Текст книги "Большая Охота. Разгром УПА"

Автор книги: Георгий Санников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

– Юлия Николаевна, я с трудом уговорил Виктора Павловича разрешить мне работать с вами, ибо вы самый опытный человек в нашем отделе. Я ведь только начинаю работать, и Виктор Павлович мне сказал: «Пройти практику у нашего самого опытного и ценного источника, а именно Николаевой, – это получить квалифицированную школу агентурного матсерства». Так что, Юлия Николаевна, во-первых, это указание Виктора Павловича, а во-вторых, научите меня этой работе, я хочу учиться у вас.

– Мог бы и сам Виктор Павлович прийти на встречу и объявить мне о своем решении. Ну да ладно, будем работать, я научу вас нашей работе, – с уверенностью и с чувством собственного достоинства завершила диалог старая агентесса.

И пошли мои частые встречи с Николаевой. Последнее время начальство не очень-то жаловало ее вниманием, все чаще под разными предлогами уклоняясь от предлагаемых, зачастую по ее инициативе, услуг. Ей казалось. что она делает важные сообщения, а информация была либо устаревшей, либо не представляла оперативного интереса. К этому времени возможности Николаевой практически иссякли. В общем, «старушка устарела». Николаева полностью выкладывалась в работе. Было заметно, как уставшая, часто болеющая пожилая женщина изо всех сил старается быть полезной для органов, всем своим видом и поведением показывала, что она еще нужна, что располагает нужными связями. Николаева просто не мыслила себя без этой организации, она слилась с ней, была ее частью.

Не одно десятилетие отдал я агентурно-оперативной работе, десятки разных агентов были у меня на связи, были и свои вербовки, но первого агента Николаеву я не смог забыть никогда, как не забывают первую женщину, первую любовь. Она действительно многому научила меня в работе с агентами, как их называли, «источниками», и как они сами себя именовали в агентурных сообщениях: «источник сообщает» или «источник установил…» Без работы этих настоящих помощников, как стали позже их называть, было бы невозможно функционирование сыска, являющегося обязательным атрибутом любой формы государственного правления в любую историческую эпоху. Пока существует в природе аппарат принуждения, аппарат насилия, карательные и аналогичные им органы любого типа – прокуратура, суды, армия, контрразведка, разведка, милиция, полиция и т.д. и т.п., то есть государство, – будет существовать и действовать агентура.

В основе каждой оперативной разработки лежит полученная, как правило, негласным путем, информация, заслуживающая внимания и дальнейшего изучения, что и выполняется различными способами – от агентуры до самых современных и совершенных технических средств. Человек устроен так, что, существуя в среде себе подобных, он обязательно будет делиться даже самым своим сокровенным с кем-то из близких ему людей – друзей, товарищей. Заместитель В. П. Сухонина Владимир Павлович часто ходил со мной на встречи и, терпеливо разъясняя принципы работы с агентурой, говорил: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Я цитирую классиков марксизма. Но ведь это действительно так. С кем делится человек своими мыслями, с кем разговаривает о своей жизни, кому жалуется?» И сам себе отвечал: «Друзьям-товарищам. Вот тут-то мы и возникаем, используя возможно имеющуюся в окружении объекта агентуру, или подводя нашу, или специально вербуя агента из числа этих «друзей-товарищей». Кто обычно предает? Самый близкий друг, который больше других знает. Конечно, не все и не всегда предают своих друзей. Я говорю в самых общих чертах, в принципе. Часто, и таких случаев у нас достаточно, когда друзья сами проводят профилактическую работу, предупреждают по-дружески своих друзей о возможных крупных неприятностях, если друг не перестает болтать ненужного или политически неверно высказывается, что само по себе является иногда опасным. К сожалению, чаще всего нам приходится вербовать человека на базе имеющихся компрометирующих материалов. Мы вынуждены «загонять» его в угол, оказывать давление на него, принуждать к сотрудничеству. Но все это мы делаем исходя из интересов нашего общества, защищая его от проникновения в нашу среду чуждой идеологии, врагов нашего строя. А как же иначе? Других путей пока нет. Конечно, много случаев и добровольных заявлений, добровольных услуг, предложений об оказании помощи».

Я внимательно слушал этого аса агентурной работы и был с ним полностью согласен. Впрочем, некоторые позиции мне не нравились, например, его любимое высказывание: «Ничто так не объединяет и не сближает людей, как их совместные пороки. Агентурная работа – это вид секретной, скрытной, тайной деятельности, а ведь это уже отклонение от нормальной жизни, уже все это порочно. Это сближает людей. Не говоря уже об известных темных делах или пороках вербуемого, которому в ходе вербовочной беседы становится ясно, что проводящему беседу сотруднику госбезопасности известно о нем все. Ну а уж в ходе дальнейшей работы с ним в качестве нашего агента все зависит от оперработника, который не просто направляет его работу, но и проводит нужную воспитательную линию. Конечно, если мы вербуем проститутку, тут ничего не сделаешь, это ее работа, и ни о каком воспитании не может быть и речи. Она и используется нами как проститутка. Что касается категории нашего специфического церковного отдела, мы должны превращать постепенно завербованную нами агентуру из верующих в атеистов, в наших настоящих идеологических помощников. Вот смотри, Николаева и Кущ были в начале 30-х совсем молодыми и фанатично веровавшими сектантами. Оба были привлечены к сотрудничеству. Нами были использованы данные о нарушениях ими сектантских норм поведения. Вербовочной базой послужило их убеждение в правильности политики советской власти в отношении изуверских сект, таких как «мурашковцы» 1, «скопцы», «хлысты» и т.п., желание помочь заблудшим «братьям и сестрам».

## 1 – «Мурашковцы» – секта, занимавшаяся жертвоприношениями, посвящением на крови и телесными изуверствами. Основана неким Мурашко в начале 30-х годов, ликвидирована в 40-х годах.

Агент по другой линии, Арон, был в активе синагоги, считался правоверным евреем, выдавал себя за хасида 1, прекрасно знал Талмуд, но было известно, что он атеист, а в синагоге работал исключительно за деньги, что и было использовано нами при его вербовке. Оказался прекрасным агентом. О преданности Арона органам госбезопасности, советской власти в отделе ходили легенды.

## 1 – Хасид – благочестивый (др.-евр.) Хасидизм – религиозно-мистическое течение в иудаизме, возникшее в первой пол. XVIII века среди еврейского населения Волыни, Подолии и Галиции (Зап. Украина). Начался как опозиционное движение против офиц. иудаизма, в частности раввината. Для х. характерны крайний мистицизм, религ. экзальтация, почитание цадиков («праведников», «провидцев»). Постепенно объединился с раввинатом. Наибольшее число приверженцев х. – в Израиле. (Большой энциклопедический словарь).

У агентуры с чекистами, у которых она находилась на связи, были особые, секретные, доверительные отношения. И поэтому были допустимы почти любые острые политические вопросы. Так, Арон и другие агенты из числа еврейских клерикалов часто спрашивали у чекистов, когда же будет решен правительством вопрос о строительстве в Киеве памятного монумента на том месте Бабьего Яра, где были расстреляны тысячи евреев.

Это был «больной» вопрос. Кому-то не хотелось превращать Бабий Яр в Новую Голгофу, которой поклонялись бы не только уцелевшие евреи Егупеца 1, но и весь иудейский мир. Удобнее было просто замалчивать страшную трагедию. В мои руки из архива попадались разные документы о массовой казни евреев в этом месте, в том числе и фотографии, сделанные палачами.

## 1 – Егупец – древнееврейское название Киева.

История создания памятника убитым евреям Киева крайне примечательна.

Протянувшийся на многие сотни метров овраг на северо-западной окраине города стал местом массовой казни киевских евреев осенью 1941 года. Там же в течение трех лет немецкой оккупации уничтожались советские военнопленные – солдаты, командиры и комиссары РККА. Так было удобно оккупантам. Таковых было 5 тысяч. Число убитых в Бабьем Яру евреев было более 100 тысяч. Их расстреливали голыми из пулеметов трое суток днем и ночью. Всех подряд – взрослых и детей, стариков и старух, молодых женщин с младенцами, здоровых и калек. Все они евреи, а посему по приказу Берлина и, исходя из расовой теории мракобесов ХХ века они должны быть умерщвлены.

За несколько дней до этого немцы расклеили по городу объявления: «Все жиды Киева и окрестностей должны явиться 29 сентября к восьми часам утра на угол улиц Mельника и Дохтуровской с документами, теплой одеждой и ценными вещами. Кто не подчинится, будет расстрелян». В объявлении, продублированном разъезжающими по городу машинами с громкоговорителями, подчеркивалось, что евреи должны иметь при себе драгоценности, деньги и что их собирают всех вместе для отправки на историческую родину – Палестину.

Mногие не верили в свою близкую смерть. Говорили: «Немцы – культурная нация. Они не позволят себе уничтожать евреев. Все, что писали до войны советские газеты, – коммунистическая пропаганда».

Для довоенного Киева с населением в восемьсот тысяч человек уничтожение ста тысяч – каждого восьмого – поражает своей чудовищной масштабностью. Далеко не все смогли эвакуироваться из города, тем более что командование Красной Армии неоднократно заявляло, что город немцам не взять, Красная Армия сумеет отстоять столицу Украины. Слишком поздно поступил приказ об эвакуации населения. Да и широкий Днепр явился преградой для ухода гражданского населения на восток. Своевременной и плановой эвакуации города не было…

Группки евреев, все, как правило, в темных одеждах, соединяясь с другими, образовывали стремительно увеличивающуюся и двигающуюся в одном направлении толпу людей. Внешне это напоминало ручейки, образующие реку, впадающую в человеческое море. Людской поток заполнил Большую Житомирскую, улицы Артема, Мельника. В толпе изредка мелькали белые головные платки, принадлежащие украинкам или русским. Это были жены или домработницы. Человеческая река медленно текла к большому Лукьяновскому пустырю – месту сбора. Отсюда до расстрельного места – рукой подать. Это известный сегодня всему миру Бабий Яр…

В первые послевоенные годы играющим на склонах оврага и на дне его ребятишкам попадались человеческие кости, черепа, которые вымывались дождями и вешними водами. Власти постепенно засыпали городским мусором и землей когда-то громадный овраг, и на этом страшном месте образовалось заросшее травой поле. Еще в 60-е годы можно было наблюдать, как милиция, исполняя указание отцов города, препятствовала приезжавшим сюда родственникам расстрелянных и любому простому народу оставлять на земле цветы в память убиенных, кости которых лежат под этой заросшей густой травой поляной.

Вопрос о создании на месте гибели киевских евреев памятника долгие годы обсуждался на всех уровнях и в Киеве, и в Москве. В защиту идеи памятника выступила общественность. Особенно велика заслуга писателей Сергея Смирнова, Феликса Кузнецова, известных борцов за память о всех погибших в страшной войне. Мировую общественность всколыхнул и Евгений Евтушенко своей поэмой «Бабий Яр». Время все расставило по своим местам. Власти дали разрешение на создание памятника, но не евреям, а всем казненным на этом месте советским гражданам.

Талантливый скульптор нашел решение. Среди срывающихся с обрыва фигур в гражданском платье, в красноармейской и краснофлотской форме четко выделяются две – старик с выраженными семитскими чертами и женщина с младенцем, прижатым к груди. Это мальчик, и если внимательно присмотреться, мальчик-еврей. До его гибели в конце сентября 1941 года родители-евреи успели совершить над ним обряд обрезания…

* * *

Гораздо больше, чем в официальных лекциях и пособиях, я приобрел, читая архивные материалы, особенно старые дела агентуры. Некоторые из этих дел навсегда остались в моей памяти.

Однажды мы с начальником одного из отделов дежурили по министерству. Ночь с субботы на воскресенье проходила спокойно, и мы читали архивные дела, которые должны были быть отправлены для дальнейшего хранения в Москву. Я прочитал тогда хранившееся в архивах Украины дело-формуляр на Нестора Ивановича Махно, заведенное еще царской охранкой. Меня поразила окраска этого дела: «социалист», «террорист», «коммунист», «анархист». Такую окраску царские жандармы давали в разные периоды действий на воле Нестора Ивановича. Тогда же этот начальник отдела доверительно дал мне следственное дело, предупредив, чтобы я никому не рассказывал о расстрелянной в 1938 году троцкистке Доре Соломоновне Соловейчик. Материалы были особо секретными, а посему, наверное, и подлежали отправке в Москву, так как речь шла о семье Ульяновых. Арестованная троцкистка в ходе следствия дала показания о вербовке ее совсем в юном возрасте охранкой для разработки семьи Ульяновых, и , в частности, самого Владимира Ильича, дороги и связи которого проходили через Киев. Особенно интересовали охранное отделение неизвестные ему каналы поступления из-за границы марксистской революционной литературы. Вербовал молодую участницу революционного подполья, уже тогда члена РСДРП, в общем-то одного с ней возраста внешне симпатичный и обаятельный жандармский подполковник с юридическим университетским образованием, и, судя по его отчетам о беседах с троцкистской, в высшей степени образованный и интеллигентный. Дора была арестована при разгоне нелегальной марксистской сходки, задержание ее и временное отсутствие было в последующем квалифицированно залегендировано.

Жандарм оказал на молодую революционерку ошеломляющее впечатление своей молодостью, эрудицией, галантностью, уважением к ее мыслям и политическим убеждениям. Он рассказал ей, что, еще будучи студентом Киевского университета, серьезно увлекся марксизмом. Тогда это была новая, увлекающая образованную молодежь теория революционной борьбы. И действительно, он, казалось, знал все, что было известно о марксизме самой Доре, и даже больше и лучше ее. Подполковник владел немецким и английским в достаточной степени, чтобы читать в оригинале «Капитал» Маркса и другие работы новых теоретиков. Он знал и почитал Плеханова. Он в подробностях знал все теоретические выкладки Кропоткина и Бакунина, был хорошо знаком с теориями западных философов и экономистов. В общем, он произвел на молодую Дору самое лучшее впечатление человека, отвечающего всем ее внутренним человеческим, женским и даже идеологическим постулатам и полностью разделяющим ее политические взгляды. Он говорил ей (а он вел с ней беседы, не допросы, и не в тюрьме, а на явочной квартире, но под охраной, и не с тюремной похлебкой, а с обедами и ужинами из знаменитого своей кухней лучшего в Киеве ресторана «Континенталь»), что считает марксизм самым современным учением. Однако при всем этом он оговаривал, что указанные в «Капитале» и «Манифесте» революционные теории сегодня в России слишком преждевременны, «что час России еще не пробил», что всем своим патриархально-крестьянским укладом, живущая общинным строем огромная страна, в которой должен в силу этого и еще не одно столетие почитаться царь-батюшка, своим историческим развитием еще не подготовлена к тому, к чему так настойчиво призывают нынешние социалисты-революционеры, коммунисты. Задача российской интеллигенции заключается в том, чтобы не допустить в России кровавую смуту, защитить еще так нужное на долгие-долгие годы самодержавие. «Поверьте мне, у нас еще будет, может быть, и республика, как во Франции, и свой Российский парламент, – говорил ей опытный жандарм, – но обязательно с царем, как в Англии с королем, ибо другого русскому народу не дано, поверьте мне, – убеждал Дору жандарм. – Мы должны вместе с вами, молодыми революционерами, сегодня защищать наш строй, не доводить народ до бунта, держать под контролем работу революционеров, и если хотите, даже как бы и помогать им тем самым, чтобы мы, защитники нашего строя, нашего царя, его верных слуг, губернаторов, судей, чиновников, смогли бы в нужное время отвести удар, который готовите сегодня вы, молодые революционеры, не понимающие, что ваш удар вызовет ненужные ответные меры, кровь», – внушал «защитник царя и Отечества.

Дора вела с ним длительные политические дискуссии, все больше и больше раскрываясь перед ним, и совершенно незаметно для самой проговорилась о некоторых своих товарищах и известном ей канале связи с заграницей, через который получала корреспонденцию и литературу в Киеве семья Ульяновых. «Конечно, – твердил Доре жандарм, – если вы откажетесь нам помогать, имеющихся у нас материалов более чем достаточно для отправки вас в ссылку в очень далекие края и вечного наблюдения за вами, как неблагонадежным элементом. Вся ваша последующая жизнь будет проходить под нашим контролем. В случае согласия сотрудничать с нами, оказывая тем самым даже помощь некоторым вашим революционерам, подсказывать им не совершать глупости, вы и вашему делу принесете пользу, и государству Российскому окажете помощь. Подумайте, у вас еще есть время и выбор, мы вас не торопим. Конспирация гарантирована».

И Дора сдалась. Она уже встречалась с революционерами-каторжанами, с ссыльными. Слушала их рассказы. И ей очень не хотелось, такой молодой, еще не любившей, еще не жившей по-настоящему и так любящей своих родителей, очутиться в ссылке.

«Хорошо, – ответила она подполковнику, – я согласна, но при одном условии. Кроме полной и гарантированной конспирации я хочу, чтобы не пострадала семья Ульяновых и сам Владимир Ульянов. Я обеспечиваю партию литературой, поступающей из-за границы. Я буду показывать ее вам. Если вы конфискуете хоть одну почту, я прекращу с вами работать и буду готова идти на каторгу. И последнее – я хочу, чтобы со мной работали только вы. Лично».

И действительно, подполковник выполнил все ее требования – семья Ульяновых, с которой встречалась Дора в то время, не пострадала. Охранка знала содержание почты, проходившей через Дору, и ни разу не конфисковывала ее. Этот наверняка незаурядный и талантливый жандарм работал с Дорой до 1917 года. В первые годы советской власти ЧК тщательно исследовала все окружение семьи Ульяновых, зная по архивным документам охранки о наличии источника информации около В. И. Ленина, но, кто именно был этим источником, установить не удалось. Почти все, имевшие контакт с семьей В. И. Ленина в Киеве, позже погибли или исчезли в годы революции и гражданской войны. Дора была вне подозрений. Член РСДРП с 1903 года, активный участник революции и гражданской войны, комиссар полка, штурмовавшего Перекоп, она несколько лет проработала в ВУЧК 1следователем. Арестованная в 1938 году как примыкавшая к бухаринско-троцкистскому блоку, она мужественно вела себя на допросах и не была напугана вопросом следователя НКВД: «Вы были в период пребывания семьи В. И. Ленина в Киеве в числе самых близких к этой семье. Скажите, не подозреваете ли вы кого-нибудь из этого окружения в принадлежности к агентуре охранки, так как имеющиеся у нас документы свидетельствуют, что рядом с семьей Ульяновых, будучи вхожим в нее, действовал опытный и до сих пор нераскрытый агент». Ответ был ошеломляющим: «Это я. Но должна заявить, что семья Ленина из-за меня тогда не пострадала и не могла пострадать».

## 1 – ВУЧК – Всеукраинская чрезвычайная комиссия.

В ходе следствия было установлено, что Дора считалась настолько ценным агентом охранки, ее настолько тщательно оберегали, что в агентурной картотеке охранки не было ее учетной карточки, она, наверное, хранилась в сейфе киевского шефа этого департамента, а работал с ней только один сотрудник, ее же и вербовавший. Когда следователем НКВД был поставлен вопрос, что ей известно об агенте охранки в окружении Ленина, она была уверена, что следствие знает о ее сотрудничестве с охранкой, и решила избавиться от мучившего ее всю жизнь груза. На вопрос следователя – зачем она сразу же призналась, Дора Соломоновна ответила, что знает о своем конце – это расстрел, «так что, – заявила она, – лучше сразу все поставить на свои места, а смерти я не боюсь. Вреда нашему вождю я никакого не причинила, а вот многих наших товарищей-большевиков по революционному подполью из-под удара вывела, помогла им избежать ареста или других неприятностей. В этом помог мне мой руководитель в охранке. Фамилия его мне неизвестна…»

Ее собственноручные показания в следственном деле начинались словами, которые я запомнил на всю жизнь: «Если бы я родилась мужчиной, то стала бы обязательно летчиком-истребителем. Я всегда любила острые ощущения, я не могла жить без них. Да, я авантюристка, но это как наркотик, как кокаин, который я нюхала во время гражданской войны, сильнее наркотика… – чувствовать остроту жизни… Я знаю, меня расстреляют как троцкистку… Я не отрицаю свою принадлежность к великим идеям великого революционера нашей эпохи Троцкого… Когда меня вербовала охранка, я просто была слишком молодой и очень хотела жить. Должна заявить, что вербовавший меня жандарм выполнил все мои условия – он ни разу не задержал никого из семьи Ульяновых, ни разу не конфисковал зарубежную революционную почту, ни разу не арестовал ни одного связника, знавшего меня. Он очень ценил меня и по моей просьбе неоднократно буквально отводил от ареста моих хороших друзей-подпольщиков. Когда мы с ним расставались в 1918 году, он сказал: «Дорочка! Вас не должна мучить совесть, мы оба выполняли свой долг, мы оба служили великой России. Будьте спокойны, ваши друзья-большевики в архивах следов о нашей работе не найдут. Я об этом побеспокоился». Больше я с ним не встречалась, наверное, погиб в гражданскую…»

Всю жизнь помнил я это дело и их главных действующих лиц – Дору Соломоновну Соловейчик и ее руководителя, не отдавшего на связь другому работнику охранки своего ценного агента. «А какая конспирация! Профессионал!, честь и хвала ему. Умел, мерзавец, работать», – довольно часто говорил я себе, вспоминая этих давно ушедших из жизни людей.

Спустя много лет я узнал, и это поразило меня, что жандармский корпус формировался царским правительством не из негодяев, подонков и других омерзительных личностей, занимавших в моральной табели о рангах самую низкую ступень общества, а наоборот. Это была элита царского общества. В корпус жандармерии принимали, как правило, дворян с высокими моральными качествами, соответствующими духу того времени, и конечно, очень образованных политических сыскарей. Разумеется, работали в охранке и «выходцы из народа», но это были личности, умом своим, профессионализмом и трудом достигнувшие в этом очень сложном политическом ведомстве высоких служебных вершин. Таким, в частности, был руководитель закордонной агентуры охранки некто Гартинг 1, еврей по национальности, из бывших агентов, сумевший до 1917 года внедрить свою агентуру в действующие за границей российские революционные группы разного политического толка. Обработанные Гартингом зарубежные агентурные материалы внимательно читались Николаем II, от которого тщательно скрывалась национальная принадлежность самого Гартинга. Можно представить, как был бы возмущен российский царь, узнай он, что зарубежной агентурой такого архиважного политического ведомства великой России, как охранное отделение, то бишь зарубежным политическим сыском, руководит еврей…

## 1 – Гартинг был убит революционными солдатами в Царском Селе в 1917 г.

* * *

C Николаевой мы обычно работали у нее на квартире, в годы оккупации это была партизанская явка и отвечала всем требованиям для конспиративных встреч. Однажды, когда мы сидели у нее на широком удобном кожаном диване и вели беседу, Юлия Николаевна, хитро и кокетливо улыбнувшись, достала из выреза блузки полученное ею письмо из Бруклинского центра от связной, покрутила письмом перед моим носом, а когда я протянул руку, чтобы взять его, тут же спрятала письмо снова в вырез блузки. И такую манипуляцию она проделала несколько раз. Рассердившись не на шутку, я в сердцах бросил:

– Юлия Николаевна, что вы ведете себя как девчонка, кокетничаете не по возрасту, отдайте письмо!

– Я специально демонстрирую вам свой старый метод-завлекалочку. Вот эта кровать напротив помнит не одного чекиста. Женщина я была почти всегда одинокая, сейчас старуха, а была, как вы можете представить, хороша. Дочь ушла от меня рано, так что я могла себе позволить любовь со своими. Хочу вас по-дружески предупредить: никогда не идите на это с работающими с вами женщинами, поверьте, это мешает делу.

Я попытался превратить этот, по сути, серьезный разговор в шутку, но начальству докладывать, а тем более отображать случившееся в справке о встрече не стал. Стыдно было. За много лет службы я не раз сталкивался с агентурой из числа женщин и всегда вспоминал агента Николаеву, ее добрые и умные, идущие от сердца наставления молодому чекисту.

Как-то возникла необходимость во внутрикамерной разработке. Это то, что обыватель называет «подсадной уткой». Нужен был опытный агент-женщина. Ну, конечно же, выбор пал на Николаеву, которая много раз «разматывала»» сокамерниц. Встречи проходили во время вызовов на допросы. Питание во внутренней тюрьме было приличным, но есть арестованным хотелось всегда, наверное, сказывалось нервное напряжение, стресс. Или было наоборот, безразличие к пище.

После первых нескольких дней пребывания в камере с объектом нашего внимания Николаеву вызвали на допрос. Дело вел капитан Юрий Иванов, он был старше меня, работал несколько лет в системе, в прошлом фронтовик. В общем, опытный офицер. Розовощекий, с пухлыми пунцовыми губами, слегка наивным выражением голубых глаз и короткой стрижкой льняных волос, капитан Иванов даже в военной форме был похож скорее на подростка и выглядел явно моложе меня. Разработка велась не по линии церковного отдела, но агент был на связи у меня, и я пришел повидаться с Николаевой.

Конвоир, щелкая большим и средним пальцами 1по пути следования из камеры в следственный корпус, привел Николаеву в кабинет следователя, где уже находились Иванов и я, купивший в буфете для Николаевой булочки, чай и солидный кусок нарезанной ароматной «любительской» колбасы, которую, как утверждали знатоки, могли делать только в Киеве и только киевские колбасники-евреи. Готовясь к встрече, Иванов разложил на тарелке колбасу, положил рядом булочки, поставил стакан с чаем. Небольшой, в 8–10 кв. метров кабинетик наполнился запахом колбасы. Как только ушел конвоир, Николаева буквально набросилась на Иванова с криком:

## 1 – Характерный щелчок производился специально как сигнал для того, чтобы другие арестованные в это время не попадались на пути следования конвойные их поворачивали в случае встречи лицом к стене, чтобы исключить визуальный контакт с официальными сотрудниками ведомства. Привычка, сохранившаяся после репрессий 1937–1938 гг.

– Как вы могли додуматься до такого? Вы с ума сошли! Мне, арестованной и несколько дней евшей тюремную баланду, купили колбасу. Ну ладно вы, еще неопытный, молодой человек, а вы-то куда смотрели? –  кричала Николаева, обращаясь ко мне. –  Вы же должны были подумать, какой от меня будет идти запах после «допроса» –  колбасный. Вот так вы и расшифровываете своих помощников. Купите мне пищу без запаха, молока, –  закончила свою искренне гневную тираду Юлия Николаевна.

Первым начал возражать я на правах руководителя агента:

– Юлия Николаевна, во-первых, капитан старше меня по должности и званию. Во-вторых, мы думали прежде всего о вашем здоровье. В-третьих, это я виноват, я купил вашу любимую колбасу, –  сказал я, пытаясь взять на себя эту ошибку. –  Я сейчас же принесу сметану и молоко, а чтобы вас не «смущала» эта вкусная и такая аппетитная «любительская», я уберу ее, –  и я, забрав со стола злосчастную колбасу, выскочил из кабинета и вскоре вернулся с молоком и сметаной.

На всю жизнь запомнилось знаменитое «дело врачей-убийц» с прогремевшей на всю страну Лидией Тимашук. Ей звонили сотни врачей по телефону и писали в письмах советские медработники: «Спасибо вам, Лидия Тимофеевна, вы спасли чистоту белого халата!» Пресса широко освещала ее жизнь, были фотографии сына в инвалидной коляске, в прошлом летчика, награждение орденом Ленина. В стране стремительно нарастала волна антисемитизма. Врачи-то, убийцы-то в большинстве своем евреи. Когда же в центральных газетах появились статьи о деятельности на территории Советского Союза сионистских организаций «Джойнт» и других, дело приняло совсем дурной оборот. В Киеве чуть не дошло до откровенных еврейских погромов. Почти сразу же после опубликования этих статей в киевском городском транспорте в это же утро было зафиксировано несколько случаев физической расправы с евреями. Нескольких человек с выраженными семитскими чертами выбросили на ходу пассажиры трамвая. К счастью, обошлось без жертв.

Надо отдать должное ЦК Компартии Украины, который был незамедлительно проинформирован органами госбезопасности о возникающей угрозе, и к утру следующего дня все партийные организации Киева, а потом и всей Украины получили нужные указания и рекомендации остановить распоясавшихся хулиганов, действия которых были, конечно же, спровоцированы нашей партийной прессой. Буквально через день-два в республиканской, местной, городской прессе появились разъяснения и статьи, остановившие быстро распространявшуюся волну антисемитизма. И все же в самом густо населенном евреями районе города Киева –  Подоле, где еврейское население составляло тогда 125 тысяч человек, произошло два случая еврейских погромов. В те дни весь аппарат госбезопасности работал практически круглосуточно, многие ночевали на рабочих местах. Была задействована вся агентурная сеть. Встречи с агентурой проходили беспрерывно. С некоторыми агентами было даже по две-три встречи в день. Наверх шла объективная информация. На все острые сигналы, поступающие с мест, шла мгновенная реакция, принимались срочные меры по ликвидации конфликтных ситуаций, вплоть до вмешательства милицейских нарядов. Партийные организации Украины всячески пресекали антисемитские проявления на местах. Положение быстро стабилизировалось, жизнь вошла в свое обычное русло…

* * *

Верх мастерства каждого оперативного работника –  вербовка агентуры. Кончался год. Я проработал несколько месяцев, приобрел некоторый опыт, как практикант присутствовал при арестах, нескольких задержаниях, первичных допросах, нескольких вербовках. Самостоятельно подобрал две явочные квартиры и привлек к сотрудничеству хозяев этих квартир. Но все это было не то. Содержатели явочных квартир были стопроцентными советскими людьми, коммунистами. Аресты и вербовки проводились моими коллегами. А так хотелось самому испробовать это!