Текст книги "Вечный огонь"

Автор книги: Георгий Холостяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Вот еще новости! – подумал я. – По Малой земле она разгуливать может, а в Геленджике нуждается в провожатых!

Присмотревшись тем временем к Федунцу и Веронике, увидел на обмундировании у обоих следы крови. Потребовал объяснения. Оказывается, над мотоботом разорвалась немецкая шрапнель, и они лежа перевязывали раненых – огонь такой, что не подымешь головы.

– Николай еще меня собою закрывал, – добавила Вера. – У него бушлат на спине осколками изодран. Небось и самого задело, только не признается.

– Никак нет, сам цел, – отозвался краснофлотец, продолжавший стоять у дверей, держа руки по швам.

– А я и забыла, что от него осколки отскакивают! – сострила Вера, решив, что уже можно шутить.

Долго сердиться на нее я действительно не мог.

Федунец проспал остаток ночи в кубрике караула. Позвав его утром завтракать, я был рад знакомству с этим краснофлотцем – так интересно рассказывал он о своей работе в малоземельском порту, о житье-бытье на плацдарме.

Фактически Федунец являлся одним из помощников старморнача, отвечавших за прием малых плавсредств, за организацию их разгрузки. Он со своей командой встречал мотоботы у кромки воды, а при накате – так и в воде, принимая суденышко прямо с гребня волны и помогая приткнуться к берегу. Все это происходило под обстрелом. В апреле, во время немецкого наступления, когда обстрел бывал неистовым, случалось, что бойцы, присланные на разгрузку, не сразу решались выйти из укрытия под скалой. А дорога каждая минута. Чтобы расшевелить непривычных, Федунец и его товарищи становились во весь рост на носах мотоботов и кричали в мегафон: Чего боитесь? Нас же не убивает! А вы разве хуже нас? И помогало – люди выбегали из-под скалы, брались за работу.

В такие минуты эти матросы из швартовой команды, может, и сами верили в свою неуязвимость, в то, что от них, как сказала Вероника, осколки отскакивают.

Могу добавить, что из горнила войны Николай Федунец вышел живым. В шестидесятые годы он работал бригадиром слесарей на Черепетской электростанции под Тулой и иногда подавал оттуда весточку о себе.

А летом сорок третьего, вскоре после той нашей встречи, он все же выбыл на некоторое время из строя. Привожу несколько относящихся к этому строк из одного его письма, за которыми встает во всей своей красоте и силе огневая матросская душа, не поддающаяся, пока она жива, никакому лиху:

... Меня ранило на берегу – грохнулся снаряд между мною и подходившим ботом. Показалось, что падаю в море, а ящики со снарядами валятся на меня. Потом слышу – за ухом что-то свистит. Хватился – бьет фонтанчиком кровь. Зажал, пришел в комендатуру. А крови уже полный рукав, облил весь стол. Когда перевязали, забылся. Однако услышал, как докладывают по телефону старморначу: Ранен смертельно, скончается через двадцать – тридцать минут. Ну, взяло меня зло. Встал и говорю: Врете, не стану я кончаться! И пошел, как пьяный, к выходу. Кто-то меня подхватил на берегу, привел в землянку, и я там заснул. Приходили врачи, а ребята их успокаивали: раз спит, будет жить. Отправляться на Большую землю я отказывался – жаль было расставаться с ребятами...

В Геленджик Федунца все же отправили, но попросили начальника госпиталя не эвакуировать его дальше. И как только сам Федунец счел себя поправившимся, он удрал обратно на Малую землю, в свою команду. Помню, старморнач даже похвастался этим в разговоре со мною, зная, что возвращать дезертира в госпиталь не прикажу.

Старморначем в это время был уже капитан-лейтенант Алексей Соловьев, бывший старпом эсминца, попавший на Малую землю довольно сложными путями. Распорядительный, смелый, близкий к подчиненным, он мог увлечь их за собой в огонь и в воду в самом прямом смысле слова. Морскую службу на Мысхако Соловьев возглавлял до конца – пока существовал изолированный малоземельский плацдарм.

... В июле разгорелись ожесточенные бои под Курском и Белгородом. По тому, как быстро была ликвидирована попытка врага вновь захватить стратегическую инициативу, сразу почувствовалось, какую громадную боевую силу накопила страна к третьему военному лету. Наше наступление ширилось. Победно звучали по радио сводки с длинными перечнями освобожденных населенных пунктов.

Было ясно – созревают благоприятные условия для возобновления наступательных действий и у Черного моря. Мы знали, что Северо-Кавказский фронт к этому готовится.

И не оставалось уже сомнений в том, что для разгрома группировки противника, удерживавшей приморскую часть Кубани, понадобится, наряду с сильными ударами с суши, новый десант.

В конце августа я получил приказ: обеспечить перевозку с Малой земли в Геленджик 255-й бригады морской пехоты и 290-го стрелкового полка, выводившихся в резерв фронта. До того с Мысхако вывозили на Большую землю только раненых. Снятие с плацдарма бригады и полка, замена их другими частями не могли не иметь совершенно особых причин.

Мотоботы и моторные шхуны перевозили войска несколько ночей. В охранение назначались катера, оснащенные катюшами. С воздуха конвои прикрывались летчиками истребительного авиаполка Героя Советского Союза майора М. В. Авдеева. Этот полк был постоянным нашим щитом – вместе с зенитчиками он отражал вражеские налеты на Геленджик.

Выгрузившись на геленджикские причалы, бойцы тянулись к выступавшим из темноты пышным ветвям деревьев. Стоял знойный кавказский август, но они давно не видели зелени – на выжженной орудийным огнем и бомбежками Малой земле ее не было.

Все, однако, понимали, что оттуда их вернули не для отдыха. Да и кто тогда о нем думал! Москва салютовала освободителям Харькова, советские войска гнали гитлеровцев из Донбасса. От таких вестей росло общее нетерпение: скорей бы наступать и нам!

Корабли штурмуют порт

Засекреченный штаб

Мне неизвестно, как зарождался замысел и выбирался наиболее выгодный вариант крупного морского десанта, оказавшегося необходимым на Кавказе осенью 1943 года. Знаю, однако, что не только в штабе флота, но и в вышестоящих штабах думали о нем еще весной.

Впервые заговорил со мной на эту тему вице-адмирал Л. А. Владимирский, только что вступивший тогда в командование Черноморским флотом:

– Как посмотришь, Георгий Никитич, если назначить тебя командиром высадки нового десанта, ну, например... в Южной Озерейке?

– В Озерейке? – невольно переспросил я, будучи несколько озадачен. – Есть ли смысл высаживаться опять там?

Командующий переглянулся с присутствовавшим при этом членом Военного совета флота контр-адмиралом Н. М. Кулаковым. Разговор они перевели на другую тему. Я почувствовал, что высадка в районе Южной Озерейки вряд ли имеется в виду, а назвать действительное ее место Владимирский пока не может. Но он, как делал в подобных случаях и Октябрьский, дает понять: к десанту надо быть готовыми, и без Новороссийской базы дело не обойдется...

В апреле – мае на Черном море находился нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Одновременно на Северо-Кавказский фронт прибыл в качестве представителя Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Направляясь в один из тех дней в 18-ю десантную армию, Н. Г. Кузнецов взял с собой и меня. На КП у Леселидзе уже находился Г. К. Жуков.

Началось – а может быть, продолжалось – совещание с участием Петрова, Леселидзе, Павловского и еще нескольких генералов. Г. К. Жуков, которого я никогда раньше не видел, произвел на меня впечатление, вполне совпадавшее с тем, что доводилось о нем слышать: твердый как кремень, прямой в суждениях, резковатый...

Незнакомый мне генерал докладывал по карте обстановку на Малой земле. Вы лично там были? – прервав его, негромко спросил маршал. Генерал, кажется, не расслышал вопроса и продолжал свой доклад, водя карандашом по карте. Вы лично там были? – уже громче повторил Жуков. Никак нет, – ответил докладчик. Жуков поморщился и сердито сказал: Все это я и без вас знаю. Переходим к следующему вопросу.

Я сидел как на иголках, не представляя, для чего здесь присутствую. В базе ждали неотложные дела. Шепотом осведомился у Николая Герасимовича Кузнецова, нельзя ли мне вернуться в Геленджик. В подходящий момент нарком спросил Жукова, нужен ли ему командир Новороссийской базы. При слове база на лице Жукова промелькнуло досадливое удивление, и он коротким жестом разрешил мне удалиться.

Часа через два на наш КП приехал Н. Г. Кузнецов.

– Ну и подвели вы меня! – упрекнул шутливо нарком. И стал рассказывать: Дошла очередь до наших дальнейших планов. Жуков ко мне: Где тот моряк, который будет командовать высадкой десанта? Я отвечаю: Георгий Константинович, вы же сами его отпустили. А он сердится: Кого отпустил? Никого я не отпускал, кроме командира какой-то вашей базы. При чем тут он?

(К слову сказать, термин военно-морская база не раз на моей памяти вводил в заблуждение общевойсковых начальников, мало соприкасавшихся с флотом: они считали, что командир такой базы – хозяйственник, интендант. )

Таким вот образом мне стало уже определенно известно, что командиром высадки нового десанта предполагают назначить меня. Н. Г. Кузнецов сообщил затем – конечно, под строжайшим секретом, без права делиться этим с кем бы то ни было, – что местом высадки десанта намечается Цемесская бухта, включая Новороссийский порт.

Выбор места был смелым, даже дерзким. Но именно в этом виделась немалая выгода: где-где, а здесь противник вряд ли ожидал атаки с моря. К тому же его внимание и силы отвлекали бы соседние участки сухопутного фронта – имелось в виду, что одновременно наши войска перейдут в наступление по берегу со стороны цементных заводов и с Малой земли. Большим плюсом было также то, что тут десант мог обойтись без поддержки корабельной артиллерией – ее вполне заменяли наши береговые батареи.

Нарком закончил тем, что приказал мне доложить свои соображения о способах высадки в указанном месте и ее обеспечении.

Если не ошибаюсь, докладывал я на следующий же день. Речь могла идти, разумеется, лишь о сугубо предварительных наметках. Присутствовал при этом вице-адмирал С. П. Ставицкий из Главного морского штаба, один из моих балтийских учителей. Когда я кончил, он сказал: У меня вопросов нет. Насколько я знал его, это означало одобрение доложенного. А вдаваться в детали было еще рано.

С тех пор прошли месяцы, и не раз думалось, что новороссийский вариант десанта вообще отпадает. Но именно этому варианту суждено было в свое время претвориться в жизнь.

С середины лета командующий флотом, бывая в Геленджике, говорил со мной о десанте в Новороссийск уже в практическом плане – как о боевой задаче, к которой надо готовиться, хотя пока нет на этот счет ни приказов, ни ясности в сроках, зависевших не от флота. Вопрос о том, что высадкой предстоит командовать мне, считался решенным.

Все, имевшее отношение к десанту, Л. А. Владимирский обсуждал со мной с глазу на глаз. В общий замысел операции сперва был посвящен в Новороссийской базе еще лишь капитан 1 ранга Михаил Иванович Бакаев, новый наш начальник политотдела.

С Иваном Григорьевичем Бороденко мы, неожиданно для нас обоих, расстались. Начальник Главного политуправления ВМФ И. В. Рогов перевел его на другое море с повышением, но уезжал Бороденко неохотно и как-то уж очень не вовремя, перед решающими боями за Новороссийск.

Бакаев был опытным политработником, за дела взялся энергично, однако мне долго недоставало Ивана Григорьевича. Мы вместе прошли два тяжелейших года войны, и этот человек богатой и щедрой души, отзывчивый и непреклонный, любимый бойцами и командирами, остался для меня тем комиссаром, которого всегда хочешь видеть рядом, с которым не страшны никакие испытания.

Важнее всего было, чтобы противник, который вообще-то наверняка ожидал нашего десанта, не догадался, где мы собираемся его высадить. Между тем задуманная высадка в Новороссийском порту выдвигала ряд специфических вопросов, решить которые требовалось заблаговременно.

Начиная хотя бы с такого: как обеспечить прорыв высадочных плавсредств через неширокий проход между Восточным и Западным молами? Какое-то время эти портовые ворота фактически оставались открытыми. У оконечностей молов, правда, держались на поплавках секции подорванного при оставлении порта боно-сетевого заграждения.

Однако главную опасность для судов представляло не это. Немцы могли натянуть под водой между молами трос и подвесить к этому тросу что угодно. Неспроста на оконечности Западного мола с некоторых пор стояла какая-то лебедка.

И вот на позицию батареи Зубкова явился однажды краснофлотец с папочкой под мышкой. Командиру было сказано, что это художник-любитель, которому разрешено сделать с Пеная зарисовки бухты. Артиллеристы устроили его в подходящем местечке, откуда хорошо просматривается Новороссийский порт, и он посидел там, сколько ему требовалось.

Сутки спустя, ночью, художник, а на самом деле боец разведотряда, и еще один разведчик вплавь добрались от восточного берега бухты до оконечностей молов, проникли в порт и пробыли в нем, ведя наблюдения, весь день: один – на полузатопленном транспорте Украина, другой – на старой барже в Лесной гавани. По пути они обследовали и портовые ворота.

Возвращение пловцов прошло не совсем гладко. Волнение в бухте помешало одному из разведчиков выплыть куда надо, он напоролся на берегу на противопехотную мину, был серьезно ранен и о своих наблюдениях докладывал уже после операции.

Так было выяснено, что между молами действительно протянут стальной трос, на расстоянии примерно одного метра от поверхности (разведчик вставал на него и запомнил, докуда доходила ему в этот момент вода). Ничего прикрепленного к тросу под водой не обнаружилось. Пловцы доложили также, в каком состоянии находятся остатки прежнего бокового заграждения.

Все эти сведения были весьма важны. Но добывшие их моряки не знали, что работают на десант, – такие данные могли понадобиться для одной из боевых вылазок того же разведотряда, да и для других целей.

Пока существовал трос между бонами, в порт не мог прорваться даже торпедный катер, не говоря уже о судах с большей осадкой. Однако о заблаговременном устранении преграды в воротах нечего было и думать: это сразу раскрыло бы врагу наши планы. А вот подготовиться к тому, чтобы, когда придет срок, за считанные минуты расчистить вход в порт, надлежало заранее.

Техническая сторона дела обсуждалась с офицерами-минерами. Ни о каком десанте при этом не было сказано ни слова. Минеры, конечно, понимали, какое заграждение имеется в виду, но мало ли зачем могло потребоваться его устранить.

Способы предлагались разные. Для проверки их оборудовали в одном укромном местечке мини-полигон. Оказалось, что самое надежное – перебивать трос двухкилограммовым трал-патроном, забрасывая его с носа легкого катера. А железные буйки, на которых держались остатки старого бонового заграждения, решили топить, накидывая на них обыкновенную волейбольную сетку с прикрепленными к ней подрывными патронами. В ходе опытов определилось и необходимое для этого число людей.

Раздельно, так, чтобы одно не соприкасалось с другим и выглядело для привлекаемых людей как некое самостоятельное задание, отрабатывались и другие элементы обеспечения прорыва в порт.

При одном из докладов вице-адмиралу Л. А. Владимирскому о делах по десантной части я признался, что затрудняюсь предложить состав штаба высадки, о котором, очевидно, уже пора было подумать.

Если командовать высадкой мне, то образовать этот штаб проще всего было бы, так сказать, внутри штаба Новороссийской базы с его же начальником во главе. Однако Николай Иванович Масленников, не способный совладать со своей старпомовской натурой – шумливый, неисправимо громогласный (сидя в одном из домиков нашего командного пункта, я слышал распоряжения, отдаваемые им в другом), – не очень-то подходил для роли основного координатора работы, где все должно сохраняться в тайне.

Командующий ответил, что в таком случае нужно создать отдельный небольшой штаб командира высадки, о существовании которого до последнего момента не будет знать даже Масленников. А он займется в штабе базы общими вопросами подготовки десанта с ориентировкой на высадку у Озерейки... Если гитлеровцы что-то пронюхают (скрыть до конца самый факт подготовки крупного морского десанта крайне трудно), пусть ждут нас там.

Обходить прямого и честного Николая Ивановича очень не хотелось. Как ни объясняй ему все потом, в наших отношениях останется неприятный осадок. Но интересы операции были выше этого.

А идея, поданная командующим, сулила немалые выгоды и независимо от чьих-то личных качеств. Создание второго штаба могло обеспечить дополнительную маскировку самого главного – места готовящегося удара.

Начальником штаба высадки я предложил капитана 2 ранга Илью Михайловича Нестерова, которого хорошо знал по предвоенной работе в отделе подводного плавания (потом он возглавлял в штабе флота отдел коммуникаций). Командующий одобрил эту кандидатуру.

На территории военно-морского госпиталя, в отгороженном уголке бывшего санаторного парка, появились две армейские палатки. В них и обосновался на первых порах штаб высадки, получивший в свое распоряжение также соседний домик.

Тут поселились вместе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым флагштурман высадки капитан-лейтенант Б. Ф. Петров, флагманский артиллерист капитан 2 ранга А. И. Катков (оба – с эскадры), оператор подполковник Д. В. Красников недавний командир морской бригады, знающий вокруг Цемесской бухты каждую горушку и ложбинку. Генерал-майор Е. И. Жидилов, тоже бывший комбриг морской пехоты, представлял тыл флота, от которого многое требовалось десанту. Вошли в состав штаба высадки также начальник оперативного отделения штаба базы капитан 3 ранга Н. Я. Седельников и начальник связи капитан 2 ранга И. Н. Кулик обойтись без них было невозможно. Писарь нашей секретной части старшина Александр Владимиров олицетворял собою штабную канцелярию.

Как обычно перед наступательной операцией, в базу зачастили проверяющие из управлений флота и из центра. Появление в Геленджике новых людей помогало группе Нестерова не привлекать к себе внимания. Правда, мои отлучки в соседний парк не остались незамеченными на КП базы, и Михаил Иванович Бакаев подтрунивал:

– Знаете, что про вас говорят? Что-то наш командир базы все в госпиталь ходит, а как будто ничем не болен. Не иначе, кто-то у него там завелся...

Ради пользы дела такие намеки можно было стерпеть.

В штабе базы тоже вплотную занялись десантом. Но все привлеченные там к этой работе считают, что удар с моря будет нанесен под Южной Озерейкой примерно там, где не удалась высадка в феврале, а уж теперь, с учетом того урока, обязательно удастся. В сейфе у Н. И. Масленникова лежит директива штаба фронта (изданная по предложению Военного совета флота исключительно в целях дезинформации), в которой прямо говорится, что цель десантной операции расширение плацдарма на Мысхако.

В районе Озерейки и дальше в сторону Анапы усиленно ведется разведка. Противник обратил на это внимание, стал проявлять там особую настороженность, по ночам освещает берег ракетами. Иногда нашим разведгруппам не удается высадиться. А обстановку непосредственно у Новороссийска и в порту они, как это делалось и раньше, обычно уточняют на обратном пути. Сами разведчики тоже привыкли считать: главное – Озерейка...

Не следует, однако, думать, что работа штаба базы, не посвященного пока в подлинный замысел операции, служила для нее лишь ширмой. Когда готовится десант, места высадки не знают до последнего момента ни на кораблях, которые примут десантников на борт, ни в частях и подразделениях, так или иначе причастных к решению боевой задачи. От всех требуется быть готовыми действовать по любому из возможных вариантов, в любом мыслимом направлении. Вот такую общую готовность и обеспечивал штаб базы. Его не касалась только специфика, связанная с особенностями истинного места высадки.

Седельников, возглавляющий оперативную часть и у Масленникова, и у Нестерова, стал как бы связующим звеном между обоими штабами – незаметным для непосвященных, но весьма важным: такое положение начопера избавляет штаб высадки от лишней, дублирующей работы.

По готовящейся операции не ведется никакой переписки. Необходимые документы составляются, как правило, в одном экземпляре. Телефонные переговоры исключены. Все сообщается кому следует при личной встрече. И даже в кругу ближайших своих помощников Илья Михайлович Нестеров избегает произносить вслух настоящие географические названия, если можно без этого обойтись. Наша Озерейка, – говорит он, акцентируя на первом слове, и это означает: Новороссийск.

Мы вполне отдавали себе отчет в том, что, даже если удастся обеспечить внезапность атаки с моря, высадка в Цемесской бухте, а тем более в порту, будет нелегкой. Об этом лишний раз напоминали суммированные Нестеровым данные аэрофотосъемки, наблюдения с переднего края и береговых постов, донесения разведчиков, сведения, добытые партизанами и полученные от пленных.

За год гитлеровцы укрепились в Новороссийске основательно. В порту, на набережной, на пляжах неприятельская оборона начинается от самого уреза воды: пулеметные доты на молах и пристанях, колючая проволока, мины... А дальше толстостенные каменные здания, превращенные в опорные пункты, орудия в нижних этажах, линии инженерных заграждений. Подходы к порту и внутренний рейд пристреляны десятками артиллерийских батарей.

Непосредственно город обороняют две вражеские дивизии, а порт – особые команды. 73-я пехотная дивизия, укомплектованная баварцами, считается одной из лучших в германской армии. Она штурмовала Перекоп, Керчь и Севастополь. Даже попав в плен, солдаты в порядок. Отдых – только после обеда. А вечером – снова в дозор или на другое боевое задание.

Как правило, мы с Проценко ежедневно разбирали накоротке действия катеров минувшей ночью и задачи на будущую. По его докладам, точным и ясным, отчетливо виделся каждый бой, и всегда чувствовалось, что сам комбриг уже успел его проанализировать. Иногда Виктор Трофимович наглядно изображал какой-нибудь маневр пластичными движениями кистей рук – как летчик, рассказывающий о воздушных атаках. И как бы кратко ни докладывал, успевал отметить удачные тактические решения, находчивость, инициативу отдельных командиров. В бригаде отличались лейтенанты и старшие лейтенанты Борис Першин, Матвей Подымахин, Иван Шенгур, Владимир Пилипенко, ставшие впоследствии Героями Советского Союза. Не один вражеский корабль потопил лейтенант Иван Хабаров.

И вот возникла заманчивая идея – с помощью торпед прорубить в новороссийских молах запасные проходы для десантных судов...

Между прочим, эту мысль подсказали нам, сами о том не ведая, немцы. Как-то их катера атаковали один транспорт близ Туапсе. Торпеды, не попав в цель, взорвались у мола и образовали брешь, которую затем размыло штормами. Через нее могли проходить мелкие суда.

В новороссийских молах тоже уже было несколько выбоин (одна – там, где в прошлом году взорвался на магнитной мине катер Красного Кавказа). Думалось: если нацелить в такие поврежденные места торпеды, должны образоваться проломы, достаточные для прохода катеров и мотоботов. Причем, вражеские батареи, у которых хорошо пристрелян штатный вход в порт, не сразу пристреляются к этим новым воротам. Хорошо было бы, конечно, практически проверить, насколько реальны все эти расчеты, но производить такого рода эксперименты у нас не было никакой возможности.

Намечалось ударить торпедами также по тем местам молов, а может быть, и пристаней внутри порта, где расположены наиболее опасные для высадки доты. Ведь трудно было рассчитывать, что артиллерийская подготовка уничтожит их все до единого: как ни массируй огонь, столько прямых попаданий в точечные цели не обеспечить. А каждый уцелевший дот сможет в упор бить по подходящим судам, по десантникам...

Но это было еще не все, что требовалось от моряков с торпедных катеров. Высаживать десант предстояло и на такие участки берега – например, между корнем Западного мола и мысом Любви, – где неприятельские огневые точки отстоят по крайней мере на десяток метров от воды. Как обезвредить их?

– А до тех дотов, – спрашиваю Проценко, – торпедами не достанем?

– До тех, что за пляжами?

– Ну да. Вот бы разнести и их!..

Проценко усмехается и чешет затылок. Уже то, что мы запланировали, не имеет примеров в боевой практике: торпеда, с тех пор как она изобретена, предназначалась исключительно для атак против кораблей. Но каменный мол, в конце концов, то же самое, что корабельный борт: торпеда взрывается от лобового удара в твердую цель. А тут хотят, чтобы она не только сокрушала каменные стены, но и ползла куда-то по земле...

Но Виктор Трофимович – человек живого ума и не отмахнется ни от чего нового, если оно сулит какие-то выгоды в бою. Чувствую – он уже загорелся.

– Загнать торпеду на пляж – дело нехитрое, – размышляет он вслух. – Вся штука в том, чтобы она там взорвалась – надо переделывать инерционный ударник... – И, подумав еще, решительно заключает: – Попробуем. Может, что и выйдет.

В других условиях, при достаточном запасе времени, подобную техническую задачу, наверное, поставили бы какому-нибудь научному институту, группе авторитетных специалистов. Сейчас решать ее пришлось практикам – офицерам, старшинам, опытным краснофлотцам из бригады торпедных катеров. В этот творческий поиск внесли большой вклад минеры С. Ладыженский, И. Яновский, П. Гудков. Добиваясь нужного результата, они ослабляли под направляющим колпачком пружину, подкладывали в инерционный ударник шайбочки...

Через несколько дней Проценко доложил:

– Как будто получилось. Можно испытывать.

Некоторые старшие начальники относились к этой затее скептически. К тому же в бригаде не оказалось учебного зарядного отделения. А времени – совсем в обрез. Но командующий флотом разрешил произвести испытание сразу на боевой торпеде.

Производилось оно – тут я забегаю вперед – за два дня до десантной операции. Подойдя на полмили к пустынному берегу за Фальшивым Геленджиком, катер лейтенанта Ивана Хабарова выпустил торпеду с установкой глубины ноль. Мы с Проценко с замиранием сердца следили, как торпеда, достигнув берега и выскочив на него, поползла по песку, быстро теряя скорость. Неужели не взорвется?..

Но скорректированный ударник сработал. Мощный заряд тротила – такого хватило бы не на один дот – взметнул над берегом облако дыма и пыли. Замеры показали, что взрыв произошел в пятнадцати метрах от воды. Как раз то, что надо!

На торпедную атаку по береговым целям поступило окончательное добро. И переделать инерционные ударники на отпущенных для этого торпедах успели.

Крупные корабли к участию в готовящемся десанте не привлекались. Ни для артиллерийской подготовки и поддержки, поскольку с этим тут могли справиться береговые и армейские батареи. Ни тем более для самой высадки, ибо невозможно было представить, что противник даст, скажем, канонерской лодке дойти до портовых причалов.

Из боевых кораблей в порт могли ворваться лишь сторожевые и торпедные катера, которым легче проскочить огневые завесы и достаточно одной – двух минут для высадки небольших групп бойцов. Основную же массу высадочных средств должны были составить мотоботы, сейнеры, баркасы и прочие вспомогательные суда – как те, что обслуживали малоземельную трассу, так и переброшенные из других баз.

Никто не мог прибавить им столь ценной сейчас скорости хода. Но надо было по крайней мере защитить жизненно важные части этих легких судов хотя бы от пуль и осколков.

Получив такое задание, флагманский инженер-механик и начальник техотдела базы испытали защитные материалы, имевшиеся под рукой – пробковые матрацы, стеклопластик, тюки ваты. Все это, однако, оказалось малоэффективным, а вата вдобавок слишком хорошо горела. Оставалось одно – стальные щитки. Техотдел флота оперативно организовал изготовление их по нашим образцам, испытанным бронебойно-зажигательными пулями.

Свой особый комплект щитков получали сейнеры, мотоботы. Одевались в латы и катера-охотники: стальными пластинами прикрывались скулы их деревянных корпусов, бензобаки и моторы, рубки. Легкий бронекозырек был спроектирован для защиты расчета носовой пушки и размещавшихся на полубаке десантников.

Общий объем этой работы нетрудно представить, если учесть, что число малых кораблей и судов, привлекаемых к высадке и снабжению десанта, достигало полуторасот. Правда, бронирование не особенно нуждалось в маскировке – ведь защитные щитки были не лишними и в обычных рейсах этих судов к Малой земле.

Следовало заблаговременно решить и такой вопрос: где находиться, откуда управлять десантом командиру высадки и его штабу? Старшие начальники оставили это на мое усмотрение.

Когда захватывается плацдарм где-то в тылу врага и десантников поддерживают только высадившие их или другие корабли и только с кораблей в какой-то степени наблюдаема общая картина боя, естественно, что на одном из них находится и командующий высадкой начальник. Но годилось ли это в нашем случае?

Если обосноваться на одном из прорывающихся в порт катеров-охотников, то что дало бы это, кроме физического присутствия в центре событий? Видеть сможешь лишь то, что происходит совсем рядом. Обеспечить катер-охотник надежной многоканальной связью почти невозможно, а она необходима не только с другими кораблями, но и с артиллерией, со своим тыловым портом, с армейским и флотским командованием. И наконец, один попавший в катер снаряд может, даже если сам ты при этом уцелеешь, начисто лишить тебя возможности влиять на дальнейший ход операции.

Поразмыслив над всем этим, я пришел к убеждению, что высадкой такого десанта надо командовать с берега. М. И. Бакаев и И. М. Нестеров, с которыми я советовался, были полностью с этим согласны.

А раз с берега, то, разумеется, из такой точки, откуда больше видно. Например, с Дооба.

Подходящим местом для КП было признано уцелевшее основание маяка. Сюда и решили перенести с началом операции штаб высадки. В одном из отсеков маячного подземелья Иван Наумович Кулик развернул узел связи.

С Дооба Цемесская бухта – как на ладони, хорошо виден и Новороссийский порт. Разумеется, нельзя было рассчитывать, что отсюда охватишь собственным глазом весь ход ночного боя за высадку. Но позиции, дающей такую возможность, вероятно, вообще не нашлось бы ни на суше, ни на воде. А для контроля, в том числе и визуального, за движением всей массы десантных судов, для управления ими на переходе, для организации необходимой по обстановке помощи и поддержки этот КП был удобен.