Текст книги "Вечный огонь"

Автор книги: Георгий Холостяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Снова сентябрь...

Оперативная директива Военного совета Черноморского флота от 28 августа 1943 года (это был первый дошедший до меня документ, подтверждавший мою причастность к готовящемуся десанту – до того все указания давались устно) предписывала контр-адмиралу Холостякову: высадить 255-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты, один батальон морпехоты, 1339-й стрелковый полк 318-й дивизии и 290-й стрелковый полк НКВД на участке от мыса Любви до линии фронта на восточном берегу Цемесской бухты с целью захвата города и порта Новороссийск.

Закончить подготовку к высадке требовалось к 2 сентября.

Итак, снова сентябрь... Наш флагманский минер Александр Иванович Малов, любитель истории, рассуждал как-то о том, что на этот месяц уже не раз приходились важные для Новороссийска события.

Больше века назад, в сентябре 1838 года, была обследована русскими моряками и признана удобной для стоянки кораблей бухта (тогда ее называли Суджукской) в устье речки Цемесс. Пехотинцы, строившие Кавказскую оборонительную линию, заложили здесь береговое укрепление, которое и положило начало городу, порту.

В сентябре 1920 года Новороссийск, первый на юге порт, отбитый у белогвардейцев и интервентов, стал пунктом сосредоточения возрождавшихся Красных морских сил, базой их действий против врангелевцев, засевших в Крыму.

Не вычеркнешь из истории и сентябрь прошлогодний, мучительно свежий в памяти, тот сентябрь, когда на улицы Новороссийска ворвались фашистские танки...

Теперь дело шло к изгнанию оккупантов. И верилось, что среди всех сентябрей, вошедших в историю Новороссийска, сентябрь сорок третьего года станет самым памятным.

Общую численность десантных войск командующий фронтом определил в шесть тысяч четыреста человек. Самой крупной из назначенных к высадке частей была 255-я бригада А. С. Потапова – три с половиной тысячи бойцов с семнадцатью легкими орудиями, сотней минометов, сотней ПТР и со ста пятьюдесятью пулеметами. Бригада обладала богатым десантным опытом, семь месяцев провела на Малой земле. Занимая там позиции на правом фланге плацдарма, она имела перед собой как раз тот участок берега, которым ей предстояло теперь овладеть с моря.

Небольшой – всего около восьмисот штыков – 290-й стрелковый полк подполковника И. В. Пискарева только недавно вернулся с Малой земли, и его бойцы были знакомы с побережьем Цемесской бухты.

Никогда еще не высаживался с кораблей лишь 1339-й стрелковый полк подполковника С. Н. Каданчика. Но он без малого год держал оборону у цементных заводов, в непосредственной близости от восточной части Новороссийского порта. Командиры и бойцы полка, надо полагать, присмотрелись со своего переднего края к тем пристаням и кварталам города, куда теперь должны были ворваться со стороны бухты.

Ну а батальоном морской пехоты, включенным в состав десанта, был 393-й отдельный батальон имени Куникова, сформированный на основе куниковского штурмового отряда. Он только что вернулся к нам из-под Туапсе, где проходил боевую подготовку. Командовал им В. А. Ботылев, замполитом оставался Н. В. Старшинов.

Не могу не привести еще одну краткую выдержку из воспоминаний Николая Васильевича Старшинова, на которые уже ссылался. Она относится как раз к этим пред-десантным дням, характерной чертой которых были дружная совместная работа сухопутных и морских штабов и политаппарата, активный обмен между армейцами и моряками боевым опытом. Очень большое внимание этому уделял политотдел 18-й армии, возглавляемый Леонидом Ильичом Брежневым.

... Меня вызвали, – вспоминает Н. В. Старшинов, – к начальнику политотдела Новороссийской базы капитану 1 ранга Бакаеву.

– Собственно, вызывал не я, – сказал Бакаев и обратился к находившемуся в кабинете полковнику в армейской форме: – Это и есть тот самый капитан Старшинов, о котором шла речь.

– А, первый комиссар Малой земли! – шагнул мне навстречу полковник. Давайте знакомиться. Моя фамилия Брежнев.

Он предложил мне сесть и продолжал:

– Вам, очевидно, известно, что в десанте будут участвовать и наши армейские части. Так вот, есть просьба выделить двадцать – двадцать пять хороших ребят. Пусть они побеседуют с пехотинцами, поучат их, как вести себя при высадке, как вести бой в новых для них условиях. Надеюсь, такие люди у вас есть?

После этой беседы в политотделе мы выделили для обучения армейцев самых отважных, проявивших себя в схватках с врагом бойцов.

На Черное море вновь прибыл генерал-лейтенант И. В. Рогов с группой работников Главного политуправления ВМФ. Они основательно помогли нам в расстановке партийных сил.

На корабле, преодолевающем вражеские огневые завесы, не крикнешь, как в трудную минуту сухопутной атаки: Коммунисты, вперед! Тут жестко определено место каждого. И потому заботиться о том, чтобы коммунист – человек, по-особому ответственный за выполнение боевого приказа, был и на верхней палубе, и в задраенном машинном отсеке, надо заранее. Мы считали, что в такой операции, какая готовилась, испытанный партийный боец, опора командира и пример для товарищей, необходим даже на самом малом из участвующих в ней судов, где весь экипаж – четыре-пять матросов, но на борту будут десятки десантников. И принимали меры, чтобы это обеспечить.

Комиссарами на мотоботы и баркасы расписали группу коммунистов из краснофлотцев и старшин, отличившихся в прошлых десантах. По катерам-охотникам, самым крупным из десантных кораблей, но тоже не имевшим штатных замполитов, распределили политотдельцев и политработников из резерва, который Бакаев создал за счет тыловых подразделений (помогло людьми и политуправление флота).

А политотдел 18-й армии, распределяя своих работников по десантным частям, прикомандировал двух товарищей и к нашему батальону морской пехоты, в помощь Ботылеву и Старшинову.

Батальон Ботылева предназначался для захвата центральной части порта и ключевых позиций на набережной с последующим продвижением в глубь города.

Вместе с приданными подразделениями батальон насчитывал около тысячи ста человек. Он имел больше, чем другие части, времени на тактическую подготовку к высадке, провел много дневных и ночных учений. А главное – был силен своей моральной подготовленностью к выполнению особо трудных задач, общей убежденностью бойцов, что решать такие задачи положено именно им. Перед приближавшимися решительными боями в батальоне было подано сто девяносто пять заявлений с просьбой о приеме в партию, и он становился полностью партийно-комсомольским.

Зачисления в часть, которая формировалась на основе куниковского отряда, добивались как особой чести добровольцы из других черноморских баз. А старые куниковцы, захватившие плацдарм на Малой земле (их вошло в батальон 270 человек, и распределены они были так, что составляли ядро всех взводов, всех отделений), уж постарались передать новичкам свой опыт, свои традиции.

Некоторых старшин и бойцов батальона я знал еще по разведотряду. Оттуда были Сергей Колот – теперь батальонный парторг, Владимир Сморжевский командир отделения автоматчиков, санинструктор Надежда Лихацкая. И еще много других.

Запомнился воевавший вместе с Куниковым на Малой земле краснофлотец Владимир Кайда. Он отличался незаурядной внешностью: рост без малого два метра, могучие плечи и грудь, широкое румяное лицо – богатырь, да и только!

Примечательно, как попал Кайда в свой первый (и вообще первый на Черном море за Отечественную войну) десант. В севастопольском экипаже политрук спросил краснофлотцев, прибывших на формирование, кто готов идти добровольно на почетное, но опасное дело. И Кайда тотчас же вызвался, ничего не уточняя.

– А если придется жизнь отдать? – спросил политрук уже его лично.

– Отдам, только недешево! – ответил Кайда.

Его взяли в десантную часть, предназначавшуюся – это он узнал после – для высадки у Григорьевки, в помощь защитникам Одессы. В том десанте Кайда был тяжело ранен (товарищам показалось – убит, о чем и написали матери, а что жив, обнаружили бойцы уже другого подразделения) и смог вновь воевать лишь через полгода.

Моторист по специальности, он, несмотря на свою линкоровскую комплекцию, попал на катера и провоевал кампанию сорок второго года на Азовском море. Там с ним был, между прочим, такой случай. Катер, перевозивший армейское подкрепление, атаковали фашистские самолеты. Осколки бомб пробили борт корабля и повредили картер двигателя. Пока другие моряки заделывали пробоину в борту, Кайда заткнул дыру в картере бескозыркой и прижал ее левой рукой так, что горячее, обжигающее масло не просачивалось дальше его ладони, а правой переключал хода. Так и дотянули куда требовалось.

Этот краснофлотец не числился в снайперах, но за полтора месяца, проведенных на Малой земле, счет достоверно уничтоженных лично им фашистов достиг 26. И еще следует добавить, что к тому времени, о котором идет сейчас речь, Владимир Кайда четвертый раз вернулся в строй после ранений.

Вот такие люди определяли лицо батальона имени Куникова, хотя было там процентов двадцать и совсем еще необстрелянных бойцов. Вести такую часть в бой должен был командир достойный. Таковым мы и считали капитан-лейтенанта Василия Андреевича Ботылева. Выглядел он не скажешь, чтобы внушительно: роста не выше среднего, худощавый, белобрысый. Если бы не фуражка с крабом (в морской пехоте ее носили при полевом армейском обмундировании) – издали и не признаешь за командира.

Имея от роду двадцать три года, Ботылев был моложе многих бойцов батальона. В прошлом рабочий парень из Подмосковья, он лишь весной сорок первого окончил военно-морское училище. В мирное время ему ходить бы еще в лейтенантах, командовать подразделением, приравненным к взводу.

Однако на войне командир растет, коль есть к тому данные, куда быстрее. За плечами у молодого комбата были бои под Севастополем, Феодосийский десант, оборона на Тамани и, наконец, февральская высадка в Станичке. Под началом Куникова он воевал всего восемь дней, но таких, когда люди раскрываются полнее, чем за иные недели и месяцы. И именно Ботылеву, командиру боевой группы, наиболее успешно действовавшей против многократно превосходящих вражеских сил, майор Куников завещал перед смертью тетрадь, куда записывал мысли о тактике десантного отряда.

Старые куниковцы знали, каков их комбат в бою, а от них знали и молодые. Новичкам рассказывали о его храбрости – в штурмовой десантной части без этого качества командирский авторитет немыслим. Доказал Ботылев и свою тактическую зрелость. Известна была также его прямо-таки беспощадная честность: не простит никакого обмана или преувеличения подчиненному, не прибавит заслуг себе.

Я не видел Ботылева месяца три. Из Туапсе он вернулся еще более собранным и сосредоточенным, словно стал старше на годы – такими делает людей глубоко осознанная ответственность. Комбат еще не знал места высадки и других подробностей боевой задачи, но чувствовалось, как гордится и дорожит он вместе со своими бойцами тем, что в десант пойдут они.

А ведь был у нас под рукой, в Геленджике, и другой батальон морской пехоты, негласно соревновавшийся с ботылевским за это почетное право – 386-й отдельный, которым командовал майор А. А. Бондаренко, севастополец из бригады Жидилова. Тот батальон тоже имел в своих рядах немало старых куниковцев, начиная с начальника штаба И. В. Жернового. И тоже готовился к десанту, не жалея сил на тренировки.

Для командиров и бойцов 386-го батальона было большим огорчением узнать, что они остаются в резерве. Но добрая половина их так или иначе участвовала в десанте. Отсюда брали и комиссаров на мотоботы, и автоматчиков в особые группы по захвату молов, и добавочные подкрепления для отдельных участков высадки.

В Геленджикскую бухту стягивались из других баз назначенные в операцию корабли и суда.

Пришла группа торпедных катеров, выделенных на усиление бригады Проценко. Доложили о прибытии в мое распоряжение командиры дивизионов катеров-охотников, которым предстояло возглавить десантные отряды и группы. Все они – старые знакомые: за два года войны ни один дивизион, да, пожалуй, и ни один черноморский сторожевой катер не миновал Новороссийскую базу.

Как всегда, спокоен и нетороплив командир 1-го Краснознаменного дивизиона (и у самого на груди два ордена Красного Знамени) капитан-лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов. Это замечательный моряк-практик, ставший офицером после пятнадцати лет службы старшиной. На войне сполна раскрылись его командирские способности. И уж не знаю, плавал ли кто-нибудь из катерников больше, чем этот комдив: с каким бы заданием ни приходили в нашу базу его охотники, на одном из них обязательно находился он.

Не забуду, как после оставления Севастополя он вернулся в Новороссийск на последнем из последних катеров, посылавшихся за людьми к Херсонесу. В команде осталось в живых пять человек, на верхней палубе был один Глухов, заменивший командира, рулевого и пулеметчика. Сам тяжело раненный, он стоял у руля, навалясь на какую-то подпору.

Когда его прямо с мостика понесли в санитарную машину, Глухов пообещал: Теперь буду жить долго! И едва став на ноги, вырвался из госпиталя. Убежать не убежал, как некоторые матросы с его же катеров, однако сумел убедить врачей, что для окончательной поправки надо по-хорошему отпустить его на море.

И вот теперь узнал, что ему поручается высадить на занятый врагом берег ударный батальон Ботылева. Догадывается ли, где намечена высадка? Кажется, да, хотя сообщить ему это еще никто не мог. Что ж, все и сами думают, прикидывают, а у таких, как он, обостренная интуиция.

Привел из Туапсе 5-й дивизион сторожевых катеров капитан-лейтенант Павел Иванович Державин. Этот комдив с виду непроницаемо суров, в служебном разговоре подчеркнуто лаконичен. Словом, истинный пограничник – он служил в морпогранохране до самой войны. Бровью не повел, услышав, что будет командовать самым крупным – шестьдесят единиц! – отрядом десантных кораблей, на которых пойдет бригада Потапова. Но улыбнешься ему – тотчас улыбнется в ответ, только этим позволяя себе выказать, с какой радостью и гордостью принимает боевое задание.

Естественно, участвовал в десанте и 4-й дивизион капитан-лейтенанта Н. И. Сипягина – наш новороссийский, а также 6-й – капитан-лейтенанта Г. И. Гнатенко, катера которого (в строю их, правда, оставалось немного), принадлежавшие раньше Керченской военно-морской базе, давно уже были приданы нашей и делили с сипягинскими тяготы, потери и славу еженощных рейсов к Малой земле.

Грузноватый, добродушный Гнатенко внешне проигрывал рядом с элегантным, стройным Сипягиным. Но в том, что касалось боевого дела, на них можно было положиться с одинаковой уверенностью. Вообще о каждом из катерных комдивов, которые собрались в Геленджике, я мог положа руку на сердце сказать: надежнее не сыщешь!

Многоопытные моряки, отлично представлявшие, как сложна ожидающая их задача в любом возможном варианте, они не признавали непреодолимых препятствий. Ни разу никто не сказал, что чего-то сделать не сможет, не посетовал на то, что большинство судов, включаемых в десантные отряды, оставляют желать лучшего, ибо совсем не для этого предназначены. В своей решимости с честью выполнить боевой приказ они опирались на такую же решимость всего личного состава.

Оказалось, что сверх первоначального срока готовности мы располагаем еще неделей. Она не была лишней. Судоремонтная рота, работая по 18 – 20 часов в сутки, едва успевала оснастить броневыми щитками и козырьками все высадочные плавсредства.

Для каждого судна заготовили десантные сходни, комплект аварийного имущества, необходимого для заделки пробоин. Для перевозимых с десантниками пулеметов, минометов, противотанковых ружей предусмотрели такую систему крепления, чтобы до высадки можно было вести огонь с борта. Инженер-механик Л. Г. Сучилин, принимавший во всем этом деятельное участие, придумал даже, как сделать, чтобы с мотобота стреляло 45-миллиметровое орудие.

4 сентября разыгрался шторм. Уже накануне мотоботы не смогли разгрузиться у Мысхако из-за сильного наката, а в тот день мы и не пытались их туда посылать. Но в Геленджикской бухте (благо погода нелетная – разведчики не появятся) провели тактическое учение с высадкой десантных подразделений на различные участки берега. На некоторые катера внезапно давалась вводная высадить бойцов не на пляж, а на Каменную или Городскую пристань и тотчас же от нее отойти. Командиры, разумеется, поняли, что это – не просто так и надо быть готовыми выбрасывать десантников на портовые причалы.

Только такими намеками и можно было пока помочь участникам операции поконкретнее представить вероятные условия высадки.

А береговым артиллеристам, которым необходимо было заранее пристрелять определенные рубежи и цели, эта задача формулировалась как подготовка к инспекторским стрельбам. Такое объяснение вполне годилось: старшие начальники проверяли нашу береговую оборону не раз, причем всегда огонь открывался по каким-нибудь целям в районе Новороссийска.

За последние дни Михаил Семенович Малахов принял в свое хозяйство еще две 122-миллиметровые пушечные батареи. Орудия были полевые, но личный состав корабельный – командоры с линкора и крейсеров. Некоторые батареи Солуянова незаметно передвинулись на новые позиции, поближе к порту. Как и в феврале, штаб артиллерии подготовил для десантных частей специальные корпосты.

Высадка в Новороссийске с самого начала представлялась заманчивой и выгодной в значительной мере потому, что здесь десант могла непрерывно поддерживать артиллерия, прочно стоящая на твердой земле, – наши береговые батареи. А к ним прибавлялась теперь могучая, значительно превосходящая их по своей мощи огневая сила, выделенная 18-й армией и фронтом.

Непосредственно поддерживать десант должны были 213 береговых и полевых орудий калибром до 203 миллиметров. Каждый из трех десантных отрядов поддерживался особой группой батарей. А всего на подступах к Новороссийску было сосредоточено более восьмисот орудий и минометов. Сверх того фронт передал в распоряжение 18-й армии пять полков катюш и бригаду тяжелых реактивных установок, которые предназначались для подавления вражеских узлов сопротивления.

Общее количество огневых средств, стянутых, чтобы взломать правый фланг Голубой линии, может показаться не таким уж большим, если сравнивать с наступательными операциями позднейшего периода. Однако тогда такая их концентрация была, во всяком случае на юге, еще необычной. Могли ли мы мечтать о чем-либо подобном год назад?

Артиллерией 18-й армии командовал генерал-майор Георгий Спиридонович Кариофилли. Он и Малахов, давно уже знакомые, вместе увлеченно работали над схемами огня. Очень тщательно разрабатывался порядок артиллерийской поддержки каждой десантной части, взаимодействие артиллерии с каждым отрядом кораблей. При этом было заранее решено: общее руководство всей поддерживающей десант артиллерией – и армейской, и нашей базовой – сосредоточивается в руках генерала Кариофилли, но действует она по плану командира высадки.

Старшие артиллерийские командиры, естественно, принадлежали к числу лиц, осведомленных раньше многих других об общем замысле и деталях операции. По решению командующего фронтом артиллеристы приступили к разрушению некоторых оборонительных сооружений противника еще за две недели до десанта. Делали это осторожно, не выходя за рамки обычного режима методического огня, к которому немцы привыкли, причем по целям в районе Южной Озерейки выпускалось снарядов больше, чем по новороссийским. Командующий артиллерией ставил на каждый день соответствующие задачи отдельным батареям.

Кариофилли, как и Малахов, знал о задуманной торпедной атаке по неприятельским укреплениям и огневым точкам у уреза воды. Оба они лучше чем кто-либо представляли, что артподготовка высадки не сметет все преграды на пути десанта, и к намерению продублировать, где можно, артиллерийский удар торпедным относились без ревности, без обиды за своего могучего бога войны.

5 сентября командиры частей, участвующих в десанте и поддерживающих его пехотинцы, моряки, артиллеристы, авиаторы, – в первый раз были собраны штабом армии и штабом высадки. Совещание открывает К. Н. Леселидзе, а затем мы ведем его совместно – каждый по своим вопросам. Присутствующие командиры (и пока только они) уже знают свою задачу в полном объеме. 3 сентября я подписал боевой приказ No 1, где указывались порядок и последовательность всех действий от посадки войск на суда до прорыва в порт и высадки. Дальнейшие задачи каждой высадившейся части определяются приказом командарма.

Мы проверяем, правильно ли все понято. Разговор идет сугубо деловой, а настроение у всех – приподнятое, какое-то праздничное. В глазах читается вопрос, которого никто не смеет задать вслух: Когда? Но это не было еще известно и мне. Да, вероятно, и командарму Леселидзе.

Заканчивается совещание у развернутого на полу – стены для него не хватило бы – брезентового полотнища с крупномасштабным планом Новороссийского порта и прилегающих кварталов. Здесь обозначены пристани, здания на набережной и другие ориентиры по фронту высадки, затонувшие у причалов корабли, места, где мы надеялись пробить в молах добавочные проходы. И конечно, все разведанные немецкие доты, заграждения, опорные пункты обороны.

Морякам порт знаком. Но никаких схем высадки на руки не выдавалось, тем более заранее. И мы дали командирам постоять над этим брезентом сколько захочется, чтобы в памяти зримо запечатлелось, как вести корабли, прорвавшись в порт, где высаживать десантников, как маневрировать потом. Те, кому предстояло не высаживать, а высаживаться, запоминали взаиморасположение пристаней и приметных зданий, дворов, улиц.

День спустя мы провели с командирами десантных отрядов и групп, а также командирами головных катеров рекогносцировку с гребня Маркотхского хребта. Поехали в державшую там фронт 318-ю дивизию, поднялись с проводником на передовой наблюдательный пункт и увидели Новороссийск и его порт, огражденный гранитными молами, словно с птичьего полета. Не сбоку, как с Пеная или Дооба, а почти прямо перед собой.

Даже без бинокля различались косые трубы Ташкента, сидящего на грунте у Элеваторной пристани, памятная выбоина в Западном молу, полуразрушенное здание нашего штаба... Первый раз за год я снова видел все это так отчетливо и ощущал какую-то раздвоенность: любая деталь – до боли знакома, а порт в целом, неестественно пустой, мертвый, казался чужим.

Дав участникам рекогносцировки присмотреться – под рукой имелась и необходимая оптика, – начал опрашивать:

– Ну как, Проценко, примерились, где бить по молам? А вы, Глухов, видите свои причалы?..

Сразу же разбирались в том, что кому было не вполне ясно. Приехавшие с нами разведчики показывали объекты неприятельской обороны.

Дотов и всего прочего немцы нагородили в порту и вокруг него немало. Но за время подготовки десантной операции ничего существенного как будто не прибавилось. Если это было действительно так, то, очевидно, нашей высадки здесь фашисты пока не ждали.

По ту сторону фронта возвышалась, господствуя над всем районом, гора Сахарная Голова – высота 555, 9. Там, разумеется, сидели наблюдатели противника, оттуда просматривались и город, и порт, и вся Цемесская бухта... Я попытался взглянуть на намеченный для высадки плацдарм их глазами. Допустим, немцы обнаружили подготовку к наступлению наземных войск и учитывают вероятность поддержки его морским десантом. Допустим, заметили приготовления к самому десанту. При всем этом они вряд ли предположат, что мы решили брать лобовой атакой из бухты укрепленный порт. Если только их не наведет на такую мысль какой-то наш промах в эти последние дни...

В районе Озерейки гитлеровцы продолжали проявлять повышенную настороженность. Однако заставили ли мы противника думать о наших планах так, как нам хочется, – это мог показать лишь приближавшийся решительный день.

7 сентября вице-адмирал Л. А. Владимирский, который руководил десантной операцией в целом, объявил мне, что высадка назначена в ночь на 9-е. Ч (время начала высадки) – 02. 15.

Действия, предшествующие этому, были давно рассчитаны: выход судов с десантом из Геленджика – за 5 часов до Ч, начало артподготовки – за 16 минут, атака торпедных катеров – за 7 – 12 минут...

Было ус ловлено, что командирам отрядов и групп Ч сообщается перед посадкой десантников на суда. Тогда же весь личный состав узнает от своих командиров, куда десант идет, где должен высадиться.

Подразделениям, полностью готовым, 8 сентября был предоставлен отдых. О том, что вечером предстоит посадка на суда, фактически знали или догадывались уже все.

К 10.00 командующий фронтом приказал собрать в Геленджике участвующий в десанте начсостав – до командира роты и звена катеров.

– Товарищи офицеры!.. – раздается, подымая всех присутствующих, громовой бас капитана 2 ранга Масленникова. Слово офицер только-только появилось в нашем воинском обиходе, не успев еще стать будничным, и сейчас звучит даже как-то торжественно.

Входят И. Е. Петров, Л. А. Владимирский, Н. М. Кулаков, К. Н. Леселидзе, Л. И. Брежнев.

Нетрудно представить, сколько у генерал-полковника Петрова забот перед наступлением фронтового масштаба. Вряд ли удастся ему сегодня побывать, как он это любит, на исходном рубеже какой-нибудь роты. Но не повидаться с командирами, которые первыми должны ворваться с моря в укрепленный противником порт, Иван Ефимович, очевидно, не может. Ему нужно не только напутствовать их, но и послушать, самому почувствовать, насколько они готовы к такому бою.

Командующий фронтом обращается поочередно к младшим офицерам из разных частей, и они докладывают о своей задаче, о том, как подготовились, чем обеспечены к бою, чего недостает. Почти каждого генерал-полковник спрашивает о настроении бойцов, некоторых – о том, где воевали, за что награждены (про двух или трех, еще не имевших орденов, велел что-то записать адъютанту). Армейцев и моряков он слушает одинаково внимательно, с живым интересом знакомясь с новыми людьми и, вероятно, многих запоминая.

Потом генерал Петров говорит сам.

Он не вдается в замысел операции, как бы давая понять, что и известное уже присутствующим не следует лишний раз повторять вслух даже в своем кругу. Подробно останавливается на роли младшего офицера в наступлении, на том, насколько зависит общий успех от каждого лейтенанта, от его умения организовать неотразимый натиск, поддержать соседа, вселить в подчиненных уверенность в победе. Дает совет – не приуменьшать перед бойцами трудностей предстоящих боев, не скрывать правду о том, как силен еще враг, ибо это надо помнить и учитывать, чтобы его одолеть.

– А разгромить врага, – заканчивает командующий, – мы можем и обязаны!

КП на Дообе

Штаб высадки во главе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым перебрался на Дооб.

Неподалеку был оборудован вспомогательный пункт управления командующего фронтом. Рядом с ним – НП комфлота. Командарм Леселидзе перенес свой командный пункт в нашу старую штольню на 9-м километре Сухумского шоссе. Все трое являлись сейчас моими прямыми начальниками. Их присутствие поблизости должно было упростить решение всего, на что требуются права и власть выше моих. А у нас на КП высадки обещал быть начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев.

Старшим в Геленджике оставался пока капитан 2 ранга Масленников. Узнав в свое время о существовании отдельного штаба высадки, он понял это как будто правильно, хотя и не мог скрыть обиды. Ту огромную часть работы по подготовке десанта, которая лежала на нем, Николай Иванович продолжал выполнять с неослабным рвением.

Я подтвердил Масленникову, что он должен быть готов перейти с оперативной группой штаба базы в освобожденный Новороссийский порт, как только позволит обстановка. 7 сентября думалось, что это может понадобиться уже послезавтра.

Поправки в наши планы начал вносить норд-ост.

Во второй половине дня он задул так, что суда, рассредоточенные по Геленджикской бухте, едва удерживались на якорях. Синоптики обещали: к утру ветер утихнет. И действительно, когда командующий фронтом прибыл на встречу с участниками десанта, о которой я уже говорил, на море стало спокойнее. А через несколько часов норд-ост опять принялся набирать силу.

Затребовав последний прогноз, Л. А. Владимирский уехал к И. Е. Петрову. Вернувшись, он сообщил мне, что десант откладывается на сутки. Откладывалось и согласованное с десантом наступление войск 18-й армии на суше.

К ночи ветер еще усилился. Пришлось отменить и обычные рейсы на Малую землю.

Для людей, приготовившихся идти в решительный бой, соответственно себя настроивших, отсрочка этого боя всегда тягостна.

Девятое сентября показалось бесконечным. Солнце будто стояло на месте... писал мне потом, вспоминая тот день, парторг морского батальона Сергей Колот.

Командиры и политработники позаботились, конечно, чтобы бойцы не расслаблялись духом, не скучали. Жалели только, что не оказалось в базе концертной бригады Евгения Сущенко. Не предвидя отсрочки операции, политотдел послал ее к гвардейцам-минометчикам, прибывшим поддерживать десант.

А многим хватило и на этот день спешных дел: на некоторых судах понадобилось устранять повреждения, причиненные штормом.

Больше всего беспокоило, однако, то, что от нас не зависело. Еще один день стояли в прифронтовой бухте сто сорок десантных судов. И лишний день немалому числу людей было известно – кому официально, кому по догадке – настоящее место высадки... Тревожила и погода – не подведет ли вновь?

Но с Пеная докладывали: Над горой Колдун чисто (я запрашивал об этом, проверяя метеослужбу по местной примете, почти всегда верной). И к середине дня опасения насчет новой отсрочки из-за погоды отпали.

За час до посадки десантников на кораблях было прекращено сообщение с берегом, и на каждом катере-охотнике, в каждом подразделении мотоботов и баркасов командиры объявляли перед строем экипажей:

– Товарищи, мы идем в Новороссийск! Нам приказано высадить там десантников этой ночью. Высадить во что бы то ни стало!..

В десантных частях прошли короткие митинги. На них выступали командующий фронтом И. Е. Петров, командарм К. Н. Леселидзе, член Военного совета армии С. Е. Колонии, начальник поарма Л. И. Брежнев.

Мы с Бакаевым еще раз побывали в батальоне Ботылева. Кажется, еще никогда, провожая людей в бой, я не видел такого воодушевления, не ощущал такой беспредельной решимости.

Как и перед высадкой в Станичке, каждый боец батальона скрепляет своей подписью матросскую клятву Родине. Традиции и опыт февральского десанта вообще в почете и усвоены прочно. Морские пехотинцы стремились взять гранат и патронов сверх нормы (норма – триста патронов на винтовку, тысяча на автомат), а из трехдневного сухого пайка – только самое компактное и легкое. Без галет прожить можно, а вот без патронов... – повторяли за ветеранами и новички.