Текст книги "Большая Охота. Разгром УПА"

Автор книги: Георгий Санников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Мирослава предложила ему бежать вместе, заявив, что у нее есть каналы ухода на Запад. Чекист Демеденко на это ответил, что-либо она сейчас же отдаст им не только этот канал, но и все известное ей о подполье и ее работе в ОУН, либо они расстанутся навсегда.

Мирослава видела открытый честный взгляд Володи, его страдающие, как от физической боли, глаза и не выдержала. Рыдая и захлебываясь слезами, она прижималась к груди любимого и говорила ему, чтобы только не бросал ее одну в этом мире чужих и ненавистных ей людей, что она готова на все.

Здесь же Мирослава рассказала Володе все, что ей было известно, о работе в ОУН и отдала то, что навсегда закрывало ей дорогу в прошлое,– линии связи, людей, пароли, тайники.

Почти два года им удавалось скрывать свои отношения, маскируя это все новыми и новыми данными, получаемыми с помощью Мирославы капитаном Демеденко. Все было бы хорошо, если бы не побег «Четвертого»и неудачная шутка другого сотрудника по поводу агента – что соответствовало действительности – Володи.

Начальник внимательно и с сожалением смотрел на Мирославу. Знал он и предстоящую судьбу чекиста Демеденко. Запомнил он на всю жизнь последние слова Мирославы:

– Если бы не моя любовь к Володе и не наша любовь, не было бы у вас ни линии связи, ни отданных мною курьеров, ни полученных с моей помощью из-за кордона денег, золота, оружия и людей. Я все отдала вам за него!

Капитан Демеденко был исключен из партии и уволен из органов, которые лишились опытного чекиста и мастера оперативных комбинаций. Спустя какое-то время ему удалось восстановиться в партии, он стал работать парторгом МТС. Партия обязала его расстаться с Мирославой. Говорят, он так и не женился, навсегда сохранив свое чувство к одной женщине.

* * *

В конце января наступившего нового года Москва потребовала решительных мер по закреплению отношений с Охримовичем. Одной из таких мер было требование московского руководства получить от эмиссара точное местонахождение бункера с Зоряной, имея в виду захват ее живьем с помощью спецпрепарата «Тайфун» 1. Вначале Киев под различными предлогами уклонялся от требований Центра, ссылаясь на сложность отношений с Охримовичем и его тяжелый, взрывной характер. Москва настаивала на своем, и Киев сдался. Николай Тихонович Мороз и Николай Иванович, на которых возлагалась личная ответственность перед высшим руководством страны за результаты этой операции, ворчали: «Кому-то там, наверху, ордена нужны. Ведь провалим дело, мало ли что может случиться. Да и куда эмиссару деться от нас, даже если он и не до конца искренен». Уговорили киевские начальники Охримовича назвать приметы бункера при условии, что на Зоряну он будет выходить сам по весне, а назвать бункер надо, чтобы окончательно убедиться в его открытости госбезопасности. И слово чекистское дали Охримовичу, что не будут «подлезать» к бункеру. И конечно же, выполняя волю московского начальства, «полезли» и все произошло так, как в случае с применением новой системы ПВО на вершине закарпатской горы Говерлы при попытке сбить американский самолет с парашютистами. Посвященные в ту операцию чекисты-весельчаки так и «окрестили» ее: «Осветить и сбить».

## 1 – Спецпрепарат «Тайфун» – специальный снотворный газ мгновенного действия, без побочных последствий. Разработан в Москве для захвата живыми оуновцев, укрывающихся в бункере. Вводился через вентиляционное отверстие из небольших ручных баллонов с тонким гибким шлангом.

В начале февраля специально подготовленная группа под прикрытием якобы проводимых лесозаготовок выдвинулась в район бункера Зоряны. Двигались осторожно, соблюдая максимальную тишину. Как и положено в зимних условиях, операцию начали ранним утром в солнечный и ясный день, чтобы легче было обнаружить на восходе (или закате, на худой конец) солнца еле заметную даже в солнечный день струйку колеблющегося на морозе теплого воздуха, что струится из бункера по вентиляционной трубочке вверх в более холодный воздух. Заметили эту струйку. По ней определили возможное нахождение люка. Блокировали его. Вставили в найденное вентиляционное устройство гибкий шланг и открыли вентиль баллона. Раздался резкий, громкий, с оглушительным хлопком звук, что и услыхали находившиеся в бункере. Поняли, что обнаружили их чекисты. Пока мешкались с запасным баллоном, зашевелился снег в нескольких метрах от вентиляционного отверстия, и в приоткрытый люк высунулась рука с зажатой в ней гранатой. Заработал ручной пулемет с фиксированным сектором обстрела в сторону люка. Выкатившаяся из перебитой руки граната по счастливой случайности не взорвалась. Пулемет бил беспрерывно короткими очередями, не давая оуновцам показаться. Засвистел запасной баллон с газом и почти одновременно в короткой паузе между пулеметными очередями внизу, под землей, прозвучало почти сразу же три хлопка. Это ушли из жизни три обитателя бункера и среди них так нужная чекистам Зоряна Кубрак.

Претензий Москвы к чекистам Украины не могло быть, потому что, во-первых, баллон был московского производства, и кроме того имелась оперативная переписка Киева с Москвой, в которой чекисты Украины категорически высказывали свое мнение не проводить операцию по Зоряне с использованием спецпрепарата, а ждать весны, нормального и естественного развития событий.

Вплоть до мая текущего года с Охримовичем под разными предлогами уходили от разговоров на тему связи с Зоряной, о чем договаривались в самом начале контакта его с ГБ Украины. Но шло время, и скрывать от него гибель Зоряны становилось бессмысленным и опасным. Решили провести наконец эту сложную и неприятную беседу…

Выслушав длительные и, казалось, логичные объяснения Николая Тихоновича Мороза и Николая Ивановича, Охримович опустил голову и долго молчал.

Потом он поднял глаза и внимательно посмотрел сначала почему-то не на Мороза, а в глаза Николая Ивановича, который спокойно реагировал на это. Глаза Охримовича, казалось, говорили: «Что же ты так поступил? Я же просил тебя по-человечески. Ты ведь тоже из той же плоти, что и я. Как же ты мог так? Я ведь верил тебе. Ты же тоже любил, знаешь, что это такое». Как рассказывал потом Николай Иванович, в глазах Охримовича были мука и боль. Охримович перевел глаза, налившиеся яростью и ненавистью в сторону Мороза. Николай Тихонович не смотрел в глаза Охримовичу.

– Я не верю вам, вы проводите очередную «энкэвэдистскую» комбинацию. Докажите мне, что Зоряна и ее два боевика мертвы».

Охримович долго рассматривал положенные перед ним на стол многочисленные фотографии мертвой Зоряны и ее боевиков. Он внимательно, очень внимательно всматривался в лицо застрелившейся Зоряны. Посмотрел и на мертвых известных ему боевиков, у одного из которых висела на сухожильях перебитая несколькими пулями кисть руки, тоже четко отображенная на фотографии. Сомнений у него больше не оставалось. Зоряна, его любовь и жизнь, была мертва.

– Я вас всех ненавижу. Жалею только об одном – не сумел сохранить жизнь Зоряны. Мало, очень мало убивал я вас, надо было больше. Разве вы люди? А я, хоть и не полностью, но поверил вам. А вы, большевики, как всегда, обманули. Не радуйтесь, я не все рассказал вам и вашим людям. Если бы Зоряна осталась жива, я бы перехитрил вас. Вашу агентуру мои друзья в Мюнхене все равно найдут. Все зрадники кончают смертью, рано или поздно. Игре вашей без меня конец. Смертью меня не запугаешь. Больше я ничего не скажу.

Охримович больше не разговаривал и отказался от еды, которую ему неоднократно пытались ввести зондом. Эмиссара ЗП УГВР, агента ЦРУ Охримовича в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета УССР расстреляли спустя два месяца. Смерть он принял спокойно.

Прояви чекисты больше терпения, не поторопись с захватом Зоряны, может быть, и получилось что-нибудь стоящее. Правда, большинство работавших с Охримовичем чекистов было уверено, что такие оуновцы, как Охримович, никогда не переходят на сторону советской власти. В лучшем случае такие люди используют этот вынужденный вследствие неудачно сложившихся для них обстоятельств контакт с советской госбезопасностью сугубо в интересах своей организации, чтобы и здесь, с этих позиций нанести ущерб советской власти. Подобные Охримовичу оуновские лидеры даже свою смерть использовали только в интересах подполья…

* * *

Московское и киевское начальство торопило отдел Николая Ивановича с захватом или, на худой конец, ликвидацией Лемиша. Получив очередной нагоняй и жесткое указание руководства, Николай Иванович собирал отдел и, мрачно и внимательно всматриваясь в лица сидевших перед ним людей, медленно произносил всегда одни и те же слова:

– Когда вы покончите с этим безобразием. Мне надоело отвечать перед руководством за вашу медлительность, недоработки и промахи. Вот вы, – и он поворачивался в сторону начальника отделения Б., – до сего времени не установили связь с Партизаном. Что с ним? Может быть, разоблачен СБ и уничтожен?

Горячий и вспыльчивый Б. тут же вскакивал с места и резко отвечал начальнику отдела примерно так:

– Николай Иванович! Нам-то всем понятно, почему до сих пор нет связи с Партизаном. Вы тоже это знаете, не время ему еще выходить на связь. Возьмите меня на беседу с начальством – я объясню им в доступной форме азы агентурно-оперативной работы и особенности проводимой комбинации. Я удивляюсь такому нетерпению и Москвы, и нашего начальства. Пусть сами попробуют на месте поработать с агентурой, по лесу ночью с автоматом походить. Легко в кабинете рассуждать да стружку с подчиненных по телефону снимать.

Обычно в той части диалога, когда разговор заходил о действиях и поведении руководства, Николай Иванович движением руки и словами: «Ну хватит, поговорили» – прерывал говорившего, сажал его на место и поворачивался к очередному ответственному начальнику отделения. Это были не менее горячие и предельно принципиальные в рабочих вопросах Василий Иванович, Иван Константинович, или Алексей Р. Те резали правду-матку своим начальникам в глаза:

– Вы же знаете, Николай Иванович, мы в Киеве с семьями бываем по два-три дня в месяц, а то и в два-три месяца. Все время проводим в командировках. Делаем все возможное. Мы имеем дело с самым опытным из оставшихся в живых руководителей подполья. Казалось бы, все знаем о Лемише, все его связи, места явок и встреч, и ничего не получается, каждый раз уходит от нас. Все перекрыто, осталось немного подождать. Скажите начальству, чтобы нас не торопили. Постараемся добыть им живого Лемиша.

И как только вновь затрагивалось руководство, Николай Иванович каждый раз перебивал говоривших и просил их быть конкретными, высказываться по существу.

Наконец, была получена весточка от Партизана, который сообщал, что проводившаяся по плану и договоренности с ним масштабная чекистско-войсковая операция, имитировавшая поиск оуновских банд в районе его встреч с боевиками Лемиша, прошла успешно и закрепила его позиции как действительного представителя подполья в Хмельницкой области, и что он движется вместе с известным связным Лемиша Чумаком из бункера в Гурбенском лесу в сторону Хмельницкой области по заданию самого Лемиша для связи с легендированным подпольем ОУН. Забрезжила надежда выхода на Лемиша. Главное сейчас – захватить живым Чумака, с его помощью его напарника Карпа и уже через них организовать захват или ликвидацию самого Лемиша. Органам был известен маршрут движения Партизана с Чумаком, места их дневок, так как двигаться они могли только ночью, чтобы не обращать на себя внимания местных жителей. Партизан дважды прорабатывал хорошо известный ему маршрут, точно запомнил места закладки записок или обусловленных сигналов оперработникам.

Группа сотрудников, участвовавших в проведении операции и осуществлявших прикрытие перехода Партизана и Чумака и захват последнего, незамедлительно выехала в районы движения своего агента с оуновцем…

Глава четвертая

…Бункер не был приспособлен для длительного пребывания в нем. Высота не превышала полутора метров, длина и ширина – чуть больше двух. Он был рассчитан на двух человек и предназначался для кратковременного укрытия – на день-два, не больше. Их же было трое здоровенных хлопцев и сидеть в бункере пришлось больше недели. Несколько раз до них доносился лай чекистских овчарок, и слышно было наверху движение людей. Все трое были готовы ко всему. Молчали. Автоматы и гранаты держали наготове. Почти не спали, делали это изредка, по очереди, чутко слушая происходящее там, над люком. Последние два дня совсем стало невмоготу – пространство настолько маленькое, что с трудом можно было вытянуть ноги, развести руки. Дышалось с трудом. Маленькое вентиляционное отверстие не обеспечивало нужное поступление свежего воздуха. От недостатка кислорода кружилась голова. Зажигаемая ими время от времени свеча тут же гасла. Наконец, раздался долгожданный звук удара палки о росшую рядом с люком высокую ель – свой человек из села условно сообщал, что опасности нет.

Партизан, Чумак и Карпо вылезли из бункера, с трудом удерживаясь на ногах.

Партизан знал, что прикрывая выполнение задачи и как бы подтверждая его легенду, органы ГБ могут проводить в этом районе широкомасштабную чекистско-войсковую операцию по поиску оуновцев. Лемиш и его боевики понимали, что чекисты не будут проводить подобных операций с риском потерять своего агента. Во избежание возможных накладок и точно зная расположение бункера, о чем Партизан сумел сообщить через своих боевиков работавшему с его группой оперработнику, сотрудники ГБ, принимавшие участие в этой акции, как бы «блокировали» на узком участке люк и подходы к этому схрону, на всякий случай прикрыв этот участок леса от проходивших мимо солдат с шупами 1и собаками. Офицерам-войсковикам и солдатам не было известно, что проводимая операция изначально призвана лишь имитировать поиск оуновских убежищ.

## 1 – Солдаты спецподразделений ГБ по борьбе с вооруженным подпольем были снабжены металлическими прочной стали щупами двухметровой длины, предназначавшимися для обнаружения люков и бункеров.

Хлопцы долго лежали на вынесеных из схрона подстилках из овчины, жадно, до боли в легких вдыхая пьянящий лесной воздух. Кружилась и болела голова. Ломило суставы, казалось, все кости в теле наполнились ноющей тупой болью. Все трое закурили и тут же закашлялись – легкие не воспринимали табак. Первым с земли после долгого лежания поднялся на ноги и двинулся в сторону развесистого дуба Чумак и тут же рухнул на землю – ноги не держали его. Лежавшие на земле Партизан и Карпо рассмеялись:

– Что же это вы, друже Чумак, такой здоровый и крепкий, а падаете как куль с мукой?

– Да будет вам, друзи, сами попробуйте, нечего смеяться, – беззлобно ощерился беззубой улыбкой Чумак, повернув в сторону лежавших свое бледное заросшее темно-рыжей бородой лицо с широко открытым и хватающим воздух как рыба ртом с бледно-розовыми деснами.

Зубы Чумак потерял давно от многолетних зимовок в бункере. Цинга съела его зубы. Несколько месяцев без движения, отсутствие солнца, дневного света, нормальной пищи, свежей воды, спертый и тяжелый воздух от плохо вентилируемого тесного подземного помещения, запах биологического распада человеческих отходов, – находясь в таких условиях, человек в течение нескольких часов, а иногда и дней, выйдя из убежища, не мог двигаться, приходил в себя постепенно. Потом эти тяжелые часы и дни забывались. Лесной воздух, активные движения, длительные и многочисленные переходы, здоровая сельская пища, получаемая из рук сердобольных селян, молодой и здоровый организм делали свое дело, и человек забывал, что всего пару недель назад он был больным, почти калекой. И так до очередной зимовки, которые с каждым годом становились все тяжелее и тяжелее – сжималось кольцо госбезопасности, сокращалась снабженческая база, почти прекратилась поставка медикаментов, боеприпасов, керосина, необходимого для освещения и приготовления хотя бы раз в сутки горячей пищи на керосинке или на треноге, в середине которой ставилась обычная керосиновая лампа. Каша на такой «установке» варилась в течение трех часов, чай – около двух. Положенные по норме 60–75 граммов сала или домашней колбасы, хранившихся в закопанных в пол бункера алюминиевых бидонах, и пара сухарей первые недели создавали иллюзию более или менее сносного питания. Потом наступали неприятности. Кишечник отказывался нормально функционировать. Правда, умелые хлопцы запасались в селах изрядным количеством самогона и целебных трав. Выпивать можно было, впрочем как и делать все остальное, только по разрешению провидныка или коменданта бункера, назначаемого провидныком старшим по бункеру. В случае окружения бункера решение на прорыв или самоликвидацию принимали только провиднык или комендант. Самоуничтожение проводилось тоже только ими. Укрывавшиеся в схронах боевики становились лицом к стене и их по очереди выстрелом в затылок убивал провиднык, кончавший с собой последним. Чтобы сомнений не оставалось ни у кого…

Все трое долго лежали, разогретые жарким летним солнцем. К вечеру полегчало. Закурили. В лесу быстро темнело, потянуло сыростью. В бункер лезть не хотелось, но надо было, мало ли что может статься в лесу. А вдруг снова «энкэвэдисты» начнут прочесывать лес. Все же решили спать с открытым люком, замаскировав его ветками кустарника.

– Хорошо, что с нами в бункере девчат не было, – серьезно произнес Карпо, – а то бы еще тяжелее было всем нам. Помню, в прошлые два года подряд бункеровался с двумя связными, такие хорошие девчата были. Жаль, обеих арестовали. Живые ли, не знаю. Вот тяжело-то было с ними. И вот каждые две-три недели так тяжко дышать было в схроне, хоть плачь, и наверх никак нельзя – солдаты с собаками нас искали.

В подполье неохотно брали в бункера женщин. Разве что нужда заставляла. Ежемесячные биологические женские циклы заставляли мучиться всех в бункере – кровь разлагается мгновенно, заполняя небольшое пространство тяжелым запахом гниения…

На следующий день первым вызвался идти в село Карпо. Он ушел к вечеру и вернулся под утро, пахнущий свежим мылом. Принес молока, еще теплой картошки и такого безумно желанного, тоже еще теплого хлеба, самой вкусной на Земле для человека еды.

Через неделю Партизан знал две явки Лемиша. Он, однако, в обусловленное время на связь не вышел, прислал своего связного, которого знал Чумак. Связной сообщил, что у провидныка тяжело заболела жена, он даст знать позже о встрече. Чумак через связного передал Лемишу о наладившемся контакте с представителем провода в Хмельницкой области Партизаном, который по его, Лемиша, указанию согласен зимовать с ними в бункере и уже отправил своих боевиков в Хмельницкую область; судя по всему человек он надежный, хорошо знает известного Лемишу провидныка и готов идти вместе с Лемишем на связь с действующим подпольем в любое время. Чумак также сообщил о проводившейся в их районе чекистской акции, о том, как они вместе укрывались в бункере и были готовы при обнаружении принять смерть. Ответ от Лемиша пришел через две недели. Он сообщал, что будет готов к переходу не раньше весны следующего года, и дал указание Чумаку и Партизану самим выходить на связь с руководством подполья в Хмельницкой области и, если не успеют вернуться на его, Лемиша, линию связи до зимы, сообщить ему об этом по известным каналам связи. Дал он и условия связи на следующий год.

Еще несколько дней находился Партизан у своих новых «друзей», сумев за это время принять курьера из Хмельницка, присланного к нему на связь от легендированного подполья. Роль курьера выполнял оперативный сотрудник. Он устно передал Партизану инструкцию руководства ГБ Украины о маршруте движения, имея конечной целью явку госбезопасности в одном из примыкающих к Хмельницку сел, конспиративная хата которой была подготовлена для захвата Чумака и сопровождающих (такое тоже предусматривалось) его боевиков живыми. Руководство также обращалось к Партизану с просьбой сделать все необходимое, чтобы осуществить захват Чумака только живым. В конце связник добавил: «Ну а если станет невмоготу, заметишь, почувствуешь, что тебя подозревают, даже если это случится на маршруте движения, то, Миша, режь их обоих или одного из автомата. Но это в самом крайнем случае тебе разрешается. Очень нужны эти хлопцы живыми». Партизан знал, что речь в конечном итоге идет о захвате или ликвидации Лемиша, что без помощи Чумака или Карпа выход на провидныка исключен и пообещал сделать все от него зависящее.

Два дня подготовки, по нескольку килограммов в вещмешке у каждого продуктов – сало, хлеб, картошка, пшено, припасенных заботливым Карпо, – и оба, Партизан и Чумак, готовы к длительному переходу на восток – в Хмельницкую область.

Солнце садилось. Отдохнувшие за день на свежем воздухе хлопцы попрощались с Карпо, обговорили условия связи, проверили и смазали автоматы и двинулись по уже потемневшему лесу туда, на восток, где каждого из них ожидали надежда, успех или смерть. По территории Ровенской области, по широко раскинувшемуся Гурбенскому лесу одному ему известными тропами, первым шел Чумак. Шел как лось – быстро, ходко, размашисто и осторожно как рысь – мягко ступая, не издавая ни звука, видя все в темноте, угадывая каким-то шестым чувством возникающую на пути преграду – дерево, яму, завал, ручей. Останавливался так же неожиданно, как и начинал движение. Внезапно, не предупреждая сзади идущего, зная, что этот такой же, как и он, повстанец – подпольщик. Если бы знал Чумак настоящую жизнь своего нового напарника, жить бы тому оставались секунды. Но и Партизан за долгие годы советской партизанки и работы по заданию органов ГБ в оуновском подполье стал таким же ловким, умелым, смелым и находчивым, как Чумак. Шли долго, преодолевая километр за километром. Засерело, потом засветлело на востоке, подернулась чуть оранжевая заревая полоска, когда старший на этом отрезке маршрута Чумак повернул к Партизану взмокшее от пота лицо и сказал: «Место на дневку надо выбирать, где-то через час солнце встанет, светло будет, укрываться надо». Улыбнулся Партизану и повел его дальше в молодой подлесок, где и укрылись на день. Быстро, до начала полного рассвета, развели огонек, который в это время начинающегося дня еще не видно, а запах костерка и дымок поглощаются утренним туманом, и не угадаешь его за пару сот метров. Налил Чумак из фляги воды в маленький медный чайничек, поставил на разведенный в несколько минут с помощью подобранного по дороге хвороста огонек. Наскоро выпив по кружке чаю и плотно поев, легли спина к спине, укрывшись плащ-палатками. С расстояния десяти-пятнадцати шагов не угадать, что здесь лежат два здоровенных вооруженных хлопца. Один из них, как и положено по правилам партизанки, не спал, сторожа сон товарища, которого через час разбудит, чтобы сменил его и дал отдохнуть.

Первые несколько дней старшим был Чумак на своих теренах, а потом его сменил Партизан. Уверенно повел Чумака по известному ему маршруту. Обусловленным знаком в обговоренном с оперативниками месте он передал, что движется с одним Чумаком. Сейчас условия дневок и передвижения ночью диктовал Партизан. Он так же, как и ранее Чумак, уверенно и быстро вел его по знакомой местности, обходя в целях конспирации встречавшиеся по дороге села и хутора. Чем дальше на восток углублялись они, тем оживленнее становились дороги, чаще, чем на Волыни, встречались села и люди. Разговаривали мало, все было сотни раз обговорено-переговорено за длинные дни и ночи в бункере. Больше молчали, изредка перебрасываясь крайне нужными в обиходе фразами. И чем ближе к востоку, тем настороженнее становилось, так, во всяком случае, казалось, поведение Чумака. Партизан часто ловил на себе чересчур внимательный взгляд оуновца. Особенно эту возникшую между ними еле уловимую напряженность Партизан чувствовал на дневках, когда ранним утром они сидели возле маленького огонька и пили чай. Чумак никогда, впрочем, как и Партизан, не расставался со своим ППС. Положив автомат на колени, он сидел у костра и изучающе смотрел на сидевшего напротив Партизана. От своего руководства Партизан знал прошлое Чумака. Знал, что тот все время до недавнего прошлого был в оуновской СБ, ликвидировал десятки приговоренных к смертной казни оуновским руководством советских людей, вешая их на мотузке, всегда болтавшемся у него на поясе. С этим мотком видавшей виды веревки, через которую прошли многие шеи, Чумак шел сегодня на восток, не подозревая, что его ждет в конце пути. Может быть, смерть, если ему даже удастся выскользнуть из цепких рук чекистов, которые живым не дадут ему уйти.

В подполье Чумак с 1942 года, было ему тогда двадцать лет. В Красную Армию, появившуюся в его краях в 1939 году, призвать его не успели, уходить на восток вместе с отступавшими частями Красной Армии, как это сделали несколько молодых парней из его села, он не захотел, а уезжать на работу в Германию по призыву немецких оккупационных властей – тем более. От немецких облав отсиживался на хуторе у тетки, где и познакомился с хлопцами и девчатами, укрывавшимися, как и он, от немцев в лесу. Эти молодые люди были связаны с местной ОУН, в которую и вовлекли такого же молодого тогда Николая – Чумака. Был он в те годы рослым здоровым красивым хлопцем, русоголовым, со светло-серыми с голубизной добрыми глазами и чарующей белозубой улыбкой. Как и все молодые хлопцы, влюбился Николай в самую красивую, как ему казалось, дивчину, да угнали ее вскорости немцы на работу в Германию. Не повезло и со второй любовью – погибла в оуновской партизанке в одном из боев с частями НКВД в 1946 году. В одном с ним отряде УПА была его Надия. Еще живую, раненную разрывной пулей в живот нес на себе дивчину Чумак. Усталости не чувствовал. Торопился к знакомому фельдшеру в село. Только раз остановился, чтобы перевязать ее. Разрезал на ней юбку, блузку и увидел на животе рваную рану с вываливающимися из нее синеватыми кишками. Сорвал рубаху с себя, наложил сверху. Завыл как смертельно раненный зверь, размазывая по лицу свои слезы с кровью нареченной. На руках у Мыколы умерла Надия. И попрощаться не успели. Без сознания была дивчина. Плоским немецким штыком-тесаком, срывая ногти, выкопал Чумак неглубокую могилу и похоронил вторую и последнюю любовь свою. По указанию провидныков немало казнил он врагов Украины. Не сожалел об этом. Ему казалось, что лишая жизни людей по решению и указанию СБ, он совершал правосудие за смерть Надии от большевистской пули, совсем молодой умершей в нечеловеческих муках, за смерть своих боевых товарищей по партизанке и подполью, за сосланных в Сибирь родителей, брата и сестру. От страшной, кровавой и тяжелой жизни подполья, проходившей в беспрерывных боях и соприкосновении со смертельной опасностью, от нечеловеческого ужаса проводимых с участием Чумака карательных оуновских акций, от многочисленных полуголодных зимовок в схронах под землей зачерствела душа хлопца, потускнели когда-то светлые и ласковые глаза, взгляд стал тяжелым, свинцовым. Смотрел на людей волком, исподлобья. В каждом видел врага. Так учили его провидныки – никому не доверять, если не знаешь человека лично и давно. Постепенно у Чумака повыпадали от цинги зубы. Исчезла его белозубая улыбка, так пленявшая в былые годы девчат. Улыбался он все реже и реже. То ли стеснялся показывать свой беззубый рот, то ли не было у него больше причин радоваться жизни на этом свете. Когда-то статный, с широким разворотом могучих плеч он за последние годы ссутулился, голова его была опущена вниз. Вот такое описание Чумака давали ранее захваченные госбезопасностью оуновцы, знавшие Мыколу по подполью. За свою преданность идее, которую он сам смутно представлял и с позиции двухклассного образования сельской школы не мог уяснить себе тонкости национального вопроса, за беспрекословные выполнения любых самых опасных заданий подполья, за личное мужество, отвагу в боях и кровавую свою работу палача в СБ заслужил Чумак высокое доверие руководства оуновского подполья. Руководство ОУН и провидныки всех уровней, с которыми работал Чумак, знали – он живым в руки врага не попадет, а если и захватят его чекисты, под страшными пытками он не выдаст товарищей. В числе самых преданных подполью и проверенных в боях оуновцев Чумак несколько месяцев был в охране командира УПА генерала Чупринки, многие месяцы обеспечивал линию связи между Чупринкой и его заместителем Лемишем. Полковник Коваль лично знал Чумака и был уверен в нем как в самом себе…

Партизана тянуло в сон. Гудели от ночного перехода натруженные ноги. Он снял сапоги, размотал портянки, разложил их для просушки на траве и лег на еще прохладную от ночи землю, с наслаждением вытянув босые ноги. Вот уже второй день он спит, как говорят, «вполглаза», все время находится в каком-то необъяснимом напряжении. Отчего это, что происходит с ним, всегда таким спокойным? Конечно же, это все Чумак. Вот и сейчас Мишка поймал тяжелый исподлобья взгляд Чумака и отвернулся, чтобы не видеть этих мрачных, свинцовых глаз оуновца. «Неужели, не выдержу и порежу его из автомата? – мелькнуло в голове. – А как же указание руководства? Николай Иванович, любимый Мишкин оперативный начальник, сам неоднократно инструктировал его и просил сделать все возможное и, как в таких случаях говорил, невозможное, но доставить на конспиративную хату Чумака живым. Только с его помощью есть шанс выйти на Лемиша. Но ведь я имею право при подозрительных моментах ликвидировать Чумака, – билась мысль в Мишкиной голове. – Что же Чумак так смотрит на меня, как будто в чем-то подозревает? Если бы у Чумака и Карпо были бы хоть малейшие подозрения, Чумак не пошел бы со мной в Хмельницкую область, а Лемиш в таком случае приказал бы Чумаку ликвидировать меня. Плохо у Лемиша с надежными связями, он вынужден искать выходы на еще действующие группы ОУН. Один, без людей, без выполняющих его указания подпольщиков он, Лемиш, – никто. Он вынужден довериться в общем-то случайному человеку, правда, на надежном, как Лемишу казалось, канале связи. А в чем собственно они могут меня подозревать? – думалось Партизану. – Все сработано как надо. Все продумано. Здесь и комар носа не подточит. Чекисты успели и такую специально шумную операцию провести, дав нам возможность укрыться в лесном бункере. Это, конечно же, убедило Лемиша в том, что я действительно член организации из подполья Хмельницкой области».

Мишка повернулся в сторону Чумака и вновь поймал его волчий взгляд. «Шляк бы тобi трафив!» 1– в сердцах мысленно выругался Мишка и, подтянув к себе автомат, уселся на корточки перед затухающим костерком, взяв из рук Чумака протянутую ему кружку горячего чая. Не выдержал, спросил Чумака: