Текст книги "Давид Ливингстон (Жизнь исследователя Африки)"

Автор книги: Герберт Вотте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Новый верховный вождь, или царь, народа макололо – очень высокий стройный молодой человек. Лицо его светло-коричневого цвета, которым гордятся макололо, так как это резко отличает их от чернокожих племен, приносящих им дань. Ливингстона он встретил с таким же дружелюбием, как когда-то покойный Себитуане, отец Секелету. Для приема гостей он велел принести множество кувшинов, до краев наполненных пивом. Женщина, подносившая гостю кувшин, по обычаю здешних мест сначала сама отпивала из него полный глоток, как бы свидетельствуя, что пиво не отравлено.

Пока Ливингстон не отбыл со своей экспедицией, Секелету постоянно проявлял заботу о гостях, щедро снабжая их необходимым. Утром и вечером им посылали молоко от двух выделенных для них коров и каждую неделю забивали одного или двух быков. Несколько лет назад, когда Ливингстон был гостем отца нынешнего верховного вождя, он с помощью местных жителей обработал клочок земли и посадил там для себя кукурузу. Местные жители собрали урожай и сохранили его, а теперь из этой кукурузы женщины натолкли прекрасную муку. Юный вождь вдобавок преподнес им еще несколько больших кувшинов меда. А когда подчиненные племена приносили в Линьянти дань макололо, гостям посылали также и земляные орехи.

В знак благодарности гости обычно преподносят хозяевам подарки, но хозяева никогда не станут их выпрашивать. Однако в приморских районах европейцы основательно подорвали этот старинный обычай: "Едва прибыв, они ищут, где бы купить продукты, и вместо того, чтобы переждать, пока им предложат готовый ужин, они сами себе варят, а часто даже и отказываются принять участие в пиршестве для гостей, которое, собственно говоря, специально для них же и приготовлено. И нередко заранее преподносят местным жителям подарки, прежде чем те окажут какую-либо услугу".

Прожив неделю в Линьянти, Ливингстон заболел лихорадкой. Стараясь узнать, что в таких случаях применяют его местные коллеги, он попросил прийти одного из врачей Секелету. Тот предписал отвар из трав, велел хорошенько пропариться и прокоптиться дымом. Благотворности этих действий Ливингстон не ощутил. "Пропарившись так, что едва остался жив, и продымившись до состояния копчености, я пришел к выводу, что сам могу вылечиться скорее, чем с их помощью... Очень важно при этом не думать о своей болезни. Если человек малодушен и при каждом приступе лихорадки приходит в отчаяние, он не сможет побороть болезнь".

Здесь, в Линьянти, как и всюду, где Ливингстон задерживался на какое-то время, он устраивает богослужения на большой котла. На них обычно присутствовало свыше пятисот человек. Особой торжественности, правда, не было. Многие матери приходили с малышами, и, когда все присутствующие на молитве опускались на колени, дети начинали громко плакать, а взрослые хихикать, а как только произносилось "аминь", раздавался всеобщий громкий смех. Однако, как бы серьезно ни относился Ливингстон к выполнению своего миссионерского долга, фанатиком он все же не был: "нельзя строго осуждать их за нарушения богослужений, иначе у них сложится впечатление о вашей чрезмерной назидательности и надменности".

Когда Секелету однажды спросил у Ливингстона, чем бы он мог доставить гостю наибольшее удовольствие, тот ответил: "Мне очень хотелось бы помочь тебе и твоему народу стать христианами". Но как раз это-то его желание Секелету и не мог выполнить. Вначале он противился даже тому, чтобы его учили читать. Он опасался, что эти таинственные книги могут совратить его душу и привести к тому, что ему, подобно Сечеле, придется обходиться лишь одной женой, а он хочет держать не меньше пяти. Наконец Ливингстон отказался от попыток приобщить его к христианству, и при этом он не питал какой-либо неприязни к молодому вождю: "Искренность Секелету понравилась мне, ибо нет ничего более утомительного, чем беседовать с людьми, которые во всем только поддакивают". Да, поразительно слышать такие слова из уст миссионера! Неудачи и разочарования, которые довелось ему испытать в своей миссионерской деятельности, породили в нем не горечь и озлобление, а лишь терпимость и снисходительность, чего прежде ему так недоставало. Он познал теперь, как трудно африканцу разорвать вековые социальные устои, обусловленные характером сложившегося хозяйства. В своих требованиях к людям и надеждах перевоспитать их он стал гораздо скромнее. И терпение принесло результаты. Спустя некоторое время, когда кое-кто из пожилых макололо все же отважился сесть за книгу, Секелету вместе со своими друзьями последовал их примеру. За короткий срок они выучили алфавит, но, прежде чем раскрылись все их способности, Ливингстон отправился в дальнейший путь.

У макололо он занимался и врачебной практикой, но, как и в Чонуане и в Колобенге, проявлял здесь большую осторожность: "Я лечу только те болезни, которые не могут лечить местные врачи. Никогда не иду к больному, если лечащий его врач возражает. Поэтому, естественно, я имею дело только с тяжелыми случаями, но зато местные врачи не могут пожаловаться, что я лишаю их возможности показать себя. Когда я заболел лихорадкой и пожелал познакомиться, как они лечат, я мог спокойно довериться знахарям, ибо они питали ко мне только добрые чувства. Если при недугах местного жителя обходишься с ним хорошо и участливо, то наверняка завоюешь его доверие". Для Ливингстона африканцы – младшие братья и сестры европейцев, дети одного отца, и его долг, долг старшего брата, – учить их добру. Так с самого начала понимал он задачу миссионера и придерживался этого правила до конца своих дней, если только открытая враждебность отдельных лиц не вынуждала его прибегать к мерам самообороны, но это случалось редко.

Целый месяц провел Ливингстон в Линьянти среди макололо. В последующих путешествиях они на долгие годы стали его спутниками, и он смог оценить такие их добрые качества, как честность, верность и мужество, так что в конце концов проникся к ним любовью. Вполне естественно, что об этом народе он собрал особенно подробные сведения – об их характере, образе жизни, общественной организации и прошлом.

То племя, которое Себитуане когда-то привел сюда, на север, едва ли сохранилось в "чистом" виде. Большинство людей унесла лихорадка. Макололо прибыли из мест с очень здоровым климатом и поэтому оказались более подверженными, чем местное население, господствовавшей тут, в речных долинах, лихорадке.

А те "чистые" макололо, которые выдержали все превратности судьбы, давно уже смешались с другими племенами: Себитуане принял в свое племя молодых людей из покоренных им бечуана, чтобы пополнить ряды воинов, уносимых лихорадкой и непрерывными битвами.

"Истинные" макололо были разбросаны по разным селениям – по одной-две семьи. Это была господствующая прослойка. "Они подчиняли себе многие племена (они известны теперь под общим названием макалака), которых обязали выполнять всевозможные работы, и прежде всего обрабатывать их поля. В остальном макалака независимы, у каждого из них есть собственный клочок земли. Им нравится, если их называют макололо". Привыкнув с малых лет чувствовать себя господами по отношению к макалака, молодые макололо считают зазорным взять мотыгу в руки и совсем отвыкли от физической работы. Этому способствовало и то, что макалака обязаны были приносить дань: поставлять в Линьянти кукурузу или просо, земляные орехи, мед, табак, копья и деревянную посуду, лодки и весла, обработанные шкуры и слоновую кость. Когда представители этой народности прибывают для передачи дани, на большой котла собираются многочисленные любители поживиться чем-либо, ибо по установившимся обычаям большую часть даров вождь тут же раздает как подарки присутствующим, сохраняя у себя лишь немногое, главным образом слоновую кость. Затем он продает ее, однако выручку тоже раздает своим подданным. Если он не очень щедр, то обычно не пользуется любовью подданных.

Во время одного из путешествий по стране Ливингстон решил присмотреть подходящее место, где он мог бы создать новую миссионерскую и торговую станцию. Секелету вызвался сопровождать его в этой поездке и взял с собой свиту в 160 человек. Вначале путь шел вниз по течению Чобе до впадения ее в Замбези, которая здесь называется Лиамбай. В зависимости от того, на каком языке или диалекте говорят прибрежные жители, река носит различные названия: Луамбеджи, Луамбези, Амбези, Ойимбези, Лиамбай, Замбези. Однако все эти названия имеют одно и то же значение – большая река, главная река страны.

Местность всюду равнинная; то тут, то там возвышаются гигантские термитники, заросшие деревьями. Правый берег Чобе окаймляют непроходимые заросли тростника. Оглядывая караван, Ливингстон видит длинную цепь сопровождающих его людей. Она, как гигантская змея, извивается вдоль тропы. То и дело мелькнет или качнется на ветру фантастический головной убор макололо: страусовые перья, белые кончики бычьих хвостов или колпак из львиной гривы. На многих из них были красные куртки или пестрые куски ситца, купленного вождем у купца Флеминга, сопровождавшего когда-то Ливингстона в его путешествиях. Груз тащат темнокожие мужчины, представители подчиненных племен; у знатного, "истинного" макололо лишь палка в руке, и даже его щит несет иноплеменный слуга. Секелету находится в окружении своего рода личной гвардии – группы молодых людей его возраста; едет он верхом на одном из коней Ливингстона; сопровождающие, подражая ему, восседают на волах. Эта картина выглядит довольно забавно: у волов ни седел, ни уздечек, поэтому всадники то и дело сползают на землю.

В поселениях, встретившихся на пути, жители торопятся навстречу гостям, чтобы приветствовать своего вождя. "Да здравствует Великий Лев!", "Великий Вождь!" – несется со всех сторон. Эти почести Секелету принимает спокойно, с достоинством и тут же, собрав людей, велит сообщить ему новости. В заключение старейшина деревни, "чистокровный" макололо, приказывает принести пиво. Чаша, сделанная из бутылеобразной тыквы, наполняется до краев, и подношение быстро выпивается. Затем подают большие горшки, наполненные простоквашей, которую едят пригоршнями. Когда Ливингстон предложил им металлическую ложку, они доставали ею простоквашу из горшка, а затем стряхивали ее в горсть и ели, как у них принято. Скот для убоя Секелету брал из своих стад, разбросанных по стране, или принимал в качестве дани от старейшин деревень, по которым проходил.

Чтобы как-то пополнить рацион экспедиции, Ливингстон время от времени ходит на охоту. На травянистой равнине пасутся большие стада буйволов, зебр и антилоп – добыть мясо большого труда не составляет. Однако это занятие не приносит Ливингстону радости: "Даже в зимнее время солнце так печет, что удовольствие, доставляемое охотой, я с радостью передал бы кому-либо другому. Но макололо так плохо стреляют, что ради сбережения пороха я должен делать это сам".

Когда подошли к Замбези, Секелету впервые пришлось позаботиться о лодках. Собрав более тридцати штук и достаточное количество весел, путники начали свое плавание вверх по Замбези. Ливингстон выбрал себе лодку самую лучшую, хотя и не самую большую – тридцать четыре фута длиной. Шесть гребцов работали в лодке стоя; в зависимости от глубины они или гребли, или отталкивались шестами. Река в этих местах усеяна многочисленными островами, ширина ее местами превышает милю. По берегам зачастую тянутся дремучие леса, где обитают слоны и другие крупные животные. Кое-где над водой поднимаются скалистые утесы. "Для меня было истинным удовольствием видеть страну, которую еще ни один европеец не посетил".

Наконец река поворачивает на север, дно становится более скалистым, течение усиливается. Стремнины и водопады в рост человека мешают дальнейшему продвижению. Перед водопадом Гонье высотой около тридцати футов пришлось вытащить лодки на берег и волочить их более мили. Для этой работы макололо привлекли жителей большой деревни, лежащей вблизи водопада.

Подобно долине Нила, долина Бароце длиной около ста миль, по которой течет Лиамбай (Замбези), ежегодно затопляется. Поэтому поселения располагаются на холмах. Почва очень плодородная, можно выращивать два урожая в год, но во времена Ливингстона обрабатывалась едва ли десятая часть площади. На травянистых просторах паслись многочисленные стада крупного рогатого скота, дающего в изобилии молоко; однако и в качестве пастбищ эти земли использовались далеко не полностью. К несчастью, здесь свирепствовала болотная лихорадка.

Однако Ливингстон все же намерен проследить долину Бароце в северо-западном направлении вплоть до ее верховья и после этого принять окончательное решение о дальнейших планах исследования. Секелету тем временем решил остаться в Нальеле – "столице" страны бароце – и ждать его возвращения.

Долина все время отклоняется на север. И после многих дней пути Ливингстон нашел место, где в реку Лиамбай вливается с северо-востока не менее крупная река, которую местные жители называют Кабомпо. Здесь и кончается долина Бароце и вместе с ней владения Секелету. Ливингстону так и не удалось найти здоровую, не пораженную малярией местность, пригодную для поселения европейцев.

"Но я... решил во что бы то ни стало осуществить хотя бы вторую часть моих планов, поскольку первая цель не была достигнута". Эта вторая часть его планов состояла в том, чтобы отыскать пути, которые обеспечили бы стране макололо надежную связь с морем.

Последствия такого решения он едва ли мог предвидеть в то время. Это был окончательный отказ и от планов создания новой миссионерской станции, и от надежды на воссоединение с семьей. Значит, дети будут расти без отца. Опустошенный бурами домик в Колобенге – единственное, чем он еще владел. Разлука с Мэри и детьми болью отдавалась в его сердце; из далекой Африки к ним в Англию идут одно за другим нежные, полные тоски письма. Однако дело, которому он хотел посвятить всего себя, не оставляло места для каких-либо колебаний. В Англии с его профессией работы не найдешь, в Африке же совесть не позволяла ему вести спокойную жизнь оседлого миссионера. Все это сулило ему судьбу человека, лишенного родины и семьи. Одержимый честолюбием, с характером первопроходца и исследователя, он с легкостью шел навстречу своей нелегкой судьбе.

Прежде чем отправиться в далекое путешествие к западному побережью, Ливингстон снова возвращается в Нальеле и вместе с Секелету и его свитой еще раз едет в Линьянти.

На совете, созванном Секелету, обсуждается предстоящее путешествие Ливингстона{3}. Конечный его пункт – город Луанда в тогдашней португальской колонии Ангола. Один старик прорицатель предостерегает макололо от участия в нем. "Белый человек губит вас! – выкрикивает он как заклинание. – Ваши одежды уже пахнут кровью!" Но его никто не слушает, большинство против него, а Секелету просто высмеивает его. Отобраны двадцать семь человек, которые должны сопровождать Ливингстона. И это не какие-нибудь наемные кули, какие обычно сопровождают европейских исследователей или охотников. "Они... посланы, чтобы дать мне возможность выполнить предприятие, в котором я был заинтересован столько же, сколько сам вождь и большинство его людей. Они страстно желали наладить выгодную для них торговлю с белыми людьми".

Трое из Курумана, которые до сих пор сопровождали Ливингстона, стали так часто страдать от лихорадки, что из помощников превратились в обузу: много времени уходило на лечение и уход за ними. Поэтому он отправил их назад с купцом Флемингом, возвращавшимся домой. Из сопровождавших Ливингстона только двое – истинные макололо, остальные принадлежат к подвластным вождю племенам.

Ливингстон тоже обессилел от лихорадки. Стоит ему быстро поднять голову и взглянуть на небо, как у него начинает кружиться голова, приходится хвататься за что-либо, чтобы не упасть. Макололо часто обращаются к нему с вопросом: "Если ты умрешь, не будут ли белые укорять нас, что мы позволили тебе отправиться в эту неизведанную, вредную для здоровья и неприветливую страну?" И он отвечал, что его друзья не будут бранить их, потому что у Секелету он оставил на хранение книгу, в которой записано, как готовилась экспедиция; если судьбе будет угодно, чтобы он не вернулся, они должны отослать книгу Моффату. Это был его путевой дневник. И так как Ливингстон слишком замешкался с возвращением, Секелету передал книгу одному купцу с просьбой доставить ее в Куруман, но тот потерял бесценный документ; несмотря на все старания, Ливингстону так и не удалось его разыскать.

В последних письмах к родственникам Ливингстон просит их позаботиться о детях. "Ибо я твердо решил, – писал он, – довести до конца свои исследования южной части Африки, если даже это будет стоить мне жизни. Буры завладели моим имуществом, тем самым избавили меня от труда составлять завещание. С легким сердцем я простил их и счел, что лучше быть в числе потерпевших, чем среди грабителей".

Повозку и все ненужное пока имущество Ливингстон оставил на хранение у макололо, взяв с собой лишь необходимое, чтобы не обременять лишней поклажей сопровождавших его людей. Огнестрельное оружие экспедиции состояло из трех мушкетов и двух личных ружей Ливингстона. Из провианта взяли с собой сухари, чай, сахар и двадцать фунтов кофе. В предварительную свою поездку Ливингстон успел заметить, как много здесь дичи, поэтому стол, видимо, будет в достатке обеспечен мясом. Небольшой оловянный сундучок был заполнен рубашками, брюками, обувью, предназначенными для использования, когда он прибудет в цивилизованное общество; одежда для дороги была засунута в мешок. В нескольких ящиках находились медикаменты, книги, в том числе Библия, морской календарь, а также логарифмическая таблица и "волшебный фонарь". Просмотр фотоснимков через "волшебный фонарь" всегда более впечатлял, чем проповеди. Секстант, угломерный инструмент, используемый в мореходстве, термометр и компасы несли наиболее надежные люди. Боеприпасы были равномерно распределены по всем вещам, чтобы при несчастных случаях не потерять все сразу.

Спал Ливингстон в небольшой палатке, стелил на земле попону, а укрывался овечьей шкурой. Для меновой торговли он припас двадцать фунтов стеклянных бус. При длительном, многомесячном путешествии это снаряжение было, несомненно, довольно скудным. "Другие, может быть, нашли бы безрассудным пускаться в путь таким образом, но я был убежден в том, что если не достигну цели, то это произойдет не от нехватки каких-либо мелочей, а из-за недостатка мужества".

Через неведомые земли к западному побережью

Уже не раз мы об этом слышали, но при случае полезно и повторить: географическую карту мира прошлого столетия мы с трудом можем себе представить. Мы привыкли к тому, что на нынешних картах в наших атласах мы можем найти все, они усеяны линиями, пуансонами и названиями. И до того как откроем карту Африки, мы приблизительно знаем, как и куда текут Нил, Конго, Замбези, где расположены высокие горы и большие озера. Но вот представьте себе, что на какое-то время утрачены все эти познания и вместо рек и озер на карте расползлось огромное белое пятно, которое до второй половины прошлого столетия, как непроницаемое облако, укрывало глубинные области Африки. Естественно, у исследователя появляется соблазн восполнить пробелы в знаниях.

Когда Ливингстон отправился в первое по-настоящему научное путешествие, еще не было открыто ни одно из великих восточно-африканских озер, хотя, как ни странно, они уже столетиями изображались на географических картах; правда, их положение, размеры и форма показывались по-разному и были далеки от истинных. Еще не был решен вопрос об истоках Нила, а Замбези и Конго были известны лишь на коротких приустьевых участках. И вот на это огромное белое пятно почти одновременно повели наступление Ливингстон – с юга и запада, Бёртон, Спик, Грант и Бейкер – с востока и севера. Только в 50-х и 60-х годах, а также в результате путешествия Стэнли по Конго в 1876 и 1877 годах в общих чертах были решены основные загадки Африки{4}.

Необъятная страна, полная тайн и опасностей, – вот что значило белое пятно для смелых первопроходцев. Многие месяцы, а то и годы оторванные от внешнего мира, плыли они в неведомые дали по рекам, пробирались через бесконечные леса, саванны и болота, где им грозили смертью лихорадка, дикие звери и отравленные стрелы.

Это путешествие даже Ливингстону представлялось полным приключений, хотя он отнюдь не падок до них и не верит в существование рогатых, хвостатых и одноглазых людоедов, о чем охотно тогда рассказывали африканцы, прибывающие из глубинных мест. Выступление в путь из Линьянти открывает новую главу его жизни.

11 ноября 1853 года Ливингстон и двадцать семь макололо покинули Линьянти и отправились в челнах вниз по реке Чобе. Широкая и глубокая река, извиваясь, как бы с трудом прокладывала себе путь. На берегах макололо всюду создали поселки в качестве сторожевых постов против своих извечных врагов – матабеле. Около каждой деревни гребцы приставали к берегу, чтобы запастись провиантом. Секелету дал указания старейшинам деревень снабжать продуктами путешественников.

Ливингстон не мог жаловаться на своих спутников: они отличались сноровкой и усердием в работе. На речных порогах незамедлительно прыгали в воду, чтобы предотвратить беду, которую сулила встреча с водоворотом или подводной скалой. Теперь, при низкой воде в конце сухого сезона, такие места особенно опасны, и тут нужны ловкость и присутствие духа, чтобы провести лодки невредимыми.

Почти незаметно проскользнули из главного рукава Чобе в самую Замбези, которая также распадается на множество рукавов. Ливингстону даже не удалось точно установить место слияния этих рек. Теперь надо еще больше прилагать усилий, ибо далее путь идет уже вверх по реке. Путевой дневник заполняется наблюдениями над птицами, рыбами, крокодилами и многочисленными бегемотами, которые целыми стадами лежат под водой в тихих местах и показываются лишь, чтобы глотнуть воздух.

Дни протекают довольно однообразно: "...встаем незадолго до пяти часов, как только начинает светать. Пока я одеваюсь, кофе готов. Наполнив себе жестяную кружку, отдаю остальное своим спутникам, которые с большим удовольствием пьют этот бодрящий напиток. Начальник еще распивает кофе, а слуги уже грузят поклажу в челноки, и, наскоро покончив с завтраком, мы все садимся в них. Последующие два часа – самое приятное время дня.

Гребцы работают ладно – бароце как будто созданы для этого: у них хорошо развиты грудные и плечевые мышцы, ноги же короткие. Нередко они бранятся между собой, но лишь ради того, чтобы прогнать скуку. Около одиннадцати часов мы выходим на берег и едим то, что осталось от ужина. Если ничего не осталось, довольствуемся сухарями с медом, запивая их водой. Это и есть обед.

Отдохнув часок, мы возвращаемся в лодки, и я сажусь уже под зонт. Жара гнетущая. Не защищенные от солнца гребцы обливаются потом. Иногда нам попадается подходящее местечко для ночлега часа за два до захода солнца, и, так как все утомлены, охотно остаемся здесь до утра. На ужин снова кофе и сухари или кусок черствого хлеба из кукурузной или просяной муки. Если посчастливится подстрелить какую-либо дичь, то режем мясо длинными кусками и варим полный котел".

Вечером, как только путешественники причаливают к берегу, слуги начинают резать траву для постели Ливингстона, ставят по бокам ящики и жестяные банки и над ними разбивают палатку. Перед палаткой разводят большой костер, вокруг которого все рассаживаются. Каждый обычно знал свое место сообразно рангу. Около костра сооружали из жердей и веток что-то вроде загородки для волов, а от дождя покрывали ее травой. В пище придерживались местной кухни. Повару достается то, что остается в котле, поэтому каждый охотно вызывается быть поваром. Как только Ливингстон уходит на покой, главный лодочник ложится у входа в палатку. Другие устраиваются небольшими группами в соответствии с принадлежностью к тому или иному племени. Костер вскоре гаснет, и над лагерем воцаряется глубокая тишина.

Давно уже остался позади поселок Сешеке. В обход водопада Гонье снова приходится тащить лодки на шестах. "Люди поднимают шесты на плечи, бодро и весело берутся за работу. Они жизнерадостны, малейшая шутка вызывает у них неудержимый хохот".

В пути Ливингстону сообщили, что отряд макололо предпринял грабительский набег как раз на ту местность, которую он намеревался посетить. Грабители разрушили много селений и в качестве пленных увели несколько жителей. На всенародном собрании ему удалось посрамить главных виновников инцидента и заручиться их обещанием, что они больше так не поступят. Слава о нем обгоняет его в пути; растет его авторитет, столь необходимый для успеха дела. Особенно славят его повсюду женщины: они называют его Великий Господин и Великий Лев и выражают ему пожелание счастья и успеха в пути, хотя он и просит не произносить таких похвал. Жители деревень доставляют ему рабочих волов, а также скот для убоя. Молока и масла приносят столько, что не вместить в лодки.

Часть людей Ливингстона плывет в лодках вверх по течению, согласуясь в темпе с теми, кто едет верхом на волах или идет пешком вдоль берега. Берега Замбези изобилуют затонами, и их приходится огибать, поэтому путь вдоль берега длиннее и труднее, чем по воде; правда, кое-где лодочники переправляют на лодках идущих по берегу. Здесь водится множество крокодилов, и с тех пор, как однажды крокодил схватил одного из членов экспедиции за бедро и попытался утащить его в воду, Ливингстон не мог без содрогания смотреть, как люди пускаются вплавь через реку. Благодаря присутствию духа пострадавший отделался лишь раной в мягких тканях: он вонзил свое копье крокодилу в затылок, и тот выпустил его. Жертвами крокодилов здесь ежегодно становятся многие, прежде всего дети, любящие воду. Но численность крокодилов все время уменьшается, так как жители выискивают их гнезда и забирают яйца, тем самым ограничивают их размножение.

Но вот экспедиция подошла к пределам земель, подвластных макололо. Изредка еще встречаются пасущийся скот и отдельные деревушки. Затем путники движутся по безлюдным и нетронутым местам и наконец достигают юго-западной части государства Лунда, расположенного между землями Секелету и захваченной португальцами Анголой. С наступлением периода дождей Ливингстон снова страдает от приступов лихорадки. Ливни, правда, действуют на путешественников освежающе, но в воздухе по-прежнему чувствуются зной и духота.

Благодаря заботам Секелету и щедрости местных жителей у экспедиции оставались еще изрядные запасы продуктов. К тому же в малонаселенных местах полно животных, особенно антилоп. Однако без нужды Ливингстон не стреляет. "Было очень жаль стрелять в таких прекрасных и кротких животных. Для того чтобы подкрасться к ним на пятьдесят – шестьдесят ярдов, не нужно быть очень опытным охотником. Я лежу и любуюсь грациозными формами и движениями поку, лече и других антилоп, пока люди, озадаченные моим загадочным поведением, не подойдут ко мне и не вспугнут их. Если бы мы страдали от голода, то я едва ли поколебался тут же подстрелить животное, как не стал бы раздумывать, стоит ли ампутировать больному конечности, если это спасет ему жизнь".

Спутники Ливингстона никогда прежде не держали в руках огнестрельного оружия и вначале пользовались им неумело. Поэтому они попросили Ливингстона сообщить им "ружейное лекарство" – заклинание, которое, по их мнению, обеспечило бы им попадание в цель при стрельбе. Ливингстон знал, что некоторые европейцы делали так в угоду местным людям, но он не хотел их обманывать и отклонял просьбы; его отказ они истолковывали ложно – как нежелание поделиться знаниями и недружелюбие. При его поврежденном суставе, оставшемся как память о нападении льва в Маботсе, нелегко попасть в цель, ведь он не может твердо держать в руках ружье. И его спутники с радостью взялись бы за охоту, тем более что он подробно объяснил им устройство ружья и правила пользования им; но если бы он предоставил им свободу действия, то они за короткое время израсходовали бы все его боеприпасы.

В конце декабря 1853 года экспедиция добралась до того места, где река Либа, текущая с запада, впадает в Замбези{5}. Но, к сожалению, оказалось, что река Замбези не может стать столь желаемым водным путем в глубь материка, ибо в ней слишком много песчаных отмелей и порогов, а водопад Гонье служит непреодолимым препятствием для судов.

Экспедиция покидает Замбези и продолжает путь по реке Либа, которая, петляя, спокойно прокладывает себе дорогу через напоенные влагой девственные леса. Между деревьями с густой сочной зеленью листвы растут гигантские папоротники. Вековые леса чередуются с обширными саваннами, над которыми поднимаются живописные купы деревьев. В конце сухого сезона трава обычно бывает выжжена, но с наступлением дождей пробилась новая, сочная, нежно-зеленая. Местность выглядит как ухоженный парк.

К концу года все заметнее становилось приближение периода дождей, и вот уже каждый день разражаются сильные ливни.

За рекой, где-то в глуши, говорят, находится деревня Маненко – первой женщины-вождя на пути отряда. Ливингстон обыкновенно приветствует повелителя страны, через которую он проезжает, и уведомляет его о цели своей поездки. К Маненко он также отправил своего посланника и спустя четыре дня получил приглашение навестить ее. Но ее деревня далеко в стороне, пришлось бы потерять много времени, поэтому он продолжает путь на север вверх по Либе.

6 января нового 1854 года экспедиция достигает деревни, где у власти стоит также женщина. Так как в стране Лунда господствует матриархат, здесь нередко роль вождя выполняет замужняя женщина, муж которой является "принцем-консортом", как в Англии. Здешний вождь Нямоана доводится матерью Маненко и сестрой Шинте – самому могущественному вождю балунда в этой части государства Лунда.

Ливингстон наносит Нямоане визит вежливости; его сопровождают несколько спутников, один из них – в качестве переводчика. Повелительница восседает рядом с мужем на троне – небольшом холмике, на вершине которого расстелены шкуры; чуть в стороне от них расположились около сотни мужчин и женщин. У всех мужчин, как и у "принца-консорта", при себе копье и меч, у многих лук и стрелы.

Нямоана – пожилая, некрасивая и, как потом оказалось, коварная женщина. Ливингстон и сопровождающие его люди сложили оружие и приветствовали мужа Нямоаны, хлопая в ладоши по обычаям страны. "Принц-консорт" указал при этом на жену: ей, мол, подобает эта честь, и Ливингстон повторил приветствие, обращаясь на сей раз к ней. Затем он сел против них на принесенную циновку. Переговоры проходили в духе господствующего здесь церемониала: Ливингстон говорит своему переводчику, тот переводит сказанное переводчику балунда, который сообщает услышанное мужу Нямоаны, а тот наконец воспроизводит все для самой повелительницы. Ответ проходит те же инстанции в обратном направлении. "Я изложил им мои истинные намерения, не желая вводить их в заблуждение или изображать себя в ложном свете, ибо мой опыт постоянно убеждал меня, что с нецивилизованными людьми лучше всего вести себя откровенно и правдиво".