355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герберт Дирксен » Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики » Текст книги (страница 19)
Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 12:40

Текст книги "Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики"


Автор книги: Герберт Дирксен


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Никакого решения не было принято и в отношении исчерпывающего германского меморандума 1933 года с его предложениями создать временную армию в 300 тысяч человек, имеющую право на использование лишь оборонительного оружия. Прекращение дискуссий по разоружению из-за самоуверенной ноты Барту в апреле 1934 года было также неизбежным.

И далее, в 1936 году Кабинет Болдуина допустил серьезный тактический промах, раздражая правительство Гитлера саркастическими вопросниками, остававшимися без ответа и не достигшими ни одной из двух целей, которые состояли в том, чтобы или поймать Гитлера на слове с помощью далеко идущих предложений по разоружению, или продемонстрировать миру его злую волю. Еще меньше успехов принесло следование по альтернативному курсу, то есть попытаться наложить энергичный запрет на тайное перевооружение Германии и таким образом подорвать престиж Гитлера. Подобная смесь булавочных уколов и политической слабости не могла привести ни к чему другому, кроме как вызвать сильное раздражение Гитлера и усилить его презрение к своим противникам.

Отношение Британии к вопросу перевооружения Германии не было рассчитано на то, чтобы произвести впечатление на Гитлера. Посредством выпуска Белой книги, представленной парламенту 1 марта 1935 года, британское правительство обнародовало свое заключение о тайном перевооружении Германии.

Целью этой публикации было сделать достоянием гласности военные приготовления германского правительства, которые нарушали положения Версальского договора, а также угрозу, которую несет миру национал-социалистический режим.

Сама по себе публикация подобных доказательств произвела бы впечатление на Гитлера, если бы сопровождалась процедурой иного рода.

Когда французское правительство снова ввело двухлетний срок военной службы и таким образом дало правительству рейха повод объявить о введении всеобщей воинской повинности, британское правительство действительно стало первым из правительств западных держав, кто протестовал против этого решения. Но оно не могло даже подумать о том, чтобы отложить планировавшийся визит в Берлин сэра Джона Саймона и мистера Идена. Оно даже сделало дополнительный запрос, состоится ли запланированный визит. Непоследовательность подобной позиции усиливалась тем фактом, что в те дни западные державы согласовали дату проведения конференции в Стреза, которая должна была продемонстрировать германскому диктатору тесное сотрудничество членов европейского оборонительного фронта, куда входил, кстати, и итальянский диктатор.

Гитлер сделал свои выводы из подобной оборонительной позиции, которая больше основывалась на словах, чем на делах и поступках, и потому мог торжествовать победу, когда беседы с Саймоном и Иденом позволили ему установить контакт с другой стороной. А чисто политические события 1935 года, поскольку они затрагивали англо-германские отношения, не могли быть подведены под один знаменатель.

В предшествовавший год британское правительство позволило своему французскому союзнику запутать себя в политических маневрах, которые не могли быть восприняты иначе, как угроза не только гитлеровским правительством, но и германской общественностью в целом. Это был план Барту о заключении Восточного пакта, который обеспечил бы постоянное давление объединенного альянса на германские восточные фланги при сохранении французских гарантий и включал бы в число участников Советский Союз. Кроме того, Восточный пакт запирал дверь перед пересмотром восточных границ и выбивал основу из-под договора Локарно. Британское правительство не только согласилось с этим планом, но и через своего посла представило его на рассмотрение со своими рекомендациями германскому МИДу.

В речи, произнесенной в том же году в Палате общин, Болдуин утверждал, что британская граница находится на Рейне. Вряд ли подобная речь была рассчитана на то, чтобы убедить германскую общественность в том, что Великобритания с пониманием относится к германским требованиям. Таким образом, когда конференция в Стреза в 1935 году объединила западные державы в оборонительный фронт, направленный против нарушений международных договоров, Гитлер расценил участие Великобритании в нем как крепостную зависимость британцев от агрессивной политики Франции. Соглашение вскоре показало себя как пустая демонстрация намерений, когда Муссолини, один из соучредителей фронта, напал на Абиссинию. Оно в любом случае оказалось бы неработающим из-за провала попыток применения санкций.

Публикация англо-германского военно-морского договора, последовавшая в июне 1935 года, имела еще более разъединяющий эффект. Благодаря британским предложениям, сделанным в ходе берлинских переговоров, это соглашение предоставляло Гитлеру необходимый уровень перевооружения на море, ограниченный 35% от требуемого им уровня британских военно-морских сил, но лишь после того, как это требование было решительно отвергнуто в первый же день работы конференции.

С политической точки зрения это соглашение, которое, похоже, ликвидировало бы главную причину англогерманского соперничества на море, оказалось невыполнимым. Путаница несвязных политических статей и пунктов, вставленных в разное время, принесла Британии лишь временное прояснение политического горизонта, но серьезно обидела ее французского союзника и сделала Даунинг-стрит легкой добычей германского посредника – Риббентропа.

Отправку Риббентропа к Сент-Джеймскому двору в качестве посла следовало бы оценить как важную и позитивную страницу в англо-германских отношениях тех лет, однако самые лучшие намерения этого чуда из гитлеровской политической школы в течение одного года были доведены до абсурда. Без сомнения, посылая одного из своих доверенных лиц, Гитлер стремился реализовать свое желание дружбы с островным королевством. В высшей степени сдержанная реакция германской прессы на королевский кризис 1936 года (отречение короля Эдуарда VIII из-за женитьбы на американке У. Симпсон. Прим. перев.), особенно на фоне разнузданности американской прессы, полностью использовавшей данную ситуацию, должна была бы приветствоваться английской публикой, глубоко потрясенной отречением короля. Однако в важных вопросах не было достигнуто никакого прогресса, когда после отставки премьер-министра Болдуина, который был больше озабочен внутриимперской политикой, бразды правления внешней политикой были переданы в руки Невилла Чемберлена.

Такова уж судьба государственного деятеля, чьи цели опорочены и приговорены к забвению и замалчиванию – подвергаться критике со стороны мирового общественного мнения, которое задним числом безжалостно присваивает себе право бросить камень в человека, имевшего мужество проявить инициативу, особенно если его инициатива оказалась неудачной и бесплодной. Однако понимая, что подобное осуждение может быть высказано, современникам Чемберлена следует, тем не менее, ныне уверенно признать, что он был, бесспорно, выдающимся политиком мирового уровня и что помыслы его были чисты и благородны. Даже если он и не был сведущ в технике непосредственного ведения международных дел, он все равно прошел курс обучения, обязательность которого в Англии автоматически распространяется на всех общественных деятелей и политиков, и потому обладал достаточными возможностями доказать свои способности выдающегося государственного деятеля. В ходе долгой и честной политической карьеры он оказал огромные услуги своей стране и Британской империи в целом, особенно заключением Оттавского соглашения о тарифах и торговле.

В своем отношении к наиболее важным вопросам британской внешней политики, как и в отношении к недавно возникшим авторитарным государствам, Чемберлен руководствовался твердыми и честными идеалами. Он приступил к делу, будучи твердо убежден, что люди поверят ему и пойдут за ним и что им удастся достигнуть modus vivendi. Таким образом, он совершил ошибку, которая не становится менее опасной от сознания того, что позднее такую же ошибку совершил и Рузвельт в отношении Советского Союза.

Таково было его убеждение, и Чемберлен предпринял все необходимые шаги для его осуществления. Он заменил тех, кто придерживался других взглядов, отличных от его собственных, людьми по своему выбору. Антони Иден и лорд Коэнборн ушли из Форин Офис. Лорд (впоследствии сэр) Роберт Ванситарт, чьи политические симпатии были слишком недвусмысленными, был изгнан из системы исполнительной власти и ограничен статусом дипломатического советника. Управление Форин Офисом взял на себя лорд Галифакс. В качестве личного советника новый премьер-министр выбрал сэра Горация Вильсона. Сэр Невилл Гендерсон был назначен послом в Берлин. Но еще до всех этих перемен Чемберлен уже искал контакта с Гитлером, и контакт этот был установлен лордом Галифаксом на охоте в Берлине в ноябре 1937 года. Однако несовместимость этих двух лидеров воздвигла между ними непреодолимый барьер, не говоря уже о факте, ставшем известным благодаря Хоссбахскому протоколу, а именно, что в эти несколько дней Гитлер в узком кругу изложил свои агрессивные планы на текущий год.

Это осторожное предварительное прощупывание почвы с использованием миссии Галифакса который заявил о себе лишь как об уполномоченном ознакомиться с германской точкой зрения и создать основу для переговоров, уже раздражило Гитлера, привыкшего к кратким и мгновенным резолюциям. Гитлер не обратил внимания на признание Галифаксом заслуг Германии в качестве оплота против большевизма. Он забил английского государственного деятеля длинными увещеваниями, дружески пенял ему на разрушительные последствия Версаля, основательно коснулся всех упущений, относившихся к вопросу о вооружениях, после чего обратился к главному вопросу, который он охарактеризовал как единственное заметное различие между Германией и Британией – к вопросу о колониях. Он даже уклонился от предложения Галифакса, продолжить дискуссии, показывая тем самым, что с устаревшими методами дипломатии давно пора распрощаться.

На предложение, сделанное Галифаксом, что status quo не является неизменной догмой для Великобритании и что колониальный вопрос можно обсуждать, Гитлер не ответил. С другой стороны, он позволил Австрии и Испании превратиться в угрожающие тучи на горизонте международной политики.

Чемберлен не упустил возможности до конца развить колониальную тему, поднятую его противником. В письменном запросе, переданном Гендерсоном осенью 1937 года, он развил идеи, которые спустя несколько месяцев уже дали бы ощутимый результат. Гитлер оставил этот запрос также без ответа, но Гендерсон обсудил его с министром иностранных дел Нейратом в январе 1938 года. Действуя согласно инструкции, Нейрат ответил весьма уклончиво.

С этого времени британское правительство решается на официальные шаги. Чемберлен дает указание послу Гендерсону лично посетить Гитлера и вручить ему меморандум, который должен стать основой для широких политических дискуссий.

Встреча состоялась 3 марта 1938 года. Гендерсон указал, что ни Франция, ни какие-либо другие державы не информированы о сути дискуссии. Он объяснил, что целью британского demarche является не заключение сделки, но попытка установить искреннюю и серьезную дружбу с Германией, начиная с улучшения общей атмосферы и ставя конечной целью установление дружественных отношений, основанных на взаимопонимании. Британское правительство предложило средства, с помощью которых могло быть установлено доверие в отношении австрийского и чехословацкого вопросов.

Были также высказаны предложения начать переговоры относительно ограничения вооружений на основе самых последних германских предложений. Особое значение придавалось колониальному вопросу. Британцы предложили рассмотреть новую систему управления колониями. Регион, приблизительно равный по территории Конго, должен был бы управляться участвующими в переговорах державами согласно неким общим принципам, даже если каждая держава будет отвечать за свой собственный участок.

Германии выделялась собственная доля колониальной территории. Следует ли Германии участвовать в новом колониальном режиме? К этому добавился и зловещий вопрос, который Гендерсон вынужден был задать Гитлеру: "Какой вклад будет готова внести Германия в установление общего спокойствия и безопасности в Европе?" О том, что ни о каком подобном вкладе не могло идти речи, поскольку Гитлер уже находился на грани вторжения в Австрию, вряд ли стоит упоминать. Просто он еще раз повторил, если можно доверять германским протоколам, что Германия не собирается оставаться третьеразрядной державой в Центральной Европе и что если Британия будет противиться справедливому и разумному решению австрийского вопроса, результатом этого может стать война. Кроме того, Гитлер уклонился от прояснения своей позиции в отношении британских предложений, ограничившись тирадой против международного Hetzpresse (подстрекательская, провокационная пресса. – Прим. перев.), как он называл антигерманскую прессу, и жалобой на то, что он был плохо вознагражден за дружбу с Англией. Колониальный вопрос не готов к решению, и можно спокойно ждать еще десять лет. Кроме того, Германия заинтересована лишь в возвращении своих собственных колоний. Но, учитывая важность вопроса, он готов дать письменный ответ. Даже если Гитлер и не затоптал еще окончательно своей резкостью нежный росток англо-германского примирения, росток этот все равно зачах бы на ледяном ветру вторжения в Австрию.

Британское правительство действительно продемонстрировало дальновидность и понимание желания немецкого народа установить гармоничные отношения с Британией. Оно дистанцировалось от французской политики безусловной оппозиции. Британское правительство было не против гармонии, основанной на взаимном согласии, и на французский запрос о возможности проведения нового совместного выступления Галифакс ответил отрицательно. Великобритания не предпримет шагов, которые австрийский канцлер Шушниг мог бы расценить как призыв к сопротивлению.

Гитлеру удалось добиться успеха в разрушении этой крайне примиренческой позиции жесткостью своих методов. Он расценил молчаливую уступчивость Великобритании как согласие на аннексию Австрии, вызвавшую бурю негодования со стороны британского общественного мнения.

Если дискуссии в Берхтесгадене с Шушнигом уже заставили мировое сообщество задуматься, то вынужденная отставка австрийского канцлера и оккупация Австрии сделали остальное. Неприятие мировым общественным мнением изменения баланса сил в пользу Германии в полной мере продемонстрировало себя. В то же самое время английское общество оплакивало исчезновение волшебной сказочной страны, которая была теперь подчинена ненавистной нацистской администрации. И словно для того, чтобы насыпать еще больше соли на рану, прощальный визит Риббентропа к Чемберлену совпал по времени с вторжением в Австрию. Недавно назначенный германский министр иностранных дел не был проинформирован своим шефом о предстоящем событии, и потому на вопрос премьер-министра относительно гитлеровского плана оккупации Австрии ответил отрицательно.

Обнадеживающая картина, которую я рисовал в своем воображении, когда вернулся в Берлин, с возможностью для достижения позитивных результатов в Лондоне, существенно потускнела после событий нескольких последовавших недель. Лишь опубликованные в недавние годы документы пролили свет на агрессивные планы Гитлера. Однако беседы, которые состоялись у меня с ним, казалось, были рассчитаны на то, чтобы налить еще больше воды в вино даже моего ограниченного оптимизма.

Первый период в Лондоне, лето 1938 года

Несмотря на двухгодичное отсутствие в Германии, я сократил срок своего пребывания в Берлине до трех недель, чтобы как можно быстрее заступить на свой новый пост в Лондоне, остававшийся вакантным с февраля, так что у меня было время лишь на то, чтобы успеть нанести официальные визиты и в ускоренном темпе изучить вопросы, которые ожидали меня в Лондоне. Риббентроп передал мои верительные грамоты и объяснил, что предложил мою кандидатуру фюреру для выполнения этой задачи по двум причинам: учитывая мою лояльность и из-за моих донесений из Токио. Он был доволен ими. А в моей лояльности убедился, когда я сказал ему после нашей беседы в 1936 году, что должен доложить о содержании разговора тогдашнему министру иностранных дел фон Нейрату. То, что Риббентроп счел нужным упомянуть об этих очевидных фактах, проливает дополнительный свет на его характер.

Дальнейший разговор с министром иностранных дел о задачах, ожидающих меня в Лондоне, дал мне несколько ключей к разгадке цели моего назначения. Риббентроп говорил обобщенно: что нам-де следует развивать дружественные отношения с Англией и убеждать ее, что наши требования справедливы. К сожалению, до сих пор Великобритания демонстрировала мало понимания в отношении этих требований. Несмотря на некоторую недоброжелательность с его стороны по отношению к британцам, содержание нашей беседы было умеренным по тону и, самое главное, он избежал выражения горечи по поводу провала своей лондонской миссии. Однако в какой мере эти субъективные соображения влияли на него и насколько упорно и последовательно он выступал против Великобритании, я впервые осознал благодаря своему опыту и наблюдениям последующего года. Когда я полностью ознакомился с его позицией, и когда в то же время понял, что во всех этих дискуссиях Риббентроп тщательно избегал любых проявлений этой враждебности, я пришел к очевидному выводу, что он смотрит на меня, как на ширму, призванную прикрывать его истинные чувства и намерения по отношению к британскому, правительству.

И все-таки я надеялся, что сотрудничество с ним возможно. В конце концов, он ведь достиг своей цели – стать министром иностранных дел. Как послушный и исполнительный слуга своего хозяина он вынужден будет придерживаться гитлеровского курса, в принципе дружественного Англии.

Моя встреча с фюрером также дала мне пищу для размышлений. Когда в присутствии Риббентропа ему доложили о моем приходе, он принял меня со словами: "Вы взялись за трудное дело" и жестоко раскритиковал позицию британского правительства и недостаточное с его стороны понимание справедливости германских требований. С растущим гневом он остановился на предложении о разделе колоний, представленном Гендерсоном. Оно было для него неприемлемым. Кроме того, некоторые территории Африки вклинивались в итальянские колонии, а Гитлер не мог поставить своего союзника в невыгодное положение. Но когда я спросил, какой ответ намерен он послать в Лондон, он ничего не ответил.

Беседа коснулась Дальнего Востока. Я объяснил Гитлеру, что продолжающаяся деятельность германской военной миссии в Китае серьезно вредит нашим отношениям с Японией, и информировал его о попытках, предпринятых генералом Оттом и мною гармонизировать деятельность германских офицеров в Китае с нашей дружбой с Японией, поскольку напряжение в отношениях с Японией существенно возросло. Гитлер тут же приказал Риббентропу отозвать миссию. Это указание было исполнено министром иностранных дел в тот же день с помощью грубой и бестактной телеграммы.

Хотя я сделал вывод, что гитлеровское недовольство Великобританией может смениться более благоприятным настроением, ответ, который Риббентроп дал спустя несколько дней на мой вопрос о колониальном предложении, продемонстрировал то же самое негативное отношение: фюрер-де решил не отвечать вообще. Таким образом, это предложение кануло в Лету, и в Лондоне мне не пришлось говорить на эту тему – ввиду огромного политического риска, таившегося в этом предложении, которое, будучи отвергнуто, лишь усилит уязвимость правительства, если его условия будут опубликованы. Вот почему официальные круги в Англии были очень заинтересованы в том, чтобы дать этому несчастному предложению зарасти травой. Но в последний год перед тем, как двери захлопнулись окончательно, оно было возрождено в более масштабной форме.

Мои визиты к руководящим лицам в Берлине не вызвали никаких значительных инцидентов, хотя и помогли познакомиться с берлинской атмосферой и наладить разорванные моим долгим отсутствием в стране связи. Ярчайшее впечатление произвел на меня начальник генерального штаба генерал Бек. Своим спокойным достоинством и взвешенными суждениями он напомнил мне Мольтке, с которым у него было явное сходство.

Геббельс, в приемной которого мне пришлось прождать полчаса, пока очень известная киноактриса не вышла из его кабинета, пообещал мне всю мыслимую поддержку и помощь в моем "необычайно важном деле".

У Геринга не было времени принять меня. Пытаясь с 1938 года установить личный контакт с лидерами партии, я решил впредь воздерживаться от этого, поскольку ценность подобных бесед была слишком невелика, чтобы оправдать трату такого количества времени.

Один из своих первых визитов я нанес своему коллеге британскому послу сэру Нэвиллу Гендерсону. Мы сразу понравились друг другу. Вероятно, потому, что мы оба взвалили на себя тяжелую ответственность и подходили к выполнению нашей задачи с одинаково доброй волей. Мы дали друг другу советы относительно того, к каким людям лучше обращаться в наших уважаемых странах. Я рекомендовал ему Геринга, Вайцзеккера и армейских генералов.

После ничем не примечательного визита к Риббентропу я отправился в Лондон. Жена сопровождала меня.

2 мая я прибыл в английскую столицу и спустя несколько дней после прибытия был принят в Букингемском дворце вместе с двумя другими главами дипломатических миссий, после чего наконец приступил к выполнению своих официальных обязанностей.

Свои первые визиты я нанес министру иностранных дел лорду Галифаксу и сэру Александру Кадогану, которого знал еще с тех пор, как мы вместе пересекли Тихий океан, когда он покидал свой пост в Нанкине, а я направлялся в отпуск из Токио в Германию. Его коллега по парламенту мистер Р. А. Батлер отвечал за представление британской внешней политики в Палате общин. С лордом Ванситартом, которого Чемберлен вытеснил из активной политики, но который раньше был одним из самых влиятельных людей в Форин Офисе, я никогда не входил в официальный контакт, за исключением одного визита вежливости. Самой важной персоной для моей повседневной работы был глава Центральноевропейского отдела МИДа сэр Уильям Стрэнг. Мне удалось возобновить с ним личные отношения, которые сложились у нас за время совместного трехлетнего пребывания в Москве, где он считался прикрепленным к британскому посольству.

Главная дискуссия у меня, естественно, состоялась с лордом Галифаксом. Мне сначала пришлось передать ему благодарность Риббентропа за информацию об англо-французских дискуссиях, которую британский министр иностранных дел предоставил ему в конце апреля через германского поверенного в делах, советника посольства Тео Кордта. Однако основная часть нашей беседы была посвящена судетскому вопросу. Хотя и не было явных причин для открытого кризиса, но из Праги поступали опасные сигналы о растущих разногласиях между судетскими немцами и чешским правительством. Лорд Галифакс выразил свою готовность помочь найти мирное решение этой проблемы. Даже если он и признавал особый интерес Германии к судьбе восточных немцев, он тем не менее надеялся, что британская готовность играть посредническую роль не должна отвергаться германской стороной только из-за того, что предмет вопроса не затрагивает Великобританию. Я ответил, что многое будет зависеть от формы, в какой будет предложено посредничество. С одной стороны, Гитлер может склониться к мысли расценить такое предложение как вмешательство, с другой вполне возможно, что он мог приветствовать столь ценное сотрудничество. Что до самой проблемы, то решение ее будет зависеть от получения судетскими немцами полного равенства в правах с чехами. Вероятно, этого бы достичь предоставлением им автономии в рамках чехословацкого государства. Из этой беседы я сделал вывод, что лорд Галифакс желает добиться общего соглашения между Германией и Великобританией.

Судетский вопрос вскоре принял форму острого и опасного конфликта. Кризис, конечно же, зародился в Праге. Получив сообщения о якобы угрожающих передвижениях германских войск в направлении чехословацкой границы, чешский генштаб, не связавшись со своим французским союзником, объявил о начале мобилизации нескольких армейских возрастных групп. Международная пресса была переполнена сообщениями о грядущем нападении на Чехословакию. В европейских столицах царило великое волнение. Лондон также сотрясала кризисная лихорадка. На Даунинг-стрит один за другим появлялись главы дипломатических миссий, приглашенные для обсуждения вопроса.

Для германского посольства эта паника оказалась совершенным сюрпризом. У меня не было ни подтверждений агрессивных намерений со стороны Германии, ни сведений об угрожающей ситуации на границе. На мой телефонный запрос герр Вайцзеккер дал ответ, что в Берлине также удивлены этим всемирным беспокойством. На этот раз у нас, похоже, действительно была совесть чиста. И когда лорд Галифакс попросил меня заехать к нему в воскресенье после полудня, я смог передать ему успокоительные заверения Берлина. Я попросил министра иностранных дел оказать сильное давление на Прагу, с тем, чтобы как можно скорее восстановить нормальные отношения между Германией и Чехословакией. Главная опасность здесь таилась в неожиданных инцидентах.

Галифакс ответил, что он уже сделал все возможное, а затем сообщил мне о своем личном письме к Риббентропу, в котором призывал к умеренности и советовал сохранять спокойствие.

Через два дня наша беседа была продолжена. Были обсуждены позиции прессы с обеих сторон и влияние, которое можно было бы оказать на нее.

Как только выяснилось, что тревожные сообщения из Чехословакии ни на чем не основаны, что явствовало из докладов военных атташе, посетивших границу, ситуация несколько разрядилась, несмотря на тот факт, что убийство двух мотоциклистов из числа судетских немцев из-за якобы их отказа подчиниться стоп-сигнапу, легко могло привести к опасной вспышке. "Воскресный кризис", как его окрестили впоследствии, сошел на нет столь же внезапно, как и возник. Степень волнения, в котором пребывали Кабинеты европейских государств, может проиллюстрировать тот факт, что в британских официальных документах телеграммы между Форин Офисом и его зарубежными представительствами за тот период занимают 180 страниц.

Но для Гитлера этот "воскресный" кризис с его последующим благополучным разрешением ни в коем случае не закончился. Для него он только начинался. Возможно, дело было не столько в том, что он сам так решил, сколько в торжествующем крике части мировой прессы, которая хвасталась, что энергичные ответные меры чехов вынудили Гитлера отступить. Еще раз он получил шанс превратить свои тайные намерения в действия. И он не колебался. 28 мая Гитлер собрал самых доверенных людей партии и государства на секретное совещание в Reichskanzlei и сообщил им о своем решении в этом же году покончить с Чехословакией.

На протяжении последующих месяцев британское правительство серьезно занималось проблемой судетских немцев, в частности, и чешскими проблемами вообще. Оно не уставало убеждать нерешительный Кабинет в Праге заключить быстрое и всеобъемлющее соглашение с судетскими немцами. Оно настаивало на политике умеренности и взаимности со стороны Праги в отношении судетских немцев и в то же самое время старалось умиротворить Берлин. В делах посольства после исчерпывающих и изнурительных бесед с лордом Галифаксом, состоявшихся 8 июня, в ходе которых мы всесторонне обсудили проблему, этот вопрос на некоторое время отошел на задний план. Однако ему по-прежнему придавалось огромное значение как решающему фактору в англо-германских отношениях. Наряду с Anschluss'ом, общим агрессивным тоном нацистской прессы и нацистских властителей, страхом перед неожиданным нападением Гитлера, угроза Чехословакии превратилась в существенную причину изменений, происшедших в британском образе мыслей. Британцы приходили к выводу о необходимости более быстрого перевооружения своей армии. В то время как диктаторы могут позволить себе заниматься перевооружением своих армий в тайне, поддерживая температуру прессы и общественного мнения в нормальных пределах, демократически управляемым странам приходится убеждать свою публику, что необходимо пойти на новые жертвы ради обороны страны. Это убеждение может дойти до парламента, прессы и публики лишь в том случае, если они узнают об определенных угрозах со стороны противника. Подразумевалось, что такие угрозы несет с собой политика Гитлера, даже если он пока еще удерживается от открытых нападений и его планы пока скрыты от мира.

После того как эта проблема была выставлена на всеобщее обозрение через кампанию в прессе с обеих сторон, "человека с улицы" стало одолевать беспокойство, граничащее с паникой. Домашняя прислуга отказывалась наниматься на работу в дома, расположенные на южном побережье Англии, поскольку боялась немецких бомбардировок. Советник нашего посольства, пожелавший снять дом, имел на руках три соглашения, готовых для подписания, но аннулированных владельцами домов под тем предлогом, что из-за грядущей войны с Германией все соглашения с сотрудниками германского посольства утратят силу. Повсюду слышались жалобы, что дом в Лондоне стал совсем не ходовым товаром – также из страха перед германскими бомбами. Глас народа оказал сильное давление на правительство в вопросе более масштабного перевооружения ВВС и создания более эффективной обороны.

Ответственные министры, лорд Уинтертон и лорд Суинтон, вынуждены были уступить этому давлению. Таким образом, Англия осознала тот факт, что она больше не является островом. Те же соображения лишили военно-морской договор с Германией его реальной и ожидаемой ценности.

Эти чувства еще более усиливались позицией правительства. Министерство внутренних дел ограничило сферу действия англо-германского паспортного соглашения якобы по причинам технического характера. Таковых причин на самом деле не было обнаружено, и с германской стороны последовали энергичные возражения. Тем не менее ограничения не были отменены. Стало ясно, что министерство внутренних дел могло отказать во въезде нежелательным путешественникам и что любой, заподозренный в принадлежности к национал-социалистической партии, мог рассматриваться как нежелательная персона.

С другой стороны, проблемы, поднятые Anschluss'ом, решались более позитивном образом. Споры об австрийских долгах, например, которые Германия взяла на себя, привели к несколько бурному обмену мнениями, в ходе которого английская сторона пригрозила в одностороннем порядке удержать суммы, якобы оставшиеся на счетах. Введение принудительного клиринга (безналичных расчетов между банками) означало бы торговую войну. В долгих спорах и дискуссиях об австрийских долгах и экономических вопросах вообще были достигнуты соглашения, базировавшиеся на широкой основе. Проходившие в Лондоне переговоры завершились 1 июля подписанием соглашений, которые не только оказали благотворное влияние на Сити и экономические отношения между двумя странами, но и способствовали созданию более благоприятной атмосферы во внешней политике.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю