Текст книги "Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики"

Автор книги: Герберт Дирксен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Тем временем другой, очень взрывоопасный вопрос, который в 1937 году поставил мир на грань войны – гражданская война в Испании, – слегка утратил свой возбуждающий эффект. Западные державы согласились создать "Антиинтервенционистский комитет", который заседал в Лондоне. Ему была поручена задача найти средство локализации гражданской войны в Испании, с тем чтобы другие державы не оказались втянуты в мировую войну.

Эта организация провела многочисленные заседания под председательством лорда Портсмута и толкового генерального секретаря Хэмминга и накопила гору принятых ею резолюций и меморандумов. Таким образом, родился запутанный и сложный механизм, который своей медлительностью, эфемерностью своего делопроизводства и отсутствием единства среди главных участников, живо напоминал Лигу Наций. Лишь со временем я осознал, что эти сложность и медлительность были способом охладить страсти, бушевавшие между красным и белым фронтами в Испании. Бюрократическая машина должна была действовать как тормоз, пока решение не достигнет поля боя. Поскольку происходило это летом 1938 года, вращение этого механизма – совещания комиссии – незаметно замедлилось до полной остановки. А в ходе завершающих заседаний мне пришлось появиться там в качестве представителя Германии и давать объяснения и выступать с предложениями там, где полностью отсутствовала какая-либо последовательность и преемственность в делах и лицах. Пытаться разобраться в этих, вопросах было бы делом безнадежным. У меня просто не было на это времени. Однако способные эксперты нашего посольства – герр Брекмайер (он был казнен после 20 июля) и герр Шлиттер успешно провели меня сквозь все заседания комитета.

Самым важным политическим событием лета была попытка установить взаимопонимание с англичанами, предпринятая по инициативе германской стороны. Она наглядно продемонстрировала методы гитлеровской дипломатии: множество запасных ходов, уловки и обман, неискренность, равно как и полная неспособность уважать менталитет противоположной стороны.

В середине июля ко мне явился личный адъютант Гитлера, капитан Видеманн, и представился как тайный посланник фюрера, направленный в Лондон с секретной политической миссией. С политического благословения Гитлера и по приказу Геринга, не ставя в известность Риббентропа, он должен был прозондировать намерения британского правительства и выяснить, будет ли для него приемлемым визит высокопоставленного лица, то есть Геринга, целью которого должен был стать откровенный разговор о возможностях установления англо-германского взаимопонимания. Видеманн, честный, прямой и толковый солдат, но отнюдь не политик, знал Гитлера еще со времен Первой мировой войны. Как полковой адъютант он был на протяжении двух лет начальником капрала Гитлера, чью смелость оценил, не распознав, однако, в нем каких-то особых качеств и необыкновенных дарований. Придя к власти, Гитлер назначил своего бывшего начальника на должность личного адъютанта.

Мысль о визите в Лондон, похоже, возникла из двух источников: с одной стороны, из желания Геринга добиться признании за рубежом и его стремления сохранить мир через взаимопонимание с Великобританией, а с другой – из инициативы, проявленной ловкой и умной женщиной. Эта женщина, княгиня Гогенлоэ, разошлась с мужем и несколько лет жила в Лондоне. Благодаря дружбе с Видеманном ей удалось получить согласие Геринга и даже Гитлера на визит в Англию. Последний даже принял ее для беседы, длившейся несколько часов знак отличия, в котором, как это хорошо известно, он отказывал даже официальным представителям рейха за рубежом. Но поскольку княгиня была умной женщиной, работавшей на благо мира, ее влияние на фюрера можно было только приветствовать. Под ее руководством Видеманн ступил на гладкий паркет политических гостиных Лондона, Поскольку его задача явно пересекалась с моими собственными усилиями и поскольку он доверительно информировал меня обо всем, достойном внимания, я сделал все, что было в моих силах, чтобы помочь ему.

18 июля лорд Галифакс принял Видеманна для обстоятельной беседы в своем частном доме в присутствии непременного заместителя министра иностранных дел Ка-догана. Видеманн честно посвятил своих британских собеседников в интриги, плетущиеся в партийной иерархии. Гитлер, сказал он, согласен на поездку в Лондон; Геринг с энтузиазмом поощряет его; Риббентроп, чьи позиции оказались ослаблены, ничего не знает, и ему сообщат об этом только в том случае, если визит станет неизбежным. Гитлер, продолжал Видеманн, испытывает к Англии чувства дружбы и восхищения, но считает себя отвергнутым и неправильно понятым, он разочарован тем, что Галифакс в ходе своего берлинского визита не представил ему каких-либо ясных и четких предложений. Он, Гитлер, принес-де огромную жертву, подписав договор по ВМФ, но не получил взамен ничего. И наконец, он был рассержен и раздражен тем, что Англия поверила слухам о якобы имевших место передвижениях германских войск к границам Чехословакии. В качестве наилучшего средства содействовать установлению более дружественных отношений между Великобританией и Германией был предложен визит влиятельного германского лица, то есть Геринга, в Лондон. Галифакс приветствовал этот план, но с условием, что для такого визита следует выбрать благоприятный момент. Поскольку напряжение, возникшее из-за ситуации в Чехословакии, подействовало на мир угнетающе, визит был бы несвоевременным.

Капитан Видеманн энергично опроверг слухи о том, что некие поджигатели войны в Германии хотели разрешить чехословацкий конфликт жесткими средствами, что может служить лишним доказательством того, в какой глубокой тайне держал Гитлер свои ближайшие планы и намерения. Учитывая характер Видеманна, можно предположить, что он был искренен, давая подобные заверения. Беседа закончилась обсуждением возможности решения вопроса о судетских немцах и соглашением, что британские участники беседы будут проинформированы о дальнейших германских планах или через меня, или через Гендерсона, или через самого Видеманна. До более точной формулировки вопроса, который следовало бы включить в программу, дело не дошло.

Уезжая, Видеманн попросил меня не упоминать в своих отчетах о его визите к английскому министру иностранных дел. На мое возражение, что я не могу утаить столь важного события от своего начальства в министерстве, он выразил готовность самому проинформировать Риббентропа.

Видеманн сдержал слово, и результат оказался таким, какого и следовало ожидать. Недоверчивый Риббентроп, беспокоясь о сохранении своего положения, так никогда и не забыл, что его обошли, уволив при случае одного из членов своей специальной миссии, до которого он смог добраться, а именно Видеманна.

Спустя несколько месяцев Видеманн поступил на внешнеполитическую службу и отправился консулом в Сан-Франциско. Когда Америка вступила в войну, Видеманн отправился в Тяньцзинь. Пока он был в Европе, я поддерживал с ним связь. Беседуя с ним, я нашел его очень удрученным и подавленным растущей угрозой войны и ее возможными последствиями. Кроме того, что он искренне и честно желал мира, он также считал агрессивную войну со стороны Германии преступлением из-за неподготовленности страны к ней. Он полагал, что имеющееся в наличии количество пригодных к войне самолетов и орудий, не говоря уже о запасах обмундирования, было столь невероятно малым, что у Германии не было бы ни малейшего шанса победить. Его высказывания усиливали мои надежды, что Гитлер все-таки не намерен вести войну против всего мира, и с учетом грядущего развития событий я нашел утешение в пословице: "Время выиграл – все выиграл". Самое главное, я убедился, что перевооружение Англии будет завершено, и что эта готовность удержит Гитлера от любых агрессивных планов.

Вскоре после визита Видеманна меня навестил Форстер, Gauleiter (гауляйтер. – Прим. перев.) Данцига, известный как человек, пользовавшийся безграничным доверием Гитлера. В качестве переводчика и компаньона его сопровождал генеральный директор Данцигского порта, умный и талантливый профессор Ное, которого я хорошо знал со времен своей работы в Данциге.

Форстер и его жена показались мне людьми более доступными и менее напыщенными, чем те партийные бонзы, с которыми я до сих пор встречался. Однако в самом Данциге из-за самовосхваления и диктаторских замашек Форстер не только вызвал неприязнь населения, но также навлек на себя гнев значительной части членов партии. Он делал вид, что поездка в Лондон – не более чем воскресное развлекательное путешествие, ни словом не намекнув мне о миссии, которую Гитлер, без сомнения, возложил на него.

Поскольку я не сомневался, что он пожаловал с определенной целью, я постарался разъяснить ему свою точку зрения и сделать своим союзником. Лейтмотивом наших бесед стал тот факт, что британское правительство действительно сочувствует справедливым германским требованиям и искренне желает заключения долгосрочного соглашения с Германией, но что оно никоим образом не согласится с нападением Германии на небольшие государства или с нарушением мира. Любые акты насилия будут встречены объявлением войны. Столь определенная точка зрения получила одобрение огромного большинства британской общественности – вбивал я в голову Форстера. Я подчеркивал, что было абсолютно ошибочным рассчитывать на приписываемые Англии вырождение и слабость, хотя влиятельные круги в Германии явно придерживались такого мнения.

Эти заявления произвели на Форстера некоторое впечатление, тем более что они получили подтверждение в его беседах с британской стороной. Хотя я не обсуждал визит Форстера с Форин Офис, руководящие круги Англии узнали о влиятельности этого человека как одного из ближайших доверенных лиц Гитлера. И потому поездки, организованные для Форстера, были рассчитаны на то, чтобы продемонстрировать ему британское могущество. Форстеру предоставили возможность посетить эскадру британского флота. Он был приглашен на встречу с сэром Александром Кадоганом, в ходе которой Форстер в беспечной шутливой манере изложил следующие вопросы: какой интерес преследует Британия в Чехословакии? Будь Кадоган немцем, как оценил бы он текущие политические события?

В общем у заместителя министра осталось благоприятное впечатление от интеллигентности и откровенности своего гостя. Как видно из протоколов, опубликованных позднее, в свой заключительный визит Форстер признался мне, что демонстрация мощи и решимости Англии, которой он был свидетелем в ходе визита, произвели на него глубокое впечатление. Он уверен, что Германия будет вынуждена пойти на соглашение с Англией и перестанет выдавать желаемое за действительное, размышляя о слабости британской империи. Он пообещал в том же духе доложить о своей поездке фюреру.

Спустя несколько недель я получил от него письмо с полным отказом от идей, сформулированных им в Лондоне. Он писал, что у него состоялась долгая беседа с фюрером, в ходе которой Гитлер убедил его, что все его выводы о мощи и решимости Великобритании были ошибочны, и что он пришел к выводу, что фюрер был прав. После чего следовало смиренное признание ошибок классический пример почти мистического влияния, оказываемого Гитлером на своих приближенных. Для них он был непогрешим, и противоречить ему смертный грех.

Третий визитер из самых верхних партийных кругов в посольстве не появился. Конрад Хенлейн, недавно избранный руководитель судетских немцев, как чешский гражданин воздержался от посещения германского посольства, но я был проинформирован о его беседах со своим земляком, князем Гогенлоэ (не родственником княгини, упоминавшейся ранее). Хенлейн имел долгие беседы с лордом (впоследствии сэром) Робертом Ванситартом, Черчиллем и сэром Арчибальдом Синклером. Как можно было понять из замечаний, сделанных ими, на англичан позиция Хенлейна и его умеренность во взглядах произвела самое благоприятное впечатление. Он считал автономию судетских немцев в рамках чешского государства все еще возможной и настаивал на незамедлительных действиях, поскольку это была бы последняя возможность для этой, наиболее мягкой, формы решения проблемы. Ибо другим решением станет Anschluss, а третьим – война. Он заверял меня под свое честное слово, что никогда не получал ни указаний, ни инструкций из Берлина. Он также последовал совету своих английских партнеров по переговорам и посетил чехословацкого посла Яна Масарика. Позднее Масарик заявил Черчиллю, что считает предложение Хенлейна об автономии практически выполнимым.

Однако несмотря на неослабевающее давление со стороны Форин Офис, чехословацкое правительство не могло решиться предоставить срочную и безоговорочную автономию судетским немцам, хотя такое решение все еще устроило бы их.

На протяжении первых месяцев, последовавших после моего назначения, я постепенно знакомился с ведущими государственными деятелями Великобритании. Во время банкета, посвященного празднованию дня рождения короля, на который премьер-министр пригласил членов Кабинета, глав дипломатических миссий и наиболее известных адмиралов и генералов, Чемберлен обратился ко мне и пригласил сесть с ним на единственную софу, стоявшую в зале. У нас состоялась получасовая беседа, касавшаяся англо-германских отношений и международных дел. Хотя эта беседа и не принесла особых результатов, прямота, честность открытость и государственное мышление премьер-министра произвели на меня столь же глубокое впечатление, как и его понимание германских проблем. С другой стороны, мне представлялось сомнительным, впишется ли его несколько старомодная манера в изгибы и повороты современных дипломатических методов, применяемых в настоящее время тоталитарными государствами.

В ходе светских мероприятий и визитов я в дальнейшем познакомился с лордом Рансимэном, лордом Темп-лвудом (впоследствии сэром Сэмюэлем Хором), лордом Саймоном, мистером Даффом Купером и ближайшим советником премьер-министра сэром Горацием Вильсоном.

После одной из вечеринок, на которой я присутствовал в качестве гостя, у меня состоялась продолжительная беседа с Черчиллем, который подчеркнул, что не является противником Германии, как о нем говорили, и что он чувствовал себя очень счастливым, живя на юге Германии и изучая военные кампании своего предка Мальборо. Черчилль очень высоко ценил и уважал доблесть немецкого солдата. "Жизнь трех немецких солдат стоила союзникам пяти собственных" – таковы были сказанные им слова. На него также произвел большое впечатление тот факт, что после поражения Германии так много германских офицеров вступили в добровольческие соединения, чтобы сражаться с большевизмом.

В многочисленных беседах с ведущими членами Палаты общин и публицистами, которые посещали меня в посольстве или с которыми я встречался в клубах, я получал возможность подробно обсудить состояние англогерманских отношений и ознакомиться с внутриполитическим развитием Великобритании. Прожив за границей около десяти лет, в странах, где иностранцы жили более или менее изолированно, а языковые трудности воздвигали дополнительные барьеры, я до конца использовал возможности свободного общения с представителями всех ведущих политических кругов Великобритании.

Полученную таким образом информацию я кратко суммировал в отчете от 10 июля. Я изложил в нем мнение, что, вероятно, никогда ранее дискуссии об англогерманских отношениях не были провентилированы столь полно и всесторонне и за столь короткое время, как за три последних месяца. Британское общественное мнение было решительно настроено противодействовать любым попыткам, направленным на усиление мощи Германии на континенте, если предварительно не будет налажено взаимопонимание между двумя странами, даже если такая политика будет означать войну. Проблема англо-германских отношений все более перемещалась в область британской внутренней политики. Соглашения с авторитарными государствами, не входившими в Лигу Наций, становились вполне реальными.

Для лейбористской партии и либералов Германия с ее авторитарным правительством была, по вполне понятным политическим причинам, объектом для атаки. Оппозиция Чемберлену внутри его собственной партии – Черчилль и группа Идена – видела прекрасную возможность добиться падения Чемберлена и оседлать власть, обвиняя Кабинет в нерадивости, проявленной при создании системы эффективной обороны против возможного нападения – со стороны Германии, разумеется. Необходимо было достичь ясности в англо-германских отношениях, чтобы избежать риска широкомасштабной и опасной войны. В продолжение этих рассуждений я ставил вопрос так: уменьшило ли развитие событий за последние три месяца или ликвидировало ли вообще готовность Кабинета Чемберлена договориться с Германией? А следом вставал и другой вопрос: достаточно ли сильны позиции Кабинета Чемберлена внутри страны, чтобы прийти к соглашению с Германией?

Я ответил положительно на первый вопрос, относительно желания Кабинета предпринимать дальнейшие попытки, направленные на достижение соглашения с Германией. Пока что такая готовность была увязана с реальным урегулированием чешской проблемы. Более того, похоже, существовала тенденция вынудить Германию проявить инициативу по возобновлению переговоров. Я также охарактеризовал внутренние позиции Кабинета как достаточно сильные, чтобы в течение нескольких месяцев решить самую важную задачу, стоявшую перед британскими политиками, – заключить соглашение с Германией. Резюмируя вышеизложенное, я подтвердил тот факт, что англо-германские отношения в данный момент пребывают в подвешенном состоянии и достаточно напряженны, а потому нуждаются в разрядке и соглашении. Без соглашения обеспечение безопасности британской империи потребовало бы создания всемирной коалиции для войны против Германии, и любое британское правительство – нынешнее или будущее – вынуждено было бы принять такое решение. Как это и было сделано в 1914 году.

Нынешний Кабинет, резюмировал я, поставил вопрос о достижении взаимопонимания с Германией в ряд наиболее важных пунктов своей программы. Это был первый послевоенный Кабинет, у которого были подобные планы и который демонстрировал по отношению к Германии величайшее понимание, какое когда-либо проявлял какой-либо другой Кабинет. Он продемонстрировал растущее понимание в судетстком вопросе и был готов пойти на огромные жертвы с тем, чтобы удовлетворить справедливые германские требования, но при одном условии: что такие требования были бы реализованы мирными средствами. Будь у Германии военные возможности, чтобы добиться своих целей, Британия, без сомнения, совместно с Францией объявила бы ей войну. Военная готовность Великобритании ныне значительно повысилась. Полным ходом шли экономические приготовления. Моральную же готовность британского общества можно было назвать абсолютной. И произошло это в течение последних месяцев. В международном аспекте произошла политическая мобилизация, равная по силе мировой коалиции 1914 года.

Это серьезное предупреждение завершило первый период моей деятельности на посту посла в Лондоне. К концу июля политическая и светская жизнь британской столицы угасает. Накануне своего отпуска я попрощался с сэром Горацием Вильсоном. Он спросил, не хотел бы я встретиться с премьер-министром, и вскоре я оказался в кабинете Чемберлена.

Премьер-министр обсудил судетский кризис и предостерег против силового решения этой проблемы. Говоря о возможности провала чешско-судетских переговоров, Чемберлен подтвердил то, что Видеманн на своей встрече с лордом Галифаксом выдал за мнение Гитлера, а именно, что необходимо будет возобновить их тем или иным образом. Британское правительство, намекнул премьер-министр, готовит в данный момент дальнейшие предложения для содействия быстрому завершению дискуссий. Он приветствовал возможный визит важного германского лица в Англию, заверив, что можно с достаточной долей уверенности гарантировать успех визита, но что необходимо выбрать для него благоприятный момент. В своем ответе я подчеркнул необходимость решения судетского вопроса, особенно учитывая тот факт, что нынешние предложения чешского правительства абсолютно неприемлемы для Германии.

Визит имел последствия в виде "утечки" информации в прессу. Инициатива этой встречи была приписана мне, и было высказано предположение, что я предпринял сей demarche в связи с визитом Видеманна. Подобные предположения, конечно же, незамедлительно возбудили недоверие Риббентропа. Я настоятельно просил сэра Горация Вильсона опубликовать в прессе опровержение подобных слухов. Такое опровержение появилось, но изложенное в крайне бессвязной манере. Постоянная развязность английской прессы лишь затрудняла мою работу, и помощи здесь ждать не приходилось. Газеты уже поместили визит Видеманна в центр внимания и последовательно противодействовали любым усилиям, направленным на заключение соглашения. Находясь в отпуске, я получил письмо от Чемберлена, в котором он информировал меня о намерениях Кабинета. Он писал, что Кабинет поручил лорду Рансимэну отправиться в Прагу, чтобы на месте изучить возможности решения чешско-судетского вопроса. Чемберлен попросил меня сообщить об этом Гитлеру. Эта просьба была более приятной, поскольку, казалось, гарантировала мне срочную встречу с Гитлером. Однако и в этом, как и во многих других вопросах, мне пришлось пережить жестокое разочарование.

Чехословацкий кризис

Вернувшись в Германию в начале августа, я поставил своей главной целью добиться встречи с Гитлером, чтобы выполнить поручение Чемберлена и доложить о состоянии англо-германских отношений. Из беседы с Риббентропом я уже сделал вывод, что в отношении миссии Рансимэна с германской стороны будет преобладать сдержанность. Министр иностранных дел был в разговоре немногословен и воздерживался от резких выпадов в адрес Великобритании и Чехословакии, однако ни словом не обмолвился о готовящемся нападении на Чехословакию, вопрос о котором решился еще в мае. Риббентроп согласился устроить мне встречу с Гитлером, хотя, похоже, не был склонен спешить с этим.

Тем временем я нанес свои обычные визиты в Берлине. Во время моей встречи с Болем, руководителем заграничных организаций национал-социалистической партии, в кабинете присутствовал Гесс заместитель Боля и брат заместителя фюрера. Я изложил им свои взгляды на политику британского Кабинета, как изложил их Форстеру и в своем отчете от 10 июля.

В тот же вечер Гесс позвонил мне, сказав, что сделанный мной политический обзор ситуации в Великобритании очень его заинтересовал, что он говорил о нем со своим братом, который пожелал, чтобы я нанес ему визит в Мюнхен. Я ответил, что готов выехать сегодня же. В Мюнхене меня встретил адъютант Гесса, который с нескрываемым удовлетворением сообщил мне, что его шеф добился успеха, пытаясь устроить встречу фюрера с генералом сэром Яном Гамильтоном.

У меня состоялась долгая беседа с Гессом в его красивом и элегантном доме в деревне, в Хелльбруне, близ Мюнхена. Гесс, сдержанный человек и хороший слушатель, предоставил мне все возможности для подробного и откровенного отчета о политической ситуации в Великобритании, о примиренческой, но твердой позиции британского Кабинета по отношению к Германии и об идущем ныне полным ходом перевооружении страны. Я самым энергичным образом указал на опасность войны в случае любых агрессивных акций с германской стороны. Гесс слушал внимательно и, как мне показалось, был согласен со мной. Он также с некоторой гордостью отметил состоявшийся визит генерала Гамильтона в Оберзальцбург и задал мне несколько вопросов, не связывая себя, однако, какими-либо высказываниями. У меня не было ни малейших сомнений, что он даст точный отчет о нашей беседе Гитлеру.

Приехав в Рейхенхолл, где я намеревался пройти курс лечения астмы, я возобновил усилия, направленные на то, чтобы быть принятым Гитлером в Оберзальцбурге. Усилия, подобные тем, которые я предпринимал два года назад, когда приезжал в отпуск в Германию из Токио.

Однажды вечером, когда герр и фрау Мейснер пригласили меня к себе, в свой небольшой баварский дом в Берхтесгадене, я спросил Мейснера, не сможет ли он устроить мне встречу с фюрером. Он с готовностью согласился, добавив, что это будет нетрудно, поскольку фюрер находится в Оберзальцбурге и что на ближайшие несколько дней у него не запланировано ничего важного.

Мейснер позвонил в канцелярию фюрера, где ему сказали, что ответственный за эти вопросы чиновник в настоящий момент отсутствует. Примерно час спустя Мейснер повторил звонок и вернулся в гостиную несколько смущенный. В ответ на его просьбу ему было сказано, что Гитлер никого не принимает и трудно сказать, когда он сможет принять меня.

Было очевидно, что Гитлер не желает встречаться со мной, хотя он знал, что у меня находится личное послание Чемберлена. Причины его отказа были в общем-то очевидны: он знал, что я хочу ему сказать, и не желал этого слушать. Мне так никогда и не удалось выяснить истинную причину разрыва наших отношений, последовавшего позднее. Возможно, причиной этого стал отчет Гесса о встрече со мной, или мой собственный отчет от 10 июля, или все остальные мои отчеты вместе взятые. В то время я решил не спешить с выводами. Могла также произойти какая-то ошибка, учитывая пресловутую путаницу и беспорядок в управлении канцелярией Гитлера. И потому я просто решил предпринять еще одну попытку.

Следующая возможность представилась мне во время проведения партийных дней в Нюрнберге. Снова я давил на Риббентропа просьбами о встрече с Гитлером. И вот наконец Дикхоффу, послу в Вашингтоне, и мне было ведено присутствовать в отеле, где остановился Гитлер, на чайной вечеринке, которую он устраивал для иностранных гостей. После бесконечных хождений по коридорам, ведущим в апартаменты фюрера, нам удалось добраться до его номера, где нас приветствовал рабочий из так называемых "рабочих отрядов", которые маршировали по улицам под проливным дождем.

К тому времени Риббентроп уже успел выразить мнение, что он не позволит ни мне, ни графу Велчеку, нашему послу в Париже, вернуться на свои посты ввиду критического положения дел в стране. Я ответил, что именно в такие критические времена присутствие послов на своих местах всегда считалось исключительно важным и необходимым.

У нас с Дикхоффом было в распоряжении едва ли четверть часа до того, как начнется вечеринка. Меня ввели в комнату Гитлера. Я, стоя, передал ему послание Чемберлена и кратко доложил о целях миссии Рансимэна. "Этот Рансимэн, говорят, ярый демократ. По крайней мере, так сказал мне генерал Гамильтон", – ответил Гитлер. Я возразил, что до сих пор Рансимэн не был известен своим радикализмом. "Возможно, он поменял свои взгляды. Ему давно пора было это сделать". На этом аудиенция, продолжавшаяся едва ли семь минут, подошла к концу. Это была моя последняя встреча с Гитлером.

В атмосфере партийных дней превалировало лихорадочное возбуждение. День ото дня крепло убеждение, что что-то должно произойти, судя хотя бы по тому факту, что число сообщений о террористических актах в Судетах значительно возросло. Риббентроп пригласил послов и посланников на встречу, обрисовав в своей любительской манере политическую обстановку и подчеркнув ее серьезность, ни словом не намекнув при этом на надвигающуюся войну.

Мы все вместе пообедали. Я сидел слева от Риббентропа. Он пожаловался на неуступчивость и твердую позицию британского Кабинета, демонстрируемую на протяжении последних нескольких лет, несмотря на весьма либеральные предложения, сделанные фюрером. Я спросил министра, какие предложения он имеет в виду. Ясного ответа не последовало. Тогда я спросил, почему такие предложения не были опубликованы, с тем, чтобы возложить ответственность за неудачу на англичан? И снова Риббентроп ответил уклончиво. Мне так никогда и не суждено было серьезно и обстоятельно побеседовать с Риббентропом...

Бомба взорвалась в разгар партийных дней, кульминацией которых стала речь Гитлера в Ратуше. Это был шедевр демагогии. Доведя себя до почти истерического состояния и захватив контроль над аудиторией, Гитлер грубейшим образом оскорбил Бенеша и Чехословакию. Его речь была равнозначна объявлению войны. Но по дороге домой я согласился с мнением своего друга Мольтке, что, по крайней мере, страшное слово "война" пока еще не было сказано, и потому дверь к миру еще не захлопнулась окончательно. Но учитывая, что Гитлер проигнорирован настойчивое предостережение, высказанное в те дни британским Кабинетом, равно как и готовность Франции участвовать в территориальном урегулировании в Чехословакии, если только оно будет произведено мирным путем, представляется маловероятным, что его испугала бы перспектива войны.

Когда спустя несколько дней я посетил статс-секретаря Вайцзеккера, он сказал, что я пришел вовремя, поскольку Чемберлен пожелал нанести визит Гитлеру и на следующий день будет в Берхтесгадене, и что я должен отправиться сегодня вечером в Мюнхен в качестве члена делегации.

Прибыв в Мюнхен, мы на машинах поехали на аэродром, чтобы приветствовать премьер-министра с сэром Горацием Вильсоном. Германских делегатов поселили в одном из отелей, где и оставили до следующего утра.

Ни один из нас не был ни о чем проконсультирован – я помню только присутствие Вайцзеккера и Гауса. Так что мы плохо представляли себе, что происходит. Вскоре просочилась информация, что вопреки всем ожиданиям, встреча Гитлера и Чемберлена прошла более гладко, чем можно было ожидать.

На следующее утро германская и британская делегации отправились обратно в Мюнхен. Я ехал с сэром Горацием Вильсоном. Он сказал мне, что Чемберлен признал право судетских немцев на самоопределение. Была назначена дата следующей встречи с Гитлером. Она должна была состояться в течение недели в Гедесберге. Так вновь сверкнул для меня луч надежды, несмотря на вероломные действия Гитлера и Риббентропа, которые, вопреки тому, что было согласовано, дали указание утаить протоколы встречи от британцев. (Протоколы велись переводчиком Шмидтом – единственным свидетелем, присутствовавшим на встрече.)

Спустя несколько дней те же чиновники из Форин Офис собрались еще раз в Берлине, чтобы отправиться в Гедесберг. В то время как встреча в Берхтесгадене была достаточно интимной и проходила в узком кругу, конференция в Гедесберге напоминала Локарно или подобные встречи мирового значения. Весь многочисленный германский персонал набился в современнейший отель "Dreesen", который в обычное время служил местом встреч для туристов, желавших выпить рейнского вина, сидя на террасе отеля с видом на величественную реку.