Текст книги "Скандал"

Автор книги: Герхард Баумрукер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

15

Клаусу предстояло решить многое. Сейчас, разговаривая с различными людьми, он был очень серьезен и осторожен, и на всех, с кем имел дело, производил самое выгодное впечатление. Они пожимали ему руку и бормотали что-то насчет удара судьбы. Клаус, наоборот, был сдержан, тактичен, отклоняя слишком пылкие изъяснения в любви и преданности. В ответ на них он меланхолически улыбался, всем своим видом давая понять, что судьба действительно нанесла ему рану в самое сердце.

В темном костюме и черном галстуке он появился перед нотариусом.

Нотариус – бывший коллега Леонгарда по университету – огласил завещание. Из него следовало, что Клаус – единственный законный наследник, но нужно было выполнить обязательные в таком случае формальности. Не была забыта герром сенат-президентом и Тереза Пихлер, его преданная экономка. Клаус все выслушал с каменным лицом.

После этого он заехал в медицинский институт, где проводилось вскрытие. Результаты вскрытия его вполне удовлетворили. Похороны были назначены на завтра в Моосрайне и должны были быть как можно скромнее – такова последняя воля покойного. Клаус договорился с похоронным бюро, которое взяло на себя все заботы о достойном погребении.

Было еще рано, когда он появился в Богенхаузе на вилле Кротхофов – отца и дочери, единственных друзей Клауса, которые не изменили своего отношения к нему. Он позвонил. Дверь открыла горничная Фини в белом переднике и бросила на посетителя дерзкий вызывающий взгляд. Клаус никогда не симпатизировал этой особе, но препираться с ней сейчас у него не было желания.

– Фроляйн Ева дома, – сказала Фини. – Вы к ней?

Горничная осуждающе посмотрела на Клауса, словно он сделал что-то не так, и он тотчас понял, что именно.

– Я забыл цветы в машине, – солгал он.

Фини саркастически улыбнулась и пошла докладывать.

Клаус бросил беглый взгляд в зеркало, прежде чем последовать за ней. Он походил на половик, о который весь мир вытер ноги. Оказалось, это не так просто – быть братом мученика. Мученичество заразительно. Следует об этом помнить.

– Так это ты, дорогой, – сказала Ева. – Я знала, что ты придешь. Я еще вчера знала об этом.

Она сидела в глубине комнаты на желтом ковре, покрывавшем оттоманку, в картинной позе, откинувшись на голубую подушку, в китайском черном с золотом халате с рукавами колоколом, из которых, как из чашечек цветов, выглядывали белые руки. В комнате повсюду виднелись горшки с экзотическими растениями, стоял изящный шезлонг, возле него – не менее изящный столик с чайным сервизом. Даже окно было необычной формы, в стиле барокко.

Клаус оторопел. Дело принимало неожиданный оборот. Никогда раньше Ева не выказывала такой радости при его появлении.

– Как хорошо, что ты пришел! – воскликнула она, протягивая ему руку.

– Я хотел тебя попросить сыграть для меня Шопена.

– Шопена? Это хороший знак. – Она рассмеялась. – Но сегодня не могу. Я готовлюсь к завтрашнему концерту в Зальцбурге. Сонатный вечер: Шуберт и Бетховен. Ты ведь знаешь. Целый день сижу за роялем – и вдруг ты. Я чертовски устала. Садись, Клаус.

Она сделала приглашающий жест, но в комнате не было ни одного стула.

– Садись сюда. Возьми подушку.

Он взял красную марокканскую подушку и сел рядом с Евой.

– Немного побудем здесь, а потом я переоденусь и мы поедем в Бад Видзее; там и поужинаем, – сказала Ева.

– Ты в этом уверена?

– Я уже заказала столик. Это может быть и скучновато, но зато необычно. Я бы с удовольствием посетила казино, поскольку мы будем в Бад Видзее, но это сейчас не для тебя.

– Но мы пока что не в Бад Видзее.

– Не будь таким противным, Клаус, ты же знаешь, я не переношу такого тона. Мы туда обязательно поедем. По-моему, у нас есть веская причина для отдыха. – И она нежно пожала ему руку. Клаус вопросительно посмотрел на Еву, и в ее глазах прочитал ответ на свой безмолвный вопрос. «Ах так», – подумал Клаус.

– Ах так, – повторил он вслух. – Твой папочка тебе все уже рассказал. Ну что ж, едем.

– Но если ты не хочешь…

Это было для Евы типично. Стоило ей кого-нибудь вовлечь в какое-либо дело, как она тут же начинала давать задний ход.

Тем не менее она прижалась к нему. «Черт побери», – подумал Клаус.

– О каком визите ты недавно упоминала? – начал он без перехода.

– Ничего особенного. – Он ощутил сильный запах ее духов. «Скандал», – подумал он.

– Да так, ничего особенного. Комиссар Хаузер. Он немного вывел меня из рабочего состояния.

Клаус почувствовал, как внутри его что-то сжалось.

В этот момент Ева положила ему голову на плечо, и ему ничего другого не оставалось, как обнять ее.

– Ты, видимо, меня не понял, Клаус. Он помешал моим упражнениям. – Она улыбнулась.

– Этот комиссар Хаузер… как ты думаешь, что он от тебя хотел? Я тебе о нем ничего не говорил!

– Ты забыл, что я вчера была в Моосрайне. Эта змея Тереза запомнила номер моей машины. – Все случившееся она интерпретировала по-своему. Для нее это было не более, чем анекдот.

– Что он хотел, Ева?

– Он хотел узнать, привозила ли я тебя позавчера в своей машине в Моосрайн. Оставим это. Держи меня крепче, Клаус, а то я упаду…

– Был ли я с тобой в машине? Как он пришел к этой мысли?

– Откуда-то он узнал, что перед этим ты был в поезде, проезжавшем Хайдхауз.

Клаус почувствовал, что бледнеет. Это был конец. А Ева все еще лежала у него в объятиях и улыбалась.

– Это неважно. Он узнал и…

– Все-таки откуда? – повторила Ева, продолжая улыбаться.

– От Ингрид, конечно! – почти закричал он.

– Я так и думала. Мне хотелось знать, догадываешься ли ты об этом.

– Да, да. Догадываюсь. Не можешь ты сесть как-нибудь иначе?

– Мне и так хорошо. Я ему сказала, что привезла тебя с собой, – проворчала Ева.

– Конечно. Чего еще можно было от тебя ожидать! Но твой отец снимет у меня голову с плеч.

– Ему незачем знать об этом. Я сказала Хаузеру: «Да. Он ехал со мной. Но потом мы расстались в Хайдхаузе, где он пересел на поезд». – Она рассмеялась. – Видел бы ты его лицо в эту минуту!

Клаус окаменел; он почти перестал соображать.

– Что-что ты ему сказала?

– То, что ты в Хайдхаузе вышел из машины и дальше ехал поездом.

– И он тебе поверил?

– Я в этом не уверена. Он меня предупредил, что я должна буду повторить свои показания под присягой.

– Ах, это?.. – Кажется снова пронесло. – И тогда?

– Тогда я сказала: само собой разумеется, в любое время.

Ева… – Клаус нагнулся к ней.

– Больше ничего не было. Он тупо на меня уставился, точь-в-точь, как ты сейчас, но ничего не мог поделать. Он признал себя побежденным. Потом он показал мне золотой карандаш, который я подарила тебе в день рождения.

– Мой… – Клаус невольно ощупал карманы, ища карандаш. – Что он хочет доказать этим карандашом?

– Этого он мне не сказал. По всей вероятности, он выпал в Моосрайне у тебя из кармана. Я, конечно, ответила, что вижу его первый раз в жизни. Лицо его в этот момент напоминало морду обиженного бульдога, которому сначала дали кость, а потом ее отобрали.

Она засмеялась.

– Боже! Задержись он хоть на пять минут, ты бы встретился с ним в дверях. Тебе бы это понравилось?

Клаус вздохнул. Ему не хватало воздуха:

– Ева, ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что ты…

– Долго ты еще будешь меня держать просто так, баранья голова? Где твои поцелуи?

– Ева, пойми. Я спрашиваю тебя, как ты…

– Все думаешь о своей Ингрид! – взорвалась она. – Да ей на тебя плевать. Уж не ждешь ли ты от нее благодарности?

Было странно слышать от нее такое.

– Послушай, – сказал Клаус. – Я с ней поссорился еще до того, как ты говорила с Хаузером.

– Это меня не касается. Меня интересует совсем другое: поедем ли мы в Бад Видзее?

– Да.

– Ты устроишь для папы грандиозное шоу, самое большое изо всех, что были на телевидении?

– Да, – сказал Клаус. – Да.

– Ну, поцелуешь ты меня наконец?

16

Погода сегодня была довольно мрачной. Правда, дождя не было, но солнце так и не выглянуло из-за туч. Тяжелый, сырой воздух пропитался запахами земли, зелени, дыма… Да, в такой день нелегко решиться все бросить и начать новую жизнь.

В нескольких метрах от Терезы Пихлер остановился старенький, давно не мытый автомобиль. Доктор Бюзольд высунулся наружу.

– Тереза! Что это вы там делаете? – спросил он.

Тереза подошла к машине. В левой руке она несла тщательно перевязанную картонную коробку, а в правой – огромный дорожный чемодан:

– Разве вы не видите, доктор, что я делаю? Я ухожу отсюда.

Тереза поставила чемодан и коробку на землю и перевела дух.

– Что у вас за багаж? – спросил доктор Бюзольд.

– Что там может быть? Разный хлам и мое приданое.

– Ваше что?

– Мое приданое. Постельное белье, скатерти. Все новое, с иголочки. Мне ничего уже не нужно, и ничего наверное не понадобится в будущем. Я ухожу.

– И куда же вы теперь?

– К сестре, в Австрию. Если только я доберусь до вокзала. Дальше – все просто: железная дорога довезет.

– До вокзала, вы говорите? Нам по пути. Я вас подвезу.

– Очень любезно с вашей стороны, герр доктор.

Доктор Бюзольд вышел из машины и помог Терезе разместить на заднем сиденье чемодан и картонку. Сама Тереза села рядом с ним на переднее сиденье, – так ей было удобнее. Мотор захрипел, закашлял, – машина была изрядно потрепана – и они тронулись с места.

– Нашей машины нет на месте. Герр Клаус приспособил ее для своих надобностей на следующий же день. А сегодня он и не показывался.

– Он прибудет на похороны, – заметил врач.

– Он и на похороны может не приехать, с него станется. Но я молчу. Я ухожу.

Тереза вытерла слезы.

– Вы там снова будете у чужих людей.

– Я буду у сестры. У нее и ее мужа небольшая гостиница. Я буду там поваром. Конечно, это совсем не то, что здесь, когда я была экономкой у нашего уважаемого герра сенат-президента, но все же… Понимаете, герр доктор, с тех пор, как его больше нет, я везде чужая. Даже здесь. Но где бы я ни оказалась – более чужой, чем здесь, я себя чувствовать не буду.

Врач кивнул, но ничего не сказал. Он пересек рыночную площадь, свернул налево и подъехал к небольшому зданию вокзала.

Тереза вылезла из машины, и доктор Бюзольд подал ей багаж:

– Будьте здоровы, Тереза. Все нормально. И не забудьте, как только появится возможность, выписать себе очки.

Он протянул ей руку. Тереза всхлипнула. Предпринять подобное путешествие было для нее совсем не просто.

– Вы были единственным другом покойного герра сенат-президента, – печально сказала она. – Большое спасибо, что вы меня подвезли, герр доктор.

Она взяла свой чемодан и коробку и скрылась в здании вокзала.

Никого не было видно ни на контроле багажа, ни в билетной кассе. Тереза потребовала найти начальника станции, но время шло, и не появилось никого, кто бы о ней позаботился.

Она молча терпеливо ждала. Больше не было сенат-президента, которому она могла, как это уже бывало в подобных случаях, позвонить, чтобы он отдал соответствующее распоряжение. Она осталась одна и должна была терпеть, покорно переносить все невзгоды. Она уже пережила взлет, теперь началось падение, и она сознавала это. Здесь уж ничего нельзя поделать.

Тереза покинула вокзал и вновь направилась на рыночную площадь. У нее было еще много времени до погребения, почти три часа. Медленно и устало она поплелась в кирху, чтобы быть на людях, и прямо оттуда решила идти на кладбище.

Когда она проходила мимо полицейского участка, ее заметил из окна вахмистр Бирнбаум и окликнул:

– Тереза! Тереза! Сейчас же зайди к нам.

– Нечего мне приказывать! – проворчала Тереза, но пошла в участок. Может быть, для нее есть какие-нибудь новости.

Вахмистр Бирнбаум метался в помещении участка, как тигр в клетке.

– Что ты переполошился? – спросила Тереза с любопытством. – Что случилось?

– Сейчас покажу, – сказал вахмистр. – Я это доказал!

Тереза махнула рукой:

– Не разыгрывай меня, Бирнбаум. Что, нашелся обладатель автоматического карандаша?

– Кто сейчас думает о твоем карандаше? Естественно, я его передал комиссару Хаузеру. Недавно я ему позвонил. Он, по-видимому, уже в пути – едет сюда.

– Комиссар Хаузер? С чего бы это?

– Потому что я его нашел. Так точно – я!

Вахмистр Бирнбаум потирал руки:

– Пока комиссар Хаузер копается в бумагах и теребит каких-то случайных людей, я не сижу сложа руки. Я их опередил, этих детективов, которые протирают штаны за столами в полицейуправлении. Я, я!

Тереза презрительно скривила рот:

– Иди ты…

Бирнбаум ударил себя кулаком в грудь.

– Это мое открытие! Я его нашел, этого Червонски, которого никак не могли разыскать, – хвастался он.

– Ну, так говори, как это было, – буркнула Тереза.

– Вчера я нашел автомобиль Червонски, – сказал Бирнбаум. – Сегодня я нашел самого Червонски.

– Что?

– Да, да. Вот именно. Кроме меня, никто бы этого не сумел! Я не преувеличиваю.

– Я должна сесть, – сказала Тереза и буквально упала на стул. – Григор Червонски, – повторила она недоверчиво. – Где же он?

– Сегодня в чертовскую рань прибежал ко мне Шпайцлер, да, да, Франц. И сообщил, что у его поля возле реки, на полдороге в Хайдхауз, лежит мертвое тело, видимо, вынесенное на берег. Я, конечно, сразу сел на мотоцикл – и туда. Там уже Франц и все общество. Короче – это Червонски.

– И он… мертв?

– Я полагаю, уже дня три. Сейчас в соседнем помещении доктор Бюзольд обследует труп. Я наперед знаю, что он скажет.

Тереза покачала головой. Многовато для одного дня… Еще и Червонски убили, и труп его нашли совсем недалеко отсюда.

– Однако он недалеко ушел, этот Червонски, – буркнула Тереза.

Вахмистр почесал за ухом.

– Я так думаю: после того, что он совершил, его замучила совесть, и ему не захотелось больше жить… – рассуждал он.

– Вы на ложном пути, – послышался хриплый голос доктора Бюзольда. В этом голосе звучало возбуждение. Врач открыл дверь в соседнюю комнату и встал на пороге. – По-моему, этот человек был мертв еще до того как попал в воду. На голове обнаружен след от удара. Череп проломлен каким-то тупым предметом. По-видимому, внутримозговое кровоизлияние и послужило причиной смерти.

– Матерь божия! – воскликнула Тереза, осеняя себя крестом.

– Я предлагаю провести судебно-медицинскую экспертизу.

– Комиссар Хаузер уже действует в этом направлении. Он скоро будет здесь.

Вахмистр Бирнбаум снова почесал за ухом.

– Это опять вы, Тереза, – сказал доктор Бюзольд. – Вы нам поможете идентифицировать труп. – Бирнбаум все еще не мог прийти в себя и только кивнул.

Тереза поднялась со стула. Она почувствовала, как ноги вдруг стали ватными. Ей хотелось бежать отсюда как можно дальше. Она повернулась к дверям, но у нее не было сил двинуться с места.

Кто-то поддержал ее за локоть.

– Я знаю, это очень неприятно, – сочувственно произнес доктор Бюзольд, – но вы могли бы оказать нам большую помощь.

Тереза попыталась было что-то ответить, но дар речи у нее тоже пропал. Наконец она собралась с духом и пошла. Дверь в соседнюю комнату закрылась за ней.

Смущенная, расстроенная, полчаса спустя Тереза снова была в доме сенат-президента. Да, да, это был Червонски – вне всякого сомнения; она его узнала. Тереза так и не пошла в кирху – не то настроение. В доме, который она недавно собиралась покинуть навсегда, у нее возникло такое чувство, будто разгадка происшедшего где-то совсем рядом. Показалось, что именно ей, Терезе Пихлер, удастся докопаться до истины, прежде чем останки герра сенат-президента опустят в могилу.

Итак, у нее заболел зуб, в этом вся беда. Потому что, если бы у Терезы не ныл зуб, она бы не пошла к врачу. Тогда сенат-президент не остался бы один на один со своим гостем и убийца не был бы в состоянии совершить свое черное дело. Но, как назло, именно в это время у нее разболелся зуб, и она поэтому чувствовала себя виноватой.

Тереза как раз собиралась уходить, когда Червонски вышел из машины и прошел в дом. На нем был коричневый плащ, на голове – надвинутая на глаза шляпа. Тереза еще обратила внимание на то, что для такого погожего дня он слишком тепло одет. Он назвал свою фамилию и сказал, что хочет видеть Майнингена. «Я доложу герру сенат-президенту», – внятно ответила она. Червонски ухмыльнулся, так что стали видны его желтые неровные зубы.

Сенат-президент реагировал на ее слова довольно странно. Он побледнел, глаза его остекленели, голос звучал приглушенно, в нем чувствовалась подавленность. Терезе и сейчас непонятна эта реакция. Было похоже, что герр сенат-президент сильно испугался визита этого Червонски.

У зубного врача ей пришлось довольно долго ждать, приемная была забита пациентами. Наконец настала ее очередь. К счастью, ей было почти не больно. Затем она пошла через весь город пешком домой; шла не торопясь, время у нее еще было. Сейчас она ругает себя за то, что не шла быстрее. Домой пришла за пять минут до назначенного срока.

Она стояла на перекрестке, когда увидела, как Червонски отъезжал от дома. Это был перекресток Мюльбахштрассе с шоссе на Хайдхауз, возле которого и располагался участок герра сенат-президента. Отсюда ей хорошо были видны и дом, и сад, – до изгороди оставалось не более сотни метров.

Червонски затворил за собой калитку, сделал несколько шагов по направлению к машине, сел в нее и уехал.

На нем были все те же плащ и шляпа, но к этому прибавилась еще трость, которую Тереза раньше не заметила. Машина с шумом отъехала, оставив позади себя столб пыли.

Тереза протерла глаза и отправилась в комнаты наверх. Здесь она остановилась у дверей. Как переменился этот мирный, дружелюбный дом, в котором прежде все располагало к непринужденной беседе и отдыху! Где они – задушевные разговоры или ожесточенные споры, или благостная тишина, когда все вопросы уже решены к общему удовольствию?

Тереза, склонив голову набок, пристально смотрела на мебель. Ее взгляд устремился на ковер, лежащий на полу, на стены… Ей показалось, что здесь что-то не так, не хватает какой-то мелочи. Не может такого быть, чтобы в помещении, где произошла трагедия, было все на своих местах, не осталось никаких следов разыгравшейся трагедии. Что-нибудь да есть. Следовало только найти, что именно.

Просторный кабинет, в котором доктор Майнинген проводил большую часть времени, был богато и со вкусом обставлен: большой диван, проигрыватель, цветной телевизор, книги на высоких полках, хорошие репродукции картин старых мастеров. Был еще камин, по бокам которого располагались кованые каминные щипцы, кочерга и еще что-то.

Около большого окна кресло, рядом с ним торшер, круглый столик и два кресла поменьше. В одном из них Тереза и нашла тогда герра сенат-президента…

…Она взяла себя в руки. Ей нельзя ошибиться. Но комната словно заколдована: не было ничего подозрительного, все стояло и лежало на своих местах.

И все-таки чего-то не хватало.

Она еще раз внимательно осмотрелась, и взгляд ее остановился на камине.

Кочерга. Кованая кочерга. Ее не было. Сразу это не бросалось в глаза. Никто бы этому не придал значения. Полиция просто не могла этого заметить. Никто не мог заметить, кроме Терезы.

У Терезы расширились глаза. Итак, нет на месте кочерги. Доктор Бюзольд сделал вывод, что Червонски был смертельно ранен тупым твердым предметом. Тереза, возвращаясь от зубного врача, заметила в руках у этого человека трость. У человека, который вышел из дому и уехал. Червонски не привозил с собой трость, – когда он входил в дом, ее у него не было. Значит, это был кто-то другой, чей номер машины Тереза записала золотым карандашиком, когда проходила здесь позавчера…

Тереза повернула от дверей в комнату, где стоял телефон, и набрала номер полицейского управления.

17

Кротхоф откашлялся. За последние двадцать минут он принял как минимум двенадцать мятных таблеток. Но самочувствие его не улучшилось. Барометр показывал грозу. С градом.

– Что это значит? – спросила Ева удивленно. – Это что-то новое. До сих пор ты был в порядке. У меня, между прочим, вечером концерт. Я что, должна заботиться еще и о том, чтобы твой трон не шатался? Я сейчас собираю чемодан и уезжаю в Зальцбург. Мы условились еще вчера вечером, когда я вернулась из Бад Видзее.

– Когда ты наконец будешь готова? – спросил Кротхоф с неожиданным спокойствием, которое ее озадачило.

– Я еще долго не буду готова, – отрезала она, – и у меня нет времени на разговоры. Я занята. Что еще нужно?

Ева в шелковом брючном костюме сидела в кресле для посетителей в кабинете Кротхофа. Она положила ногу на ногу, оперлась на ручки кресла; выглядела она холодной и самоуверенной, но не нервозной и, казалось, не была особенно расстроена тем, что ее оторвали от сборов в дорогу. Она была Само совершенство, как впрочем, и всегда. Но все же несколько раздраженное совершенство. Еве не нравилось, когда Кротхоф так смотрел на нее: во взгляде отца читалась жалость к дочери, личная жизнь которой все еще не устроена.

– Полчаса назад я говорил по телефону: это касается тебя.

– Я это уже слышала. Ты мной командуешь, словно я у тебя в подчинении, как твои сценаристы.

Кротхоф покачал головой:

– Об этом после, Ева. Я тоже нервничаю. Ты не единственный человек в мире, у которого есть нервы. Я нервничаю из-за другого телефонного разговора, последовавшего за первым.

Ева пожала плечами.

– Что мне за дело до твоих телефонных разговоров! – Она вдруг стала серьезной. – Что-нибудь с Клаусом? Да, папа?

– Я разговаривал по телефону с комиссаром Хаузером, – сказал Кротхоф.

Ева выпятила нижнюю губу.

– Я хотел с ним переговорить относительно пресс-конференции. Дело Майнингена. Ну, да ты знаешь. – Ева стала снимать перчатки. Она нащупала в кармане пачку сигарет и вынула из нее одну.

– Ну? – спросил она, не глядя на отца. – Что дальше?

Кротхоф пододвинул ей пепельницу.

– Что, ты думаешь, Хаузер ответил?

– Не имею понятия. – Щелкнула зажигалка.

– Он сказал, что придет, если моя дочь Ева будет присутствовать и повторит свои показания перед журналистами.

Ева несколько раз глубоко вздохнула, затем внимательно посмотрела на багровое лицо отца.

– Хорошо, – сказала она. – Хорошо. Я там буду.

– Ева!

– Я там буду. Пресс-конференция должна состояться завтра, как только я вернусь из Зальцбурга. Я повторю мои показания публично. – Ее лицо потонуло в облаке дыма.

Кротхоф не нашел ничего умнее, чем несколько раз шарахнуть кулаком по столу, так что с него посыпались карандаши.

– Что это за показания?

– Завтра услышишь.

– Я спрашиваю, что это за показания, черт возьми! – зарычал Кротхоф, поднявшись с места.

Ева уставилась на него. Таким она его еще никогда не видела.

– Что я подвезла Клауса три дня назад в своей машине, что именно на ней он ехал до Моосрайна. Полиции он сказал, что ехал поездом.

– Ага.

– У него есть свидетель, точнее, свидетельница – секретарша его брата. Ее зовут Ингрид. – Она бросила сигарету в пепельницу.

– Итак, он приехал поездом. А я-то думал, ты его подвезла на машине.

– Только до Хайдхауза.

– Почему только до Хайдхауза?

– Потому. – Она снова надела перчатки.

– Я хочу знать, что ты сказала этому полицейскому?

– Мы поссорились.

– Ты поссорилась с комиссаром?

Ева поняла, куда он метит.

– С Клаусом мы поссорились! – закричала она. – В Хайдхаузе он вышел из машины и поехал дальше поездом, и я буду это утверждать. Пусть даже это тысячу раз ложь, я буду утверждать это! Я буду говорить все, что от меня потребуется, лишь бы Клаус не возвращался к этой противной Ингрид, только бы он остался со мной, понимаешь?!

Кротхоф с трудом сделал несколько шагов. Он не проронил ни слова. Первый раз в жизни не проронил ни слова в ответ на подобную тираду. Он сделает все ради Евы, даже если та хочет дать ложные показания из-за любви к этому Клаусу, которого она полюбила еще сильнее, когда на горизонте появилась другая женщина.

– Мне все равно, – медленно проговорила Ева. – Все равно, слышишь? Стоял или не стоял автомобиль Червонски возле дома, убил ли Клаус сам своего брата – мне все равно.

– Клаус… сам… – Кротхоф поперхнулся. Он почувствовал, как его вновь захлестывает ярость. – Что вы не поделили?..

– Ничего мы не делили. И вообще – не в этом дело. – Ева встала. – Мне хочется его вернуть. – Последние слова она произнесла с особой силой. – Это все, папа! И если он тебе не подходит, я тоже не могу тебе ничем помочь. Я еду сейчас к Клаусу и затем в Зальцбург. Пока!

Она пошла к двери, шурша шелками. Кротхоф хотел последовать за ней, но не мог сдвинуться с места.

– Ева, – сказал он умоляюще.

Она больше не обращала на него внимания.

– Ева!

Лицо его побагровело, глаза налились слезами. Он начал кашлять и бессильно упал в кресло.

Ева с шумом захлопнула дверь.

Леммляйн зашла в кабинет, не дожидаясь вызова. Она остановилась возле письменного стола и уставилась на Кротхофа, в то время как тот отрешенно глядел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли. Она смотрела на него, и в ее глазах можно было прочесть и сочувствие, и страх перед ним. Затем она посмотрела в ту сторону, куда удалилась Ева, и в ее взгляде не осталось никакого сочувствия.

Кротхоф, сжав голову ладонями, обернулся и затравленно посмотрел на Леммляйн, только сейчас заметив ее присутствие.

– Что случилось, Леммляйн? – спросил он. – Я по рассеянности нажал на кнопку звонка?

– Нет… Я только подумала… Вам не нужна моя помощь?..

Кротхоф глубоко вздохнул. Он уставился на Леммляйн, видимо не понимая, что она говорит. Та не двигалась с места.

– Моя дочь… – ворчал он, качая головой. – Моя дочь Ева. Вот уж, действительно, не подарочек!

Леммляйн протянула: «Веселенькое дело…»

– Да, ничего себе! – Кротхоф постепенно оживал. – И этот полицейский… И еще Майнинген…

Леммляйн сделала большие глаза:

– Полиция? Майнинген?

– Этот мерзавец! – прорвало наконец Кротхофа. – Этот негодяй! Что он там натворил? Почему он решил, что я буду с ним церемониться?

– Но я думала, – испуганно забормотала Леммляйн, – я думала, что это отличный парень, что для фирмы будет большая удача, если он, супермен, возьмется вести… Разве вы сами не твердили мне это целый год?

– Да, я действительно так говорил. У него есть для этого все данные. Но самое главное его преимущество – Ева. Ева до безумия в него влюбилась. Клаус, Клаусу, о Клаусе – целый день только и слышу от нее это имя. Ловко он обвел меня вокруг пальца.

Кротхоф открыл ящик стола и заглянул внутрь, запустил руку вглубь и вытащил оттуда толстую сигару, но, взглянув на Леммляйн, тотчас сунул ее обратно.

– Что произошло? Убили его брата. Затем Ева нажала на меня, и я опять попался на удочку. Я думал, что, несмотря ни на что, здесь еще можно все устроить. А в результате Ева оказалась замешана в это дело. И на меня все шишки повалятся.

– Я не могу этого слышать! – воскликнула Леммляйн. – Это подло. Это отвратительно.

– А он еще приходит сюда со своими нелепыми претензиями!

Леммляйн побледнела. Она резким движением сняла очки, на этот раз без всякого кокетства.

– Вы здесь ни при чем, Леммляйн, – обратился к ней Кротхоф. – С Майнингеном покончено, я его увольняю. Пока он заработал только пинок под зад.

– Фи! – поморщилась Леммляйн.

– У Майнингена на совести убийство, – прорычал Кротхоф.

– Это неправда! – закричала Леммляйн. – Клаус?

Кротхоф нахмурил брови. Глубокие складки залегли у него на лбу.

– Клаус? – Он поднялся и обошел вокруг стола. Леммляйн не отступила, не сдвинулась с места ни на шаг.

– Клаус Майнинген – честный человек, – твердо сказала Леммляйн.

Кротхоф посмотрел на нее.

– У тебя с ним что-нибудь было? – спросил он тихо.

– Грязь ко мне не пристает.

В нем все кипело:

– Отвечай! Было у тебя с ним что-нибудь? С него станется. Мало ему Евы, он еще и тебя… Двойной запас прочности!

– Ты ненормальный! – крикнула Леммляйн. – Или ты что-то замышляешь, Эрих!

Кротхоф провел рукой по волосам, вытер пот с лица. Он ненавидел себя в этот момент. Надо же так разволноваться! И как он низко пал: устраивает сцены своей секретарше!

– Так, значит, у тебя ничего с ним не было? – спросил он.

– Я уже сказала, – устало ответила Леммляйн.

– Черт вас всех побери!..

– Что мне дает моя работа? Одно расстройство!

Кротхоф скрипнул зубами. Он положил руку Леммляйн на свое плечо.

– Регина, – прошептал он.

Леммляйн поежилась – так, по имени, ее почти никогда не называли. Боже мой, – подумала она. – И это Эрих! Так плохо ему еще никогда не было. Что же случилось?

В этот момент зазвонил телефон.

Кротхоф отпрянул от Леммляйн и взял трубку, повернувшись к Леммляйн спиной. Он не произнес ни слова, только осторожно положил трубку на рычаг. Затем с непроницаемым лицом произнес:

– Клаус Майнинген сразу же после похорон брата был арестован в Моосрайне комиссаром Хаузером.

Леммляйн рухнула в кресло и закрыла лицо руками.