбросило здесь на берег?

Я вздрогнул тогда, но и подумать не мог, что через несколько недель стану одиноким пленником в этой долине.

Французы еще не посетили бухту Тайпи, предполагая, что встретят ожесточенное сопротивление со стороны дикарей, – а этого им хотелось бы избежать. Возможно, они помнили о воинственном приеме туземцами сил капитана Портера в 1814 году. Большой отряд моряков в сопровождении по крайней мере двух тысяч воинов гаппар и нукухива столкнулся с упорным сопротивлением обитателей долины. Стойко, хотя и с большими потерями, тайпи отстаивали каждую пядь земли, и нападавшие вынуждены были не только отступить, но и отказаться от мысли о завоевании.

…Итак, вследствие вражды различных племен, о которых я упомянул, горные массивы, которые разделяют их территории, остаются совершенно необитаемыми; туземцы всегда живут в долинах, чтобы уберечься от набегов врагов. Я несколько раз встречался с глубокими стариками, которые из-за этого никогда не покидали пределов родной долины, некоторые из них за всю жизнь даже не поднимались до половины горы и имели, конечно же, слабое представление о любой другой части острова.

Долина составляет не более четырех миль в длину и колеблется от полумили до менее чем четверти мили в ширину. Скалы поднимаются почти отвесно, и долина почти полностью закрыта от остального мира – она доступна от моря с одной стороны и от узкого ущелья с другой.

Впечатление, возникшее, когда я впервые посетил этот прекрасный край, никогда не забудется.

Я приехал в Нукухиву в шлюпке, мы вошли в бухту после полудня. Было очень жарко, солнечные лучи обратили на нас всю свою ярость, к тому же у нас не было воды. От жары и жажды мне так не терпелось сойти на берег, что, когда мы наконец направились к нему, я встал на носу шлюпки, готовый к высадке. Когда она достигла берега, я бросился вперед и погрузился в природную ванну – водоем в непосредственной близости от моря, в тенистой роще.

Какое восхитительное чувство я испытал! Можно много говорить об освежающем действии холодных ванн, но представьте это ощущение под кокосовыми деревьями, среди прохладной восхитительной атмосферы.

Как описать пейзажи, которые предстали перед моими глазами, когда я смотрел на них из этого зеленого рая! Узкая долина с крутыми склонами гор, переплетенные зеленые ветви, как огромная беседка… Это самая дивная долина, которую я когда-либо видел.

Случилось так, что в тот же день французский адмирал со всей эскадрой спустился в Нукухиву принять формальную власть. Он оставался в долине около двух часов, в течение которых имел торжественную встречу с вождем. Адмирал выступал с непокрытой головой и вытянутой рукой, а старик вождь приветствовал его. Когда они стояли бок о бок – это были две крайности социальной лестницы, великолепный француз и бедный дикарь. Они оба были высокого роста и имели благородную осанку, но во всех других отношениях контрастировали поразительно! Адмирал был во всей атрибутике, присущей своему морскому рангу. Он был одет в богато украшенный сюртук, на груди были различные ленты и ордена. Простой же островитянин явился во всей природной наготе – за исключением незначительного опояска на чреслах.

На какое неизмеримое расстояние, думал я, эти два существа удалены друг от друга. В одном – результат долгих веков цивилизации и утонченности, которые постепенно превратили простое существо в подобие великого; в то время как другие, по прошествии того же времени, не продвинулись в прогрессе ни на шаг. «Тем не менее, – думал я, – не может ли дикарь быть счастливейшим из них двоих?» Я могу даже сейчас отчетливо вспомнить каждую деталь разыгравшейся тогда сцены – тенистую тропическую растительность, живописную группу солдат и туземцев и даже золотой цвет грозди бананов, которую я держал тогда в руке, предаваясь философским размышлениям.

Глава 5

Итак, окончательно решив тайно покинуть судно и получив все возможные сведения о бухте, я приступил к обдумыванию плана. Нужно было действовать со всей возможной осторожностью, так как ошибка могла повлечь за собой множество неприятных последствий. Мысль о том, что я могу быть схвачен и с позором привезен обратно на корабль, была так невыразимо противна мне, что я пообещал себе не совершать никаких поспешных или необдуманных поступков.

Я знал, что наш достойный капитан, по-отечески заботившийся о команде, неохотно согласится с тем, что один из его лучших моряков должен столкнуться с опасностями пребывания среди выходцев из варварского острова, и в случае моего исчезновения его отеческое беспокойство заставит его предложить вознаграждение за мое задержание (в виде запасов пестрого ситца), – я был уверен в этом. Он мог даже оценить это в стоимость мушкета, и я был совершенно уверен, что в таком случае все население бросится за мной вдогонку, побуждаемое невиданной щедростью.

Зная, что островитяне из осторожности жили в самой глубине долин и избегали бродить по горам, я пришел к выводу, что если бы мне удалось незаметно уйти в горы, я мог бы легко оставаться там, питаясь фруктами, до отплытия судна. Поскольку я располагался бы на высокой точке, то сразу увидел бы его отплытие.

Эта мысль мне понравилась чрезвычайно. Казалось, это был способ объединить практическую выгоду и некоторое удовольствие; как восхитительно было бы смотреть с высоты в несколько тысяч футов на ненавистный старый корабль и противопоставлять зеленые декорации с воспоминанием об узких палубах и мрачном баке!

Весьма неприятным недостатком этого плана была возможность попасть в руки кровожадных тайпи, которым могло бы взбрести в голову приготовить праздничную закуску из бедолаги, который не будет иметь никаких средств для спасения или защиты. Я был готов столкнуться с некоторым риском для достижения своей цели и рассчитывал на то, что в горах смогу уклониться от встречи с людоедами. Кроме того, шансы были 12: 50 в пользу того, что туземцы никогда не покинут свои цитадели.

Я решил не посвящать никого в свои планы и уж тем более не просить никого сопровождать меня. Но однажды ночью, находясь на палубе, я увидел Тоби (имя, под которым мы его знали, своего настоящего имени он никогда не сообщил бы нам) – молодого человека примерно моего возраста, перегнувшегося через фальшборт и глубоко задумавшегося. Тоби и раньше обращал на себя мое внимание. Он был активен, отзывчив, смел и открыт в выражении своих чувств. Я несколько раз выручал его из передряг, в которые он попадал из-за этого. Не знаю, по этой ли причине или из-за определенного родства между нами, он всегда проявлял пристрастие ко мне. Мы провели долгое время вместе, убивая утомительные часы болтовней, песнями, рассказами, а также проклятиями в адрес нашей нелегкой судьбы.

Тоби, как и я, был, очевидно, из другой сферы жизни, и его речь порой выдавала это, хотя ему очень хотелось это скрыть. Он был наделен удивительно располагающей внешностью. Он был необычайно мал ростом, худощав и очень гибок. Его смуглый цвет лица стал еще более темным под воздействием тропического солнца и, кажется, даже бросал темную тень в его большие черные глаза. Он был странно своенравным существом, капризным, порывистым и меланхоличным, временами почти угрюмым. Его вспыльчивый нрав иногда приводил его в состояние, близкое к бреду.

Никто никогда не видел, как Тоби смеется. Я имею в виду – от души, во все горло. Правда, он иногда улыбался. Но в последнее время я заметил, что меланхолия Тоби возросла, и я часто видел его – с момента нашего прибытия на остров – глядевшим задумчиво на берег. Я знал, что он питал отвращение к кораблю, и полагал, что, если появится вероятность побега, он охотно пойдет на это.

Когда я заметил Тоби, задумчивого, перегнувшегося через фальшборт, у меня сразу мелькнула мысль, что он думает о том же, что и я. И если это так, подумал я, то он единственный из всех моих товарищей, которого я выбрал бы для того, чтобы разделить со мной опасности и тяготы. Возможно, мне придется несколько недель скрываться в горах. В таком случае спутник послужит мне утешением!

Эти мысли быстро промелькнули в моем мозгу, и я задавался вопросом, почему раньше не подумал об этом. Однако было еще не поздно. Я хлопнул Тоби по плечу, чтобы вывести его из задумчивости. Нескольких слов хватило, чтобы достичь взаимопонимания. За час мы обсудили все предварительные дела и выработали план действий. Затем скрепили наше соглашение рукопожатием и, чтобы не вызывать подозрений, отправились каждый в свой гамак, чтобы провести там последнюю ночь на борту «Долли».

На следующий день часть команды, в том числе и мы, должна была отправиться на берег; мы решили, что нужно воспользоваться такой возможностью, чтобы сразу после высадки отделиться от остальных, не возбуждая их подозрений, и сразу подняться в горы, перевалить через вершины и оставаться на острове до первой благоприятной возможности покинуть его.

Глава 6

Ранним утром следующего дня вахта была собрана на юте, и наш достойный капитан увещевал нас следующим образом:

– Теперь, парни, когда мы закончили наше шестимесячное плавание и выполнили всю работу, я полагаю, вы хотите сойти на берег. Я собираюсь дать вам свободу на сегодня, потому что, полагаю, вы будете рычать, как старые артиллеристы, если я этого не сделаю. Однако прислушайтесь к моему совету: если хотите жить, держитесь подальше от людоедов. Десять к одному, парни, если вы сойдете на берег, вы попадете в какую-нибудь адскую историю, и это будет конец. Если эти негодяи с татуировками заманят вас в свои долины, они поймают вас – можете быть уверены. Много белых сошли здесь на берег, и никто никогда их больше не видел. Был старый «Дидо», который около двух лет назад послал свою вахту на берег; о них ничего не было слышно неделю – туземцы клялись, что не знают, где они, но только трое из отплывших вернулись на корабль снова, и один из них – с изуродованным на всю жизнь лицом, проклятые язычники сделали ему татуировку. Но что толку говорить с вами! Я вижу ясно, вы все равно сойдете на берег. Все, что я должен вам сказать, – не нужно обвинять меня, если островитяне приготовят из вас обед. Держитесь ближе к французскому лагерю и возвращайтесь на корабль до захода солнца. Помните, что я сказал вам. Идите! Когда пробьет две склянки, будет спущена шлюпка. И помилуй вас Бог!

Различны были чувства, отражавшиеся на лицах матросов, пока они слушали эту речь. Но когда она закончил, мы все сразу двинулись к баку и занялись приготовлениями. Речь капитана мы обсуждали, не стесняясь в выражениях, и один из нас воскликнул:

– Ты не лишишь меня свободы, старина! Я сойду на берег, даже если каждый камешек там будет горящим углем, а каннибалы будут готовы зажарить меня!

Это пришлось нам по вкусу, и мы решили, несмотря на пророчества капитана, провести прекрасный денек.

Но у меня и Тоби была своя игра, и мы воспользовались путаницей, которая всегда царит среди команды при подготовке к высадке на берег, чтобы скрепить наши договоренности. Так как нам нужно было насколько возможно быстро подняться в горы, мы решили не обременять себя излишней одеждой; и в то время как остальные были заняты тем, чтобы показать себя на берегу во всей красе, мы удовольствовались новыми крепкими парусиновыми штанами, удобными башмаками, грубыми куртками и соломенными шляпами.

Когда наши товарищи удивились этому, Тоби воскликнул, что остальные пусть поступают, как им нравится, а он не склонен наряжаться для выхода на берег к язычникам. Парни смеялись, они посчитали это одной из его странных причуд, и мы избежали подозрений.

Может показаться странным, что мы держались настороже со своими товарищами; но среди нас были те, кто, даже если бы не имел ни малейшего понятия о нашем предприятии, но имел бы хоть ничтожную надежду на вознаграждение, сразу же рассказал бы обо всем капитану.

Как только пробили две склянки, мы получили разрешение садиться в шлюпку. Я задержался немного, чтобы бросить последний взгляд на корабль, и взгляд мой упал на хлеб и говядину – остатки нашего поспешного завтрака. Я раньше не думал о том, чтобы запастись едой для нашей экспедиции, так как полностью полагался на фрукты, которые можно было найти на острове, но не мог сопротивляться соблазну взять эти остатки. Я взял две горсти мелких ломаных сухарей, а также несколько фунтов табаку и несколько ярдов ткани – этим я намеревался снискать расположение туземцев, когда мы появимся у них после ухода нашего судна.

Едва я покончил с этим, дюжина голосов прокричала мое имя. Я выбрался на палубу и увидел, что все матросы уже сидят в шлюпке и готовы к отплытию. Я уселся с остальными на корме, и шлюпка направилась к берегу.

На островах был сезон дождей, и небеса почти все утро предвещали один из тех ливней, которые так часто случаются в это время. Вскоре после того, как мы покинули корабль, стали падать огромные капли, а к тому моменту, как мы подплыли к берегу, дождь лил как из ведра. Мы укрылись под огромным сараем для каноэ и ждали, пока утихнет первая ярость бури.

Она, однако, не прекращалась; монотонный стук дождя по крыше стал оказывать усыпляющее действие, и, поболтав немного, все заснули.

Это была возможность, которой мы желали, и мы воспользовались ею сразу, покинули сарай и скрылись в обширной роще, возле которой он стоял.

После десяти минут быстрой ходьбы мы вышли на открытое пространство, откуда сквозь тропический дождь могли видеть смутные очертания горы, на которую собирались взобраться. Мы определили, что до нее немногим больше мили.

Проливной дождь не прекращался, и, видимо, это заставило островитян спрятаться в своих хижинах, а нам позволило избежать встреч с ними. Наша одежда скоро отяжелела от воды, как и вещи, которые мы под ней спрятали, и это не способствовало быстрому продвижению вперед. Но о том, чтобы остановиться, не могло быть и речи – в любой момент мы могли быть застигнуты дикарями.

После ухода из сарая мы едва обменялись парой слов; но когда мы подошли ко второй узкой прогалине и снова увидели гору, я взял Тоби за руку и, указывая на ее склоны, сказал вполголоса:

– Теперь, Тоби, ни слова, ни взгляда назад, пока мы не достигнем вершины той горы. Идем не останавливаясь. Ты легок и проворен, иди вперед, а я буду следовать за тобой.

– Ладно, брат, – сказал Тоби, – в нашей игре мы должны быть быстрыми; только давай держаться близко друг к другу, вот и все.

И с быстротой молодого оленя он перепрыгнул через ручей, встретившийся на нашем пути, и бросился вперед.

Почти достигнув вершины, мы были остановлены высокими зарослями желтого тростника, жесткого, словно стального. Мгновение мы озирались в поисках более удобного пути; однако сразу было видно, что такового нет, и я, будучи более сильным, пошел впереди, рубя тростник, а Тоби следовал за мной.

Через двадцать минут я был полностью измотан. Тогда вперед пошел Тоби. Однако эта работа давалась ему плохо, и мне пришлось снова сменить его. Пот лился ручьями. Одежда была порвана…

Вдруг дождь перестал, и стало невыразимо душно. Я чувствовал себя совершенно обессилевшим. Закатав рукав, я сжал его, и несколько капель влаги пролилось в мой пересохший рот. Это принесло некоторое облегчение. Схватив нож, я стал рубить тростник без всякого милосердия. Но, увы! Зарослям, казалось, не было конца.

Я уже начал думать, что мы в ловушке и без крыльев никак не сможем вырваться из нее, когда вдруг разглядел лучик света справа от себя. Я тут же сообщил радостную весть Тоби, мы воспряли духом и вскоре пробили в зарослях проход. Мы оказались совсем недалеко от вершины. Отдохнув несколько минут, мы начали восхождение. Но так как мы не хотели привлекать на открытой местности внимание туземцев, то осторожно ползли в траве, напоминая змей. Через час такого неудобного передвижения мы поднялись на ноги и, окрыленные успехом, в приподнятом настроении, смело продолжили свой путь.

Вдруг из долины донеслись крики туземцев, которым наши фигуры, четко выделявшиеся на фоне неба, вероятно, были отлично видны. Взглянув вниз, мы увидели, что дикари мечутся туда-сюда, казалось, под влиянием какой-то внезапной тревоги. Глядя на них с высоты, мы чувствовали себя в безопасности; их погоня за нами не принесла бы результата.

Мы побежали вдоль хребта, пока не достигли крутой скалы, которая, на первый взгляд, была серьезным препятствием. Рискуя сломать себе шеи, мы все-таки вскарабкались наверх и побежали дальше с неослабевающей быстротой.

Мы покинули берег рано утром и после непрерывного трудного и опасного подъема, во время которого ни разу не обернулись на море, оказались за три часа до захода солнца на самом высоком участке острова – на огромном базальтовом утесе, три тысячи футов над уровнем моря. Зрелище с такой высоты открывалось великолепное.

Одинокая бухта Нукухива, с черными корпусами судов французской эскадры, лежала внизу, окруженная зелеными склонами, прорезанными глубокими ущельями и приветливыми долинами, и это был прекраснейший вид из тех, что я когда-либо видел, и, даже если я проживу сто лет, я никогда не забуду чувство восхищения, которое тогда испытал.