Текст книги "Тайна реки Семужьей"

Автор книги: Георгий Кубанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Осмотр пещеры пришлось закончить. Забираться в глубину ее, проверять все ответвления, оставляя вход и задержанных без надежной охраны, нельзя было. Сазонов оставался на воле. Вооруженный! Об этом Прохор Петрович не забывал ни на минуту. Да и выход из пещеры скоро закроет начавшийся прилив.

– Кончили все! – твердо заявил Прохор Петрович. – Пошли!

Опускаться узким и местами крутым гротом с неожиданными поворотами связанными преступники не могли. Прохор Петрович развязал руки Барбосу и Немому. Потом он перехватил задержанных вокруг пояса арканом старого Каллуста. Намотав конец крепкого плетеного ремня на руку, он стал спускаться первым. За Барбосом и Немым шли Федя, Володя и Наташа. Последним выбрался из пещеры старый Каллуст – он задержался возле трупа Тола…

На берегу Прохор Петрович осмотрелся и сказал:

– Путаться по горам мы не станем. Пойдем в наш погост [13]13
  Погост– саамское поселение.


[Закрыть], прямиком, горами. Дома подумаем, как взять Сазонова. Посоветуемся с районом…

– Зачем думать? – горячо запротестовал вдруг старый Каллуст. – Поднять людей надо. Охотников взять. И схватить его. Нельзя, чтобы такой гулял на воле. Ему сидеть надо!

Глава тридцать первая
ПОГОСТ

Если б новоселов спросили, каким путем возвращались они с Дикого Берега, никто из них не сумел бы рассказать об этом толком.

Над морем поднимался туман. Еле приметные зыбкие полосы его ползли на берег, лощинами пробирались в глубь полуострова, ширились, густели, сливались в сплошные колышащиеся наплывы. Поднимаясь выше, туман обволакивал склоны сопок. Белесые волны его настойчиво катились на юг, нагоняя одна другую. Вершины сопок и отдельные высокие скалы словно плыли по волнующемуся молочному морю, постепенно погружаясь в него все глубже и глубже. А над головами путников мягко светило странно белое солнце. Постепенно тускнея, оно скоро превратилось в четкий серебристый кружок. Туман окутал путников, заставил сократить шаг. Медленно клубился он, отливая неповторимым по богатству оттенков нежным перламутровым сиянием. Каждая частичка его ловила и по-своему отражала невидимое в мареве солнце.

Прохор Петрович вел свою группу, избегая теснин и лесистых мест, где задержанные могли бежать или хотя бы оставить за собой заметные следы. Как он выбирал нужное направление в густом тумане – это оставалось для новоселов совершенно необъяснимым.

У Прохора Петровича были серьезные основания держаться осторожно. Очень уж ненадежным было вооружение его группы. Карабин, поврежденный пулей Барбоса, кольт с нелепо вздыбившейся ствольной накладкой в счет не шли. Какое это оружие! Не доверял Прохор Петрович и изъеденному темными раковинами нагану, отобранному у Немого…

Наташа с Васькой тоже шли не с пустыми руками. Девушка несла на плече «трезубец Посейдона». Мальчуган шагал с фанерной трубой. Прохор Петрович считал, что оставлять эти странные предметы в пещере нельзя; их надо показать знающим людям…

Подъемы в тумане на голые сопки утомительно чередовались со спусками.

У Наташи появилось даже ощущение, будто они поднимаются на одну и ту же сопку и тут же спускаются с нее.

– Ничего! – утешил девушку Прохор Петрович. – Туман этот нестойкий. Еще часок-другой подержится, не больше.

Прохор Петрович не ошибся. Скоро туман стал редеть, отступать в низины. Снова показалось на небе похожее на светлую монетку негреющее солнце. Серебристый кружок постепенно становился четче, ярче, вскоре уже нельзя было смотреть на него…

– Отдохнем, – сказал Прохор Петрович.

Спутники его охотно устроились на мягком мху. Сам же Прохор Петрович и старый Каллуст заняли удобные для наблюдения места. Отдыхая, они внимательно следили, не появится ли кто в быстро тающем тумане.

Только теперь Наташа смогла поделиться с Прохором Петровичем сомнениями, мучившими ее всю дорогу.

– А все-таки жаль, что мы не осмотрели пещеру как следует! – вздохнула она.

– Ничего! – успокоил ее Прохор Петрович. – Люди разберутся. Без нас разберутся.

Он заметил удивление на лице девушки и пояснил:

– Когда мы уходили с Федей с пастбища, я сказал своим пастухам так: «Если спустя сутки мы не воротимся, передайте в район, что я ушел искать пропавших людей». Значит, в районе уже знают, что мы ищем вас. Наверно, уже послали за нами.

– А райцентр ведь далеко отсюда? – спросила Наташа.

– Не близко, – спокойно подтвердил Прохор Петрович. – Побольше ста километров будет.

– Как же пастухи передадут туда, что вы ушли на поиски?

– Сходит кто-нибудь в погост. Там есть телефон.

– Телефон? – удивилась Наташа. – В погосте?

– Если в русской деревне может быть телефон, почему ему не быть в саамском погосте? – вмешался в разговор более опытный Федя.

– У нас все есть, – охотно подтвердил Прохор Петрович. – Есть у нас радио, телефон, электричество. Было бы и пианино, да играть на нем некому. Легче, дочка, купить пианино, чем сыграть на нем.

– А вы пробовали играть на пианино? – спросила Наташа, сдерживая улыбку.

– Пробовал, – с такой же деланной серьезностью ответил Прохор Петрович. – Одним пальцем хорошо получается. А вот остальные девять мешают. – Он взглянул в широко раскрытые глаза Наташи и довольно засмеялся – шутка удалась.

– Хватит нам тут сидеть! – поспешил выручить ее Федя, вспомнив свои злоключения в куваксе. – Вон и туман рассеялся.

Действительно, пока группа отдыхала, склон сопки очистился от тумана. Как бы преследуя отступающую серую пелену, спускался Прохор Петрович со своими спутниками в неширокую лощину. В глубине ее сердито ворчал ручей, – словно боролся с туманом, то вырываясь из его мутных волн, то снова скрываясь под ними. Справа, в прогалине между сопками, открылось небольшое горное озерко. Ровная гладь его отражала ясное небо и тихо светилась, будто излучая из глубины еле приметное, мягкое сияние.

– Чудесное озеро! – невольно залюбовалась Наташа и подтолкнула Володю: – Смотри – чистое, чистое!

– Как может быть озеро нечистым? – откликнулся старый Каллуст. – Знаешь, что такое озеро? Это – глаза земли. Глаза нечистые не бывают.

– А я видел как-то грязное озеро, – вставил Володя. – Вода в нем черная. Как кофе!

– Бывает! – с неожиданной легкостью согласился с ним старый Каллуст. – Бывает и у человека плохой глаз: слепой или с бельмом. У земли много глаз. Очень много! Потому она все видит и все знает. Где живет олень – земля дает ягель. В ваших местах много коров, – земля родит для них вдосталь травы. Зимой земля отдыхает, и глаза ее закрываются, затягиваются льдом. – Пастух задумчиво пожевал губами. – У неба тоже есть глаза. Небо никогда не спит. Днем у него открыт большой глаз – солнце, а ночью маленький – луна. Большой глаз хорошо смотрит и всем помогает: человеку, зверю, каждому листку. Ночной глаз у неба тоже неплохой. Только с ленцой он. Три дня глядит хорошо. Потом помаленьку закрывается-закрывается… и засыпает. Поспит-поспит – и снова помалу просыпается. Долго просыпается. Ленивый глаз…

Слушая неторопливый рассказ старого Каллуста, новоселы спустились в лощину и пошли вдоль шумного ручья. Потом незаметно вышли к Семужьей и облегченно вздохнули.

– Эддэм! – Старый Каллуст показал в сторону реки и пояснил по-русски: – Мост.

Несколько правее остановившихся путников через кипящую на камнях реку были переброшены узкие, в две доски, лавы с единственным поручнем из грубо окоренных тонких жердей.

– Оказывается, в тундре даже мосты есть? – удивилась Наташа, довольная неожиданным открытием.

– А ты думала! – в тон ей ответил Прохор Петрович. – Если б не лавы, как бы наши женки с ребятами пробирались на пастбище? Как доставить из-за реки в погост заготовленный на зиму ягель? Да и веттехнику, с его кухней, тоже надобно бывать в стаде.

Беседуя с девушкой, он краем глаза незаметно присматривал за Барбосом и Немым. Прохор Петрович не верил в смирение преступников, – трудно было предвидеть, на что они могут пойти.

Первым ступил на мягкие, пружинящие под ногами лавы старый Каллуст. Остальные растянулись за ним цепочкой. Последним оставил левый берег по-прежнему настороженный и внимательный Прохор Петрович.

Шли молча. Под ногами певуче гудели доски. Порой эти звуки заглушались шипением воды, разбивающейся об устои лав, сделанные в виде козел.

Барбос, не меняя шага, достал из-за пазухи красный кисет. Придерживая его двумя пальцами, он старательно подравнивал узкую полоску газетной бумаги. Занятый ею, он оступился на вильнувшей под ногой доске, и невольно схватился за поручень. Кисет выскользнул из его пальцев и упал в пенящуюся воду.

– А ч-черт! – Барбос огорченно сплюнул в воду. – Да-а! Уж если не повезет, так и на санях колеса ломаются.

Он ухватился обеими руками за поручень и уставился в кипящую воду.

– Э-эх! – вздохнул Барбос. – Пропал табак!

– На-ка, мужик! – Немой протянул ему папиросу. – Покури моих-то.

Барбос посмотрел на папиросу и поморщился.

– «Огонек»! Сорок пять копеек пачка, – пренебрежительно бросил он. – Солома. У меня самосад был. Привозной. С Украины. Слезу вышибал.

Неторопливо прикурил он тонкую папиросу от поданной Немым спички и, попыхивая голубоватым дымком, зашагал дальше…

От дощатых лав по травянистому берегу вилась еле приметная стежка, огибая выпирающие из земли крупные округлые валуны.

Близость жилья взволновала усталых людей, заставила прибавить шагу.

…Первые дома – добротно срубленные, а некоторые даже обшитые тесом показались новоселам очень знакомыми, похожими на среднерусские. Лишь на коньке крайней крыши, рядом с антенной, красовались накрепко приделанные великолепные оленьи рога.

– Чертей гоняют! – заметил Прохор Петрович, перехватив удивленный взгляд Наташи, и показал рукой на ветвистые рога с устремленными вперед острыми концами. – Не понимаешь? Черт бегает ночами по крышам и заглядывает в трубу. Он всегда спешит, а потому бегает очень быстро. В темноте черт не увидит рога, вскочит на крышу, напорется на острые концы и убежит.

– Безобидный черт, трусливый! – засмеялся Володя.

– Саамский! – значительно поднял широкие черные брови Прохор Петрович. – Свой! Вот Чан Рушла… Совсем другое дело.

И он выразительно повел головой в сторону старого Каллуста. Тот подошел было, чтобы принять участие в беседе, но, услышав о Чане Рушла, поспешно скрылся за спинами задержанных.

У окраины погоста первыми встретили людей собаки. Они сбежались из ближних домов и подняли звонкий, но беззлобный лай, извещая хозяев о появлении незнакомых людей. Впрочем, стоило Феде замахнуться посохом, как собаки метнулись от него врассыпную и с еще большим рвением принялись облаивать пришельцев уже издали.

На шум, поднятый собаками, из ближнего дома вышел молодой парень.

– Прохору Петровичу! – крикнул он и кивнул остальным: – И вы здравствуйте.

– Здорово, Руслан! – ответил Прохор Петрович.

– Тебя тут начальники ждут, – поторопился сообщить новость Руслан. – Собирались искать тебя.

– Искать меня не надо, – улыбнулся Прохор Петрович. – Я сам пришел. И не один.

Он показал рукой на своих спутников. Руслан с откровенным юношеским любопытством разглядывал новых людей.

– Какие же начальники меня ждут? – поинтересовался Прохор Петрович.

– Следователь. Да еще милиционер с ним, – ответил Руслан. – Все выспрашивали: «Куда ушел? Зачем? С кем?» А что мы знаем! – Он помолчал, присматриваясь к окруженным новоселами Барбосу и Немому. – Утром сбирались за тобой идти. Охотников звали.

– Пожалуй, не нашли бы нас, – усмехнулся Прохор Петрович.

– Чего так? – удивился Руслан. – Неужто так далеко забрались?

– Не близко.

– Охотники нашли бы, – не уступал Руслан. – Зимой по месяцу и больше живут в тундре и не теряются.

– В тундре живут, а к Дурному месту не ходят, – не выдержал и простодушно похвастался старый Каллуст.

– Зачем ходить к Дурному месту? – удивился Руслан. – Там ни пастбища нет, ни зверя…

Прохор Петрович ее хотел распространяться о том, где был и что делал, а потому круто повернул разговор.

– Знаете, где Прокофий? – обратился он к сбежавшимся откуда-то мальчишкам. – Милиционер?

– Знаем! – дружно ответили ребята.

– А ну, кто первым найдет его и скажет, чтобы он шел сюда?

Мальчишки коротко переглянулись, как бы оценивая силы соперников, и бегом припустили по широкой улице.

– А ты, Руслан, – обернулся к юноше Прохор Петрович, – помоги мне. Надобно гостей устроить. Одних на отдых. – Бригадир кивнул в сторону новоселов. – К хорошим людям. Других – в крепкий сарай. С большим замком. Но это гости Прокофия. Пускай уж о них сам подумает. – И он выразительно посмотрел на задержанных.

– Найдется крепкий сарай, – весело сообщил Руслан, обращаясь к Барбосу и Немому. – И замок найдется. Здоровый! Еще купеческий.

Он заметил идущего по улице в окружении пестрой ватаги ребятишек милиционера и закричал:

– Прокофий! Сюда иди!

– Не шуми, – остановил Руслана Прохор Петрович. – У него глаза есть. Мимо не пройдет.

Прокофий Суфрин поздоровался с Прохором Петровичем и его спутниками. Коротко сообщил бригадиру, что следователь Долгушин ездил в третье стадо колхоза «Полярное сияние». Надо было разобраться там, по чьей вине волки за весну зарезали около тридцати оленей. А утром из района сообщили, что Прохор Петрович ушел с каким-то парнем из Пушозера искать пропавших новоселов и не вернулся в срок. Из стада следователь заехал в правление колхоза «Дружба», чтобы разузнать, где Прохор Петрович, а если понадобится – организовать поиски пропавших.

Прохору Петровичу не хотелось продолжать этот разговор в присутствии задержанных. Узнав, что следователь сейчас отдыхает, он сдал Суфрину Барбоса с Немым.

Глава тридцать вторая
ТРЕВОГА

Друзья решили не расставаться. Хоть и устали они, но прежде всего хотелось поделиться пережитым за минувшие дни, расспросить друг друга. Как ни уверял их Прохор Петрович, что в доме, где найдется четыре кровати, будет слишком людно, шумно – какой же это отдых! – Наташа, Володя и Федя настойчиво просили устроить их вместе. Как угодно устроить, лишь бы вместе. Пришлось Руслану отвести гостей в один дом.

Невысокая и широкая в плечах, с округлыми крепкими руками и гладко зачесанными назад волосами, хозяйка проворно и бесшумно двигалась в узорчатых тоборках, отделанных кумачовыми полосками. Постелила на полу несколько пушистых оленьих шкур. Ваське устроила постель на неостывшей еще после утренней топки лежанке. Но опоздала: мальчуган присел на шкуры и, сам того не замечая, повалился на них и заснул, широко разметав руки и ноги.

Руслан скромно стоял у притолоки и не отводил черных блестящих глаз от гостей. Очень хотелось ему побеседовать с новыми людьми. Расспросить о Москве, о России… Но хозяйка, приготовив нехитрые постели, сказала:

– Ложитесь. Отдыхайте. Никто вам мешать не будет. – Она выразительно посмотрела на провожатого.

Руслан с сожалением натянул кепку и кивнул гостям:

– Пока до свиданьица. Еще увидимся…

Володя с Федей сняли лыжные куртки, подвинули Васькины руки и ноги – податливые, словно тряпичные, легли на мягкие шкуры и сразу заснули.

Наташу хозяйка устроила в комнате поменьше, на кровати с пышно взбитыми подушками в цветастых ярких наволочках.

…Низкие лучи вечернего солнца расписали синюю стену мягкими золотистыми узорами, били в лицо девушки. Наташа зажмурилась и поднялась с постели. Достала из рюкзака альбом, найденный в пещере, положила его на стул рядом с кроватью. И снова в глаза ударило солнце.

«Нет, – подумала Наташа. – Так не уснешь».

Ощущая под натруженными босыми ступнями приятный холодок крашеного пола, подошла к окну. Задергивая занавеску, девушка невольно засмотрелась на играющих возле дома ребят. И вдруг Наташа изменилась в лице и отпрянула от окна. По улице неторопливым шагом прошел человек. Лица его Наташа не разглядела – помешали опущенные уши шапки прохожего. Зато, когда тот задержался, расспрашивая о чем-то ребят, девушка отчетливо увидела хорошо знакомую спину – широкую, покатую, с приподнятыми сильными плечами и чуть расставленными локтями, будто человек собирался прыгнуть. Запомнились почему-то и серые в темную полоску брюки прохожего.

– Сазонов! – воскликнула Наташа.

Девушка накинула лыжную куртку, наскоро обулась и выбежала в соседнюю комнату.

– Ребята!..

Взгляд ее безнадежно скользнул по спящему Феде и остановился на Володе.

– Вставай! – тормошила его Наташа. – Сазонов здесь. Слышишь?

Володя раскрыл большие удивленные глаза и сонно спросил:

– Кого?

– Сазонов здесь. Са-зо-нов! – теребила его Наташа. – Понимаешь?

Едва лишь до сознания Володи дошло это имя, как он проснулся окончательно. Будить Федю не имело смысла. Слишком дорога каждая секунда. Володя схватился за одежду.

Наташа еле дождалась, пока он оделся и обулся. Девушка первой выбежала в сени, плечом распахнула тугую дверь… и попятилась.

Навстречу ей с нарастающим грозным рычанием приближался громадный пес.

Наташа захлопнула дверь, растерянно оглянулась на Володю:

– Что делать?

– Пусти-ка!..

Володя взял свой дорожный посох и, отстранив Наташу от двери, смело вышел на крыльцо. Белый пес длинным волчьим прыжком бросился к нему. Володя невольно взмахнул посохом. Пес с неожиданной легкостью взвился вверх и одним ударом челюстей, как стальными щипцами, перекусил крепкое бамбуковое древко. Володя юркнул в сени и захлопнул за собой дверь. Пес прыгнул на дверь и закружился на крыльце. Ему подвернулся обломок посоха, – не прошло и минуты, как от бамбукового древка остались лишь мелкие щепки да стальной наконечник…

– А ты не обозналась? – спросил, тяжело дыша, Володя. – Подумай.

– Нет, – твердо ответила Наташа. – Это был Сазонов.

– Как он был одет?

– Шапка-ушанка, серые брюки…

– Ошиблась, – перебил ее Володя. – На Сазонове были черные брюки и фуражка…

– Приросли к нему черные брюки, что ли? – вспыхнула Наташа. – Глуп он, по-твоему, чтобы разгуливать сейчас в милицейской фуражке? – И, не давая возразить себе, она настойчиво повторила: – Я не могла ошибиться, не могла!

– Но ты же не видела его лица?

– Неважно! Откуда у него шапка-ушанка и другой костюм – я тоже не знаю. Но спину его всегда узнаю, в любой толпе.

Убежденность Наташи подействовала на Володю. Надо было как-то прорваться на улицу. Стараясь ступать бесшумно, подошел он к двери. Собака услышала со двора шорох шагов, вскочила на крыльцо и залилась басистым гулким лаем.

– Вот чумовой пес! – Володя смущенно оглянулся на Наташу. – Брешет и брешет!

– Если б он только брехал… – огорченно заметила Наташа.

Помощь пришла неожиданно. Девчушка лет семи вошла в калитку и закричала на собаку:

– Ооуз!

Потом деловито ухватила пса за ошейник и повела его в сарай. Девочка с трудом задвинула тяжелый деревянный засов и обернулась. Наташа с Володей быстро спустились с крыльца, бегом миновали растянувшийся погост и остановились за последним домом. Вдалеке на дороге они увидели одинокого путника.

– Это он! – На лбу у Наташи знакомо надломилась острая морщинка. – Сазонов.

Но в голосе девушки уже не было прежней уверенности. Лишь теперь у нее появились сомнения. Зачем Сазонов пойдет через погост, зная, что местные жители ищут его? Да и что делать ему в райцентре, удаленном от железной дороги на сто с лишним километров? Лишь сейчас Наташа заметила усталое лицо Володи, вспомнила спящих непробудным сном Федю, Ваську. Могла ли она поднимать их, лишать отдыха только ради того, чтобы проверить свои весьма шаткие подозрения? Лица-то прохожего она не видела…

– Пойдем, Володя, – вздохнула она и с виноватой улыбкой взяла его под руку. – Я, кажется, ошиблась.

– Так я и думал!

Возвращались они уже не спеша. На крыльце их терпеливо ждала девчушка в байковом платье. Она спустилась с крыльца и спросила:

– Вы еще будете бегать по улице?

– Нет, – ответил Володя за себя и Наташу. – Не будем. Отбегались.

И прошел в комнату первым. Сбросил сапоги. Подвинул разметавшегося во сне Ваську, привалился к его теплому боку и заснул.

Глава тридцать третья
ОШИБКА НАТАШИ

Так и не удалось Наташе развеять беспокойные мысли. Смутное ощущение допущенной ошибки гнало сон. Чувство близкой опасности не оставляло девушку. Чтобы отвлечься от тревожных дум, она взяла альбом – дневник Сарыкина. Осторожно просунула карандаш между слипшимися листами и стала разъединять их.

Разобрать что-либо на первых страницах Наташе не удалось. Чернила выцвели, и блеклые ржавые строчки еле заметно выделялись на пожелтевшей бумаге, покрытой бурыми пятнами. Дальше они стали более четкими.

Наташа устроилась уютно, по-домашнему – забралась в постель, оперлась подбородком на ладонь и стала разбирать строчки, написанные твердым крупным почерком с лихими завитушками. Затрудняло чтение старое правописание. Наташа спотыкалась о незнакомые буквы «ять» и «и с точкой». И тем не менее скоро она уже не могла оторваться от альбома.

«..Доселе не могу опамятоваться. Что произошло на побережье? Двенадцать дней искали мы в тундре злоумышленников. Взяли их с превеликим трудом и опасностью. Вывели к погосту, где нас должны были ожидать свои стражники. И тут нас встретили беглым огнем…

…Боже мой! За что такая кара? Затравленный вырвавшимися на волю псами, загнанный на Дикий Берег, чудом ушел я от верной гибели. Спастись удалось всего троим: мне, Ферапонту Михеичу да Димитрию Огурцову. Спасла нас чудом открывшаяся в самый отлив пещера. Истинно тайница! Ни человек, ни зверь не найдут в нее входа. Но и жить в ней, не исполняя долга своего, – уподобишься зверю в логове.

…м а р т а. Ходили в разведку. В погост не вошли. Издали видели там вооруженных людей. Один в бушлате. Димитрий приметил у него на шапке большевистскую звезду. Вернулись, впрочем, благополучно. В пути добыли из стада оленя. Пастухи не видели.

31 м а р т а. Вторую неделю сидим взаперти. Волны укрыли нас от мира и мир от нас. Хоть и не так велик ветер, а не выйти из нашей тайницы. Что творится на грешной земле? Остаемся в полном и тягостном неведении. Отдохнули мы от тяжких испытаний телом. Но душа мятется против несправедливости, злой судьбы…

14 а п р е л я. Нас ищут. Вчера Ферапонт Михеич и Димитрий приметили на взгорбке двоих красных. С оружием. Обоих прибрал Ферапонт Михеич. Истинно солдатский глаз. Одному попал повыше брови. Второй бежал и получил пулю в спину. Добил его прикладом Митька. Оставить их на горе было нельзя. Навязали покойникам камни. Отпели их, как сумели, и сбросили в море.

…Ферапонту Михеичу за преданность и верную службу не фельдфебелем быть в тюремной охране, а на моей должности – урядником в хорошем месте. Так я ему и сказал. Порадовал служаку…

22 а п р е л я. Пришли еще трое. Верно, искали тех, кто уже успокоился в море. Ферапонт Михеич допустил их до самого берега и тут, меж утесами, положил тремя пулями. Трупы сбыли в воду. С камнями со дна морского не поднимутся и новых к нам не приведут. Хватит там нечисти морской, чтобы разделаться с нечистью земной, дерзнувшей поднять руку на мирное наше житие…

24 а п р е л я. Достойно удивления письмо, что нашел я в кармане одного из казненных Ферапонтом Михеичем. Дерзновенное письмо и непонятное. Пишут в нем о каких-то победах большевиков на Мурмане. Поминают Совдепию [14]14
  Так белогвардейцы называли Советскую Россию.


[Закрыть]. И вовсе непонятно другое. На конверте штемпеля: вологодский и мурманский. Как могло попасть письмо из Вологды в Мурманск? Чего смотрят союзники и наши власти? Об раздумьи своем молчу и терзаюсь тайно…

6 м а я. Пришлось потрудиться всем троим. Шестерых инородцев прибрали. Лопари или самоеды – не разобрали толком. Били издали с трех укрытых позиций, дабы некуда было инородцам скрыться. Двое имели ружья, но худые (пистонки) и ущерба нам не причинили. Взяли у них сухарей запас и муки порядочно. Это хорошо. А то вовсе приходилось жаться с каждым куском сухаря…

10 м а я. Четвертый день читаю куски газет, найденные у инородцев. Читаю и дивлюсь свыше всякой возможности. Пишут в них о мурманском Совдепе, поносят законные власти и особенно наше ведомство. Поминали и нас, побитых в тундре. Пишут так: никто из карателей не ушел от суда народа. Это хорошо. Значит, не знают большевики, что мы живы. Выходит, что и не искали нас вовсе. Таю страшное сомнение: а есть ли на Мурмане законные власти?..

26 м а я. Давно не писал ничего. Не могу. Душа мятется. От пещеры, моря, пищи дурной. Сидим вроде псов в яме. Грыземся. Вчера Ферапонт Михеич прибил прикладом Димитрия. Заподозрил в нем плохой умысел. Сказал: «Врешь. Не вернешься ты к людям, покамест живы большевики». Митька плакал…

3 и ю н я. Димитрий отказался стрелять в ходившего по берегу лопаря с арканом. Говорил о милосердии. Надобно присмотреть за ним. Не умыслил бы противное. О милосердии и мы понимаем, да время-то какое! Лопаря пришлось прибрать мне. Сам же проводил его на дно.

9 и ю н я. Взяли троих с дорой [15]15
  Дора– небольшое рыболовное судно.


[Закрыть]. Приехали к птичьему базару обирать пух – и сами остались без перьев. Допрашивал их Ферапонт Михеич. Вести страшные. Предали нас союзники. Ушли с Мурмана и бросили нас на поток. Отпевал взятых с доры Ферапонт Михеич. Ночью не спал я. Не верю, не верю и снова не верю! Еще неделя, другая, от силы месяц – и рухнет большевистский содом, рассыплется в прах. Дождемся и мы своего светлого дня…

12 и ю н я. Вторую ночь не спим с Ферапонтом Михеичем. Слушаем Димитрия. Бормочет ночами он. Схватывается. Разве заснешь с таким? И отпустить его с глаз нельзя. Не напрасно бил его Ферапонт Михеич…

18 и ю н я. Пришлось Димитрия Огурцова порешить. Столкнул его в море Ферапонт Михеич. Митька цеплялся за камень, просил не кончать его, обещал служить преданно, как и прежде, без рассуждений. Ферапонт Михеич сказал: «Все там будем, Дмитрий. Отходи с миром». И ударил его прикладом. На сказанное мной: «Отпеть бы надо Димитрия», Ферапонт Михеич ответил непотребными словами…

И ю л ь.  Д е н ь  н е п о н я т н о  к а к о й. Снова томил нас в темнице ярый шторм. Не знаю, как мы выдержали его и сколько он был. Сбились с исчисления дней. Хорошо Димитрия покойного с нами не было. Без него легче.

С п у с т я  ш е с т ь  д н е й. Сняли вчера охотника. Живым не дался. Располагали мы узнать от него число – и не пришлось.

П р и м е р н о  н е д е л ю  с п у с т я. Ферапонта Михеича бьет злая цинга. Спит он вполглаза. Наган из руки не выпускает. Обидное недоверие. Надобно лучше приглядывать за ним. Как бы не умыслил против меня худое. Для него чужая жизнь – пустяк. Хорошо бы отобрать наган у него. Зачем он больному?

Ч и с л о  и  м е с я ц  н е и з в е с т н ы. Ходил в мокрую низину искать дикий лук. Попутно взял у пастухов хлеба и муки. Чум сжег. Пускай думают, что в пожаре сгинули. Инородцы не разберут.

Л и б о  а в г у с т,  л и б о  с е н т я б р ь. Ферапонт Михеич не поднимается с подстилки вовсе. Вчера грозился на меня, кричал: «Я все понял, все вижу». Опасный человек. Спим в разных концах пещеры. Он – возле самого входа, я – в верхней малой пещерке. Ферапонт Михеич ко мне не взберется. Сил не хватит. И пулей не достанет снизу. Место мое укрытое.

Н а в е р н о,  с е н т я б р ь. К Ферапонту Михеичу не подойти. Ночью он дважды стрелял и кричал. Мнилось ему, будто я близко. Господи! Будет ли конец тяжким испытаниям?

М е с я ц  н е п о н я т е н. Пропадает Ферапонт Михеич! Какой достойный человек и во что он обратился! Наган по-прежнему из руки не выпускает. Пройти мимо него к выходу нельзя. Смерть для такого будет великой господней милостью…»

Чем дальше читала Наташа дневник, тем тяжелее становилось ей. Сарыкин раскрывался в нем все откровеннее. Словно от крови разбухли слипшиеся страницы. О крови напоминали и рыжие чернила и пятна. С каждой новой строкой все отчетливее вырисовывался страшный облик озверевшего существа, потерявшего все человеческое: веру в будущее, цель в жизни, надежду. Их сменили первобытные инстинкты самосохранения и убийства. Впрочем, убивал он даже не ради самосохранения, ибо гибель надвигалась на него неотвратимо. Убивал он только потому, что умение наводить винтовку и спускать курок было последнее, что осталось в нем от человека. И он пользовался своим умением со звериной хитростью, оставаясь невидимым для чужого глаза и сплавляя тела убитых в море. Изумительна была живучесть этого человека-зверя. Смог же он выдержать чудовищное одиночество в пещере!

Так вот почему боялся старый Каллуст идти на Дикий Берег!..

Прочитанное потрясло Наташу. Она не могла сейчас спокойно отдыхать и ждать дальнейшего развития событий. Ощущение совершенной ошибки все усиливалось. Перед глазами у нее стоял новый хозяин пещеры. Сазонов был опаснее того, звероподобного. Страшнее Сазонов был уже потому, что тот, одичавший Олексий Сарыкин давно истлел и ничего, кроме ненависти и омерзения, не вызывал, а Сазонов жил и действовал. Он умел приятно улыбаться, мог сердечно поговорить с человеком, пошутить с ним, расположить к себе. Свое духовное одичание Сазонов мастерски прятал под маской честного, неподкупного служаки, прикрывал хорошими чужими словами, фальшивой искренностью. Страшный человек! Сарыкин был силен своим животным умением скрываться от людей, Сазонов же не боялся людей. Он общался с ними, жил в их среде. И от этого хищник становился еще опаснее…

Наташа рывком поднялась с постели. Сбросила голые ноги с высокой кровати. Она вспомнила, где видела серые в черную полоску брюки. В пещере! В нише, где хранилось продовольствие и запасная одежда. Значит, Сазонов видел, как они вышли из пещеры, вернулся туда, переоделся и отправился за ними по пятам к погосту!..

Наташа быстро оделась. Постучала в окно. Девчушка убрала со двора собаку.

– Где следователь с милиционером? – спросила у нее Наташа и, заметив недоумение на ее лице, пояснила: – Где начальники из района?

– В клубе, – ответила девочка. – И разбойников туда повели. Хочешь поглядеть на них? Не ходи. Прогонят. Нас уже прогнали…

Наташа и сама не помнила, что ответила девочке. Она спешила к обшитому тесом большому дому с выцветшим кумачовым флагом на невысоком шпиле.

В длинном и узком коридоре Наташу остановил Прокофий Суфрин.

– Вам кого? – спросил он и ловко козырнул, щеголяя армейской выправкой.

– Мне к следователю.

– Товарищ Долгушин занят, – ответил Суфрин. – Попрошу вас подождать.

– Мне надо сейчас! – настаивала Наташа. – Немедленно!

Суфрин взглянул в разгоряченное лицо девушки с волевыми, надломленными уголком бровями.

– Ничего не могу сделать… Приказание такое. Придется вам обождать, – сухо повторил он.

Настойчивость не помогла. Наташа села на подоконник и прижалась горячей щекой к прохладному стеклу.