Текст книги "Большая Охота. Разгром УПА"

Автор книги: Георгий Санников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– Олена, снимите кожух и сядьте поудобней на стул. Я открою окно, пусть будет свежий воздух. Вы не боитесь простудиться?

Стасула не ответила, только качнула отрицательно головой.

– Олена, – продолжал я, – я представитель МВД из Киева. Хочу с вами побеседовать, попытаться прояснить некоторые вопросы. Но прежде всего, приведите себя в порядок.

Я вновь вышел в коридор. Взял у подошедшего дежурного мыло и полотенце и попросил дежурившего у комнаты милиционера:

– Товарищ сержант, сопроводите во двор, где туалеты и умывальник, арестованную. Пусть приведет себя в порядок, умоется, и доставьте ее обратно, сюда же.

Та молча взяла солдатское вафельное полотенце и поднялась со стула, вопросительно взглянув на меня.

– У нас тут свои порядки, Олена. Идемте, я провожу вас до лестницы, дальше пойдете в сопровождении милиционера.

Стоя в коридоре у окна, я видел, как медленно шла по двору Стасула. Шла шагом смертельно уставшего человека, сгорбившись, как старая больная птица. Проводив ее взглядом, я вернулся в комнату.

«Как же мы бываем жестоки с людьми, – думал я, – даже с женщинами… А если женщина – враг? Взять ту же Руту. Вон она сколько бед натворила – и стреляла, и даже гранаты бросала. Идет жестокая идеологическая борьба двух миров. Острие этой битвы – вооруженная борьба. Вооруженное оуновское сопротивление должно быть подавлено силой оружия. И это правильно – другого выхода у нас нет. Сила идет на силу.

Против оуновцев, начиная с конца войны с фашистской Германией, когда наиболее активно проявляла себя УПА и бои она вела крупными отрядами, действовала армия могучего государства – Советского Союза. Последние отряды УПА ушли за кордон в 1948 году. Оставшиеся в Западной Украине вооруженные оуновские формирования в течение трех последних лет были почти полностью уничтожены физически. Тысячи и тысячи людей высланы в Сибирь как пособники. Мы были вынуждены выселять бандпособников, и это касалось широких слоев населения. Таким образом мы лишали оуновцев их базы, кормившей и снабжавшей их всем необходимым. Но неужели нельзя использовать другие методы – политические, человеческие, что ли». Я вспомнил рассказы участников боев с оуновцами в 1944–1948 годах, когда советское правительство многократно обращалось к подполью с призывами сложить оружие, выйти с повинной, гарантируя жизнь бойцам и командирам оуновских формирований, в том числе и высшему руководству. Тогда, как рассказывали мне товарищи по работе, многие сдали оружие, вернулись в семьи. Часть высланных семей была возвращена в их родные места. Среди вышедших с повинной было несколько крупных руководителей. Некоторые из них выступили перед населением, призывая оуновцев к выходу из подполья. Потом эти бывшие руководители неожиданно исчезли. Никто из их родственников так и не узнал о дальнейшей их судьбе. Как говорили мне, все они были расстреляны по указанию Москвы. И тогда вновь активизировались с еще большей силой бандеровцы. Именно в те годы случилась известная на Украине так называемая «дерманьская трагедия», когда озверевшие от мести и крови оуновцы расстреляли и повесили почти все село. Не только людей, всю скотину побили и телами людей и животных завалили несколько колодцев. Село Дермань, что рядом с районным центром Мизоч в Ровенской области, и в годы войны было известно своими связями с советскими партизанскими отрядами. Было в этом селе много сторонников советской власти, люди в подавляющем большинстве хотели работать в колхозе. Одним словом, их устраивала советская власть и проводимые этой властью политика и мероприятия. Эти люди всячески помогали советской власти и, конечно, органам госбезопасности в выявлении оуновцев.

В 1955 году из подполья ОУН вышел с повинной боевик известного провидныка ОУН Уляна, упоминавшийся выше Мысливец (он же Лопух), который выдал органам госбезопасности часть архивов подполья, хранившихся в специальных схронах (укрытиях) в лесу в герметических алюминиевых молочных бидонах. Из оуновских документов стало известно, что «дерманьская трагедия» являлась заранее спланированной акцией по указанию известного в ОУН руководителя на ПЗУЗ – Пiвнiчно-Захiднi Украiнськi Земли (северо-западные украинские земли) Смока, которым и был составлен детальный отчет об этом событии.

* * *

В дверь постучали, и вошел дежурный с бутылкой сулемы, ватой и пакетом с продуктами. Я протер ватой, смоченной сулемой, дверные ручки, стулья, стол, все то, к чему могла прикасаться Стасула, и на листе белой бумаги на столе разложил принесенные дежурным офицером продукты. Свежая, «со слезой» аппетитная ветчина, домашняя украинская колбаса, масло, сыр, печенье, булочки еще теплые и конфеты шоколадные. Мне самому захотелось есть, время шло к обеду. В дверь снова постучали. Это был конвойный милиционер, приведший Стасулу. Видно было, что девушка умылась, причесалась, привела себя в порядок.

– Я сейчас принесу вам да и себе чая горячего, а вы пока ешьте. Я скоро, – вымолвил я, глядя на эту красивую дивчину, носившую в себе страшную хворобу. Мне стало не по себе. «Ведь точно умрет, сожрет ее туберкулез. Надо как-то помочь ей. Как?» – вертелось в моей голове. Девушка не глядела на меня. Глаза ее были опущены на бессильно лежавшие на коленях руки.

– Да вы ешьте, ешьте, я сейчас, – продолжал я, надеясь на какую-то реакцию со стороны Стасулы. Я уловил еле заметный кивок красивой головы с черными слегка вьющимися волосами, собранными в большой пучок на затылке. «Неужели не разговорю ее, – думал я, торопясь взять чайник с чаем из постоянно кипевшего титана в комнате дежурного. – У меня всегда получался контакт с людьми. Они видят и чувствуют мою искренность. Они заражаются моей уверенностью в желании оказать им помощь, посодействовать в чем-то для них необходимом. С чайником и двумя стаканами в руках я вошел в комнату, где была Стасула. Олена сидела в той же позе, в которой я ее оставил несколько минут назад, но кусочка ветчины и булочки не было. Надежда на успех мелькнула в моей голове.

– Давайте вместе поедим, – сказал я и налил Олене чай, пододвинув стакан поближе к девушке. Сделав рукой приглашающий к еде жест, я достал перочинный нож, намазал себе и Олене хлеб маслом, сделал несколько бутербродов и приступил к еде, призывая к этому и девушку.

Олена взяла конфету, как-то тихо и незаметно сняла обертку, откусила кусочек и отпила глоток чая из стакана. Глаза ее все время были опущены вниз, и, как я ни старался разговорить Олену, она по-прежнему не произнесла в ответ ни слова, только изредка делала еле заметные движения головой, то ли показывая, что слышит меня, то ли соглашаясь или отрицая сказанное.

– Сейчас вам принесут раскладушку, отдохните. Я не буду беспокоить вас часа три-четыре. Поспите. Если что-то потребуется, позовите милиционера, он тут, за дверью.

И опять никакой реакции. Я вышел к дежурному и вернулся с раскладушкой. Разложил ее, бросив сверху кожух.

– Ложитесь, укройтесь кожухом. Я скоро вернусь.

В райбольнице, в которую майор Супрун предварительно позвонил, нас ждал главврач с лечебным делом Стасулы. Выяснилось, что процесс идет в обоих легких, болезнь запущена до предела, несколько крупных каверн делают невозможным лечение этой больной в условиях районной да и областной больницы. Единственный, да и то негарантированный выход – достать для больной новый препарат ПАСК и отправить ее в туберкулезный санаторий Крыма на пару месяцев, тем более учитывая приближение осени.

– Только при этих условиях может быть какой-то шанс, – сказал на прощание главврач. На мой вопрос, сколько будет тянуться эта болезнь, может быть, годы, главврач помолчал, а затем коротко ответил: – Она умрет самое позднее весной следующего года. Чуда не будет. Мы бессильны ей помочь. Если будет затяжная и дождливая осень, может помереть и раньше, к Новому году…

По моей просьбе главврач отдал нам рентгеновские снимки легких больной Стасулы, показал на них каверны и дал соответствующие пояснения…

В райотдел возвращались молча. Поднимаясь по лестнице, я сказал Супруну:

– Я попытаюсь убедить Стасулу отдать нам хлопцев. А за это гарантирую ей самое современное санаторное лечение в Крыму. Если по моему рапорту наше начальство не пойдет на это, я сам на свои деньги куплю Стасуле ПАСК и санаторную путевку в Крым. Это, разумеется, в случае ее согласия поработать с нами и вывести нас на бандитов.

– Не советую я делать это, – возразил Супрун. – С одной стороны, вы, конечно, проявляете сострадание и милосердие к этой женщине. А с другой – применяете недозволенный прием – это хуже пытки, говорить больному о его неизлечимой болезни, показывать рентгеновские снимки, обещать жизнь и не выполнить своих обещаний. Вам никто не разрешит заниматься ее лечением на свои деньги и без санкции руководства. Вы сначала получите «добро» на такое предложение, а потом беседуйте на эту тему с задержанной. И самое главное – не забывайте, Стасула активнейшая бандпособница, несколько лет была связана с подпольем, постоянная и самая близкая, насколько нам известно, любовница Игоря, который ей полностью доверял и оставил только потому, что боялся сам заразиться туберкулезом. Знаете, есть такое правило в оуновском подполье – не подвергать себя и окружение ненужному риску. Туберкулез, особенно в условиях подполья, означает гибель, и не в бою со своими врагами, а медленную и мучительную смерть в бункере. Нам такие случаи известны.

Он помолчал и добавил:

– Стасула больна была давно, но обратилась она к врачу два месяца назад, добавьте время на встречу с Игорем или с его связными, выходит, она имела с ним контакт где-то месяц-полтора назад, совсем недавно. Разумеется, знает каналы связи на Игоря и его людей, летом была с ним в лесу. Любовь у них. Но поверьте мне, такие не идут на сотрудничество, даже ценой своей жизни. Попытайтесь, может, получится.

Мы еще какое-то время постояли в коридоре, покурили.

– Если она в течение нескольких часов не расскажет мне об Игоре, я попрошу Червоненко освободить Стасулу.

Супрун многозначительно улыбнулся, покивал головой и молча ушел в свой кабинет…

Олена сидела на раскладушке, накинув на плечи полушубок. Я подошел к ней и увидел, что ее бьет лихорадка. Прикоснулся к ее покрытому испариной лбу. «У нее явно высокая температура, – подумал я, – не умерла бы вот тут, в райотделе, во время моего допроса. Разбирайся потом, кто прав, кто виноват».

– Олена, вы себя плохо чувствуете?

Девушка медленно подняла голову и впервые посмотрела мне в глаза. Я не увидел в них ни ненависти, ни злости. Но глаза, казалось, говорили: «Вы видите, мне плохо. Не мучьте меня, отпустите».

– Пан офицер, отпустите меня домой. Сегодня вечером тетка из села должна приехать и, если меня не будет дома, она уедет обратно. Я уже говорила вашему начальнику, что ничего о хлопцах не знаю, никогда с ними не встречалась, не видела и в лес к ним не ходила. Ничего я не знаю.

– Олена, давайте поговорим откровенно. Мы многое знаем о вас. Нам абсолютно точно известно не только о вашей многолетней связи с подпольем ОУН, но и те причины, по которым вы в свое время не ушли в подполье, а остались здесь, в Ходорове для выполнения заданий службы безопасности, с которой вы были связаны долгие годы. Здоровье вас подвело, а так были бы вы вместе с хлопцами в лесу. Мы знаем, что вы не только самым активным образом помогали хлопцам из леса разведывательной информацией, но среди своих доверенных людей организовывали для подполья сбор продуктов питания, медикаментов. Знаем мы и о вашей любви с Игорем. Олена, будьте благоразумны. Если удастся уговорить Игоря сдаться органам госбезопасности, выйти с повинной вместе со своими хлопцами, мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему обрести новую жизнь. Дело ОУН проиграно. В лесах Украины их осталось несколько десятков. Все они в ближайшее время будут уничтожены, если не одумаются и не сдадутся властям. Мы, органы, делаем все возможное, чтобы эти люди были возвращены к нормальной жизни, остались живы, смогли иметь семьи и вернуться в семьи, к своим матерям. В случае выхода с повинной их родственники и все те, кто оказывал им помощь в прошлом и был за это сослан в Сибирь, будут возвращены домой. Конечно, некоторым из них придется по приговору суда отсидеть положенное за их преступления в прошлом. Это касается и Игоря. Он много крови, пролил, Олена. Он многих убил и повесил лично, а еще больше убили и повесили по его приказанию подчиненные ему люди. Передайте ему, что с вами разговаривал представитель МВД Украины, специально приехавший сюда, в Ходоров, по поручению министра Строкача, с тем чтобы установить контакт с Игорем и его группой. Если Игорь и его хлопцы сдадутся и помогут органам захватить или уничтожить Шувара, о котором вы тоже знаете, ни Игорь, ни его люди не понесут никакого наказания. Мы можем дать письменные обещания, гарантирующие жизнь и свободу Игорю, но, естественно, при условии честного и откровенного поведения при контактах с нами. Другого пути и выхода у него нет. Рано или поздно мы установим его местонахождение и ликвидируем всю группу. Согласны со мной, Олена?

– Я уже отвечала начальнику и вам, пан офицер, я ничего не знаю и с хлопцами никогда не встречалась. Я всех этих хлопцев, может, там был и Игорь, как вы его называете и фотографию которого показывали, видела, как и все селяне, несколько лет назад, когда жила у тетки в селе. Больше я ничего не знаю. Отпустите меня, мне плохо.

И еще несколько часов я уговаривал Олену, зная от надежнейшей агентуры все детали ее встреч с Игорем и не имея права называть эти детали, потому что расшифровывался источник, а результаты были бы нулевые. Даже ее чистосердечное и откровенное признание в близких отношениях с Игорем не имело бы тех результатов, которые были нам нужны. Нужно было ее согласие на сотрудничество, на откровенную помощь госбезопасности. Позже, вспоминая этот допрос-беседу, я посмеивался над своими словами, я тогда был, наверное, похож на молодого парня, ухаживающего за желанной девушкой, который безумно хочет ее, готов на все , чтобы угодить ей, беспредельно изворотлив в своих мыслях и обещаниях, коварен и лукав, мудр и настойчив, лишь бы она отдалась ему. А она не хочет – и все тут. И вся тебе любовь.

И тогда я пошел на последнее, о чем жалел потом всю жизнь, удивляясь своей подлости и жестокости. А может, я ошибался, ведь я действительно желал Олене добра. В то же время я знал, что самым важным для меня была не жизнь этой девушки, а выполнение задания, что было для меня святым и непререкаемым, выше и значимее всего святого на земле. Я выполнял свой долг и следовал своей морали, своему уставу и воинской присяге.

– Олена, мы с тобой погодки, – переходя на «ты», говорил я девушке, – мы оба молоды и нам еще долго жить. Мы и не жили еще с тобой в этой жизни по-настоящему. У тебя нет семьи, нет детей.

И тут я стал рассказывать Стасуле о своей любви к девушке-невесте, о своей жизни. Что готов я все отдать за любовь свою, и знаю, что такое любовь. И был я искренен и откровенен с Оленой. Может быть, она и поверила мне.

– Ты еще имеешь шанс на жизнь и любовь, на семью и детей.

Я раскрыл пакет, вынул оттуда рентгеновские снимки и протянул их Стасуле, держа в руках так, чтобы видно было обоим.

– Посмотри, это твои легкие и каверны. Врачи мне сказали, что ты обречена, ты умрешь. Это произойдет в конце года при плохой погоде с дождями или ранней весной. Эти же врачи мне сказали, что тебя может спасти очень дефицитный препарат ПАСК, которого нет у вас в районе, да и в области он тоже ограничен и дефицитен. Я буду просить свое начальство сегодня же разрешить приобрести это спасительное лекарство и направить тебя в туберкулезный санаторий на несколько месяцев в Крым. Но это при условии твоего согласия на сотрудничество с нами, имея в виду захват Игоря. Ты сможешь сделать это. Я клянусь тебе, что он будет живым. Если мое начальство откажет в лекарстве и лечении, я на свои деньги куплю тебе ПАСК и путевку в Крым. Только помоги мне. Я даю тебе слово коммуниста и офицера. Тебе по вашему подполью известно, что такое честь и совесть. Эти понятия есть и у нас, у коммунистов, и ты должна мне поверить.

Олена Стасула подняла голову и посмотрела мне в глаза: «Что ты мне поешь, пан офицер. Если ты действительно любишь свою любовь, то должен понимать меня – я никогда, даже ценой жизни своей не отдам любимого» – так говорили ее глаза.

– Отпустите меня домой, пан офицер, тетка из села, наверное, уже приехала. Она долго ждать не будет, уедет обратно. Меня сутки нет дома. Плохо мне, я сейчас упасть могу, – сказала дивчина и снова пристально посмотрела мне в глаза.

Я уловил в выражении ее глаз смешинку и какое-то подобие возможного человеческого контакта. «Боится, что сутки отсутствует. Соседи и тетка из села могут почувствовать неладное. Значит, не хочет, чтобы знали об ее аресте и конспиративном пребывании в райотделе. А вдруг Стасула поверила мне и захочет сдать банду, свяжется с Игорем, уговорит его на контакт через нее с органами. Вдруг получится. Если так, то ее надо немедленно отпускать», – подумал я.

– Вот что, Олена, идите домой. Я договорюсь с местным начальством. О вашем задержании советую никому не говорить, кроме Игоря.

Олена снова посмотрела на меня, и мне показалось, что глаза девушки выражали понимание и благодарность.

Коротко переговорив с Червоненко и доказав ему, что смертельно больная Стасула не подлежит аресту и дальнейшее ее задержание чревато неприятностями, я вернулся к девушке и объявил ей об освобождении.

– Я дам вам номера телефонов дежурного райотдела и заместителя начальника майора Супруна. Можете с нами связаться в любое время суток. Мои условия вы знаете. Рассчитывайте на мою помощь всегда, – и я протянул Олене сложенный в несколько раз тетрадный листок с телефонами.

– Спасибо вам, пан офицер – слабым голосом произнесла Стасула и, протянув руку, взяла у меня бумажку. – Я готова, я пошла, – поправляя жакет, сказала дивчина и вопросительно посмотрела на меня.

– На улице уже темнеет, фонари пока не зажгли, выходите через боковую дверь, я вас выведу.

Я поднялся из-за стола и подошел к Олене, протянув ей руку для прощания. Рука у Олены была холодной и влажной. Чувства брезгливости к больной девушке у меня не было. Были жалость и сострадание. Где-то в глубине души уважение к ее стойкости, терпению и мужеству. Молча спустились к выходу на боковую неосвещенную улицу. Я погасил свет в коридоре и открыл дверь, кивнув Олене головой на прощание. Быстро закрыл дверь и бегом поднялся на второй этаж, чтобы через окно посмотреть на уходящую в темноту улицы Стасулу. Она медленно шла вдоль забора, выделяясь светлым жакетом в сумерках. Мне показалось, что-то мелькнуло белым лепестком у ног Стасулы и осталось лежать на тротуаре. У меня заколотилось сердце: «Неужели, выбросила бумажку с телефонами?» Сейчас Стасула скроется за углом, ее фигурка еще была видна в быстро надвигающихся сумерках. Я кинулся к выходу, почти скатился с лестницы и выскочил на улицу. Олены уже не было видно, она повернула за угол. За несколько метров до поворота на тротуаре лежал скомканный и еще влажный от руки дивчины листок из ученической тетрадки…

Олена Стасула умерла в туберкулезном отделении районной больницы ранней весной 1954 года…

* * *

На пышном кусте волчьей ягоды с еще нетронутыми осенью зелеными листьями и с начинающими наливаться чернотой плодами шевельнулись ветки, и на освещенную ярким полуденным, солнцем поляну вышел вооруженный человек. Заросшее многодневной черной щетиной лицо было напряжено. Глаза внимательно прощупывали покрытое мелким кустарником в редком сосновом лесу пространство на противоположной стороне оврага. Людей там не было, а если бы они там и были в укрытии, это заметил бы вышедший на поляну человек – он и до этого из кустов довольно долго осматривал местность вокруг оврага через потертый и старый, но сохранивший свои рабочие качества цесовский бинокль. Вокруг было спокойно и тихо. Заливались лесные птахи, и это верещанье птиц радовало человека, который знал, что при появлении кого-либо птицы замолкают на какое-то время, что и произошло вблизи от него. Там, за оврагом и вокруг него, шла лесная симфония, и это успокаивало человека. Он держал в руках немецкий автомат, известный в народе как «шмайсер», палец правой руки лежал на спусковом крючке. Затвор автомата был отведен в заднее крайнее положение. Он готов был открыть огонь в долю секунды. Медленно и осторожно ступая по густой траве, человек подошел к пологому краю оврага, выдвинул автомат и заглянул вниз. Затем он, оторвавшись от автомата, поднял правую руку, что для посвященного, как и для военных любой армии по уставу означало: «внимание», и начал так же осторожно спускаться вниз на дно оврага. Он медленно подошел к огромной деревянной колоде, лежавшей внизу, у основания которой находилось выложенное серым камнем довольно большое по диаметру углубление, частично покрытое от времени зеленым бархатом мха. Вода по колоде протекала в почти незаметную для глаза и также выложенную старым серым камнем канаву, уходящую куда-то вниз по оврагу. Был полдень, и в это время дня солнце ярко освещало родник. Человек хотел пить. Он снял висевший на шее на широком кожаном ремне автомат, положил его рядом с собой и наклонил лицо к водной поверхности, глядя в нее как в зеркало. Вдруг он вздрогнул, и правая рука мгновенно ухватилась за автомат. Там, внизу, из воды на него смотрели чьи-то глаза. «Холера ясна 1, надо же такому случиться», – тихо произнес человек и тяжело и облегченно вздохнул. Внизу, под водой, сидел тритон и, казалось, разумными глазами смотрел на готовящегося пить человека. Человек перекрестился, снял фуражку военного образца с прикрепленным в околышу трезубом, опустил вначале на несколько секунд лицо в холодную воду и только потом начал пить, медленно втягивая в себя ртом воду. Пил долго, пока не утолил жажду. Потом отстегнул с ремня добротную, обшитую темно-зеленым, местами протертым до металла сукном немецкую алюминиевую фляжку, снял стаканчик колпачок и еще выпил, а затем, чтобы не замочить сукно, этим же стаканчиком наполнил ее. Над оврагом было тихо. Человек той же дорогой медленно поднялся по склону, подошел к кусту волчьей ягоды и пощелкал языком. Из кустов ответили таким же звуком, и раздался знакомый человеку голос:

## 1 – Холера ясна – черт возьми, черт побери (пол.).

– Друже провиднык, я готов.

– Сейчас я тебя сменю, друже Роман, – ответил человек и вошел в кусты.

Через короткое время из кустов вышел тот, которого назвали Романом, и уже не так осторожно как первый спустился в овраг, повторив ту же процедуру, что и первый. Это были надрайонный провиднык СБ Игорь и его боевик Роман. Чтобы им уйти на Запад, как обещал Игорь, нужно было установить порванные МГБ связи с другими отрядами, которые располагали каналами выхода к польской и чехословацкой границам и дальше – до Западной Германии. Игорь был уверен, что взявший на себя командование остатками вооруженных отрядов УПА после гибели генерала Чупринки полковник Василь Кук, он же Лемиш, имеет эти каналы. Еще год назад Игорь встречался со связными Лемиша, и они рассказывали ему, что у полковника есть радиосвязь с американцами, что они вооружены американскими автоматами, доставшимися им из груза, сброшенного американским военно-транспортным самолетом. Игорь своими глазами видел американские автоматы, его научили пользоваться этим оружием. У связных были иностранные продукты питания – вкусные и сытные мясные консервы, разные концентраты. Все это вселяло уверенность в Игоря и его боевиков. Игорь и часть его людей чудом уцелели. Он знал, что Шувар жив, что он имеет связь с Лемишом, что Шувар тоже ищет его, Игоря. После того страшного боя Игорю так и не удалось найти Шувара, но он сумел выйти совсем недавно на нужных и надежных людей, через которых дал знать Шувару, что жив и ждет от него указаний…

Шли ходко, чутко прислушиваясь к лесным звукам и обходя густые заросли и завалы, на всякий случай, – вдруг там засада. Хотя было маловероятным, так как о их движении и маршруте никому, даже оставшимся в бункере хлопцам, известно не было. До заката солнца надо было пройти к бункеру, где их ждал Грицько, около двадцати километров, а там до второго бункера, где был Стефко, совсем близко, пару километров. Успеть надо. Ночью тяжело двигаться да и груз у них немалый – два полных вещевых мешка продуктов. Скоро зима, которую надо пережить в бункере. Все чаще задумывался Игорь о судьбе Грицька. Хлопец давно кашлял. Недавно удалось показать его надежному сельскому фельдшеру, тот своего врача нашел. Возили Грицька в самый Львов на рентген. Туберкулез, открытая форма. Игорь знал и свято соблюдал правила подполья – береги себя и своих товарищей. Больной туберкулезом должен быть изолирован от всех остальных. Вот почему выделили ему старый, но хорошо сохранившийся и более менее сухой бункер и оставили там одного. Он в этом бункере несколько месяцев, с весны. Сколько Грицько сможет выдержать? Ну, еще одну зиму. Так и с ума сойти одному в бункере можно. А если не выдержат нервы? Нет, Грицько на предательство не способный. Он, как и Роман, кровью повязан с Игорем. Помнил Игорь, как Грицько по его команде повесил на плече на мотузке нескольких сельских активистов, люди знали об этом, видели, кто совершал «правосудие» над большевистскими пособниками и предателями украинского народа. Приговор приводился в исполнение не по его, Игоря, решению, а сам Шувар дал указание, но люди-то видели Игоря и его хлопцев. И правильно сделал – предателям собачья смерть.

Игорь ни о чем не жалел. Вся его жизнь в прошлом, как и в настоящем, принадлежала подполью. Он был уверен в правоте своего дела, дела революционной ОУН. Не было выше авторитета для него, кроме Бога, чем Степан Бандера и его командиры, сражавшиеся на родных землях за свободную Украину. Он боготворил Бандеру и командующего УПА легендарного Чупринку и переживал его гибель. Только однажды ему удалось увидеть и услышать генерала Чупринку, чтобы навсегда сохранить его образ в своем сердце. Конечно, Василь Кук не был таким авторитетным, как знаменитый генерал, но и он достоин большого уважения, ибо в тяжелых условиях борьбы имел мужество взять на себя руководство всей вооруженной борьбой, сплотить вокруг себя немногочисленные отряды, оставшиеся после смерти Чупринки. Командир Игоря окружной провиднык Шувар, как и все остальные, оставшиеся в живых командиры оуновских отрядов, получил письменное уведомление от Лемиша, известного среди ОУН как полковник Василь Кук, что он взял на себя руководство подпольем, и через связных передал устно о встрече командиров для решения вопросов дальнейшей борьбы с советской властью на Украине. Те же связные, пришедшие от Лемиша к Шувару, своим бодрым видом, добротной экипировкой и американскими автоматами внушали Игорю и всем видевшим их партизанам надежду и уверенность в завтрашнем дне. В совещании участвовали все подчиненные Шувару командиры, и Игорь с радостью узнал от связных, что Лемиш разрабатывает план вывода на Запад через Польшу или Чехословакию еще сохранившиеся оуновские группы. Но для этого он должен соединить эти группы воедино, собрать всех вместе, произвести соответствующую подготовку, разведку, а затем двинуться в рейд и уйти в Западную Германию. Это было серьезное мероприятие, сопряженное с возможными боями и огневым прорывом через границу. Известен был и второй вариант – уходить в ФРГ мелкими группами по заранее подготовленным и проверенным маршрутам. В любом случае требовалась продуманная и подготовленная разведка и посылка пробной разведывательной группы в ФРГ по основному маршруту. Шувар был готов выполнить любое указание Лемиша и собирался двинуться на соединение с ним, если бы не та роковая засада.

Игорь люто ненавидел не только все советское, большевистское, но и все русское. Не случайно у него и автомат был немецкий, хотя очень нравился почти такой же русский ППС 1. «Вот расстреляю все немецкие патроны и возьму этот русский автомат, – время от времени думал Игорь, поглаживая пальцами рубчатую эбонитовую рукоятку «шмайсера». – И в бою хорош, не так разбрасывает, как ППШ. Безотказный. Ствол в случае нужды заменить за пару секунд можно, боевую пружину сменить». У него всегда с собой был запасной ствол со специальным ключом для замены накалявшегося от длительной стрельбы ствола и пружина для замены лопнувшей. Такое случилось однажды в бою в 1947 году, когда они рейдом ходили в Карпаты и захватили на несколько часов райцентр Турку, перебив чекистов в райотделе НКВД. Огонь с обеих сторон велся страшный. На предложение оуновцев сдаваться работники райотдела отвечали огнем пулеметов и автоматов. Продвигаясь перебежками вместе с другими хлопцами ближе к кирпичному зданию райотдела и пытаясь зайти с тыльной стороны дома, Игорь расстрелял более десятка магазинов. Огонь со стороны дома стал затихать, наверное, кончились патроны. Неожиданно прямо перед Игорем возникла фигура с пистолетом в руке, направленным на него. Игорь вскинул автомат, но очереди не последовало, автомат отказал. Офицера с пистолетом «срезал» автоматной очередью бежавший за Игорем оуновец.

## 1 – ППС – пистолет-пулемет Судаева, был на вооружении Красной Армии с 1943 г.

Здорово дрались большевики, до единого полегли, даже раненых не осталось. У всех оружие в руках без патронов. Добили их на всякий случай, но наверное, в мертвых стреляли, – вспоминал тот случай Игорь. И вдруг снова раздались пулеметные очереди. Кто-то из чекистов успел подняться на чердак с ручным пулеметом, залег за брандмауэром 1, к нему не подобраться. Ничем его не возьмешь, даже гранатой. Сыплет из пулемета беспрерывно. Уложил нескольких боевиков. Командир правильное решение тогда принял – бросить его, сектор обстрела у него все равно ограничен.

## 1 – Брандмауэр – пожарная толстая кирпичная стена, разделяющая чердак на две или несколько частей.

Игорь часто, особенно темными, душными, бесконечно длинными ночами, в бункере, перебирал в памяти свою жизнь, которая и вспоминалась ему в основном боями, тяжелыми рейдами, переходами, перестрелками и работой в СБ – врагов казнили, а глаза человеческие все одинаковы. Почти все казненные им люди умоляли не убивать их, плакали, теряя человеческий облик. Дерьмом от них воняло почти всегда – все из кишок вываливалось от страха. Таких он не жалел – ликвидировал даже с облегчением. Редко, но были и такие, особенно из коммунистов или чекистов-«энкэвэдэшников», которые умирали очень даже достойно. К тем, ненавистным врагам своим, он где-то в глубине души иногда относился со скрываемым от своих боевиков уважением. «Надо же так держаться», – думал об этих людях Игорь. Этого «энкэвэдиста» пьяного живым в хате захватили. Хозяева хорошо его подпоили, своим в лес сообщили. Принесли его хлопцы в лес, положили на травку, тот очухался, протрезвел сразу, когда увидел, кто его в лес привел. И больше ни слова не сказал, кроме тех, которые Игорь запомнил навсегда: «Товарищи мои найдут всех вас и отомстят за меня». – «Ты знаешь, с кем ты разговариваешь, курва твоя мама? – закричал тогда Шувар. – Я Шувар, слыхал о таком?» «Как же не знать такого бандита. Тебя-то мы и ищем. Придет время – найдем», – ответил чекист. «Ты младший лейтенант Иван Прилипко, подтверди это, – закричал тогда Шувар. – Назови агентуру НКВД в селе и всех тех, кто вам помогает. Кто твой начальник? Ответишь, может быть, дадим тебе жизнь. Ты ведь такой же украинец, как и мы – борцы за нашу родную незалежную Украину. Переходи к нам, вместе будем бить большевиков. Ты коммунист?» «Да, я коммунист, знаю, что умру, но и вам жить осталось недолго. Всех вас побьют. Ты хоть людей простых пожалел бы, Шувар, они-то за что должны гибнуть? Ты, Шувар, давно труп, тебе от нас не уйти. Вот поймают тебя наши, для начала ноги твои кривые выправят, а потом за душу возьмутся. Вот тогда поплачешь», – кричал связанный по рукам и ногам захваченный офицер, и пена от ярости и бессилия выступала на губах у него. Кривые и короткие ноги Шувара были его большой слабостью. Наследие голодного, рахитичного, рабского существования в нищей украинской семье, которая и видела только горе от тяжелой каторжной жизни в панской Польше. Такого оскорбления Шувар снести не мог. В лице изменился, весь перекосился от злости и взревел, повернувшись к своим помощникам при допросе, среди которых был и Игорь: «Вогнать ему в сраку бутылки, да побольше». Знал чекист, что это такое, лицо белым стало. Но молчит. Сняли с него сапоги, пригодятся другому, сняли галифе – тоже пойдут на дело, и вогнали в него одну за другой несколько бутылок. Умирал чекист тяжело, хрипел от боли, стонал, кровавая пена на губах пузырилась, должно быть, кусал себе от боли губы, зубами скрипел, но ни слова больше не вымолвил. «Отрежьте ему язык», – бросил Шувар и, повернувшись к лестнице, вылез из бункера через люк на свежий воздух. В бункере после таких допросов воняло… 1