Текст книги "Тайпи. Ому (сборник)"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава 40

Плантаторы были прямодушные парни, но во всем остальном совершенно не походили друг на друга.

Один был высокий и крепкий американец с желтоватым длинным лицом, родившийся в лесной глуши штата Мэн, другой – низенький лондонец.

Зик, американец, гнусавил, а Коротышка (как называл его товарищ) произносил слова, как настоящий кокни. Он был красивым парнем лет двадцати пяти. На его щеках играл прекрасный румянец, у него были голубые глаза и густые вьющиеся светлые волосы.

Зик красотой не отличался, но был силен и мог справиться с любой физической работой. Глаза ему служили для того, чтобы смотреть, а не строить глазки. Он казался серьезным и молчаливым, но отличался добродушием, умом, решительностью и, как и Коротышка, полной безграмотностью.

Эти парни прекрасно ладили между собой, но так как никогда не бывает, чтобы из двух человек в совместном деле один не взял верх над другим, то в большинстве случаев распоряжался Зик. Коротышка тоже проникся духом несокрушимого трудолюбия и идеей нажить состояние на плантации.

Нас это беспокоило, так как мы без всякого удовольствия предвидели, как наши хозяева на собственном примере будут учить нас работать не щадя себя. Но было слишком поздно.

В первый день, благодарение Богу, мы ничего не делали. Считая нас пока что гостями, Зик и Коротышка, конечно, думали, что было бы неделикатно предложить нам работать, не отпраздновав должным образом наш приезд. Но на следующее утро оба плантатора уже приняли деловой вид, и нам пришлось начать работать.

– Ребята, – сказал Зик, выбивая после завтрака трубку, – надо приступать. Коротышка, дай вот ему, Питеру (доктору), большую мотыгу, а Полю (мне) другую, и идем.

Коротышка принес из угла три мотыги и, раздав их, зашагал вслед за компаньоном, который пошел вперед с чем-то вроде топора в руках.

Мы на мгновение остались в доме одни и обменялись испуганными взглядами. Мы были вооружены большими неуклюжими дубинами с тяжелым плоским куском железа на конце. Металлическую часть орудия, специально приспособленную к девственной почве, привезли из Сиднея, палки, наверное, изготовили на месте. О мотыгах мы слышали и даже видели их, но они были совершенными игрушками по сравнению с теми орудиями, которые мы сейчас держали в руках.

– Что с ними делать? – спросил я у Питера.

– Поднимать и опускать, – ответил он, – или как-нибудь размахивать ими. Поль, мы попали в переделку… Они зовут нас.

Взвалив мотыги на плечи, мы двинулись в путь.

Мы отправились к дальнему концу плантации, где земля была частично расчищена, но не взрыхлена. Зик и Коротышка принимались за эту работу. Когда мы остановились, я спросил, почему они не пользуются плугом. Почему бы не поймать молодого дикого быка и не приучить его тащить плуг?

Зик ответил, что нигде в Полинезии крупный рогатый скот для этой цели не применяется, а в почве очень много переплетенных корней, и ни один плуг ее не возьмет. Для такой земли годятся только тяжелые сиднейские мотыги.

Итак, прежде чем приступить к работе, я попытался вовлечь янки в разговор о характере девственных почв вообще и почвы долины Мартаир в частности. Хитроумная уловка оживила доктора, и он стоял рядом, готовясь поддержать беседу. Но все, что Зик посчитал нужным рассказать об обработке земли, относилось лишь к той части плантации, где мы находились. Он приступил к работе, и Коротышка последовал его примеру.

Местами из земли выступали низко обрубленные стволы кустарника, который когда-то рос там сплошной чащей. Казалось, их намеренно оставили торчать, чтобы было за что ухватиться, вытаскивая корни. Разрыхлив твердую землю многочисленными ударами мотыги, американец принялся выдергивать один из корней. Он крутил его и туда, и сюда, а затем стал тянуть в горизонтальном направлении.

– Помогите! – воскликнул он наконец.

Мы подбежали и ухватились за корень все вчетвером. Земля дрожала и судорожно корчилась, но упрямый корень не поддавался.

– Проклятье! – крикнул Зик. – Надо было взять веревку. Сбегай за ней, Коротышка.

Мы привязали принесенную веревку, ухватились за нее на некотором расстоянии друг от друга и снова стали тащить.

– Затяни-ка песню, Коротышка, – сказал доктор, становившийся более общительным при близком знакомстве.

Среди матросов такой способ облегчения работы дает прекрасный результат.

Коротышка затянул «Были ли вы когда-нибудь в Дамбартоне?» – чудесную, подбадривающую, но непристойную матросскую песню.

Однако американец охладил его, крикнув:

– К черту твое пение! Умолкни и тяни!

Мы тянули в унылом молчании. Наконец, рванув так, что затрещали кости, мы вытащили корень, а сами попадали на землю. Доктор, совершенно обессиленный, оставался лежать. Наивно полагая, что после такого подвига нам разрешат прервать работу, он снял шляпу и стал ею обмахиваться.

– Довольно тяжелый был корень, правда, Питер? – произнес американец, подходя к доктору. – Но они зря упираются. Будь я проклят, если им не придется всем вылезти. Ура! Беремся за следующий!

– Помилуйте! – воскликнул доктор, поднимаясь и оборачиваясь ко мне. – Он уморит нас!

Снова взявшись за мотыги, мы работали то поочередно, то вместе, пока не настало время полуденного отдыха.

Этот период, называемый так плантаторами, занимало около трех часов в середине дня, когда в тихой долине, защищенной от пассата и открытой только в подветренную сторону острова, было невыносимо жарко и о работе не могло быть и речи. Как выражался Коротышка, «жара такая, что у медной обезьяны вот-вот нос расплавится».

Дома Коротышка с помощью Тонои приготовил обед, и когда все мы отдали ему должное, вместе с Зиком завалился в гамак, предложив нам занять второй. Мы так и сделали, и после небольшой стычки с москитами удалось задремать. Что касается плантаторов, то, более привычные к полуденному отдыху, они сразу же повернулись друг к другу спиной и захрапели. Тонои дремал в углу на циновке.

Нас разбудил крик Зика:

– Вставать, ребята, вставать! Подъем! За дело!

Взглянув на доктора, я понял, что он придумал какую-то уловку.

Нетвердым голосом он сказал Зику, что чувствует себя не очень хорошо; что уже некоторое время сам не свой и что небольшой отдых, несомненно, поставит его на ноги. Янки, испугавшись, как бы, насев на нас с самого начала, вовсе не лишиться помощи, сразу же стал говорить, что мы не должны перетруждаться, если пока что не склонны работать. Пропустив мимо ушей слова доктора, что ему на самом деле нездоровится, Зик посоветовал ему полежать весь остаток дня в гамаке. А я, если это доставит мне удовольствие, могу пойти вместе с ним на прогулку к соседним холмам – поохотиться на быков. Я с готовностью согласился, хотя у Питера, заядлого охотника, вытянулось лицо.

Сверху достали ружья и огнестрельные припасы. Когда все было готово, Зик крикнул:

– Тонои! Пошли! Ты нужен нам в качестве лоцмана. Коротышка, друг, присмотри здесь за всем; и если не прочь, то на поле остались еще корни.

Уладив домашние дела к собственному удовольствию, но, как мне показалось, не к слишком большой радости Коротышки, Зик повесил на плечо пороховницу, и мы отправились в путь.

Тонои послали вперед; миновав плантацию, он зашагал по тропинке, ведущей к горам.

Некоторое время мы пробирались сквозь заросли, а затем вышли на залитую солнцем поляну у подножия холмов. Зик указал в сторону далекой нависшей скалы, где стоял бык с направленными назад рогами.

Глава 41

Лет пятьдесят назад Ванкувер оставил в различных местах на островах Товарищества по нескольку голов крупного и мелкого рогатого скота. Он наказал туземцам заботиться о животных и ни в коем случае не убивать их, пока не наберется большое стадо.

Овцы, должно быть, скоро вымерли: нигде в Полинезии я не видел ни одной овчины. Возможно, оставленная пара была плохо подобрана; питая друг к другу отвращение, самец и самка расстались и умерли, не оставив потомства.

Козы иногда попадаются – черные, меланхолично щиплющие где-нибудь в горах, недоступных для человека, скудную траву, которую они предпочитают сочной траве долин. Коз не очень много.

Быки, полные жизни потомки плодовитой пары, носятся по острову Эймео большими стадами, но на Таити они встречаются редко. На Эймео первая пара, вероятно, удрала вглубь страны, а ее потомство в настоящее время густо заселяет весь остров. Стада составляют личную собственность королевы Помаре: наши плантаторы получили от нее разрешение убивать животных для собственных нужд столько, сколько им заблагорассудится.

Туземцы очень боятся быков и поэтому крайне неохотно пересекают остров, предпочитая добираться до деревни, расположенной на противоположном берегу, на пирогах.

Тонои знал бесчисленные истории о быках, носившие большей частью сказочный характер. Приведу одну из них.

Однажды он вместе с братом – теперь покойным – шел через холмы, как вдруг большой бык с громким мычанием выбежал из лесу и заставил их пуститься наутек. Старый вождь вскочил на дерево; бык помчался за его спутником, побежавшим в противоположную сторону, и, догнав его, когда тот ухватился уже за сук, стал топтать ногами. Потом животное вонзило в жертву рога, подняло ее на воздух и унесло прочь. Тонои, ни жив ни мертв, выждал, пока все не кончилось, а затем опрометью помчался домой. Соседи, вооружившись несколькими ружьями, немедленно пустились в путь, чтобы отыскать, если удастся, останки его несчастного брата. К ночи они вернулись, не обнаружив никаких следов его; однако на следующее утро Тонои сам увидел быка; тот шел по крутому склону горы, держа на рогах какой-то длинный темный предмет.

Гавайи имеет в окружности около ста лиг, а площадь его составляет свыше четырех тысяч квадратных миль. До недавнего времени внутренняя часть острова оставалась почти неизвестной даже местным жителям, на протяжении столетий избегавших заходить туда из-за странных суеверий. По их представлениям, Пеле, страшная богиня вулканов Мауна-Роа и Мауна-Кеа, охраняет все ущелья, ведущие к обширным долинам, расположенным вокруг. Из уст в уста передают легенды о том, как богиня потоками огня прогнала нечестивых смельчаков. Вблизи от Хило показывают черную как смоль скалу: по ее склону словно изливается в море поток стекловидной массы – в том самом виде, в каком он застыл после одного из чудовищных извержений.

В эти внутренние долины и на примыкающие к ним склоны, покрытые самой роскошной растительностью, вскоре и перебрались высаженные Ванкувером коровы и быки; там их долгое время никто не тревожил, они расплодились, и их потомки составили большие стада.

Лет двенадцать-пятнадцать назад туземцы, позабыв о предрассудках и узнав, что бычьи шкуры – ценный предмет торговли, принялись охотиться на их обладателей, но, будучи весьма трусливыми и не обладая сноровкой в новом деле, больших успехов не достигли. Только после прибытия испанских охотников, людей, постоянно практиковавшихся в своей профессии на равнинах Калифорнии, началось настоящее избиение.

Испанцы были щеголеватые ребята, в причудливых ярких плащах, с крагами, отделанными иглами дикобраза, со звенящими шпорами на ногах. Верхом на выезженных индейских лошадях эти герои преследовали добычу до самого подножия огнедышащих гор, нарушая громкими криками глубокую тишину уединенных долин и бросая лассо перед самым носом злой богини Пеле. Хило, прибрежная деревня, служила им местом отдыха, и туда стекались белые бродяги со всех островов архипелага. Переняв повадки лихих испанцев, многие из этих беспутных парней, осушив слишком много прощальных кубков, скакали сломя голову за стадами, нетвердо держась в седле, падали с лошадей и разбивались насмерть.

Это было примерно в 1835 году, когда теперешний король Камеамеа III был юношей. С истинно царственным бесстыдством объявив себя единственным владельцем всего рогатого скота, он в восторге ухватился за возможность удерживать в свою пользу по одному из каждых двух серебряных долларов, уплачиваемых за шкуру. И вот, не заботясь о будущем, люди продолжали безрассудное истребление коров и быков. За три года их убили восемнадцать тысяч, притом почти исключительно на острове Гавайи.

Когда стада были почти полностью уничтожены, проницательный молодой государь сроком на десять лет наложил строгое «табу» на немногочисленных оставшихся в живых быков. В течение этого периода, который и сейчас еще не окончился, была запрещена всякая охота без специального разрешения короля.

Вместе с крупным рогатым скотом избиению подверглись и несчастные козы. За один год купцам из Гонолулу было продано три тысячи козьих шкур по одному квартильо или шиллингу за штуку.

Глава 42

Вверх вела крутая, окаймленная кустами тропинка, огибавшая скалы и расселины. Тут и там зияли пропасти: стоило в них заглянуть, и начинала кружиться голова. Наконец мы добрались до лесистого гребня на вершине горы; вдоль него тропинка шла в густой тени.

Во все стороны открывался очаровательный вид. Дул легкий ветерок, шелестя среди деревьев, а внизу, в долине, трепетали листья. Дальше расстилалось синее безмятежное море. Горы купались в призрачной дымке. Вдали лежали тихие долины; кое-где шумел уединенный водопад. В центре острова вздымался пик Свайка. На склонах гор видны былы небольшие стада быков – некоторые паслись, другие спускались в долину.

Мы шли все дальше, направляясь к склону холма милях в двух впереди, к ближайшим быкам.

Мы предусмотрительно приближались к ним против ветра – подобно всем диким животным, они обладают исключительно тонким нюхом и острым слухом.

К тому же, пробираясь сквозь чащу, мы легко могли спугнуть других лесных обитателей, а потому подкрадывались очень осторожно.

Дикие кабаны на Эймео чрезвычайно свирепы, и так как они часто нападают на туземцев, то, следуя примеру Тонои, я время от времени заглядывал под листву и часто оборачивался, чтобы проверить, не отрезан ли путь к отступлению.

Когда мы огибали кусты, тишину нарушил шум, напоминавший треск сухой ветки. Тонои схватился за сук, приготовившись к прыжку, а Зик положил палец на курок. Снова послышался треск, и я приложил ружье к плечу.

– Смотрите в оба! – крикнул янки и, опустившись на колено, раздвинул ветви.

Сразу же раздался выстрел, и черный разъяренный кабан с двумя блестящими клыками с диким хрюканьем ринулся, невредимый, через тропинку и с шумом скрылся в зарослях. Я выстрелил вдогонку, но безуспешно.

Тонои, славный потомок аристократов Эймео, находился на высоте двадцати футов над землей.

– Арамаи! Спускайся! – крикнул американец. – Противное животное уже на другой стороне острова. Сдается мне, – сказал он, когда мы стали перезаряжать ружья, – зря мы стреляли по этому кабану; только охоту испортили. Быки услышали шум и теперь убегают вовсю, задрав хвосты. Быстрее, Поль, полезем вон на ту скалу и взглянем, все ли они убежали.

Но быки были уже так далеко, что казались не больше муравьев.

Приближался вечер, и мой спутник предложил вернуться домой, а утром, выспавшись, отправиться на охоту на целый день.

Спускаясь в долину по другой тропинке, мы пересекли несколько горных склонов, поросших чудесными деревьями.

Одна из древесных пород привлекла мое особенное внимание. Толстый, покрытый мхом ствол высотой в семьдесят с лишним футов вначале шел без единого сучка, и лишь на высоте многих футов над землей от него отходили толстые ветви, покрытые глянцевой темно-зеленой листвой. Вокруг нижней части дерева торчали тонкие, совершенно гладкие подпорки из коры, росшие из одного центра и уходившие в землю на расстоянии по меньшей мере двух ярдов от основания ствола. Кверху они суживались и постепенно переходили в ствол. Некоторые признаки указывали на то, что среди них укрывались быки. По словам Зика, это дерево в старину использовалось для строительства флотилий таитянских королей, а теперь шло на пироги. Древесина у него очень плотная и прочная, ее не берет червь.

Спустившись до половины холма, мы вышли из лесу и очутились на открытом месте, поросшем папоротником и травой. Несколько деревьев отбрасывали длинные тени.

Мы обратили внимание на участок земли в сотню квадратных футов, заросший дикими травами и терновником и издававший глухой звук под нашими ногами. Он был окружен разрушенной каменной стеной. Тонои сказал, что это заброшенное и всеми забытое место древнего погребения, где никого не хоронят с тех пор, как островитяне приняли христианство. Там много мертвых язычников, замурованных в глубоких склепах.

Мне захотелось проверить его слова, и я попытался было осмотреть катакомбы, но растительность образовала поверх них сплошной покров, и я не смог обнаружить ни одного отверстия.

По дороге в долину мы прошли мимо ручья, возле которого когда-то была деревня. Жители покинули ее, и не осталось ничего, кроме каменных стен и полуразрушенных грубых фундаментов. Среди них буйно разрослись деревья и кусты.

Я спросил Тонои, сколько времени здесь никто не живет.

– Мой таммари (мальчик). Мартаир много каннака (людей), – ответил он. – Теперь остался только бедный пехе каннака (рыбаки). Мой здесь родился.

Внизу, в долине разнообразная растительность была не похожа на ту, что мы видели в горах.

На равнинах Эймео самое распространенное дерево ати – очень высокое, с толстым стволом и широкими листьями, напоминающими лавровые. Древесина у него прекрасная. На Таити мне показывали узкую полированную доску, достойную того, чтобы из нее сделали шкатулку для короля. Вырезанная из сердцевины ствола доска была ярко-алого цвета с желтыми прожилками, а местами дымчатого оттенка.

Рядом с ати можно увидеть прекрасное дерево хоту, на нем множество мелких белых цветов.

Почти вся долина поросла густым лесом, но, на удивление, я обнаружил в ней очень мало деревьев, приносящих пользу. Едва ли одно из сотни было кокосовой пальмой или хлебным деревом.

Но и тут Тонои пояснил, что во время кровавых религиозных войн, начавшихся после обращения в христианство первого Помаре, военный отряд с Таити погубил целые рощи этих деревьев. Потом они еще долго стояли на солнце сухие, без листьев – печальные памятники, словно олицетворявшие судьбу жителей долины.

Глава 43

В ночь после моего возвращения с охоты мы с доктором вынуждены были покинуть дом из-за москитов.

Несколько лет назад капитан китобойного судна, зашедшего в соседнюю бухту, столкнулся с местными жителями и в конце концов обратился с жалобой в один из туземных судов. Не получив удовлетворения, он решил отомстить.

Как-то ночью он привез на берег старую сгнившую бочку из-под пресной воды и оставил ее на заброшенном поле индийской репы, где почва теплая и влажная. Так на острове появились москиты.

Я сделал все возможное, чтобы выяснить фамилию этого человека, и считаю своим долгом увековечить ее для потомства. Его звали Колман, Натан Колман. Судно было приписано к Нантакету.

Когда меня мучили москиты, я находил большое облегчение в том, что к слову Колман прибавлял еще одно и произносил их вместе.

Доктор предложил прогуляться к берегу, где стоял длинный низкий полуразрушенный сарай, насквозь продуваемый сквозняком, который, по его мнению, мог спасти нас от москитов.

Туда мы и отправились.

Под развалинами мы нашли памятник давно прошедших времен. Через несколько дней мы его с большим интересом осмотрели. Это была полуистлевшая военная пирога. Она стояла, очевидно, на тех же грубых колодах, что служили подпорами, когда много лет назад ее выдалбливали, и, вероятно, никогда не плавала.

Снаружи пирога была, по-видимому, окрашена в зеленый цвет, ныне местами превратившийся в темно-багровый. Нос заканчивался высоким тупым выступом, борта украшала резьба, а на корме сохранилось что-то вроде герба королевского дома Помаре. Эмблема действительно напоминала геральдическую – две акулы с соколиными когтями, вонзившимися в сучок, торчавший наружу.

Пирога была в длину около сорока футов, около двух в ширину и четыре в глубину. Верхняя часть бортов, состоявшая из узких досок, скрепленных шнурами из растительного волокна, во многих местах обвалилась и лежала на земле. Места было достаточно; мы забрались в пирогу, и вскоре я уснул, но внезапно проснулся от вызванных неудобным положением судорог во всех суставах и на мгновение подумал, что меня, должно быть, заживо запихнули в гроб.

Я поинтересовался, как поживает доктор.

– Довольно плохо, – ответил тот, ворочаясь на хламе, валявшемся на дне пироги. – Фу! Как воняют эти циновки!

Некоторое время он продолжал что-то говорить в таком же тоне, и я перестал отвечать, занявшись, чтобы поскорей уснуть, математическими расчетами. Но так как таблица умножения не помогала, я постарался представить себе туманную картину хаоса в виде скользящей жидкости и только начал благодаря этому задремывать, как вдруг услышал отчетливое одинокое жужжание. Час моих мучений приближался.

С гудением москит, подобно маленькой меч-рыбе, ринулся в пирогу, а я – из пироги.

Очутившись под открытым небом, я с удивлением увидел доктора, который дико размахивал старым веслом. Он только что сбежал от роя москитов, атаковавших его.

Мы решили поискать спасения в море и быстро спустили на воду маленькую рыбачью лодку, лежавшую поблизости; мы отгребли на приличное расстояние и бросили за борт туземное устройство, заменяющее якорь, – тяжелый камень, привязанный к веревке из плетеной коры. С этой стороны острова риф тянулся совсем близко от берега, и море было тихое и очень мелкое.

Мы проспали до самого рассвета, когда нас разбудило движение нашей плавучей койки. Я открыл глаза и увидел Зика, который брел по воде к берегу и тащил нас за собой на веревке из коры. Указав на риф, он объяснил, что мы были на волосок от гибели.

Так оно и было – водяные вытащили камень из петли, и нас стало относить от берега.