Текст книги "Вечный огонь"

Автор книги: Георгий Холостяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Для изучения устройства корабля всей командой пришлось разработать специальные программы. Они включали необходимые сведения о корпусе, трубопроводах, главных и вспомогательных механизмах, электрооборудовании, а также правила ухода за техникой. Программ получилось пять, и по каждой принимался отдельный зачет. Тогда мы думали только об освоении L-55, но оказалось, что пять программ пригодились не одному ее экипажу.

Однажды на лодке побывали посетившие Балтийский флот К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный. В отсеках уже устанавливались отремонтированные механизмы. Иногда заводские специалисты затруднялись определить место какого-нибудь предмета, спорили об этом. Докладывая наркому о состоянии лодки в присутствии директора завода, В. С. Воробьев упомянул и об этих неполадках.

– Семен Михайлович, а как поступают в подобных случаях у вас в кавалерии? – в шутку спросил Ворошилов, обернувшись к Буденному.

– У нас это просто! – ответил Буденный. – Если снимают подкову, то пишут: Правая задняя.

Все засмеялись, и Климент Ефремович сказал смутившемуся директору:

– Вот видите, как это делается, чтобы не перепутать четыре копыта.

После осмотра лодки Воробьев доложил наркому, что личный состав интересуется, как будет называться корабль, когда поднимет советский Военно-морской флаг.

Немного подумав, Ворошилов ответил вопросом:

– А вам не нравится... прежнее, английское название?

– Нет, почему же. По-моему, оно годится.

– Тогда пускай, – нарком улыбнулся, – так и остается: эль-пятьдесят пять.

Посещение лодки народным комиссаром заметно ускорило работы. Наконец все было готово к пробному погружению. Многие на заводе предлагали произвести его, осторожности ради, в заполненном водой доке, который в случае чего можно быстро осушить. Но Воробьев решительно это отверг.

Для пробного погружения выбрали кронштадтскую Среднюю гавань. На ее гранитных стенках собралось немало зрителей: кому из моряков не интересно посмотреть, как бывшая английская лодка уйдет на глубину с советской командой! А выглядело это, говорят, так: L-55, стоявшая посреди гавани, резко накренилась и чрезмерно быстро скрылась, выпустив большой воздушный пузырь. По воде прошли кругами мелкие волны, и все стихло. Люди на стенках начали беспокоиться: все ли благополучно?

Ну, а мы, кто был внутри лодки, почувствовали, что сразу сели на дно. Начали разбираться, где и почему появился лишний балласт. Кое-что выяснив, Игнатьев попросил командира повторить пробу. После этого он заявил, что гарантирует нормальное погружение и всплытие в открытом море.

Английские подводные лодки типа L имели весьма приметный силуэт. Из-за характерной, очень высокой рубки с вытянутым мостиком их нельзя было спутать даже издали ни с какими другими. При восстановлении L-55 обсуждался вопрос, не следует ли несколько изменить ее внешний вид, тем более что рубка была сильно повреждена.

Но решили оставить ей вместе с прежним названием английскую внешность. Мы видели особый смысл в том, что в лодке, принадлежащей Рабоче-Крестьянскому Красному Флоту, будут узнавать ту самую L-55, которая была потоплена в девятнадцатом году. Пусть все, с кем придется встретиться в море, принимают к сведению, чем кончается для любителей военных авантюр вторжение в советские воды!

Не производилось существенных переделок и внутри. Впрочем, одно конструктивное изменение мы с Игнатьевым осуществили в качестве сюрприза для нашего командира. Воробьев отличался очень высоким ростом, и было ясно, что на диванчике, занимавшем всю длину командирской каюты, ему не поместиться. А рядом, за переборкой, находилась радиорубка, куда хорошо вписывалась, не мешая механизмам и радисту, небольшая выгородка, позволявшая командиру вытянуть ноги.

Эту мелкую переделку не заносили в корабельные формуляры. И когда я прослужил уже несколько лет на Дальнем Востоке, а на L-55 сменился весь первоначальный личный состав, из техотдела Балтфлота, приступавшего к очередному ремонту лодки, пришла бумага с запросом: не известно ли мне, каково назначение коробки, врезанной из каюты командира в радиорубку?

Еще до первых походов Воробьев предупреждал экипаж, что служба на L-55 обязывает к повышенной бдительности. Наши недруги, вероятно, дорого дали бы за то, чтобы воскресшая субмарина не плавала под советским флагом. А в открытом море бывает всякое, причем причины иных случайностей навсегда остаются тайной. Небезынтересно, что составители английского морского справочника, когда им пришлось отнести L-55 к флоту СССР, сопроводили эту строку странным примечанием: По неподтвержденным сведениям, снова потонула...

Программа ходовых испытаний включала суточный надводный пробег по Финскому заливу. И вдруг заболевает Воробьев. А отсрочка выхода грозила тем, что он отложится до весны: стояла глубокая осень, по Неве уже плыло сало предвестник ледостава. Навестив Владимира Семеновича, я получил добро провести пробег без него.

Этот выход, обошедшийся без каких-либо происшествий, тем не менее надолго остался в памяти. Мы шли мимо Кронштадта, мимо Красной Горки. Миновали и то место, где комендор Богов (песню о нем, сложенную матросами, еще пела вся Балтика) потопил английскую лодку, открыв из носового орудия Азарда огонь по вот этой высоченной рубке, внезапно высунувшейся из воды...

Да, рубка та самая. Но английской L-55 больше не существовало – была советская лодка, призванная охранять покой тех самых вод, куда она некогда вторглась как враг. Лодка поистине родилась вторично, чтобы заново прожить свою корабельную жизнь.

L-55, освоенная советскими подводниками, в течение ряда лет находилась в строю Краснознаменного Балтийского флота. Я же довольно скоро расстался с нею, вступив в командование известной уже читателю подводной лодкой Большевик.

На пороге нового

В начале тридцатых годов, когда стали подниматься на командирские мостики военморы, пришедшие на флот в начале двадцатых, почти половиной барсов еще командовали дореволюционные морские офицеры. Их давно уже не называли военспецами. За немногими исключениями, они оправдали доверие Советской власти и все больше сближались с командным составом, вышедшим из рабоче-крестьянской среды, из матросов.

Однако деление на старых и новых все-таки еще существовало в командирской среде. Командиры-коммунисты, как правило, являлись одновременно и комиссарами кораблей. Прежние офицеры в большинстве своем оставались беспартийными, и на кораблях, вверенных им, такого единоначалия, естественно, не было. Но старые имели больше морского опыта и, прекрасно это зная, ревниво относились к успехам нашего брата во всем, что касается непосредственного управления кораблем.

Возвращаешься, бывало, в Ленинград с моря, подводишь лодку к Смольному, а они уж вышли на палубу плавбазы наблюдать за твоей швартовкой. Ты, мол, плаваешь не с комиссаром, как мы, а с помполитом и на собраниях выступать горазд, однако поглядим, как ты сейчас сманеврируешь, как сладишь с течением Невы...

Тут уж, мобилизовав все свое умение, приказываешь себе подойти к борту тютелька в тютельку, чтоб знали, что так могут не одни они! Ну а если плохо рассчитаешь и придется долго делать реверсы или подтягивать корму, тебе обеспечена за ужином в кают-компании полная порция едких острот.

Что ж, мы продолжали учиться у старых, успевших больше поплавать. Учились и в той же кают-компании.

Кроме Смольного бригаду обслуживала плавбаза Красная звезда – бывшая канонерская лодка. Когда я служил на Батраке, она была и моим домом между походами. Коллектив комсостава, собиравшийся тут за столом кают-компании, был меньше, чем на Смольном, но как-то дружнее. Этому способствовали личные качества командира нашего дивизиона А. А. Ждан-Пушкина – общительного, остроумного и доброжелательного человека.

Если Ждан-Пушкин не находился на одной из лодок в море или не отлучился в город, его наверняка можно было застать в кают-компании, которую трудно было представить без высокой и худощавой, немного сутуловатой фигуры комдива. Обычно тут, а не у себя в каюте он решал текущие служебные вопросы, здесь же любил проводить свободные вечера, и тогда мы часами слушали его рассказы, где далекое перемежалось с недавним, серьезное – со смешным. И никогда это не бывало просто досужей болтовней. Я и много лет спустя с невольным восхищением вспоминал, как умел наш комдив ненавязчиво, без всякой назидательности привлекать внимание к тем или иным сторонам службы.

Поучительны были, например, его беседы о поведении командира в море. Ведь умение держаться по-командирски вряд ли приходит к кому-либо сразу, этому тоже нужно учиться.

На погруженной подводной лодке одному командиру, когда он поднял перископ, видно происходящее на поверхности. Что-то увиденное может и озадачить его, и встревожить, иной раз – ошеломить. А люди следят за командиром тем пристальнее, чем сложнее обстановка плавания. Вот тут-то и становится существенным буквально все: как произнес ты слова команды, как посмотрел, как повернулся...

Безотсечная конструкция барсов как бы приближала командира к экипажу: под водой ты на виду практически у всего личного состава и в свою очередь можешь, не отходя от перископа, окинуть взглядом почти все боевые посты. К такому визуальному контакту очень привыкаешь, и когда я начал плавать на новых лодках, разделенных на отсеки, мне долго его недоставало.

Но лодка с отсеками, разумеется, надежнее. О том, каким серьезным недостатком барсов было отсутствие водонепроницаемых переборок, напомнила катастрофа, происшедшая летом 1931 года. Подводная лодка Рабочий, она же девятка (сохранив названия, лодки получили номера), попала в предрассветных сумерках под таранный удар другой. Произошло это вследствие нарушения правил совместного плавания. Вода, ворвавшаяся через пробоину в корме, стремительно заполнила всю лодку...

Это была первая на Балтике потеря корабля со времен гражданской войны. Сейчас же начался сбор средств на постройку новой лодки, развернувшийся потом по всей стране. Стремясь заменить погибших товарищей, многие подводники подавали докладные о зачислении на сверхсрочную службу.

Однако у какой-то части моряков могла поколебаться вера в свои корабли, которые еще рано было списывать, пока им не было замены. И командиров, естественно, заботило, чтобы никто не пал духом.

Когда пришел приказ комфлота с предварительными выводами из ЧП, я решил огласить его (приказ предназначался для всего личного состава) в походной обстановке. Комбриг дал добро на выход в обычный район боевой подготовки. Лодка произвела там несколько срочных погружений и всплытий одно за другим. Люди действовали четко, сноровисто.

После этого экипаж выслушал приказ командующего.

Прочитав его, я сказал:

– Вы только что убедились еще раз, как послушна техника умелым подводникам. Боеспособность лодки, безопасность плавания зависят прежде всего от нас самих. Не сомневаюсь, что мы и впредь будем успешно решать все задачи, которые нам поставят.

Из похода экипаж вернулся с хорошим чувством уверенности друг в друге и в своем корабле.

За зимние месяцы перед кампанией 1932 года я окончил Тактические курсы при Военно-морской академии. Эта учеба помогла заглянуть в завтрашний день флота.

Помню, как на одной тактической игре слушателя М. П. Скриганова, моего сослуживца, назначили комбригом, а меня к нему начальником штаба, причем в наше распоряжение дали 50 подводных лодок – вчетверо больше, чем имелось тогда на Балтике. Задача – не пустить эскадру противника в Финский залив. Когда стали намечать позиции лодок, я предложил, чтобы часть их лежала на грунте, время от времени всплывая под перископ. Глубины на позициях это позволяли, но моему комбригу такая идея не понравилась, и мы заспорили. Вмешался руководивший игрой начальник наших курсов С. П. Ставицкий: Положить на грунт? Что ж, в этом, пожалуй, есть смысл... Игра была интересна уже тем, что давала почувствовать, какие возможности появятся у флота, когда он пополнится новыми кораблями.

А что они необходимы, было ясно давно. Еще в 1925 году М. В. Фрунзе говорил:

До сих пор наши моряки в значительной степени жили и работали на старом хламе, на остатках от старого царского флота, износившихся и истрепавшихся. Улучшение нашего положения открывает возможность нового судостроения...

Подводников, понятно, интересовали прежде всего новые лодки, и разговоры о том, какими они будут, возникали все чаще. Сперва это были просто мечты вслух. Мечтали о чем-то вроде Наутилуса, о лодках, позволяющих плавать на любой глубине и сколько хочешь (пришло и это, но гораздо позже). Потом на обсуждение ограниченного круга командиров стали выноситься реальные проекты подводных кораблей, которые могли появиться в недалеком будущем. В разработку и совершенствование этих проектов, предусматривавших более длительное пребывание лодок под водой и различные технические новшества, внесли немалый вклад инженеры-механики балтийской бригады М. А. Рудницкий, Г. Г. Саллус, К. Ф. Игнатьев.

Самые первые лодки советской постройки – типа Декабрист – мы увидели в 1931 году. Но они предназначались для Северного флота и ушли на Баренцево море. А Балтфлот должен был получить подводные лодки типа Щука. Однако дождаться их здесь мне не пришлось.

Какие лодки застанем на Дальнем Востоке и в каком они состоянии строятся, спущены на воду или, может быть, ужо плавают, – мы не имели понятия. Расспросить об этом было некого, да и не полагалось: строительство новых боевых кораблей являлось большой военной и государственной тайной. Но совершенно ясно было одно: раз и на Тихом океане понадобились подводники, то, значит, наш Красный флот набирает такую силу, какой не имел еще никогда.

До Владивостока оставались тысячи километров. И еще щемило сердце, как вспомнишь подводную лодку Большевик, дорогие лица сослуживцев, ленинградские улицы. Еще трудно было свыкнуться с тем, что не попаду больше на собрание партийного актива в Таврическом дворце, где не раз слушал яркие, полные внутреннего огня речи Сергея Мироновича Кирова... Но на первом плане уже оказывались мысли о делах дальневосточных.

Все, что ожидало нас на новом флоте, невольно связывалось в сознании с М. В. Викторовым – должно быть, не только потому, что он возглавлял Морские силы Дальнего Востока, а и потому, что больше у меня не было знакомых на Тихом океане. В памяти возникали встречи с ним, начинал с первой – в Крюковских казармах.

Став командиром корабля, я иногда бывал у командующего на служебных совещаниях, однажды присутствовать на проходившей под его руководством штабной тактической игре. Как и все, кто соприкасался с Викторовым, я знал его неумолимую требовательность и прямоту характера. Он не терпел разболтанности, как и угодничества, приукрашивания достигнутого, умел сплотить вокруг себя дельных людей, направить их усилия на самое главное. Эти качества и позволили ему за сравнительно короткий срок чрезвычайно много сделать для восстановления боевой мощи Балтийского флота. Да и не только Балтийского: в двадцатых годах Викторов некоторое время командовал Черноморским флотом.

Незадолго до отъезда нашего командующего на Дальний Восток открытое партийное собрание штаба Морских сил Балтийского моря приняло М. В. Викторова в ряды ВКП(б). Об этом, естественно, узнал весь флот, и моряки-коммунисты испытали большое удовлетворение: флагман, в которого мы так верили, стал нашим товарищем в самом высоком смысле слова – товарищем по партии.

Теперь на М. В. Викторова была возложена громадная задача организации нового флота у восточных берегов страны. И мы радовались, что опять будем служить под его началом.

На Тихом океане

Стапеля у Золотого Рога

Незадолго до Владивостока открылся Амурский залив. Мы жадно впились глазами в его серо-зеленоватую гладь, хмурую от нависших облаков. Вот и снова море – на другом краю советской земли!

Промелькнула станция с красивым названием – Океанская. Потом две с забавными – Вторая речка, Первая речка... Владивосток встретил нас расписным вокзальчиком, похожим на старорусский терем. Всем своим видом он напоминал, что мы, хоть и обогнули без малого треть земного шара, – по-прежнему в России.

Нам было приказано явиться к командиру 2-й морской бригады К. О. Осипову. Но в штабе Морских сил Дальнего Востока (МСДВ) выяснилось, что он еще не прибыл с Черного моря.

Нас принял начальник штаба О. С. Солонников.

– Стало быть, с Балтики? Добро, добро! С приездом, товарищи подводники, давно вас поджидаем! – приветливо здоровался он, поглаживая другой рукой окладистую, с легкой проседью, бороду. – Михаил Владимирович Викторов сейчас в море, обходит дальние бухты на Красном вымпеле, нашем штабном корабле. Как вернется, представитесь самому.

Нам не терпелось узнать про свои лодки, и Солонников, понимая это, стал рассказывать про них. Лодки тут, во Владивостоке. Пока строятся, а точнее, монтируются из отсеков, которые доставили по железной дороге. (Сельхозтехника! – усмехнулся он. – Так значилось на обшивке!) Тип – щуки. Две лодки скоро будут готовы к спуску на воду.

Тут же выяснилось, что мне предстоит командовать кроме дивизиона головной лодкой. Командиром второй назначался Заостровцев, Веселовский – флагманским инженером-механиком бригады, а Павлов – механиком лодки Заостровцева.

Адрес наших кораблей оказался не очень благозвучным – на стройплощадке в Гнилом углу. Так назывался дальний конец владивостокской бухты Золотой Рог, вдоль которой раскинулся город. В углу так в углу! Зашагав туда с сопровождающим из штаба, мы с интересом присматривались ко всему вокруг.

День распогодился, ярко светило солнце, и стало совсем тепло. Длинная изогнутая бухта искрилась так ослепительно, будто в самом деле была золотой. Красиво и своеобразно выглядел город. Крутые спуски и подъемы, неожиданно горячее для поздней осени солнце напоминали юг. А от пестрой и шумливой разноязыкой толпы веяло незнакомым востоком.

Стройплощадку окружал высокий глухой забор, а со стороны бухты закрывали натянутые на столбах брезентовые полотнища. Четыре лодки стояли на стапелях. На ходу знакомясь со строителями, мы поднялись по лесам на палубу первой, заглянули в люк. Внутри только начинался монтаж механизмов и все выглядело довольно хаотично. Обступившие нас люди рассказывали, что на какой лодке сделано, чего не хватает, и мы, конечно, не могли сразу все запомнить.

Сумбур первых впечатлений и навалившиеся заботы не нарушали охватившего нас праздничного чувства. Пожалуй, только тут, на стройплощадке, мы с Заостровцевым вполне осознали реальность того, что становимся командирами первых на Тихом океане подводных кораблей нашей Родины. Что могли значить в сравнении с этим все трудности, невзгоды, которых, мы знали, будет немало!

И уж совсем несущественными показались неудобства временного жилища, куда водворилась к вечеру наша группа командиров вместе с женами и детьми. Это было какое-то тесное служебное помещение, где поставили почти впритык, одну к другой, солдатские койки, на которые мы и улеглись все подряд.

Следует оговориться, что первые советские подводные лодки, сборка которых началась на берегу Золотого Рога в 1932 году, не были самыми первыми русскими подлодками, появившимися в Тихом океане. Из литературы, из лекций в Подводных классах мне было известно о лодках, которые переправлялись на Дальний Восток из Петербурга и Либавы в начале века. Во время русско-японской войны во Владивостоке базировалось свыше десятка небольших подводных лодок, весьма несовершенных по сравнению с теми, которые Россия имела на Балтийском или Черном море несколько лет спустя. Часть этих лодок принимала ограниченное участие в боевых действиях: они несли дозор, а две или три из них выходили в атаку на японские миноносцы.

Но найти кого-либо из моряков с тех лодок нам не удалось. Много позже, в 1968 году, на встрече подводников разных поколений, устроенной под Ленинградом, я познакомился с 80-летним В. М. Грязновым – бывшим боцманом дальневосточной подводной лодки Форель. И только от него узнал, что экипажи лодок Сибирской военной флотилии жили в тех же Мальцевских казармах, куда решили поселить наши команды. А тогда мы об этом ни от кого не слышали. Никто во Владивостоке не вспоминал дореволюционный подплав, как не вспоминали и броненосцы, некогда стоявшие на рейде Золотого Рога. В отличие от Балтики, где Красный флот унаследовал от старого и корабли, и кадры моряков, на Дальнем Востоке советские морские силы создавались заново.

В течение ряда лет тут плавали под военным флагом лишь корабли морпогранохраны да немногочисленные суда Убеко-Дальвоста. Кстати, заместителем начальника в этом гидрографическом учреждении оказался мой однокашник по училищу Михаил Федотов. А у Заостровцева, окончившего училище имени М. В. Фрунзе, нашлись однокурсники на пограничном сторожевике Боровский и Красном вымпеле. Они исходили Японское и Охотское моря вдоль и поперек, плавали и дальше к северу до самого Берингова пролива и рассказывали много интересного, подчас необычайного о повадках океана, о тайфунах и циклонах, о дикой красоте безлюдных бухт.

Помню фантастически звучавшую историю о том, как где-то в районе бухты Провидения (дело было в 1924 году, через два года после изгнания интервентов и белых из Владивостока) пограничников встретил, подозрительно косясь на их флаг, обросший детина в царских полицейских погонах. Он еще считал себя местным урядником.

Такого при нас быть уже не могло. Но безлюдье во многих местах дальневосточного побережья, незащищенность морских подступов к нему – все это оставалось.

Между тем японские милитаристы, вторгшиеся год назад в Маньчжурию, все более нагло заявляли претензии и на наши земли. Дальний Восток жил настороженно, в обстановке частых пограничных инцидентов и провокаций. Все, что Советское государство могло и наметило сделать для укрепления своих рубежей на Амуре и в Приморье, приобрело безотлагательную срочность.

Пока строились боевые корабли, Дальневосточное пароходство передавало военным морякам часть своих судов. Старые транспорты превратились в минные заградители, буксиры – в тральщики. Из них формировалась 1-я морская бригада МСД В. С Балтики привезли торпедные катера. Командовал ими Ф. С. Октябрьский, а начальником штаба у него был А. Г. Головко, впоследствии оба – известные адмиралы, командовавшие флотами в Великую Отечественную войну.

Вслед за нашей приехала еще одна группа командиров-балтийцев: штурманы В. А. Касатонов, А. И. Матвеев, инженер-механик Г. В. Дробышев... Прибыли и черноморцы во главе с нашим комбригом Кириллом Осиповичем Осиновым. Он привлекал внимание крупной, ладной фигурой, красивым русским лицом, горделивой осанкой. Что-то в его манере держаться напоминало старых морских офицеров. Но Осипов, как я потом узнал, служил в царском флоте матросом.

Черноморцу Н. С. Ивановскому предстояло принять третью щуку нашего дивизиона. У этого командира была уже богатая боевая биография: прошел с Волжской флотилией весь ее путь от Казани и Нижнего Новгорода до Каспия, воевал с белыми и на Каме, высаживался с десантом в Энзели. А после гражданской войны стал подводником.

С нетерпением поджидали мы краснофлотцев. Первой встретили команду балтийцев. Выгрузившись из теплушки, они построились на железнодорожных путях, и я, всматриваясь в скупо освещенные фонарем лица (состав пришел поздно вечером), с радостью узнавал знакомых. Тут были главные старшины Виктор Дорин и Михаил Поспелов, с которыми мы вместе вводили в строй L-55. А с главным старшиной Николаем Бакановым я плавал еще на Коммунаре. Теперь все трое зачислялись в экипаж первой тихоокеанской щуки.

Старые флоты посылали на Дальний Восток лучших специалистов. С оркестром бы встретить этих славных ребят, торжественно провести по владивостокским улицам!.. Однако это абсолютно исключалось. Нельзя было афишировать прибытие моряков с других флотов, тем более подводников. Но на бескозырках краснофлотцев золотилась надпись Бригада подводных лодок Б. М. Поздоровавшись с прибывшими, я скрепя сердце отдал первое приказание:

– Ленточки перевернуть наизнанку.

Объяснений не потребовалось, все поняли, зачем это делается. Но выполнили приказание, конечно, без особого энтузиазма – матросская форма сразу как-то потускнела.

Ходить с перевернутыми ленточками или подогнутыми так, чтобы не читалась надпись, пришлось долго. Тихоокеанцам полагались в то время ленточки с надписью Дальний Восток. Но сразу снабдить ими подводников местные интенданты не смогли: на такое пополнение они не рассчитывали.

... Старинные Мальцевские казармы стояли на спуске от главной улицы Владивостока (тогда Светланской) к Золотому Рогу, за каменной стеной. В последние годы часть их занимали какие-то гражданские организации, а другие корпуса, как видно, долго пустовали. Об этом свидетельствовали облупленные стены, рамы без стекол, кучи всякого хлама, накопившегося чуть не со времен интервенции.

Словом, освоение берегового жилья началось с аврала. Стеклили окна, мыли степы, лопатили пол, который, раз уж достался матросам, именовался палубой. Во временных печках из железных бочек весело затрещал огонь. Стали в ряд краснофлотские койки. Были они разнокалиберные – и деревянные топчаны, и больничного типа, и разные другие. Зато на всех одинаковые ворсистые одеяла, только что полученные со склада.

– Вроде ничего устроились! – говорил степенный боцман Андреев, показывая мне прибранный кубрик экипажа Щ-11( такой номер получила наша первая лодка).

Кубрики все же выглядели не ахти как. Но на помощь пришли жены комсостава. Как-то само собою возникло среди них негласное соревнование – кто больше сделал для благоустройства кубрика своей лодки. Особенно постарались жены командиров и сверхсрочников с лодки Заостровцева.

Надо сказать, что и потом, когда быт в дивизионе наладился, наши жены не забывали дорогу в матросские кубрики. Однако шли туда уже не затем, чтобы самим создавать уют, а чтобы поучить краснофлотцев сохранять и поддерживать его.

Прасковья Ивановна стала работать в агитпропе горкома партии, а в бригаде была женоргом, и иногда я просил ее:

– Знаешь, очень нужна в одну команду хорошая инструкторша на большую приборку. Может, пришлешь завтра, а? Только такую, чтоб самого боцмана кое-чему научила!

Наши семьи довольно долго жили под крышей тех же Мальцевских казарм, по соседству с лодочными командами. Виды на получение постоянного жилья оставались довольно неопределенными: свободных квартир в городе не было, новые дома не строились.

Выручили шефы. Как я уже говорил, шефство гражданских организаций над частями флота в те годы нередко включало и материальную помощь. Шефы, появившиеся у дальневосточных подводников в Западно-Сибирском крае, наказали посланной во Владивосток делегации посмотреть, в чем мы нуждаемся. Трудности с жильем не остались незамеченными, хотя никто на них не жаловался. А в это время продавался дом на Алексеевской улице, принадлежавший японскому консульству. И у шефов возникла мысль: сделать бригаде подарок...

В каждую из шести квартир дома вселились две-три командирские семьи. Нашими с Прасковьей Ивановной соседями стали недавние спутники по вагону семьи инженеров-механиков Веселовского и Павлова. Над нами поселились Заостровцевы. Всем домом отпраздновали новоселье.

Дальневосточная жизнь каждой группы подводников, прибывшей из Ленинграда или Севастополя, начиналась с короткого собрания. Командир бригады объяснял обстановку:

– Корабли ваши пока на стапелях. Работы еще много, и если заводу не помочь, придется ждать лодок долго. А ждать, сами понимаете, нельзя. Поэтому всем вам надо на какое-то время стать судостроителями.

Моряков распределяли с учетом гражданских и флотских специальностей по рабочим бригадам. Народу на стройплощадке прибавилось. Ввели вторую, а затем и третью смену.

Все жили одним – скорее спустить щуки на воду. Период строительства лодки остался в жизни как что-то совсем особое, чего нельзя забыть, – писал мне тридцать пять лет спустя тогдашний старшина мотористов Н. М. Баканов.

За первую лодку отвечал по заводской линии молодой инженер Курышев. Вторую вел Терлецкий, известный многим командирам, принимавшим новые подводные корабли в тридцатых, сороковых, да и в пятидесятых годах.

Не знаю, имел ли Константин Федорович Терлецкий диплом инженера. Скорее всего, нет. Он окончил в свое время Морской корпус, плавал на лодках разных типов мичманом и благодаря пытливому интересу к их конструктивным особенностям сделался большим знатоком подводной техники. А после революции пошел работать в судостроение, найдя здесь свое призвание.

На стройплощадке Терлецкий был по возрасту старше всех. Но мастера, давно его знавшие, а заочно – почти все называли ответственного строителя лодки просто Костей. То и дело слышалось: Костя сказал, Костя велел.

Константин Федорович обладал неистощимой работоспособностью. Однако пробивной Курышев все же вырвался вперед, раньше подготовив к спуску на воду свой объект (слова подводная лодка не произносились даже на производственных летучках).

И вот настал день, когда все, что полагалось установить и смонтировать на Щ-11 на стапеле, стояло на месте. Корпус, проверенный на герметичность, покрашен суриком, убраны окружавшие лодку строительные леса. Смазаны салом спусковые дорожки...

Спуск – ночью, чтобы не привлекать внимания посторонних глаз. Край стройплощадки освещается небольшими прожекторами. Сняты брезентовые полотнища, закрывавшие стапель со стороны бухты. Подошел портовый буксир, круша ледок, уже сковавший этот тихий уголок Золотого Рога. У стапеля – начальник Морских сил Дальнего Востока М. В. Викторов, член Реввоенсовета МСДВ А. А. Булыжкин, командование бригады. И, конечно, весь наш дивизион – в эту ночь подводникам было не до сна!

Курышев докладывает директору завода С. И. Сергееву:

– Объект к спуску на воду готов. Прошу разрешения на спуск!

Раздаются команды:

– Внимание, приготовиться!.. Руби стропы!

Один из топоров – в руках у меня. Размахнувшись, ударяю что есть силы по натянувшемуся, как струна, тросу. Лодка, словно живая, шевельнулась и заскользила, набирая скорость, по спусковым дорожкам.

– Пошла, братцы, пошла!.. – восторженно кричит кто-то.

В воздух летят шапки, бескозырки, рукавицы. А лодка, грузно плюхнувшись в бухту, уже покачивается на растревоженной темной воде.

Вслед за Курышевым и директором завода поднимаюсь на борт нашего первенца. Теперь, когда лодка на плаву, ноги уже совсем иначе, чем на стапеле, по-настоящему! – ощущают палубу. Открываем задраенный перед спуском рубочный люк, обходим с фонарями отсеки. Что ж, как будто все в порядке!..