Текст книги "Беседы о живописи"
Автор книги: Герман Недошивин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Искусство родилось вместе с человеком и сопровождает человеческое общество на всем протяжении его исторического пути. Люди каменного века, вооруженные грубыми орудиями, почти беззащитные перед лицом суровой природы, ведшие отчаянную борьбу за свое существование, уже знали искусство. Археологи обнаружили на стенах пещер замечательные рисунки людей каменного века, в которых с поразительной меткостью и выразительностью были изображены животные – разъяренные вепри и мирно пасущиеся олени, раненые бизоны и грузные мамонты. Тогда уже, как предполагают ученые, родилась музыка и пляска, существовали примитивные игры – представления, наивные зачатки будущего театрального искусства; из уст в уста передавались песни, сказки и легенды.
Видимо, какие-то глубокие причины вызвали к жизни искусство, видимо, какая-то непререкаемая нужда заставляла людей всегда и везде обращаться к художественному творчеству.
Искусство никогда не было пустой забавой, легким развлечением. Когда в силу тех или иных исторических причин оно вступало на этот путь, превращаясь в игрушку класса тунеядцев, оно чахло, вырождалось. Но это – отклонения от столбовой дороги большой культуры. А в целом искусство всегда было насущной потребностью, без него буквально невозможна подлинно человеческая жизнь.
Почему это так? Не преувеличиваем ли мы значение искусства в жизни людей? Что нельзя жить без пищи и питья, без жилища, укрывающего от стужи и непогоды, без какой-то одежды и т. д. – это ясно. Но почему, спрашивается, нельзя более или менее сносно прожить без искусства? Ведь если я не буду есть и пить, я попросту умру, а если я не буду ходить в кино или слушать музыку, это никак не грозит моему здоровью.
Конечно, если иметь в виду только сохранение физического здоровья. Да и то нормальный человек захиреет, если никак не питать его мозг, как бы благополучно ни было при этом его чисто материальное благосостояние. В том-то и дело, что человек, начисто лишенный возможности пользоваться благами искусства, окажется перед угрозой катастрофического духовного оскудения.
Мы обычно не очень задумываемся о том, чем, какими богатствами наделяет нас искусство, в какой мере оно формирует нашу личность.
Когда речь заходит о материальной стороне жизни, нетрудно убедиться в преимуществах культуры. Перенесемся на двести, всего только на двести лет назад. Представим себе, что мы можем воспользоваться всеми благами тогдашней цивилизации, а это в ту пору было доступно весьма немногим. И все же! Чтобы попасть из Москвы в Хабаровск, надо было несколько месяцев трястись в неудобной колымаге, а сейчас на это мы затрачиваем несколько часов на «ТУ-104»; семь суток путешествия в поезде уже кажутся нам слишком долгими. Электричество для нас самое элементарное и привычное удобство, а тогда не было даже керосиновой лампы, восковые свечи горели лишь во дворцах, в зажиточных домах коптили свечи сальные, а в курных крестьянских избах чадили лучины.
Насколько мы были бы беднее в XVIII веке! Не было тогда на свете ни поездов, ни машин, ни электричества, ни стальных перьев, ни даже спичек. Дистанция в материальной культуре крайне разительна.
Ну, а в культуре духовной? Вообразите себя на месте человека XVIII века, и притом самого образованного. Представьте, что вы никогда не читали (их просто не было еще на свете!) ни Пушкина, ни Гоголя, ни Толстого, ни Чехова, ни Маяковского, ни Горького, ни Шолохова. Вы никогда не слыхали музыки Глинки и Чайковского (их тоже еще не было!), не могли видеть ни суриковской «Боярыни Морозовой», ни репинских «Бурлаков», никогда не были в кино. Представьте себе это, и вы, наверное, сразу ощутите, как поразительно изменится ваш духовный мир, сколько привычных с детства образов и представлений исчезнет из вашего сознания, как даже язык ваш станет таким тяжеловесным и неповоротливым, что с его помощью трудно будет даже спорить о преимуществах кибернетики перед поэзией.
Короче говоря, личность каждого из нас сформирована не без существенного воздействия искусства в разных его видах.
Замечательный русский революционер и глубокий мыслитель Н. Г. Чернышевский назвал искусство «учебником жизни». Действительно, художественные произведения обладают способностью «учить» нас лучше и глубже понимать окружающий мир, самих себя, влияют определенным образом на наши мысли и чувства. В этом и заключается их важное общественное значение.
Настоящее искусство всегда и во все времена было могущественной духовной силой, средством осмысления окружающей нас жизни и самих себя, средством воспитания человеческой души и в конечном счете прямым и активным орудием общественной борьбы.
Конечно, это касается только настоящего, как говорят, большого искусства. А его-то нам и надо прежде всего научиться понимать.
Но какого рода знаний можем мы требовать от искусства, какие мысли и чувства оно способно в нас возбуждать?
Читая роман Л. Н. Толстого «Война и мир», мы очень многое узнаем о России эпохи Отечественной войны 1812 года. «Как закалялась сталь» Н. Островского или «Разгром» А. Фадеева позволяют нам ближе познакомиться с героическими событиями и смелыми борцами за свободу времен гражданской войны. Искусство кино дает нам возможность узнать о жизни разных народов и стран, в которых нам никогда не приходилось бывать. Рассматривая «Боярыню Морозову» Сурикова, мы нагляднее представим себе событие русской истории XVII века, а «Три богатыря» В. Васнецова позволят воочию увидеть, как могли выглядеть знакомые нам по былинам витязи Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.
Может ли искусство давать нам специальные научные знания? Конечно, и каждый вспомнит множество примеров такого рода. Научно-фантастические романы Жюля Верна или Уэллса, разумеется, относятся к области художественной литературы. Но в них содержится немало научных сведений; многие предположения этих писателей только в наши дни начинают технически реализоваться на практике.
В аудиториях и кабинетах географического факультета в новом здании Московского университета висят специально написанные советскими живописцами пейзажи, воспроизводящие характерный облик различных природных зон нашей Родины – от тундры до субтропиков. Здесь произведения искусства служат прежде всего учебными пособиями при изучении географии.
Но ведь подобные и нередко более документально-точные и многосторонние знания мы можем приобрести другим путем. Для точных научных сведений искусство далеко не всегда самый надежный источник. Художнику, как известно, отнюдь не возбраняется вымысел. Для научного же сочинения нет худшего порицания, как сказать, что это фантазия.
Вы, конечно, основательнее изучите русскую природу по книгам, посвященным географии, ботанике, зоологии, чем по пейзажам Шишкина, Саврасова, Левитана, Ромадина или Нисского.
О войне 1812 года можно прочесть хорошую научную книгу, например, работу советского историка Е. Тарле «Нашествие Наполеона в Россию». Из нее мы почерпнем куда больше фактических данных, чем из «Войны и мира». В любом большом историческом музее мы найдем совсем такие же кольчуги, мечи, шлемы, конские уборы, какие изображены на картине Васнецова.
Таким образом, наука может дать нам гораздо более систематические, солидные и специальные знания, чем искусство, каким бы драгоценным подспорьем ни было последнее в приобретении фактических сведений о множестве вещей и событий прошлого и настоящего.
Искусство не способно подменить собою науку.
Но ведь и искусство тоже нельзя заменить наукой, как бы ни была она точна, глубока и всеобъемлюща. Дело в том, что между знаниями, которые дает наука, и знаниями, которые дает искусство, есть немаловажная разница. И наука и искусство равно служат человеческому обществу, помогая нам осмысливать, или, как говорят, познавать, окружающую нас действительность. Но делают они это по-разному. Попробуем разобраться в этом.
Каждый из нас лишь в сравнительно небольшой степени приобретает знания путем личных наблюдений, собственным жизненным опытом. Мы не можем по-настоящему жить и работать, если не усвоим себе множества знаний, которые приобрели другие люди, те, кто жил до нас, или наши современники.
Мы знаем, например, что в тропиках климат жаркий, хоть никогда сами не были ни в Индии, ни в пустыне Сахаре. Мы знаем, что некогда существовал в России феодальный строй; однако никому из нас непосредственно не приходилось наблюдать крепостничества. Нам известно из курса физики, что атом состоит из ядра и электронов, но огромное большинство из нас не участвовало в доказывающих это экспериментах и расчетах, не говоря о том, что никому из нас не принадлежит честь этого научного открытия.
Науки в первую очередь снабжают нас массой сведений и знаний, которых мы лично не добывали, а в большинстве случаев не могли бы и сами проверить.
При этом наука обрабатывает накопленные знания, приводя их в систему, обобщая, формулируя выводы и законы. Наука предлагает нам систему фактов, конечно подкрепляя ее конкретным материалом, выводит теоремы, конечно обосновывая их доказательствами, умозаключает, конечно аргументируя наблюдениями. Можно сказать, что наука доносит до людей накопленные человечеством знания в отвлеченной форме понятий.
Не то в искусстве, где действительность как бы оживает перед нами, встает в нашем воображении или перед нашими глазами, как живая картина жизни. Искусство не удовлетворяется готовыми выводами, отвлеченными от пестрого многообразия богатой случайностями действительности. Оно не просто позволяет нам усвоить ту или иную истину, оно помогает нам пережить какой-то факт, событие или явление так, будто бы мы и в самом деле настоящие участники происходящего.
Это одна из важнейших особенностей, одно из могучих средств воздействия искусства. Оно представляет нам жизнь наглядно, осязаемо, как говорят, в художественных образах.
Герцен говорил о роли художественной литературы: «Чтением человек переживает века не так, как в науке, где он берет последний очищенный труд, а как попутчик, вместе шагая и сбиваясь с дороги».
Это относится к любому из искусств. Художник как бы берет нас в «попутчики» своих наблюдений, пережитой жизни, своих размышлений, волнений, поисков путей, горьких поражений и радостных побед.
Тот, кто видел фильм «Чапаев», никогда, конечно, не забудет сцены «психической атаки» белогвардейцев-каппелевцев. Сидя в кинотеатре мы чувствовали себя в окопе рядом с пулеметчицей Анкой; мы волновались так, будто и в самом деле на нас двигалась такая грозная поначалу, стройная колонна врагов в зловещих мундирах. И мы ликовали вместе с чапаевцами, когда под метким огнем наших бойцов белогвардейцы смешались и обратились в позорное бегство.
В этом поистине волшебная власть настоящего искусства. И чем ярче, взволнованнее, правдивее показывает нам действительность художник, тем легче нам пережить произведение, тем более способно обогащать нас искусство.
Вот почему и необходимы искусству образность, живые, яркие картины действительности. Искусство дает нам возможность непосредственного общения с жизнью; мы как бы вовлекаемся в нее, становимся ее соучастниками и, сопереживая образ художника, открываем для себя чудесную возможность жить тысячью жизней, безмерно расширяя рамки своего по необходимости скромного личного опыта. Искусством человек приобщается к жизни человечества так, как если бы он сам мог биться под стенами Трои вместе с героями древнегреческой «Илиады», мучиться раздумьями вместе с Гамлетом, вместе с шиллеровским Карлом Моором восстать против жестокостей тирании, защищать отчизну вместе с Тарасом Бульбой и «беречь честь смолоду» с Гриневым из пушкинской «Капитанской дочки», бороться за свою человеческую душу с Анной Карениной, с Егором Булычовым бунтовать против гнусного мира цинического стяжательства и вместе с Фурмановым сопровождать Чапаева в боях за власть Советов. Вот какой безграничный размах имеет волшебство искусства!
Какое это большое счастье – иметь возможность видеть мир зоркими глазами больших живописцев! Я могу созерцать человеческую красоту, как Рафаэль и Микеланджело, вглядываться в умное, жестокое, хитрое, подернутое тайной тревогой лицо папы Иннокентия, как Веласкес, размышлять о важных событиях русского прошлого вместе с Репиным и Суриковым, любоваться природой с Саврасовым и Левитаном.
Только человек самодовольный и ограниченный полагает, что он все знает, понимает лучше всех и не нуждается ни в чьей помощи, чтобы разобраться в окружающем. Искусство для такого человека, лишенного большого чутья общественности, серьезного знания жизни, в лучшем случае подсобное средство для подтверждения его мнений. Недаром он так безапелляционен в суждениях об искусстве и так негодует, когда находит у кого-либо из художников малейшее отступление от того, что он знает и что не требует от него никаких усилий ума и чувства. Ведь только себялюбец считает ниже своего достоинства учиться у искусства чему-нибудь новому.
Но возникает тогда вопрос: не есть ли искусство лишь «заменитель» нашего личного опыта и не следует ли нам прибегать к его произведениям лишь в том случае, если мы не можем в самой жизни, собственными глазами что-либо увидеть, на собственном опыте пережить?
Допустим, мы живем в средней полосе Российской республики и никуда пока что из нее не выезжали. Конечно, нам очень интересно в таком случае посмотреть на картины художников, правдиво изображающих природу тех мест, в которых нам не довелось бывать, – ну, например, итальянские пейзажи Александра Иванова, крымские – Ф. Васильева, виды нашего севера – К. Коровина, индийские картины советского живописца С. Чуйкова и т. д.
Ну, а зачем нам тогда пейзажи Саврасова, Левитана, Ромадина, изображающие природу, нам хорошо известную по множеству личных впечатлений? Не окажутся ли они для нас, так сказать, «лишними»?
Зачем нам любоваться «Мартом» Левитана, если мы сами видели нечто подобное много раз?
Но ведь все дело в том, что в картине мартовский солнечный день увидел большой и тонкий художник. И зритель будет глубоко благодарен мастеру за то, что он помог ему, зрителю, так богато и трепетно пережить первое пробуждение весны, когда снег еще лежит повсюду тяжелыми сугробами, но солнце начинает сиять совсем ярко и не по-зимнему радостно, а деревья будто настораживаются, готовясь очнуться от зимней дремоты.
И хотя собственные впечатления человека от природы всегда особенно остры и захватывающи, но мы понимаем, что это не только не делает пейзажи больших художников для нас ненужными, но, наоборот, чем больше любит человек природу, чем тоньше он ее чувствует, тем больше развивается в нем потребность видеть эту же самую природу увиденной острым глазом и пережитой чутким сердцем крупного мастера.
Происходит это потому, что искусство не просто копия жизни, не протокольно-верная ее иллюзия. Конечно, каждого из нас привлекает живость изображения, его правдоподобие. Часто как раз благодаря этой живости искусство позволяет человеку «пережить» изображенную художником действительность так, как если бы он был непосредственно свидетелем происходящего. Но эта наглядность – средство искусства, но не его цель.
Искусство художника совсем не сводится к тому, чтобы технически уметь воспроизвести наблюдаемую им натуру. Нет художника, который этого не умеет. Но такое умение – предпосылка, но не смысл творчества.
В давние времена в Петербургскую академию художеств принимали мальчиков шести-семи лет от роду. В этом возрасте редко вполне отчетливо проявляется художнический талант, да об этом тогда мало заботились: многие помещики, желая иметь в составе своей крепостной дворни «собственных» живописцев, отдавали на выучку в академию первого попавшегося мальчика.
Каждого нормального человека можно выучить грамотно рисовать и писать красками даже при отсутствии таланта. И очень многие выученики старой Академии художеств вполне овладевали техникой своего ремесла. Но настоящими художниками они все же не становились.
Не владея техникой своего искусства, самый одаренный человек, конечно, ничего путного не создаст, но художником его делает не сама по себе техника, а умение зорко видеть жизнь, глубоко проникать в ее смысл, сильно чувствовать.
Природная одаренность художника обнаруживается в том, что он умеет разглядеть в действительности то, чего мы, может быть, и не заметим, понять жизнь с такой мудростью и пережить ее так ярко, так эмоционально, как это далеко не всегда доступно другому человеку. Поэтому-то настоящий художник никогда не является простым «протоколистом» наблюдаемой им действительности, скользящим по поверхности явлений, равнодушным регистратором. Подлинный мастер, более зоркий, чем многие другие люди, умеет проникнуть в действительность и показать то, что, быть может, мы смутно чувствовали или о чем догадывались, но что только его талант раскрывает со всей ясностью и полнотой.
Потому нам и дороги пейзажи Левитана, хотя изображаемая им природа нам прекрасно известна по собственному опыту. Этот художник необыкновенно глубоко чувствовал и понимал жизнь природы, умел уловить тонкую красоту во внешне самых непримечательных ее обликах. Что изображено в картине «Март»? Самый заурядный уголок, самая обыкновенная среднерусская природа. Но сколько здесь настоящей поэзии, полноты чувства, любви к родному краю! Не преувеличивая, можно сказать, что Левитан своими пейзажами научил русских людей полнее воспринимать природу; он открыл нам глаза на какие-то новые стороны ее жизни, передал новые грани ее красоты. Он обогатил наше видение природы вообще.
И. И. Левитан. Март. Масло. 1895 г. Москва, Государственная Третьяковская галерея.
Искусство не копия жизни, но ее познание. Искусство раскрывает нам сущность мира, являясь, как и наука, одной из форм осознания окружающей нас действительности, без чего невозможна человеческая жизнь: невозможно действовать, творить, бороться. Но, как это явствует уже из всего сказанного, знания, которые дает нам искусство, – другого рода, чем те, которые получаем мы от науки. А стало быть, и роль художественного творчества в жизни общества иная, нежели у научной деятельности, и у нас нет никаких оснований «выбирать» между тем и другим. Сколь бы ни были велики успехи науки, как бы ни росло ее значение в нашей жизни, она не может и не хочет компенсировать того, что мы получаем от искусства.
Человек обращается к искусству не для того, чтобы почерпнуть из его произведений какие-либо исторические факты, естественнонаучные истины или технические познания, хотя, как мы видели, все это в какой-то мере содержится в произведениях искусства.
Если мы вернемся к примеру с «Войной и миром» Л. Толстого, то увидим, что главного для нас в этом романе мы не можем почерпнуть ни в каком научном историческом сочинении. Писатель раскрывает перед нами такую могуче правдивую картину жизни, так глубоко проникает в самые тайники человеческих душ, так мудро разбирается во взаимоотношениях людей, учит так верно понимать человека, его стремления и поступки, что для каждого из нас роман Толстого становится настоящей школой жизни.
В каком же смысле? Ведь и научные знания нужны нам не сами по себе, а для жизни, в конечном счете для практики. Не трудно, однако, заметить, что, овладевая научными знаниями, мы готовим себя для какого-то особого, специального дела. Один круг теоретических познаний нужен инженеру, другой – врачу, третий – экономисту. Каждая профессия, каждая отрасль практики опирается на свои научные данные.
Что же касается искусства, оно бессильно подготовить из нас специалиста какого-либо дела. Это и не его задача. Оно имеет скорее обратное предназначение: развивать в людях те способности, обогащать их тем жизненным опытом, который нужен каждому просто как человеку, как члену общества.
Цель искусства – воспитание личности. Люди в обществе живут общей жизнью. Помимо наших специальных интересов, у нас есть объединяющие нас всех общественные интересы, интересы, свойственные каждому, вне зависимости от того, кто чем занимается. Вот эти-то общие для людей интересы определяют содержание искусства. Чернышевский отметил эту характерную особенность искусства, сказав с присущей ему ясной простотой, что предметом для художника является все общеинтересное в жизни человека.
И во всем том, что не представляет собою область особых наших профессиональных интересов, искусство оказывается неоценимой школой жизни, раскрывая нам мир, помогая разбираться в окружающем, понимать смысл событий и людских поступков, проникать в психологию окружающих людей, осознавать свои собственные действия, помыслы и стремления. Искусство, давая нам возможность обогатить наш личный опыт, осмысливая жизнь и самих себя, учит нас правильнее жить, вернее оценивать происходящее, делает нас самих лучше, умнее, а потому счастливее.
У искусства есть еще одна важная особенность. Знаменитый французский философ XVIII века Вольтер говорил, что в литературе все жанры хороши, кроме скучного. И правда, от искусства мы всегда требуем, чтобы оно нас увлекало. Не обязательно внешней занимательностью, как в каком-нибудь приключенческом фильме. Во многих рассказах Чехова не происходит ничего особенного, но они захватывают нас.
Искусство не терпит равнодушия. Настоящий художник всегда творит вдохновенно, и настоящее произведение искусства потому само всегда вдохновляет. Именно по этой же причине равнодушное безразличие всегда мешает и воспринимать искусство.
От научного труда не обязательно ждать увлекательности, хотя наука никак не менее увлекательна, чем искусство. Но научная истина, чтобы ее усвоить, требует понимания, а не волнения.
Искусство заставляет нас радоваться и плакать, сердиться и ликовать, тревожиться и негодовать, проявлять заботу, ненавидеть, любить, торжествовать... Бесконечны чувства, пробуждаемые в нас искусством. Но если они не пробудились в нас, художественное произведение до нас не дойдет, не обогатит нас заложенным в нем смыслом. Оно останется для нас мертво, сколько бы мы ни заучивали, что такое-то произведение искусства – шедевр.
Все знают, что «Сикстинская мадонна» Рафаэля – одно из величайших произведений искусства мира. Но если перед нею в вас ничто не шевельнулось, не пробудились дремлющие чувства, значит, увы, пока она для вас еще просто более или менее безразличное изображение нескольких фигур. Значит, нужно усилие ума и сердца, чтобы проникнуть в «душу» Рафаэлевой картины, где так удивительно слились в гармоническое единство ощущение покойной и светлой радости, восторженного благоговения перед красотой материнства и затаенная тревога о будущем, в котором кроются суровые и трагические испытания.
Рафаэль. Сикстинская мадонна. Масло. Около 1513 г. Дрезденская картинная галерея.
Искусство нельзя иначе усвоить себе, кроме как переживанием. Художественным произведением мы наслаждаемся; оно вселяет в нас особо возвышающее чувство радости, овладевая нашей душой тем более безраздельно, чем более само оно значительно.
Но было бы непозволительной ошибкой отождествлять наслаждение искусством с желанием забавляться, развлекаться, рассеивать скуку.
Конечно, нет никакого греха в том, чтобы художественное произведение было занимательным. Достоевский писал об очень серьезных вещах, но в его «Преступлении и наказании» есть увлекающая читателя «интрига», за которой следишь с тревогой и волнением. Широко известные у нас рисунки французского художника Жана Эффеля очень забавны, и их весело рассматривать.
Но только ленивый душой себялюбец будет претендовать на то, чтобы искусство его развлекало, ну, совсем так, как какого-нибудь допотопного самодура: «Скушно мне, а ты меня забавляй, а то прогоню».
Радость от искусства особого рода. Эту особую творческую радость художественного восприятия мы испытываем всякий раз при встрече с настоящим искусством. Мы не можем остаться равнодушными при виде того, как настороженно-тревожно, со смешанным чувством радости и страха входит в свой дом внезапно вернувшийся с каторги ссыльный в картине Репина «Не ждали», нас не может не пленить светлое весеннее чувство беззаботной юности в «Девочке с персиками» Серова.
Спиноза, великий голландский философ-материалист, заметил однажды, что задача науки – не плакать, не смеяться, но понимать. Задача искусства – также дать нам понимание жизни, но это понимание приходит к нам лишь через слезы или смех.
Пушкин писал о поэзии: «над вымыслом слезами обольюсь...» Сам художник не способен творить без волнения, без страсти. Во-первых, потому, что в его воображении проходят живые образы, которые не могут оставить безразличным всякого цельно мыслящего и сильно чувствующего человека. А во-вторых, потому, что художник никогда не показывает жизнь безразлично, но всегда вкладывает в произведение отношение к своему предмету. Художник, иначе говоря, оценивает изображаемое, говорит людям, что в жизни он считает прекрасным, а что безобразным.
Прекрасное – очень сложное понятие, и мы не будем стараться его здесь осветить всесторонне. Это увело бы нас слишком далеко. Ограничимся лишь самыми необходимыми разъяснениями.
Опять-таки нам поможет здесь Чернышевский, который дал очень удачное общее определение того, что такое прекрасное. Прекрасное, говорил он, есть жизнь, какою она должна быть по нашим понятиям.
Когда мы видим человека, которого находим красивым, то это значит, иными словами, что его облик отвечает нашим понятиям о том, каковы должны быть красивые люди. Художники Возрождения, эпохи могучего подъема искусства в Европе XIV—XVI веков, охотно изображали именно таких людей, которые были, по их представлениям, прекрасными и которые на их полотнах действительно прекрасны, ибо в них гармонически сочетались пластическая красота внешнего облика и цельная ясность душевного строя.
Картина великого итальянского мастера Леонардо да Винчи «Мадонна Бенуа» изображает героиню религиозной легенды – богоматерь с младенцем Христом на руках. Но в эпоху Возрождения христианские легендарные сюжеты обычно были только поводом для показа живых, земных людей во всей их действительной красоте.
Леонардо да Винчи. Мадонна Бенуа. Масло. 1478 г. Ленинград, Государственный Эрмитаж.
Леонардо изображает в своей мадонне просто счастливую молодую мать, играющую со своим младенцем: крепышом мальчишкой, старающимся еще не уверенными движениями схватить цветок, который держит перед ним богоматерь. Совсем юное, улыбающееся личико Марии покоряет своим чистым обаянием. В картине разлита атмосфера трепетной, весенней радости. Линии рисунка плавны, но бегут живыми, гибкими, чуть-чуть даже суетливыми очертаниями. Цвет звучен и вместе с тем течет плавными, легкими переходами – от синего к бирюзовому, от бирюзового к изумрудному, затем к теплому коричневому и к нежному телесно-розовому. Во всем живет восторженное чувство ликующей полноты жизни.
Леонардо да Винчи создал в своей картине высокопоэтический образ материнства, раскрыв перед зрителем ту человеческую красоту, которую так восторженно приветствовали деятели Возрождения, будто стряхнув с себя тысячелетний кошмар аскетического христианского средневековья.
В картине Леонардо раскрыта прежде всего красота внешнего облика человека. Между тем прекрасное в людях обнаруживается не только в физическом совершенстве, но и во внутренней, духовной содержательности.
Ни Достоевский в портрете Перова, ни Стрепетова на полотне Репина не могут быть названы внешне красивыми людьми. Но в обоих изображениях передано глубокое внутреннее обаяние этих людей, их душевное богатство, красота их напряженной, сложной духовной жизни.
Нередко художник нарочно подчеркивает внешнюю непривлекательность человека, чтобы тем ярче оттенить его душевное благородство либо красоту его поступков.
Так, советский художник С. Герасимов в картине «Мать партизана» показал старуху колхозницу некрасивой, даже на первый взгляд грубой. Но достаточно взглянуть на белобрысого фашистского офицерика, чтобы сразу ощутить его гнусное ничтожество (хоть он сейчас и господин положения), особенно по контрасту с величественно-прекрасным в своей нравственной чистоте и патриотической стойкости образом старухи матери. У зрителя не остается ни малейшего сомнения, где же здесь истинная красота и истинная человечность.
С. В. Герасимов. Мать партизана. Масло. 1943 г. Москва, Государственная Третьяковская галерея.
Так в любое произведение искусства художник вкладывает свое понимание красоты и тем как бы указывает зрителю, что в жизни хорошо, заслуживает подражания и что дурно.
Конечно, очень важно, будет ли у художника действительное понимание прекрасного. Не надо думать, что красота есть область чистого произвола, где могут господствовать самые разнообразные мнения, самые различные прихоти. Есть старинная латинская поговорка: «О вкусах не спорят». И в самом деле, одному нравится одно, другому – другое, третьему – третье. В быту, конечно, вкусы людей очень разнятся между собою, и в этом нет, разумеется, ничего дурного. Один любуется величественными хребтами гор, а другой предпочитает скромные перелески среднерусской полосы; один – болельщик футбола, другой увлекается легкоатлетическими соревнованиями; одна девушка любит в одежде яркие тона, другая – скромные, сдержанные.
Может быть, на самом деле красота – дело вкуса и здесь не о чем спорить?
В действительности это не так. Если перейти от таких бытовых примеров, о которых говорилось выше, к вещам более серьезным, дело окажется сложнее.
В современном буржуазном искусстве – в кино, в живописи, в литературе – широко распространено смакование всего отталкивающего, уродливого, низменного. Художник будто говорит нам: смотрите, как отвратителен мир, как гнусен человек, и не думайте, что есть на свете что-то на самом деле чистое, прекрасное, возвышенное. Иногда это переживается художником как трагедия, а иногда (и это самое отвратительное) возводится в некий идеал, как бы извращая все истинные критерии красоты.
Так начинают прославляться насилие, жестокость, презрение к человеку.
Тут уж вы не скажете: дело вкуса – одному нравится делать людям добро, а другому – убивать. Жестокость отвратительна и недостойна человека Она может показаться «прекрасной» лишь людям, разложившимся морально, извращенным, преступным.
Нужно иметь в виду, что художественная правда предусматривает не только правдивость, реалистичность изображения, но обязательно и правдивость идеала. Как бы правдоподобно ни была написана картина, если она будет проповедовать идеалы угнетения человека человеком или мещанскую жадность стяжательского, собственнического отношения к миру, никакой настоящей правды в такой картине не будет.
