Текст книги "Давид Ливингстон (Жизнь исследователя Африки)"

Автор книги: Герберт Вотте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Ливингстон никогда не вмешивался во внутренние дела посещаемых им племен: по его мнению, ни один европеец не в состоянии столь глубоко вникнуть в сложившиеся отношения между племенами, чтобы с полным сознанием правоты и ответственности принять чью-либо сторону. Он высказывал свое мнение только тогда, когда был уверен, что будет добрым посредником в установлении мира между племенами. Но в данном случае Ливингстону было важно, чтобы местное население доверяло ему и миссионерам, и это был как раз случай высказать свое отношение к работорговле.

И Ливингстон решил вмешаться. Ничто уже не могло остановить его: ни возможное возмущение португальских и английских властей, ни их сожаления по поводу такого вмешательства. Ливингстон знал, что его поступок станет известен за сотни миль вокруг, а его деятельность – во всех отношениях не окажется без последствий.

И вот наконец показался караван рабов – вытянутая цепь закованных мужчин, женщин и детей; огибая холм, он, извиваясь как змея, вползает в долину, где как раз расположена деревня. В середине и в конце каравана идут погонщики-африканцы, вооруженные мушкетами; впереди музыканты весело дуют в длинные оловянные трубы. И вдруг звуки музыки оборвались: погонщики увидели европейцев. В следующий момент погонщики метнулись в сторону от дороги, в кусты. На месте остался лишь предводитель. Макололо бросились на него, схватили. Оказалось, что это их старый знакомый – раб бывшего коменданта в Тете! Когда Ливингстон останавливался там, этот парень был приставлен к нему в качестве слуги. На вопрос, как он добыл своих пленников, тот ответил: купил. Однако сами невольники заявили, что были захвачены во время набега. Пока Ливингстон опрашивал рабов, предводитель сумел сбежать. Пленники опустились на колени и громко захлопали в ладоши так они выражали свою благодарность.

Бывшие пленники захотели остаться с англичанами, которые сразу же принялись разрезать веревки, связывавшие женщин и детей. Труднее оказалось освободить мужчин. Шея каждого была втиснута в развилку толстого суковатого куска дерева длиною в шесть-семь футов. Перед горлом в качестве задвижки вставлен железный стержень, заклепанный с обеих сторон. К счастью, в поклаже епископа оказалась пила, и с ее помощью одного за другим освободили всех пленников. Ливингстон сказал женщинам, чтобы они приготовили какую-нибудь еду для себя и своих детей. Те колебались, не осмеливались. Перемена в их судьбе произошла так внезапно! Но вскоре они бодро принялись за дело. Все путы рабов идут в огонь, над которым вскоре кипят котелки. Один юноша обратился к англичанам: "Нас заковали чужие люди и заставили голодать. Вы же разрезали эти путы и дали нам пищу. Скажите, что вы за люди? Откуда вы?"

Несколько дней назад надсмотрщики застрелили двух невольниц, пытавшихся освободиться: они хотели запугать других, чтобы те не вздумали бежать.

Было освобождено восемьдесят четыре человека, большинство из них женщины и дети. Какая судьба ждала их? Ливингстон предоставил недавним рабам возможность идти, куда они пожелают. Однако оставить их свободными, но беззащитными было бы опасно: недолго они наслаждались бы обретенной свободой. Епископ одобрил решение Ливингстона, а освобожденных принял в свою миссию, чтобы они постигли христианскую веру. Так была устранена основная трудность на пути миссии: обычно нужны годы, прежде чем местные жители окажут должное доверие чужеземцам.

На следующее утро все отправились дальше. Недавние пленники с радостью несли багаж миссии. В пути они задержали двух работорговцев и целую ночь не выпускали их, чтобы те не смогли предупредить других погонщиков. Работорговцы сообщили, что предводители других караванов были слугами губернатора. "Они предлагали проводить нас к личному агенту его превосходительства, но мы отказались от их услуг".

На следующий день отряд Ливингстона освободил еще партию из пятидесяти рабов. Все они были совершенно голыми, но у англичан было достаточно ситца, чтобы одеть их. Предводитель этих караванов, в котором Ливингстон признал одного из первых купцов Тете, поклялся, что все делалось с разрешения губернатора. "Разумеется, в этом мы уже были полностью убеждены и до его показаний. Совершенно немыслимо предпринимать что-либо без ведома и благословения губернатора", – писал Ливингстон.

Но оставался вопрос: как отнесутся португальские власти и купцы к такому вмешательству в их дела? Позже, когда экспедиция прибыла в Тете, Ливингстон ожидал, что пострадавшие по крайней мере словесно выразят свой гнев. Однако этого не последовало: никто не жаловался и не обвинял его. Возможно, что эти господа стыдились открыто признавать свое участие в торговле невольниками. Лишь один посмеиваясь заметил: "Вы отбираете у губернатора рабов, не правда ли?" Ливингстон не знал, принадлежали ли эти пленники губернатору. Он мог лишь ответить: "Да, мы освободили немало партий, встретившихся нам в стране маньянджа".

Часть пленников обычно предназначалась для внутреннего рынка. Женщин отправляли в больших лодках вверх по Замбези и там меняли на слоновую кость. Мужчин и подростков использовали в качестве носильщиков при транспортировке слоновой кости из внутренних областей материка в Тете и на побережье океана. Там их временно занимали на полевых работах до отправки какого-либо судна, перевозившего невольников на острова, находящиеся во владении Франции.

Год спустя, когда доктор Кёрк и Чарлз Ливингстон побывали в Тете, чтобы забрать хранившееся там экспедиционное имущество, они снова встретились с губернатором, рабам которого они помогли освободиться. Губернатор вопреки всем ожиданиям и на сей раз обошелся с ними дружелюбно. Лишь однажды намекнул на те события: от своего брата генерал-губернатора он получил, мол, сообщение, что вооруженная охрана невольничьих караванов, подвергшихся нападению, впредь вынуждена будет отвечать силой на силу. Иными словами, если англичане вновь попытаются освобождать попавших в неволю людей племени маньянджа, то им придется приготовиться к сражению. Этими словами губернатор Тете сам открыл истинное лицо высшего чиновника колонии Мозамбик, который на хорошем английском языке обычно заверял офицеров английского крейсера, что он охвачен глубоким желанием искоренить работорговлю.

Вождь, во владениях которого епископ облюбовал место для миссионерской станции, пригласил его обосноваться у себя в Магомеро. Столь неожиданная любезность обрадовала епископа, и он согласился. Разумеется, делая это предложение, вождь руководствовался отнюдь не сердечной добротой: он надеялся, что присутствие миссионеров спасет его народ от нападения ваяо. Ливингстон и Макензи намеревались пойти даже дальше: чтобы воспрепятствовать истреблению людей этой страны, они решили посетить вождя ваяо, чтобы уговорить его отказаться от охоты за невольниками и вместе со своим народом заняться мирным трудом.

Но однажды утром Ливингстону сообщили, что отряд ваяо только что сжег невдалеке деревню. Со своими спутниками и миссионерами он отправился туда, чтобы попытаться встретиться с воинами этого племени. Навстречу им, спасаясь бегством, торопились маньянджа, которым удалось сохранить лишь то, что можно было унести с собой. Европейцы проходили через опустевшие деревни, от одной из которых остались лишь обуглившиеся столбы. Кругом валялось рассыпанное зерно: ни грабители, ни пострадавшие не смогли взять его с собой. Впереди был виден дым горящих хижин и слышны ликующие крики радости грабителей, перемежающиеся с воплями несчастных женщин.

Наконец показалась деревня ваяо, куда только что с длинной колонной пленников вернулись "победители". Женщины радостно приветствовали своих "героев". Заметив приближение чужеземцев, вождь быстро поднялся на термитник, чтобы разглядеть, много ли их. Ливингстон сказал вождю, что хотел бы поговорить с ним. Но пришедшие вслед за англичанами маньянджа, чувствуя себя в безопасности в присутствии европейцев, начали угрожать вождю. Это привело к тому, что ваяо с криками "Война! Война!" бросились бежать в деревню. Воспользовавшись замешательством, их пленники разбежались. Вскоре из деревни выбежали воины; они окружили англичан, прячась за выступы скал и в высокой траве. Напрасно взывал к ним Ливингстон, убеждая их в том, что не собирается воевать. В ответ полетели отравленные стрелы. Легкая победа над жителями многих деревень маньянджа и сознание того, что перед ними жалкая кучка противников, воодушевили их.

Тем временем англичане отошли на возвышенность, чтобы улучшить свои позиции. Этот их отход ваяо, однако, оценили как начало бегства и устремились вслед за англичанами; осмелев, они начали подступать все ближе. Некоторые из них были вооружены мушкетами. Вскоре раздались и выстрелы. Англичане вынуждены были открыть огонь. Увидев вспышки выстрелов и услышав свист пуль, нападающие были ошеломлены и тут же бежали. "Но, остановившись на холме, они подбадривали себя задорными выкриками, что будут преследовать и уничтожать нас". Голодные, усталые, недовольные, возвращались англичане в деревню маньянджа.

Ливингстон был очень огорчен. Ни себя, ни своих спутников он не мог упрекнуть в чем-либо: все они вынуждены были действовать так ради самообороны. Впервые ему не удалось избежать стычки. Он не раз попадал в ситуацию, когда схватка казалась неизбежной, и тем не менее всякий раз ему удавалось уладить дело. "Если бы мы правильно оценили влияние работорговли на этих кровожадных грабителей, то, прежде чем приблизиться к ним, мы попытались бы сначала послать к ним своих посланников с подарками".

Находясь под впечатлением нападения, ставившего под угрозу жизнь его и его товарищей, Ливингстон искал причину прежде всего в самом себе. О, если бы только знали мы все последствия работорговли!.. Но даже перенесенная опасность не могла изменить его убеждение в том, что только работорговля сделала ваяо такими!

На следующий день к епископу пришел пожилой вождь соседнего племени и пригласил поселиться у него, а не в Магомеро, надеясь тем самым обезопасить прежде всего себя от нападений. Больше того, он просил англичан для восстановления мира изгнать отсюда ваяо. Во время разговора прибежали два человека и задыхаясь сообщили, что ваяо совсем близко. Но Ливингстон разгадал хитрость, задуманную этим стариком, чтобы подкрепить свою просьбу. И прежде чем епископ, не знающий еще местного языка, смог вымолвить слово, Ливингстон отклонил как приглашение, так и просьбу старика: он и его соотечественники вступают, мол, в борьбу только в том случае, если подвергаются нападению; они пришли сюда, чтобы утвердить мир. Разгневанный вождь ушел, не добившись ничего.

Но епископ не согласился с решением Ливингстона. Он уже чувствовал себя пастырем племени маньянджа и поэтому, казалось ему, не вправе был изо дня в день безучастно смотреть, как охотники за невольниками угоняли доверившихся ему людей. Разве не прав этот старик вождь? Почему бы не изгнать отсюда ваяо, которые не желают идти на переговоры? Только так можно добиться мира. Он говорил искренне и проникновенно, от всей души. Но Ливингстон все это время молчал. Затем заговорил: "Португальские агенты из Тете открыто подстрекают ваяо к этому. Отсутствие единства между племенами дает возможность противнику разделаться с ними поодиночке. Однако, несмотря на это, следует попытаться уговорить ваяо отказаться от таких занятий. Они, правда, уже привыкли к роли поставщиков товара на рынок невольников в Келимане, поэтому, естественно, отговорить их будет нелегко".

"Как же я должен поступать, по вашему мнению, если маньянджа снова обратятся за помощью при нападении ваяо? – вопрошает епископ. – Разве не мой долг исполнить их просьбу?"

"Нет! – решительно возражает Ливингстон. – В таком случае маньянджа завалят вас такими просьбами. Поэтому лучше не вмешивайтесь во внутреннюю борьбу туземцев".

Племенам маньянджа Ливингстон советовал объединиться для борьбы с общим врагом, заявив, что англичане не станут вмешиваться в их войны.

К сожалению, епископ в дальнейшем не стал придерживаться совета Ливингстона, что привело к печальным последствиям для него и всей университетской миссии.

Для миссионерской станции было облюбовано хорошее место – на возвышенности над речушкой Магомеро, со всех сторон укрытой высокими тенистыми деревьями. Погода в это время года здесь похожа на английское лето. Продуктов из окрестных мест поступало достаточно, и они были дешевы. Епископ и другие миссионеры немедля принялись за строительство; одновременно они учили язык маньянджа. Царила полная уверенность в успехе.

Ливингстон также надеялся, что миссионерская станция в Магомеро добьется успеха. Сам он со своими спутниками возвратился на "Пионер", готовясь к дальнейшему плаванию к озеру Ньяса.

Охотники за невольниками на озере Ньяса

Спустя несколько дней по возвращении на пароход братья Ливингстон, доктор Кёрк, один английский матрос и двадцать африканцев отправились к озеру Ньяса. Англичане и несколько африканцев плыли в шлюпке с четырьмя гребцами. Обходя пороги Мёрчисона, они тащили на себе шлюпку. А вдоль правого берега Шире, вверх по течению, двигался отряд макололо. На пути им то и дело попадались хижины, вытянувшиеся вдоль берега; в них обитали тысячи маньянджа, изгнанных воинами ваяо с противоположной стороны реки. Их продовольственные запасы захватили или сожгли охотники за невольниками, и все они были обречены на гибель от голода.

Через четыре недели после отплытия экспедиция вошла под парусом в озеро Ньяса. Лодка, подгоняемая свежим ветром, скользит по озеру, придерживаясь западного берега. Прибрежная местность кое-где заболочена. Многочисленные бухты с песчаными и галечными пляжами отделены одна от другой скалистыми высотами.

Берега густо заселены. На южной оконечности озера деревни вытянулись почти непрерывной цепью. У бухточек группами толпились люди, удивленно глядя на этот странный вид транспорта: они никогда еще не видели парусной лодки. Как только участники экспедиции сходили на берег, их окружали сотни африканцев и с изумлением рассматривали. Наиболее сложная ситуация возникала при приеме пищи: тогда вокруг обедавших теснились плотной стеной африканцы, следившие за каждым их движением. Но никто не смел переступить линию, прочерченную на песке англичанами вокруг себя для того, чтобы иметь возможность спокойно поесть: суеверный страх сдерживал любопытных от этого шага. "Дважды они все же отваживались поднимать краешки нашего паруса, использовавшегося в качестве палатки, как это делают у нас на родине дети с занавесом на подмостках бродячего цирка. Они называли нас чиромбо – так же, как и употребляемых ими в пищу диких животных; но они не догадывались, что мы понимаем значение этого слова".

Поверхностный наблюдатель легко мог принять местных жителей за лентяев, ибо они целый день спали под тенистыми деревьями на берегу озера. Но это впечатление обманчиво. Во второй половине дня они начинали проверять рыболовные сети, чинить и прилаживать их, перетаскивать в лодки. Вечером отплывали к местам ловли, а ночью забрасывали свои сети в воды озера.

Охотники за невольниками сюда не проникали, и поэтому местные жители сохранили гостеприимство и щедрость. Когда кто-либо из путешественников подходил к возвратившимся с ловли рыбакам, чтобы взглянуть на улов, ему обязательно предлагали рыбу. Однажды экспедиция прибыла в маленькую деревушку на берегу озера. В это время к берегу подплыли рыбаки в двух челнах, они вытянули свои сети и подарили англичанам весь улов. В другом месте без всяких поводов их кормили и угощали пивом, приносили для них продукты.

Если на юго-западном берегу озера Ньяса царил мир и покой, то северные окрестности его то и дело подвергались набегам мазиту – одного из зулусских племен, обитающего на нагорье. Сожженные и разлагавшиеся трупы таковы следы, оставленные грабителями. Макололо не хотели идти одни по берегу; они просили, чтобы с ними шел кто-нибудь из европейцев, так как здесь все еще рыскали мазиту. Поэтому Ливингстон покинул лодку и отправился с ними. Он намеревался поддерживать постоянную связь с лодкой, но это оказалось нелегко: кое-где мешали скалистые берега, и, обходя их, приходилось удаляться от берега; в результате по нескольку дней он не видел лодку.

Каждый день Ливингстон озабоченно смотрел, не покажется ли лодка. И лишь на четвертый день увидел ее, возвращавшуюся с севера: лодка продвигалась вдвое быстрее, чем Ливингстон со своей партией, поэтому ей пришлось возвращаться назад. Плывшие в ней пережили весьма опасное приключение: разбойничий флот из быстроходных челнов совершил нападение на них. И, лишь воспользовавшись благоприятным ветром, поставив парус, они сумели избежать столкновения.

При каждом удобном случае Ливингстон пытался узнать от местных людей что-либо о северном и восточном побережье озера Ньяса, но из этого ничего не получилось:

"Многие очень недоверчивы к чужеземцам и осторожны в ответах, другие же, напротив, давая волю своей фантазии, рассказывали о разных чудесах, подобных сказочным историям путешественников старинных времен. Нередко бывало и так: они говорили то, что, по их мнению, спрашивающему хотелось бы услышать.

"Далеко ли до противоположного конца озера?" – спрашивали мы человека, встреченного нами на южном берегу озера. "До другого конца озера?" – восклицал он с искренним или же хорошо наигранным изумлением. "Кто же знает это?! Если кто отправится в путь ребенком, до другого конца озера дойдет уже седовласым старцем. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-либо пытался это сделать". О Рувуме нам здесь сказали, что эта река вытекает из озера; еще на юге озера заверили нас, что из Ньясы на лодке можно проплыть прямо в Рувуму. Однако когда мы оказались севернее, сведения были прямо противоположными: одни утверждали, что Рувума берет свое начало вблизи озера, но не связана с ним; другие с той же определенностью заверяли, что она далеко от Ньясы, в нескольких днях пути".

Исследовать истоки Рувумы Ливингстону так и не удалось: для этого надо было пересечь озеро с запада на восток, но он не мог отважиться на это в легкой шлюпке из-за частых и внезапных штормов. Однажды им все же пришлось попасть в такой шторм. Они выбросили якорь и стойко держались шесть часов среди бушующих волн. Если бы они только попытались высадиться на берег, то шлюпку неизбежно разбило бы в щепки бушующим прибоем. Шедший вдоль берега отряд Ливингстона и прибежавшие сюда жители ближайшей деревни взобрались на высокий прибрежный утес и, полные страха, смотрели, как бушующие волны едва не поглотили шлюпку.

Исследование озера Ньяса в этот раз продолжалось восемь недель – со 2 сентября по 27 октября 1861 года. Экспедиция выполнила свою задачу, насколько можно было это сделать с помощью лодки, и Ливингстон снова возвратился на "Пионер".

1862-й – злополучный год

Неделю спустя после возвращения Ливингстона на судно его навестил епископ Макензи, прибывший из Магомеро. Будущее миссионерской станции рисовалось ему в радужном свете. Пока Ливингстон исследовал озеро, здесь произошло важное событие: ваяо потерпели поражение и были изгнаны; теперь они уже выражали желание жить в мире с англичанами. В окрестностях Магомеро под покровительством миссии поселились многие маньянджа. Макензи верил, что на этом нагорье работорговле скоро придет конец и в недалеком будущем миссионерская станция сможет обеспечивать себя продовольствием: его люди усердно взялись за возделывание полей и разбивку садов. В январе, примерно через два месяца, из Англии должны были приехать сестра епископа и жена миссионера Бэррупа. Побеседовав, епископ Макензи простился с Ливингстоном и ушел в хорошем настроении, но Ливингстону больше не пришлось его увидеть.

Экспедиция вскоре отправилась на "Пионере" вниз по реке Шире, а затем по Замбези, но на сей раз добралась до побережья по другому рукаву Замбези, где дрова для парохода было легче добывать, чем на Конгоне.

30 января из Англии прибыл ожидавшийся пароход "Горгона". Он привел на буксире бриг, на борту которого оказались не только сестра епископа и жена Бэррупа, но и Мэри Ливингстон, решившая сопровождать своего мужа в будущей экспедиции.

Бриг доставил части и детали изготовленного по желанию Ливингстона разборного металлического парохода. Он был предназначен для плавания по озеру Ньяса. Для покупки парохода Ливингстон ассигновал две тысячи фунтов. Однако фактические расходы на его приобретение достигали свыше шести тысяч фунтов, что поглотило большую часть гонорара, полученного им за книгу о путешествиях. Этот пароходишко получил название "Леди Ньяса". На "Пионер" погрузили столько, сколько он мог принять за один раз; остальные детали парохода уложили в две шлюпки с "Горгоны". Затем три до отказа нагруженных транспорта поплыли вверх по Замбези.

Новый год начался для Ливингстона хорошо: его жена снова вместе с ним; прибыл ожидавшийся пароход, предназначенный для изучения озера Ньяса. Его радовало также, что в Магомеро все шло благополучно. Ничто, казалось, не предвещало, что 1862 год станет черным годом для него и для университетской миссии.

Вверх по реке они двигались очень медленно: на Замбези был паводок, вызвавший очень мощный встречный поток, да и машины "Пионера" давно нуждались в осмотре и кое-каком ремонте. Ливингстон решил сделать остановку около Шупанги – как раз на полпути между дельтой и Сеной, чтобы выгрузить детали судна "Леди Ньяса", собрать его и буксировать до порогов Мёрчисона на реке Шире. Это, естественно, сильно задержало экспедицию, и для преодоления пути, который она первоначально надеялась пройти за шесть дней, потребовалось теперь целых шесть месяцев.

За несколько дней до прибытия "Пионера" в Шупангу капитан Уилсон и доктор Кёрк выехали вперед на двух судовых шлюпках, чтобы доставить барышню Макензи и госпожу Бэрруп в Магомеро: им незачем было долго оставаться здесь, ибо на миссионерской станции, конечно, их ждали.

В Шупанге "Пионер" причалил к берегу. Ливингстон и его жена остановились в доме, где находилась штаб-квартира португальского губернатора во время похода против Марианну. Не теряя времени, экспедиция приступила к сборке парохода "Леди Ньяса".

Прошло лишь несколько недель, а обе судовые шлюпки с капитаном Уилсоном и доктором Кёрком неожиданно вернулись. С ними были и обе дамы. Они не доехали до Магомеро, так как уже в деревне вождя Чибисы в верхнем течении Шире узнали, что епископа Макензи и миссионера Бэррупа нет в живых.

Их неосмотрительность обернулась трагедией. В ожидании прибытия дам оба миссионера отправились им навстречу. Их не остановили ни сильные дожди, ни могучий паводок на реке Шире. Оба они вскоре заболели, так как постоянно были мокрые, но продолжали свой путь. Маньянджа из-за сильного течения отказались везти их в лодках. Тогда вызвались три макололо, и все сели в одну лодку. Вечером они решили устроить стоянку на берегу реки, но москиты их так донимали, что пришлось вернуться в лодку и плыть дальше. В темноте лодка попала в водоворот и перевернулась. Люди, правда, остались живы и даже лодку сумели спасти, но все вещи – одежда, продовольствие, медикаменты – пропали. Насквозь промокшие, усталые, искусанные москитами, путники всю ночь провели в лодке, вытянутой на берег. Утром они продолжили путь, и в тот же день епископа свалил тяжелый приступ лихорадки. Больного пришлось перенести в ближайшую деревню, находившуюся под властью недружелюбного вождя. Там епископа положили в хижину на циновку, где он пролежал три недели без всякого присмотра, без лечения, почти без пищи и умер. Бэрруп, у которого началась дизентерия, тоже едва держался на ногах; предчувствуя кончину, он велел похоронить его на берегу Шире. Тогда макололо решили везти миссионера в лодке обратно в Магомеро. Когда лодка прибыла туда, ослабевший Бэрруп совсем не мог идти – макололо сделали носилки из веток и принесли его в Магомеро. Там он вскоре и умер.

Спустя несколько дней после возвращения капитана Уилсона, доктора Кёрка и обеих дам приплыли на лодках из Магомеро миссионер Уоллер и еще несколько участников миссии. Дела там шли все хуже и хуже, наступил голод; от нехватки пищи страдали как миссионеры, так и жители окрестных деревень. Миссионеры, в том числе и покойный епископ, были также повинны в случившемся. Вопреки совету Ливингстона не вмешиваться в споры между африканцами они вступили в борьбу с ваяо, охотившимися за невольниками, сожгли одну деревню и даже забрали у них овец и коз. Ваяо же, поддержанные португальцами, поставлявшими им боеприпасы и ситец, в отместку уничтожили весь довольно богатый урожай маньянджа. Затем в довершение всех бед наступила засуха. Ища спасения от голода, Уоллер раздобыл взаимообразно несколько лодок и отправился вниз по реке, чтобы достать там продукты.

Позже Ливингстону стало известно, что Уоллер достал продовольствие и повез его вверх по Замбези и Шире, но, не доходя до порогов Мёрчисона, узнал, что его коллеги сбежали из Магомеро и отправились вниз по реке Шире. Во время перехода по жаркой низменности умерли еще два миссионера.

Ливингстон не мог оставить Шупангу, пока "Пионер" не доставил остальные детали "Леди Ньяса". Но ему очень хотелось как можно скорее покинуть эту вредную для здоровья местность, где непрерывно свирепствовала лихорадка. В середине апреля заболела лихорадкой и госпожа Ливингстон. Несмотря на лечение и заботливый уход, здоровье ее быстро ухудшалось. Хинин вызывал у нее лишь рвоту и оказался бесполезным. Больная лежала без сознания, и 27 апреля с заходом солнца Мэри Ливингстон навсегда покинула мужа и своих детей.

Перенеся тяжелый удар, самый тяжелый в его жизни, Ливингстон продолжал работу в Шупанге. В июне "Пионер" доставил последнюю партию деталей судна "Леди Ньяса". После этого члены экспедиции приступили к выравниванию берега Замбези для спуска судна, рубили и обтесывали стволы пальм для стапелей, и 23 июня состоялся наконец спуск на воду "Леди Ньяса". Но пока грузили экспедиционное имущество, наступило сухое время года, и уровень воды в Замбези и Шире настолько упал, что нельзя уже было буксировать новое судно до самых порогов Мёрчисона, как предполагалось. К тому же португальцы стали требовать пошлину за проезд по Замбези.

Встретившись с таким препятствием, Ливингстон решил направиться на "Пионере" к реке Рувума, на которую у португальцев не было претензий. Но прежде надо было починить машины и руль "Пионера", и поэтому к устью Конгоне удалось отплыть только в начале сентября.

Непредвиденные дефекты судна, постоянно менявшийся уровень воды, быстрины и мелководье реки – все это привело к задержке экспедиции на многие месяцы. Пересекая несколько лет назад весь материк, Ливингстон собрал гораздо больше сведений, чем сейчас, хотя на этот раз в его распоряжении было намного больше денег и транспортных средств, чем тогда. Но, имея все это, он оказался в большой зависимости от многих внешних факторов, на которые при всей своей энергии и решительности он не мог оказать какое-либо влияние.

На "Пионере", имевшем слишком глубокую осадку, Ливингстон продвинулся еще меньше, чем два года назад. Правда, он предвидел это и решил плыть вверх по реке на двух судовых шлюпках. Но и это оказалось нелегко: при столь низкой воде река изобиловала песчаными отмелями. К тому же во многих местах образовались запруды из деревьев, принесенных в половодье.

Но Ливингстону не терпелось решить вопрос, соединяется ли Рувума в своем верхнем течении с озером Ньяса или нет, и если да, то можно ли использовать ее для прохода судов от океана до озера хотя бы на короткий период, во время высокой воды. Если это так, то тем самым для английских купцов и миссионеров был бы открыт доступ к озеру Ньяса, не контролируемый португальцами.

В первую неделю плавания почти никто не встретился путешественникам. Деревень здесь не было видно: они прятались в густых джунглях, что в какой-то мере спасало жителей от охотников за невольниками и грабителей. Да и в тех деревнях, где побывали путешественники в последующие недели, жители выглядели столь напуганными, что Ливингстону трудно было купить даже продукты, пока одна женщина не осмелилась продать им курицу. С ее легкой руки все стали предлагать кур, муку.

На левом берегу Рувумы, на плодородной равнине, стояли покинутые деревни. Обитатели же их ютились во временных хижинах на прибрежных низинах. Почти все свои пожитки и продовольственные запасы они оставили в деревнях: им было не до того, чтобы спасать вещи, хотя бы самим спастись. Невольничья дорога тянулась от озера Ньяса до гавани Килва, пересекая эту местность. В определенный сезон, когда по ней проходили работорговцы, опасно было оставаться в деревнях.

Однажды путешественники заметили, что за ними вдоль берега следует группа воинов, вооруженных луками и кремневыми ружьями. Они явно намеревались напасть на экспедицию, ибо на изгибе реки обогнали ее лодки. Вдруг над головами путешественников прожужжала стрела. Ливингстон приказал отойти как можно дальше от того берега, на котором находились воины, а одному из своих африканских спутников велел по мелководью выйти навстречу им и, как обычно, объяснить, что чужеземцы пришли сюда не ради войны, а лишь для того, чтобы исследовать реку и наладить торговлю хлопком и слоновой костью.

В то время как переводчик обращался к воинам, несколько их прыгнули с берега в воду, направляясь к лодкам; на ходу они натягивали тетиву и целились в сидящих в лодке. Стоявшие на берегу также держали наготове кремневые ружья и стрелы. Заросли за их спиной образовали хорошее прикрытие: выстрелив, они одним прыжком могли оказаться в укрытии и, будучи невидимыми, вновь зарядить ружья или вытащить новую стрелу из колчана. Так как смелость нападающих всегда возрастает, если им покажется, что противник плохо вооружен, Ливингстон велел переводчику сказать им, что он и его спутники вооружены лучше и боеприпасов у них достаточно. "Но мы, – продолжал Ливингстон, – не хотим проливать кровь детей того же "великого отца", которому принадлежим и мы, и, если вы вынудите нас драться, то вся вина падет на вас". Такое увещевание не являлось чем-то необычным: вступая в войну друг с другом, африканские племена, как правило, прибегали к таким словам. После длительных переговоров предводитель и его воины сложили оружие и ждали прибытия посланника.

Проплыв свыше полутораста миль, экспедиция встретила препятствие каменистые пороги с узким проходом, через который можно было пройти только на пироге. До исходного пункта работорговцев на восточном берегу озера Ньяса оставалось еще около пятнадцати дней пути. На западе, в направлении озера, над равниной возвышалась голубая цепь гор. Совершенно не верилось, чтобы мелкая Рувума выше стала более удобной, чем здесь для прохода шлюпок или даже для пароходов. Местные жители предупреждали еще об одном трудном участке в верхнем ее течении, где, говорят, однажды разбилась лодка с рабами. Многие жители и здесь утверждали, что Рувума вытекает из озера Ньяса, правда, в своем истоке она, мол, очень узкая. И все же, несмотря на пороги Мёрчисона, добраться до озера, по-видимому, легче по реке Шире, чем по Рувуме.