355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герцель Новогрудский » Товарищи китайские бойцы » Текст книги (страница 14)
Товарищи китайские бойцы
  • Текст добавлен: 7 ноября 2017, 20:30

Текст книги "Товарищи китайские бойцы"


Автор книги: Герцель Новогрудский


Соавторы: Александр Дунаевский

Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

23. Удивительный маневр

сложнение обстановки, заставившее Ча Ян-чи так быстро забыть о захваченных танках, произошло летом 1919 года под Лисками. Белогвардейский генерал Гусельников, совершив со своим корпусом рейд в тылы Красной Армии, занял этот крупный железнодорожный узел. Положение для 33-й дивизии создалось угрожающее. Станцию нужно было вернуть во что бы то ни стало.

Трудность операции заключалась в особенностях местности. К станции вел единственный подход – узкий железнодорожный мост, просматривавшийся и простреливавшийся на всем своем протяжении от первого до последнего метра. Любая попытка продвинуться по мосту грозила огромными, ничего не дающими потерями. Два пулемета могли здесь сдержать наступление целого соединения.

В штабе дивизии возникла мысль предпринять ночную атаку. Только ночная темнота давала возможность форсировать мост. Его нужно было пройти так, чтобы враг ничего не заметил, ничего не заподозрил. От бойцов для такой операции требовались не только присутствие духа, стойкость, дисциплинированность, но и какие-то особые качества, в первую очередь – исключительная ловкость, подвижность, способность преодолевать ползком сотни метров, умение ориентироваться в темноте.

Красноармейцы китайцы подходили для этого. Провести ответственную ночную атаку было поручено китайскому батальону Дербентского полка. Батальоном командовал Ян-чжунь[17]17
  Недавно советская общественность воздала должное бойцам героического батальона Ян-чжуня. В городе Морозовске (бывшая станица Морозовская) над братской могилой, где похоронено двести китайцев красноармейцев, погибших в этих местах в боях с белоказаками, установлен шестнадцатиметровый обелиск. На его лицевой стороне на русском и китайском языках высечена надпись: «Здесь похоронены красноармейцы китайского батальона 292 интернационального Дербентского полка, погибшие в боях за власть Советов в районе станицы Морозовской в июне 1919 года».
  В сооружении монумента принимали активное участие бойцы и офицеры частей Северо-Кавказского военного округа, так хорошо-помогавшие нам в поисках китайских ветеранов гражданской войны.


[Закрыть]
.

Для связи с соседними частями к нему прикомандировали Пау Ти-сана. Тут, надо думать, была принята во внимание его свободная русская речь.

О бое за Лиски рассказал нам Федор Михайлович Яковенко. Китайские воины сыграли в нем решающую роль.

Безлунной ночью они ползком, не шелохнув травы, не сдвинув камешка, подобрались к железнодорожному мосту, ведущему к станции. Белогвардейских часовых сняли так же бесшумно, как бесшумно делалось все этой ночью. Молча преодолели бойцы мост, а когда оказались по ту сторону его, тишине пришел конец. Раздался оглушительный треск заранее изготовленных самодельных трещоток – таких, какие применяются на праздниках в деревнях северо-восточных провинций Китая. Им вторили резкие, высокие улюлюкающие голоса бойцов и частая винтовочная стрельба. Тьму разрезали пылающие смоляные факелы. Они тоже были заранее заготовлены бойцами и тоже напоминали факелы праздничных вечеров в деревнях Шаньдуна или Хэбэя.

Эффект получился сильный. Белоказаки в жизни не слышали и не видели ничего подобного. Шум трещоток, огни факелов, завывание непривычно высоких голосов… Им, должно быть, показалось, будто тысячи дьяволов из преисподней ринулись на них.

Тем временем, пользуясь замешательством врага, через мост прорвались на поддержку китайского батальона три других батальона Дербентского полка, а за ними еще части и подразделения 33-й дивизии. Когда занялся рассвет, вокруг станции кипел жестокий бой, исход которого уже не вызывал сомнений. Участь Лисок была решена. Белые отступили. К полудню над зданием вокзала гордо развевалось красное знамя.

Серго Орджоникидзе, на глазах которого происходили описанные события, в своем докладе на имя Совета Народных Комиссаров, озаглавленном «Год гражданской войны на Северном Кавказе», уделил действиям 33-й дивизии немало внимания.

«…Вся эта дивизия, – писал Орджоникидзе, – спасла положение и своим удивительным маневром вместо отступления к Воронежу разбила врага и захватила у него Лиски и Бобров. И кто знает, если бы не было их, – в чьих руках был бы сейчас Воронеж».

«Удивительный маневр» под Лисками сыграл свою роль в дальнейшем развертывании событий на фронте. Красная Армия, одерживая одну победу за другой, двигалась к устью Дона. Взят Таганрог, взят Новочеркасск. Деникинцам не удалось удержать в своих руках Ростов.

Морозным январским утром 1920 года ростовчане с радостью приветствовали части Красной Армии, вступившие в донскую столицу. Гордые одержанными победами, шагали по улицам Ростова и знакомые нам китайские бойцы. Бесконечным потоком текла конница. В ее рядах был молодой Ча Ян-чи на гнедом «Леше».

Но гнедой конь, на котором наш китайский друг гарцевал по улицам Ростова, не оставил следа в его памяти. Ча Ян-чи помнил о другом коне, доставшемся ему несколько позже.

– То был мой самый любимый «Леша», – рассказывал нам Ча Ян-чи. – Я его под Новороссийском взял. Деникинцы отступали. Мы на них пошли в атаку. Я с одним офицером схватился. Толстый был, богатый, видно… А под ним большой серый конь. Красивый конь. Вот он мне и достался. Офицер в поле остался, а я на его лошади дальше пошел.

Лучше серого «Леши» у меня лошади не было. Как человек, все понимала. Любую команду дай – знает. Сколько раз сам комбриг говорил: «Николай (так меня звали в армии, так сейчас зовут), давай поменяемся».

У него тоже очень хорошая лошадь была. Но я не хотел. Такого коня разве можно менять? Его, как жизнь, беречь надо.

Но «Леша» пропал. Ему пуля в живот попала.

Это возле Вильно было, когда с белыми поляками воевали.

Нас от Новороссийска повернули на запад, и мы пошли на Польшу. У нас командиром корпуса был Гай, командиром полка – Кузев, а я служил в роте Малеванного. В этой роте, кроме меня, еще китайцы были. Всех до одного помню:

Ся Дун-фу из Мукдена.

Цзи Лын-го из Шаньдуна.

Уан Си-фа из Шаньдуна.

Лю Чан-ю из Тяньцзиня.

Ван Дин-шан из Хэбэя.

Лян Фу из Мукдена.

Чжан Вин из Шаньдуна.

Как видите, земляки. Мы хорошо понимали друг друга.

Русских товарищей к тому времени тоже уже хорошо понимали, так что особняком не держались. Рота как одна семья была… Очень дружная рота.

Польские буржуи такие же злые, как русские, как китайские. Во всем мире все буржуи, должно быть, одинаковы… В каждом бою и мы и они насмерть дрались. Но мы брали верх. Потому что из одних буржуев армия не может состоять. Их все-таки меньше. И в польской армии, кроме буржуев, тоже были рабочие и крестьяне. А им зачем воевать с нами? Они дрались только потому, что дисциплины слушались, и еще потому, что буржуи им голову забили, сказали, что большевики Польшу хотят завоевать. Но это была неправда. И польские солдаты эту неправду тоже чувствовали.

Я один раз пленного польского солдата в штаб вел. По дороге он по-русски спросил меня:

– Китаец, тебе какое дело – за Россию воевать?

Я ему сказал:

– Мое дело – за рабочих воевать. В России рабочие царя долой, буржуев долой, сами хозяева. Разве это плохо?

Он подумал и сказал:

– Хорошо.

– А если у вас так сделать, разве тебе плохо будет?

Он опять подумал и сказал:

– Хорошо будет.

– И у нас в Китае без буржуев хорошо будет, – говорю я. – Но я сейчас не в Китае, я – в России. Помогаю русским рабочим. Потом, когда нужно будет, они нам помогут. А ты с русскими воюешь, сам себе мешаешь… В тебе сознательности нет.

Он долго молчал, потом сказал:

– Молодец, китаец! Правильно говоришь.

Во время боев наш корпус вырвался далеко вперед, прошел Польшу, дошел до границы с Германией. А сзади нас большие силы белых поляков были. И мы не могли повернуть, чтобы присоединиться ко всей армии. Пришлось перейти границу.

Это произошло в августе 1920 года. В Германии мы провели шесть месяцев.

Китайцев держали отдельно. Хотели, чтобы мы оторвались от русских и больше в Россию не возвращались. Приходили всякие агитаторы, агитировали: «Зачем вам Россия? Оставайтесь у нас. Дадим вам работу, дадим немецкие паспорта. У нас вам будет хорошо, не так, как у большевиков».

Чтобы показать, в каком красивом городе мы сможем жить, если только захотим, нас возили в Берлин.

Но из нескольких сот красноармейцев китайцев ни один не согласился остаться в Германии. Мы уже привыкли смотреть на все другими глазами. Зачем нам жить в стране, где рабочий – последний человек, а китайцы будут последними из последних, когда есть Россия? Там Советская власть, там рабочие сами себе хозяева, там нет чужих и своих – все равны.

Мы вернулись в Россию.

24. Кусочек ордена

осле освобождения Дона бойцы Пау Ти-сана воевали на Кубани, а дальше их след терялся. Миша Карпунин, верный связной китайского командира, остался, как мы знаем, в тифозном бараке астраханской больницы. Волею судьбы оторвался также от своих товарищей по Владикавказскому батальону так много рассказавший нам Ли Чен-тун. Летом 1919 года где-то под Армавиром он был ранен, попал в госпиталь, а когда вышел, никто не мог сказать ему, где воюет Пау Ти-сан. Красноармейца Ли направили в другую часть. Он воевал потом на Украине[18]18
  Ли Чен-тун служил на Украине в одной части с дважды Героем Советского Союза А. Федоровым – автором широко известной книги «Подпольный обком действует». Мы были свидетелями трогательной встречи двух ветеранов гражданской войны. А. Федоров, находясь в Нальчике, пришел к Ли Чен-туну в гости. «А помнишь…» – то и дело говорил один другому. Боевые друзья долго вспоминали бои, в которых участвовали, товарищей-однополчан.
  При нас получил Ли письмо из Ульяновска. Оно пришло в адрес нальчикского Дома пионеров с надписью на конверте: «Передать бывшему красногвардейцу товарищу Ли Чен-туну».
  История этого письма такова. Накануне 40-й годовщины Великого Октября Ли Чен-тун сфотографировался с группой пионеров. Этот снимок ТАСС разослало всем районным газетам. Из подписи под фотографией ульяновский красный партизан И. И. Мошин узнал адрес Ли Чен-туна. Поздравляя его с приближающимся праздником, он спрашивал, знаком ли был Ли Чен-тун с китайцем Хут-хэ, который на глазах И. И. Мошина геройски погиб в боях в станице Березинская Чкаловской области. Хут-хэ окружила группа спешенных белоказаков, решивших взять его живым. Но Хут-хэ стрелял в упор до тех пор, пока винтовка не вышла из строя. Вокруг него лежало восемь трупов. Девятый казак подполз к Хут-хэ и зарубил его. «Если тебе, – писал Мошин, – известно, откуда герой родом, то сообщи об его подвиге на родину его семье и родным».


[Закрыть]
и с земляками из Владикавказского батальона больше не встречался.

И Ча Ян-чи, мудрый Ча Ян-чи, необыкновенно ясная память которого хранит бесконечное количество сведений о местах, где воевали китайские бойцы, тоже ничего не мог рассказать нам о дорогах, которыми шли потом воины Пау Ти-сана. Он ведь после Дона повернул своего верного «Лешу» на запад и снова вернулся во Владикавказский батальон лишь после гражданской войны.

Нить поисков батальона Пау Ти-сана обрывалась на 1920 годе.

Но точку ставить не хотелось. Героический батальон и его командир не могли затеряться без следа.

Пришла на помощь печать. В журнале «Дружба народов» были опубликованы наши материалы о китайских добровольцах– участниках гражданской войны в СССР. «Литературная газета» поместила заметку об этом номере журнала, упомянув имя Пау Ти-сана. И вот взволнованное письмо в редакцию газеты из Горького. Пишет дочь героя Элеонора Константиновна Пау Ти-сан, по мужу – Сибирякова.

«Приезжайте, – приглашала нас в письме Элеонора Константиновна. – Расскажу вам об отце все, что смогу, хотя знаю не так уж много».

С первым же поездом едем в Горький. От центра города до поселка Орджоникидзе, где живет семья Пау Ти-сана, около часа езды. Вот и улица Чаадаева, вот и двухэтажный дом № 27. Поднимаемся по лестнице. Сверху доносятся детские голоса. Русские слова перемежаются с китайскими.

Звонок. Заходим в квартиру. Знакомимся. Нас встречают крошка Ира – внучка Пау Ти-сана и ее отец капитан второго ранга Игорь Николаевич Сибиряков. Он, оказывается, вместе с детьми проходит начальный курс китайской грамоты. Урок продолжается при нас.

Игорь Николаевич показывает на стул и спрашивает, как по-китайски стул.

– Ицзы, – отвечает Ира.

– Стул – ицзы, – уверенно повторяет шестилетняя Галя – старшая внучка Пау Ти-сана.

– А как, дети, по-китайски мама?

– Так и будет – мама. Наша мама и по-русски и по-китайски – мама.

Мамы нет дома. Элеонора Константиновна – врач. В эти часы она обычно на работе. Урок китайского языка продолжается. Игорь Николаевич переводит свой взгляд на стол.

– Чжоцзы, – хором отвечают девочки.

Над тем, что по-китайски обозначается словом «чжоцзы», а по-русски – стол, висит портрет родоначальника семьи.

Сибирякову близок образ мужественного воина революции Пау. Ти-сана. Игорь Николаевич служил на Тихоокеанском флоте, участвовал в освобождении Южного Сахалина. А потом в Самарканде встретил девушку с непривычно звучащей фамилией – Пау Ти-сан. Эта девушка стала его женой.

Вечером, после обхода больных, вернулась домой Элеонора Константиновна. Как она похожа на отца! Те же черты лица, те же черные глаза, тот же волевой проникновенный взгляд.

Отца она совсем не помнит и никаких подробностей о его боевой деятельности сообщить нам не смогла. Элеонора Константиновна знает только, что Пау Ти-сан родился в 1887 году в Мукдене, ребенком был увезен русским генералом на Кавказ. Учился в тифлисской гимназии. Уехал в Петроград. Там встретил революцию, там начал бороться за победу Советской власти. Потом попал во Владикавказ, стал командиром китайского батальона. Там, во Владикавказе, он женился на Евгении Макаровне Балаевой – матери Элеоноры Константиновны.

Евгения Макаровна живет вместе с дочерью, но, как и дочь, о боевой деятельности Пау Ти-сана смогла рассказать немного. Она знает только то, что происходило на ее глазах. В 1922 году его направили в Самарканд на борьбу с басмачами. Два года воевал он с ними. А потом уехал по вызову в Москву, затем в Китай. Там, по сведениям, дошедшим до семьи, Пау Ти-сан погиб, сражаясь за свободу и счастье своей родной страны.

Семья героя получала от Советского государства пенсию. Жили все годы в Самарканде, но после замужества Элеоноры Константиновны покинули насиженные места.

– Военные моряки – народ непоседливый, – говорит, улыбаясь, Элеонора Константиновна. – Мы много с мужем разъезжаем. Помню, во время одного из таких переездов, где-то между Новосибирском и Омском, когда наш поезд стоял на станции одну или две минуты и я выглянула из окна вагона, какой-то седой полковник сказал мне с платформы:

– Вы очень похожи на человека, которого я когда-то знал как одного из храбрейших людей в Красной Армии. Его звали Пау Ти-сан. Не дочь ли вы его?

Я едва успела произнести «да», как поезд тронулся. Свою фамилию полковник не успел назвать… Да и не в фамилии дело. Главное, что благодарные советские люди вспоминают добрым словом моего отца.

Мы с интересом записываем все, что слышим о Пау Ти-сане, и все-таки остаемся неудовлетворенными.

Допытываемся у Элеоноры Константиновны:

– Может быть, у вас какие-нибудь документы отца сохранились?

Она отрицательно качает головой.

– Все документы, какие были дома, мама, когда решался вопрос о пенсии, передала в Самаркандский отдел социального обеспечения.

– И они там остались?

– Да. С окончанием срока пенсионного обеспечения все осталось там в моем личном деле.

– А что же там было?

– Разные документы, которые подтверждали мое право на получение пенсии за отца. Всякие его мандаты, удостоверения, приказы о награждениях, о переводах по службе, аттестации…

Это важно. Это чрезвычайно важно. Вернувшись в Москву, мы посылаем срочный запрос в Самарканд. Просим руководителей городского отдела социального обеспечения сообщить, могут ли они переслать пенсионное дело Элеоноры Константиновны Пау Ти-сан в Москву, в Министерство социального обеспечения РСФСР, с тем чтобы можно было здесь с ним ознакомиться.

Приходит неутешительный ответ. Единственное, что можно заключить из него: пенсионного дела Э. К. Пау Ти-сан в Самаркандском горсобесе не имеется.

Ясно, что «дело» куда-то передано, и еще ясно, что рассчитывать на помощь работников горсобеса не приходится. Надо ехать в Самарканд, надо самим на месте все выяснить.

Около четырех часов стремительного полета на «ТУ-104» от Москвы до Ташкента, еще час в воздухе на другом самолете – и мы в Самарканде.

Нет, он не обманул наших ожиданий, этот удивительный город, где древность и сегодняшний день прихотливо переплетаются между собой, точно многоцветный узор восточного ковра.

Самаркандское «дело» мы нашли не в городском а в областном отделе социального обеспечения. Папка, хранящаяся в скромном учреждении, оказалась для нас действительно драгоценной находкой. Ни в одном архиве страны (а мы побывали в десятках) не было таких богатств. Самаркандские документы помогли нам утвердить то, что оставалось гадательным, и внести ясность там, где ясности не было. Они раскрывали неизвестные страницы жизни Пау Ти-сана.

Одно из удостоверений, хранящихся в папке, гласило:

РСФСР

Штаб Кавказской армии труда

Административное управл.

Отделение Инспект.

1 октября 1920 г.

№ 7852/под.

гор. Грозный

Удостоверение

Предъявителю сего Командиру 10-го Восточно-Интернационального батальона ПАУ-ТИСАНУ, следующему с тремя китайцами в Прохладную через Владикавказ, разрешается проезд в штабных вагонах.

Что подписью и приложением печати удостоверяется.

Здесь все было интересно: и то, что китайское подразделение Пау Ти-сана, сведенное в Астрахани в роту, впоследствии, как свидетельствовало об этом удостоверение, было снова развернуто в батальон, названный «10-м Восточно-Интернациональным», и то, что этот батальон, судя по той же маленькой бумажке, находился в составе Кавказской армии труда.

Кавказская армия труда была особенной. Она состояла из бойцов, которых с одинаковым правом можно назвать рабочими. Пожар гражданской войны еще полыхал, интервенты готовили новые удары, а красноармейцы, не выпуская винтовок из рук, уже брались за мирный труд, за восстановление разрушенного.

В эту невиданную в мире армию, оружием которой были одновременно и меч и молот, входили, если судить по найденному в Самарканде удостоверению, и китайские бойцы. Что же они делали в Грозном? Чем занимались?

…Под крылом самолета промелькнули и скрылись пески Средней Азии, серо-зеленая гладь Аральского моря, многоводный поток Волги, излучины Дона. Потом в горизонт вписали свои очертания могучие хребты Кавказа, а внизу густым лесом поднялись бесчисленные нефтяные вышки, заводские трубы, огромные, как мастодонты, резервуары, сложные металлические конструкции. То был Грозный.

Пилот повел машину на посадку.

Мы снова в городе на Сунже, в том самом городе, где китайские бойцы так хорошо воевали во время стодневных боев в 1918 году и где, как указывал найденный документ, работали трудармейцами в 1920 году.

О Кавказской армии труда сведения имелись. О ней можно было узнать из материалов, собранных в краеведческом музее, из старых газет, из исторической литературы. Однако о китайских трудармейцах раздобыть сведения не удавалось.

Правда, работа была не впустую. Блокноты пополнялись записями. И с каждой новой строчкой становилось все более понятно, какое громадное значение для страны имели действия трудовой армии именно в Грозном. Без преувеличения можно сказать, что из всех фронтов того времени Грозненский трудовой фронт был одним из самых важных[19]19
  Нам попался на глаза характерный документ – приказ по Всекавказской армии труда № 452, изданный в Грозном 6 сентября 1920 года.
  «…Совет Труда и Обороны Республики, – говорилось в приказе, – призвал Армию на борьбу с врагом не менее грозным, чем отживший фронт, – призвал на борьбу с разрухой транспорта и промышленности.
  Но и на фронте Труда, как и на боевом фронте, Кавказская Армия Труда – детище восьмой Армии – несмотря на краткость срока, начала одерживать не менее ценные победы. Широкой волной полилась к центру драгоценная нефть, закипела восстановительная работа на железной дороге, началась усиленная эксплуатация леса и т. д.»


[Закрыть]
.

Нефть называют кровью земли. Извлеченная из недр, она становится кровью двигателей. Без нее разваливается экономика страны, обрекаются на поражение армии.

Молодая Советская республика в течение многих месяцев подвергалась нефтяной блокаде. Два основных нефтяных района – Баку и Грозный – были отрезаны от страны. Останавливались автомашины, песок заметал на аэродромах самолеты, не могли выходить в плавание суда. Каждый литр горючего расценивался на вес золота.

И вот весной 1920 года Красная Армия добилась победы, изменившей стратегическое положение республики. Грозный снова стал советским. Нефтяной блокаде пришел конец.

Как только известие об освобождении Грозного дошло до Москвы, Ленин откликнулся на него специальным письмом. Он давал подробные указания об охране, учете и транспортировке горючего, о немедленном приведении в порядок всех грузовиков, о мобилизации шоферов.

Длинные нефтяные составы эшелон за эшелоном потянулись с Кавказа на север.

Но в Россию пока шла только нефть из немногих, чудом уцелевших хранилищ. Буровые бездействовали. Разрушенные промысла не давали ни тонны горючего. Пять нефтяных фонтанов, подожженных еще в конце 1917 года, продолжали гореть.

Днем над Грозным стояла туча копоти, ночью город освещался зловещим заревом. По подсчетам специалистов, фонтанирующие скважины выдали за два с половиной года свыше 150 миллионов пудов нефти, и вся она, достигнув поверхности, превращалась в море клокочущего пламени.

Полковник О’Рен знал, что делал, когда подослал своих агентов для поджога грозненских фонтанов. Он умел заглядывать вперед, этот английский авантюрист с ирландской фамилией, командовавший в русской царской армии чеченским полком. А вернее всего, умели заглядывать вперед его хозяева из британской секретной службы. Там исходили из точного расчета: независимо от результатов гражданской войны в России, независимо от того, кто возьмет верх, – грозненские промысла есть смысл уничтожить, их богатейшие недра есть смысл истощить. Это всегда выгодно.

Два с половиной года день и ночь пылали в Грозном чудовищные факелы, два с половиной года день и ночь бессмысленно пожирались огнем сотни тысяч тонн драгоценного топлива.

Еще до начала стодневных боев рабочие-нефтяники пытались потушить пожары, но это им не удалось. Позже, когда Грозный захватили белогвардейцы, нефтепромышленники тоже пытались потушить горящие фонтаны, но им это тоже не удалось. Пять факелов продолжали вздымать к небу огненные гривы.

А эшелоны с горючим все уходили и уходили в Россию. Хранилища пустели, и ни одно из них не пополнялось свежей нефтью. Чтобы восстановить разрушенное, вернуть к жизни буровые, заставить желонки снова подавать из глубин жидкое топливо, нужны были такие силы, какими обезлюдевшие промысла не располагали.

Тогда-то на помощь нефтяному городу и пришли трудармейцы – люди, не переставшие быть воинами, но ставшие рабочими.

Это было, должно быть, волнующее зрелище, когда батальоны пехотинцев, роты пулеметчиков, взводы разведчиков, превращенные в батальоны, роты, взводы бурильщиков, кочегаров, слесарей, плотников, монтажников, подразделение за подразделением двинулись на промысла. Бойцы восстанавливали дороги, приводили в порядок скважины, ремонтировали вышки, наматывали канаты на барабаны тартальных машин, чинили трубопроводы, очищали от ржавчины долго бездействовавшие насосы, собирали по винтикам разбросанные части бурильных станков.

Мы побывали на грозненских промыслах и отчетливо представили себе все происходившее здесь без малого четыре десятка лет назад. Но одного воображение наше восстановить не могло – картины участия в созидательном труде китайских добровольцев. И остановка тут была не за воображением, а за фактами. Фактов не хватало. Ни в одном из исторических источников, сколько мы их ни листали, о действиях в Грозном китайцев трудармейцев не упоминалось.

– Многие грозненцы, когда мы задавали им вопрос о бойцах Пау Ти-сана, участвовавших в восстановлении нефтяной промышленности, беспомощно разводили руками: дело давнее, промыслов много, есть близкие, есть дальние, где-то, помнится, работали…

Луч надежды мелькнул было при встрече с Федором Васильевичем Артемовым.

Федор Васильевич работал в 1920 году в политотделе Кавказской армии труда. Он помнит субботники, на которые трудармейцы выходили вместе со всем населением города, помнит, как дружно шло восстановление промыслов, с каким воодушевлением работали тогда в Грозном все от мала до велика.

Помнит Федор Васильевич и то, что в восстановительных работах на грозненских промыслах участвовали китайские бойцы. Но сколько их было, где работали, в какую часть армии труда входили, – Федор Васильевич сказать не мог.

Помог Христофор Амбарцумов. Семидесятилетний нефтяник, не одну скважину в свое время пробуривший для прибавления к миллионам Тапы Чермоева новых миллионов, он чуть ли не всю жизнь прожил на промыслах. Густой лес нефтяных вышек вырос в долине Сунжи на его глазах. Каждая буровая была знакома ему, о каждой он мог рассказать: когда построена, кем построена, на какую глубину пробурена, до какого горизонта дошла, какой дебит имела, фонтанировала или не фонтанировала, оправдала себя или не оправдала… И сколько времени находилась в эксплуатации… И какого качества нефть давала…

Словом, старый рабочий знал грозненские промысла, их прошлое и настоящее. Это был именно такой человек, какого мы искали.

Он и о китайцах знал. Видел их во время стодневных боев, видел и в 1920 году.

– Где?

– Здесь, на промыслах. Они в строю приходили вместе с другими красноармейцами. Лопаты или ломы, как винтовки, на плечах… Бодро шли, с песнями… Придут, повзводно разобьются и начинают работать. Кто железо убирает, кто что… Китайцы, помню, были и в том батальоне, который горящий фонтан тушил. Чермоевский фонтан. Семьсот тридцать дней горел.

– А вы что делали?

– Тоже тушил.

– Как же его тушили?

– По-всякому. Так пробовали, так пробовали… Как ни пробовали, ничего не получалось. Притащили чугунную плиту, очень тяжелая плита была… Накрыли устье – думали, воздух перестанет поступать, заглушит пламя. Нет, не вышло. Фонтан отбросил плиту, как маленькую щепку.

Другой раз бак большой привезли, баком фонтан накрыли. Инженеры опять на воздух надеялись: воздуха не будет – огня не будет.

Но опять ничего не получилось. Бак сначала до красноты раскалился, потом белый от жара стал, потом сгорел. Совсем сгорел, ничего не осталось.

Потом китайский командир – как имя его, не знаю, только помню, что по-русски говорил хорошо и быстрый такой был, боевой, – один раз, смотрю, оставил работу, отошел в сторону, вынул часы и то на фонтан смотрит, то на часы.

Я подошел к нему, спрашиваю: «Зачем смотришь?»

Он говорит:

«Смотрю, какой у фонтана характер».

Я понял, что его интересует, говорю:

«Характер обыкновенный, как у всех горящих фонтанов: бывает, снизу сильный напор идет – тогда пламя сильно бьет, потом напор слабее становится – тогда огонь уменьшается, фонтан спокойно, как свечка, горит, коптит сильно».

«А ты знаешь, сколько минут фонтан сильно горит, сколько – слабо?» – спрашивает меня китайский командир.

Я говорю:

«Не знаю. По-моему, тут расписания нет».

Он опять вопрос задает:

«Как думаешь, может быть, нам к характеру фонтана надо приспособиться? Пока сильно бьет – не подступать, когда пламя слабеет – сразу всем начать камни в устье бросать…»

Я удивился: военный человек, никогда на промыслах не был, а так правильно рассуждает, дельный совет дает.

«Попробовать можно, – говорю, – почему не попробовать…»

Командир что-то сказал по-своему солдатам, те набрали камней, кирпичей, ждут… Все равно как перед атакой.

Когда пламя ненадолго упало, мы всё кинулись к фонтану, стали забрасывать камнями. Сначала будто ничего. Но потом огонь как ударит, все наши камни как полетят вверх, будто из пушки ими выстрелили…

Мы – кто куда. Одному бойцу осколком плечо разбило, другому в голову кирпич попал…

– Не получилось, – говорю, – командир, отбил фонтан твою атаку.

– Да, – отвечает, – с таким противником не сразу справишься.

После этого прошел день-другой, смотрю, китайского командира не видно. Фонтан горит, красноармейцы как работали, так и работают, а командир не является.

Вот, думаю, до чего у человека руки опустились. Пока верил, что толк будет, – как вол работал, а верить перестал – все бросил.

Но я был неправ. Оказывается, в те дни в штаб трудовой армии приехали опытные люди из Москвы, из Баку, еще откуда-то… Разговор шел, как с пожарами покончить.

И ведь придумали! Очень хорошо придумали!

На третий день китайский командир приехал на грузовике, пустые мешки привез. И другой грузовик тоже мешки доставил. Целый день их возили, много тысяч штук привезли.

Начали солдаты насыпать в мешки песок.

– Что будешь с этим делать? – спрашиваю командира.

– Бруствер вокруг фонтана сложим. Сначала большое кольцо обведем, потом – меньшее…

Верно. Сделали укрытие из мешков с песком – стало легче. Пламя вовсю клокочет, а терпеть можно: бруствер защищает.

В минуты, когда огонь затихал, строили солдаты вокруг фонтана второе, меньшее кольцо. Еще, значит, ближе подобрались к пламени, и пламя ничего уже не могло людям сделать.

Потом третье внутреннее кольцо сложили почти у самого жерла.

На этом ближнем бруствере поставили наклонные железные желоба и стали по ним спускать в устье фонтана мешки с песком.

Сначала фонтан не сдавался, отбрасывая груз. Но тяжелые мешки далеко не отлетали: обгорят и упадут рядом. Из них песок рассыплется – опять хорошо, все трещины в земле забивает, огонь без воздуха остается.

Вижу, пошло дело, слабеет пламя, на глазах убывает. Мешки бросаем, а они уже не отлетают в сторону, на месте остаются. Значит, думаю, наступление идет, а отбить атаку уже у фонтана сил не хватает. Наша возьмет!..

День-другой прошел – и песок задушил пламя. Чистое небо стало над нами – ни копоти, ни зарева. И тишина кругом. Два с половиной года в голове гул стоял от горящего фонтана, а тут вдруг тишина.

Я смотрю на китайского командира, на его солдат: на лицах сажа, на руках кровавые мозоли, глаза красные, гимнастерки обгорели, усталые… Но довольны. Видно, что очень довольны… И правильно – большую победу одержали. До сих пор побеждали на фронте, а тут первая трудовая победа. Самая радостная из всех побед, какие могут быть у человека.

После того, как с горящими фонтанами справились, китайские солдаты еще долго были на промыслах, помогали нам нефтяное хозяйство в ход пустить. Конечно, их было не много, горсточка среди трудармейцев, но дело не в числе, а в том, что работали люди хорошо, с душой…

Судя по тому, что нам стало известно, бойцы Пау Ти-сана работали на грозненских промыслах еще некоторое время после того, как пламя горящих фонтанов перестало бушевать. Но они не дождались знаменательного дня, когда грозненцы смогли торжественно отрапортовать партии и правительству о грозненской нефтяной промышленности, первой в СССР достигшей довоенного уровня.

Этим подводились итоги 1923 года. А через два месяца, 26 февраля 1924 года, было опубликовано правительственное постановление о награждении Грозного орденом Красного Знамени. Как было сказано в постановлении, город награждался орденом за героическое участие грозненского пролетариата в гражданской войне и в восстановлении нефтяной промышленности.

Изображение этого ордена мы видели на квартире у Александра Филипповича Кучина.

– Когда я выступаю на заводах и промыслах с лекциями о родном городе, – говорил нам грозненский старожил, – и рассказываю о высокой награде, которой удостоился Грозный в числе первых советских городов, я всегда отмечаю, что частица нашего ордена, какой-то его кусочек, принадлежит китайским товарищам, тем, кто воевали вместе с грозненцами в годы гражданской войны и кто вместе с грозненцами восстанавливали промысла.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю