Текст книги "Я - истребитель"

Автор книги: Георгий Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Характер Трояна импонировал окружающим. Жизненной. энергии в нем было с избытком. Человек открытый, жизнелюбивый, Иван Троян был живым воплощением фронтового товарищества и братства. Со всеми он держался запросто, и эта манера товарищеского обращения вполне совмещалась в нем с чисто командирскими обязанностями. В его натуре было что-то из далекого прошлого, может быть, унаследованное от какого-нибудь предка времен забубенной казацкой вольницы. Бойцовский дух, который бродил в Трояне, заражал летчиков. Молодые откровенно завидовали тем, кто служил в эскадрилье Ивана Трояна. Чтобы было ясно, какой популярностью у своих товарищей в полку пользовался этот летчик, скажу только, что о нем его друзья слагали стихи и песни.

Воевать Троян начал в первый день войны. Не могу сказать точно, но судя по известной мне детали – в первые ее часы. Деталь весьма показательная: Троян спал, когда прозвучала боевая тревога, и по этой тревоге в одних трусах он вскочил в свой истребитель. Так и взлетел. Так и провел первый воздушный бой, в котором сбил два "юнкерса"! Вскоре Троян вместе со своим другом Константином Нестеренко был переведен в 20-й истребительный полк, и там через несколько дней уже никто не сомневался, что Троян может принять бой как угодно и на чем угодно... Воевал Троян интенсивно. Его трижды сбивали: он был из тех летчиков, кто возвращается на аэродром с полностью израсходованным боезапасом. Если не было воздушного боя, Троян летал на штурмовку. Самолеты он отыскивал с особым упорством. У него была даже собственная формулировка: "Чем больше их сгорит на земле – тем меньше их будет в воздухе". Нередко во время боевых вылетов Иван засекал вражеский полевой аэродром, чтобы потом, как он говорил, "наведаться". И он наведывался – поджигал одну-две машины и уходил. Такое, конечно, не могло длиться безнаказанно. И в боевой биографии Трояна появилась первая неудача: во время очередной штурмовки летчик был сбит. В полку тяжело переживали потерю. Но через несколько дней Троян как ни в чем не бывало вернулся на... трофейном мотоцикле, в коляске которого сидел связанный по рукам и ногам здоровенный немец. За нарушение дисциплины в воздухе – за то, что откололся от группы даже после столь победного возвращения летчика посадили на гауптвахту.

И вот с таким кратким, но выразительным послужным списком, в котором числились несколько сбитых бомбардировщиков, пленный гитлеровец и "губа", Иван появился в 20-м истребительном полку, где был принят сразу и безоговорочно, так что вскоре не только молодым летчикам, но и ветеранам казалось, что Иван Троян всегда был у них и ни в каком другом полку быть не мог.

Троян отличился в осенне-зимних боях под Москвой. Воевал по-прежнему безоглядно, рискованно. И снова был сбит. Однако вернулся. Поэтому, когда его сбили в третий раз, никто не мог себе представить, что Трояна больше нет. Вопреки уже известному горькому опыту, его ждали долго. Дольше, чем обычно ждут в таких случаях. Шли дни, потом – недели, но летчикам казалось, что не сегодня завтра он вдруг возникнет, вынырнет из небытия: Троян успел доказать всем, что это ему по силам. Но как бы ни были сильны надежды, приходит время, когда реальность заставляет расстаться и с надеждой.

Полк продолжал напряженно воевать. Приходили новые летчики, рассказы о командире эскадрильи Иване Трояне передавались им – уже как история полка. Близкая, но все же история. И вот Первомай сорок третьего года. Перед строем полка зачитывается приказ: "Лучшие сыны нашей Родины... в горячих воздушных боях... отдали свою жизнь..." Короткие первомайские торжества: награждение отличившихся, праздничный обед – и снова боевая работа. А через некоторое время – беда: выбыл из строя командир полка...

Иван Кукин подорвался на мине при выборе места для нового аэродрома. Эти небольшие противопехотные немецкие мины наши бойцы называли "лягушками". Оставляя территорию, немцы разбрасывали эти мины в траве, под кустами, на тропинках. Стоило зацепить такую мину, и она, подпрыгивая, взрывалась. Отсюда прозвище – "лягушка". Осколками такой мины и был тяжело ранен Иван Кукин.

– Надо решать вопрос с командиром двадцатого полка, – сказал мне командующий во время одной из наших встреч. – Есть у тебя на примете подходящая кандидатура? Можно прислать нового, если нет.

– Не надо присылать, – ответил я, – У нас в дивизии есть хороший командир полка.

– Кто?

– Петровец.

Командующий не стал возражать.

Так в 20-й полк пришел четвертый с начала войны его командир, который и командовал полком до самой победы.

Александра Кузьмича Петровца я знал еще по довоенным временам. Мы вместе служили в киевской бригаде. Петровец был опытный, умелый командир. Воевал он с первых дней и уже командовал полком. Во время одного воздушного боя Александр Кузьмич был сбит, попал в плен. Когда группу военнопленных, в которой находился Петровец, перевозили по железной дороге, он и его товарищи разобрали пол вагона и в образовавшийся пролом по одному выскальзывали под идущий состав. Прижимаясь к шпалам, слушали, как удаляется стук колес. Так был совершен побег.

После возвращения в действующую армию Петровец некоторое время находился на должности начальника учебного центра 303-й дивизии. Обладая большим летным и командирским опытом, он многое делал для того, чтобы в кратчайшие сроки готовить молодое пополнение летчиков, прибывших из училищ на фронт. Восстановить Александра Кузьмича в должности командира полка удалось не сразу. Однако командующий нашей армией С. А. Худяков поддержал меня, едва я предложил кандидатуру А. К. Петровца на должность командира 20-го истребительного полка.

Александр Кузьмич бывал крутоват, но смел, инициативен и как боевой командир пользовался непререкаемым авторитетом у подчиненных. Под его командованием 20-й полк получил наименование "Смоленский" раньше, чем это почетное наименование получила вся 303-я дивизия. Под его командованием 20-й полк в 1944 году стал 139-м гвардейским{8} . Поставленные задачи полк выполнял надежно, не раз получал благодарности от командования дивизии и армии. И больше, чем какой-либо другой полк в дивизии, 20-й полк имел благодарностей от бомбардировщиков и штурмовиков. У этого авиаполка была; своя, весьма специфическая работе, которая во многом и определила его судьбу.

20-й истребительный специализировался на сопровождении бомбардировщиков и штурмовиков. Слава летчиков 20-го полка – слава негромкая. Их не особенно хвалили за сбитые самолеты противника, но строго спрашивали за потерянные свои. Они не были раскованы в воздухе в той мере, к какой стремится любой истребитель в открытом бою, не могли бросить "илы" или "петляковы" и очертя голову кинуться на самолеты противника. Они были телохранителями в самом прямом смысле этого слова, и только летчики-бомбардировщики и летчики-штурмовики могли в полной мере отдать им должное, когда получали от командования благодарности за удачные штурмовки и бомбардировки.

Как командир дивизии я знал, какая нелегкая работа выпала 20-му полку. Он вел бои несколько нетипичные для истребителей и в чем-то противоречащие самому характеру истребителя – оборонительные бои. Не каждый истребитель другого полка мог выполнять задачу по сопровождению бомбардировщиков и штурмовиков с таким хладнокровием и выдержкой, как это делали летчики 20-го полка. Не случайно этому полку при скромном балансе сбитых, по сравнению, скажем, с 18-м гвардейским полком или полком "Нормандия", было присвоено звание гвардейского. Свои задачи полк выполнял образцово, и в этой работе ему, пожалуй, не было равных в дивизии.

В июле, когда начались бои на орловском направлении, летчики 20-го полка уже не имели передышки. Во главе со своим командиром А. К. Петровцом, ведущими групп Яковом Удовицким, Михаилом Точковым, Юрием Максимовым, Анатолием Пестряковым и другими они с утра до вечера находились в воздухе, надежно охраняя подопечные "пешки" и "илы". Но и в ночное время на аэродроме не замирала интенсивная жизнь. Аэродром превращался в цех – работали механики. С рассветом летчики занимали свои места в самолетах и все начиналось сначала... Когда истребители уходили на боевое задание, над аэродромом повисала пауза ожидания. Аэродром казался пустынным, хотя на земле всегда было больше людей, чем в воздухе. Каждый, кто хоть однажды прикасался к фронтовому аэродромному быту, вторично попав на аэродром, мог безошибочно почувствовать тот момент, когда самолеты на задании.

Инженер полка Захар Косицкий знал это состояние, переживал его привычно, но от внутреннего беспокойства не мог избавиться до тех пор, пока снова не видел всех, ушедших на задание, на земле. И каждый из его подчиненных то же переживал в такие минуты, хотя и продолжал заниматься своим делом.

Внешне всегда спокойный, казалось, даже умиротворенный, техник звена Михаил Воронин за каждую свою машину готов был ручаться – не подведет! Работал Воронин неторопливо, но все успевал в срок и даже раньше срока. Обычно он расстилал перед машиной брезент, снимал с истребителя все, что можно было снять, хотя часто откровенной нужды в этом и не было. Но такая у Воронина манера работать. Потом он неторопливо осматривал все, промывал, чистил, смазывал, столь же методично собирал узлы и ставил их на место. Это был ритуал, известный всему техническому составу полка, и, когда Воронин священнодействовал, вмешиваться со стороны не полагалось. Потом он окидывал машину взглядом и подводил итог работы вслух: "Ну вот. Теперь она будет летать". Эта фраза, часто им повторяемая, звучала как магическое заклинание. И машина действительно летала так, словно боялась его ослушаться.

Известным человеком в полку был техник Михаил Никандрович Миклошевский. Он однажды взялся с напарником сменить мотор на истребителе за пять часов, хотя в наших условиях на такую замену надо было потратить сутки, а то и больше. Миклошевский сконструировал специальные козлы и с помощью системы блоков водрузил на эти козлы мотор. Пока машина со старым мотором находилась в воздухе, на земле все уже было подготовлено к замене. Самолет садился, подруливал к системе Миклошевского, и сразу же начиналась работа по замене мотора. Таким образом, возник поточный метод, который был одобрен инженером дивизии Б. Б. Толстых и очень пригодился впоследствии, когда пошли новые моторы ВК-107А. Мотор этот был с хорошими данными, но капризный, не совсем доведенный до кондиции. Техникам пришлось с этими моторами немало провозиться. Образно говоря, своей беззаветной, безотказной работой они питали полк силой. Ведь любой летчик тогда хорошо воюет, когда уверен в своей машине, в силе своего оружия. И, конечно, техники, как никто другой, ожидали возвращения летчиков после боевых вылетов.

...В один из июльских дней шесть летчиков 20-го полка вылетели на сопровождение штурмовиков. Предстояло подойти к линии фронта и там сменить группу, которая вместе с "илами" некоторое время уже находилась в воздухе. Вел группу старший лейтенант Михаил Точков.

Когда летчики садились в машины, инженер полка Косицкий еще издали заметил фигуру Николая Свитченка. Заметить Свитченка было нетрудно: он был самым низкорослым летчиком в полку. Со своими физическими данными Свитченок постоянно испытывал массу неудобств. Мучились интенданты, подбирая Свитченку обмундирование – оно всегда на нем было завышенных размеров. Найти для Свитченка ботинки или сапоги тридцать седьмого размера – оставалось задачей совершенно неразрешимой, и он обычно носил обувь на номер или на два больше. Летная планшетка – та тянулась за ним чуть ли не по земле, но летчик научился не обращать внимания на такие мелочи и мало интересовался тем, как выглядит со стороны. Хуже было другое: Як-9 оказался великоват для Свитченка. Вот тут Фомич – так все в полку обращались к пилоту – нередко переживал, подолгу устраиваясь в кабине истребителя.

Перед тем вылетом на сопровождение "илов" Фомич, как обычно, устраивался и самолете, но все у него не ладилось. Поискав кого-то глазами, он увидел невдалеке инженера и поманил его рукой. И потом уже Косицкий прокладывал брезент между спиной Фомича и спинкой сиденья, но Свитченок морщился, уныло глядя, как один за другим выруливают на полосу его товарищи, повторял:

– Не достаю... Все равно не достаю, инженер!.. Тогда, плюнув на брезент, Косицкий стал приспосабливать к педалям деревянные колодки, которые Фомич старался нащупать носком. Наконец Свитченок согласился:

– Вот так, инженер. Порядок. Теперь порядок. И, прежде чем закрыть фонарь, попросил:

– Инженер, пожелай мне сегодня сбить что-нибудь... Косицкий, которого насторожило это "что-нибудь" – а его всегда настораживало все, что могло указать на озабоченность пилота перед вылетом, – почувствовал неясное беспокойство и пожелал так истово, что Свитченок вдруг улыбнулся, сощурил глаз и закрыл фонарь. Вскоре инженер видел растворяющуюся в небе точку – боевую машину, в которой сидел человек, с трудом достающий до педалей...

– Инженер, – сказал Свитченок минут через сорок, когда зарулил "як" на свое постоянное место, – с тебя причитается!

– Ну?! – обрадовался Косицкий, увидев Свитченка живым, невредимым и разом освобождаясь от всех своих предчувствий. – Сколько же?

Он спросил из любопытства, чтобы поддержать разговор, не думая ни о чем, кроме того, что Свитченок вот вернулся и с ним ничего не случилось в этом полете.

– Порядком!.. – деловито сказал Фомич. – Можешь обанкротиться...

– Ну да! – улыбнулся инженер такому размаху.

– Точно, – серьезно подтвердил Свитченок, – сбил два "юнкерса".

Это уже была сама реальность.

Фомич, который в полку считался человеком своенравным и не без причуд, в воздухе был напорист и изобретателен. Он, без сомнения, входил в число наиболее сильных летчиков, но до поры до времени этого как-то не замечалислишком большая нагрузка лежала на каждом.

Так вот в тот день, сопровождая возвращающиеся "илы", Фомич услышал в наушниках голос радиостанции наведения, "Утес" взывал к истребителям:

– "Арканы"! "Арканы"! Правее вас "юнкерсы"!

"Арканы" быстро сориентировались в сложившейся ситуации. А ситуация была такая: большая группа Ю-88, оторвавшись от истребителей сопровождения, приближалась к позициям наших наземных войск. ФВ-190 несколько в стороне вели ожесточенный бой с двумя парами наших истребителей, которые, очевидно, пытались атаковать "юнкерсы", но прорваться к ним не смогли. Но они оттянули на себя все охранение, и теперь двадцать две гитлеровские машины шли в плотном строю без сопровождения.

Михаил Точков с ведомым поспешил на помощь нашим истребителям и связал боем четыре ФВ-190, которые все-таки спешили догнать ушедшие вперед бомбардировщики. Вторая пара "яков" – младший лейтенант Зверев с ведомым продолжала вести шестерку Ил-2. Таким образом, роли определились – Фомичу с ведомым младшим лейтенантом Стеблянко достались 22 "юнкерса"!

Раздумывать было некогда: бомбардировщики приближались к переднему краю. Фомич истово, на все поднебесье, пожалел о том, что кроме него поблизости нет хотя бы еще одной пары истребителей. И потом еще не раз жалел, вспоминая этот бой. Тем не менее все, что было в его силах, он сделал.

При разборе этого боя на земле выяснилось, что два наших летчика выполнили до пятнадцати атак. Не обращая внимания на плотный огонь стрелков, Фомич по всем правилам тактики воздушного боя сначала атаковал ведущего головного звена Ю-88 и сбил его. Младший лейтенант Стебленко сбил ведомого. После этого Фомич сбил ведущего второго звена. При этом, разумеется, строй немцев развалился, началась каша – бомбардировка была сорвана.

Три бомбардировщика, сбитые двумя истребителями в одном бою, – отличный результат! Но в официальном донесении, кроме того, сообщалось: "...можно полагать, что еще несколько Ю-88 было повреждено, так как оба летчика ясно видели отлетающие куски дюралевой обшивки". Вот это "можно полагать" долго еще смущало Фомича. Он был уверен, что деться тем – предполагаемым, от которых во все стороны отлетали куски, – кроме как отвесно вниз, было не куда. Однако для учета сбитой техники требовалось обязательное подтверждение, а подтверждение получить удавалось не всегда. Так и записали за Свитченком за боевой вылет 14 июля 1943 года – два сбитых Ю-88, хотя, скорее всего, их было больше.

А Захар Косицкий, инженер полка, обещанное выполнил. Об этом я узнал спустя много лет после войны. В тот июльский вечер Фомич получил из рук инженера емкость, пустил ее по назначению, тем самым отчасти компенсировав некое несовершенство арифметического счета. Затем, удобно устроившись в сочной пахучей траве, разложил свою рабочую карту и в надвигающихся сумерках шарил по ней лучом карманного фонарика, пытаясь определить направление, в котором ему надлежало следовать, чтобы попасть в свою землянку...

Ранним утром, подтянутый и свежий Фомич деловито поприветствовал инженера полка и как ни в чем не бывало спокойно начал устраиваться в кабине своего "яка", который уже был готов к очередному вылету,

Утро следующего дня началось с привычной для летчиков картины – едва успели позавтракать, над головой раздался гул моторов. Подошла восьмерка "петляковых". На сопровождение их поднялось восемь "яков", которые вел опытный командир эскадрильи Я. Удовицкий. Комэск часто летал на сопровождение и многих летчиков-бомбардировщиков в летчиков-штурмовиков знал лично. Перед особо ответственным вылетом он договаривался с ними о взаимодействии – в таких случаях, как правило, обходилось без неожиданностей. Знал командир эскадрильи и кое-какие слабости бомбардировщиков. Например, экипажи "петляковых", отбомбившись, отходили от цели, больше уповая на скорость своих машин, нежели на силу прикрытия наших истребителей. Очевидно, психологически это можно было объяснить тем, что свою волю, внимание, выдержку летчики-бомбардировщики концентрировали на первой половине дела – удачно отбомбиться. Но не менее важно было и грамотно осуществить отход. Тут собранность и дисциплина решали все. Однако бомбардировщики порой нарушали элементарные правила безопасности: они ломали компактный строй и, полагаясь на скорость Пе-2, уходили от цели, растягиваясь на много километров. Охранять их истребителям становилось трудно. Да и расчет на скорость Пе-2 был обманчивым: для бомбардировщика эта скорость действительно считалась неплохой, но, конечно, ни в какое сравнение она не шла со скоростью истребителя. Не случайно на отставших обычно нападали "фоккеры".

Так получилось и в тот день.

Отбомбились наши бомбардировщики хорошо. Затем ведущий Пе-2 вырвался вперед, увлекая за собой ведомых, и вся группа растянулась километров на пять.

Удовицкий следил за отставшими, находясь значительно выше, чем обычно. Раздосадованный, комэск думал о том, что вот придется снова ехать на аэродром к бомбардировщикам, вести неприятный разговор. А тут вскоре и гитлеровцы подоспели – восемь ФВ-190. Удовицкий сначала увидел три пары, чуть в стороне еще один ФВ-190 в невольно заволновался: где-то должен быть восьмой... Осмотрелся и увидел, как снизу слева тот уже пристраивался к отставшему Пе-2. Размышлять было некогда, все теперь решали секунды. Имея хороший запас высоты, Удовицкий круто спикировал на "фоккер" и расстрелял его с дистанции не больше пятидесяти метров. Но в это время за ним повис другой "фокке-вульф". И, спасая отставший Пе-2, командир эскадрильи поплатился бы своей жизнью, не окажись рядом такой же опытный летчик, его товарищ по полку. Увидев, что комэск атакует, Анатолий Машкин немного отстал от Пе-2 и в тот момент, когда немец уже ловил самолет Удовицкого в прицел, срезал его точной очередью. Набирая после атаки высоту, комэск увидел сбоку от своего самолета дымный след и все понял.

Оба "яка" вскоре догнали группу "петляковых": восьмерка пикирующих бомбардировщиков была налицо. Обошлось...

В эти дни летчики 20-го полка работали не только по своему основному варианту – сопровождения. Когда требовалось. они летали на прикрытие войск, усиливали группы , 18-го гвардейского полка и "Нормандии", которые вели бесконечные воздушные бои.

В зоне, контролируемой летчиками группы младшего лейтенанта Ю. Максимова, появились двенадцать пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которых прикрывали восемь ФВ-190. При подходе немцев Максимов приказал одной из двух шестерок атаковать бомбардировщики, а сам во главе другой шестерки связал боем истребители сопровождения. Бомбардировщики, почувствовав, что дело принимает крутой оборот, беспорядочно побросали бомбы и стали спешно уходить. Но "фокке-вульфы" бой приняли, и бой этот оказался для наших летчиков нелегким.

Старая истина: воюют не числом, а умением. В воздушном бою исход его во многом зависит от того, на каких летчиков наскочишь. Этого заранее никогда нельзя знать. Когда же бой завязался, по тактическим приемам, которые применяет противник, по тому, как выбирает он позицию для атаки, как использует возможности своей машины, сразу становится ясно, с кем имеешь дело.

Начав бой с восьмеркой "фоккеров", Максимов понял, что немцы им попались опытные. Они, прежде всего, не позволили свою группу расколоть и прочно держались парами, прикрывая друг друга. Было совершенно ясно, что гитлеровские летчики хотят навязать бой на вертикалях – понимают, что в бою на виражах "як" имеет преимущество над "фокке-вульфом". Максимов же, который атаковал с ходу, вынудил все-таки один ФВ-190 драться на виражах, но при этом он несколько оторвался от своих товарищей. Теперь все зависело от того, кто подоспеет на помощь противоборствующим раньше – пара ФВ-190, которая уже шла на Максимова сверху, или кто-нибудь из его товарищей, находившихся выше, но несколько в стороне.

Получилось так, что в момент, когда Максимов зашел в хвост противнику и уже зажег его, ведущий верхней пары ФВ-190 тоже открыл огонь по Максимову. Сквозь неприятельский заслон на помощь товарищу устремился младший лейтенант Мясников. Две пары "фоккеров" открыли по нему огонь, но столь стремительного маневра они явно не ожидали и потому запоздали. Трассы прошли в стороне. А Мясников, спеша на выручку Максимову, попытался достать атакующего немца длинной очередью, но тоже промахнулся. "Фокке-вульф", сидевший на хвосте у Максимова, стремительно приближался. Однако и у Мясникова была большая скорость: он настиг немца, раньше успел дать по нему короткую очередь и проскочил над "фоккером". Ощутив мгновенный несильный толчок, наш летчик не сразу понял, что произошло. Первая реакция – где противник?.. Увидел, что четыре ФВ-190 с трудом отбиваются от наседающих "яков" – значит, им не до него. А самолет слушается – похоже, повреждений никаких нет. Максимов цел и невредим – держится рядом. На земле – дым от "фоккера", которого сбил Максимов. И еще один "фоккер" – на вид вроде бы целый – не горит, не дымит, но, беспорядочно кувыркаясь, падает... Такая мгновенная картина зафиксировалась в памяти.

А бой заканчивался. Потеряв два "фокке-вульфа", немцы благоразумно удалились.

Юрий Максимов привел тогда свою группу домой в полном составе. Приземлились благополучно. Без осложнений посадил самолет и Мясников. Как обычно после боя, техники принялись было за осмотр машин, но вскоре все оставили свои дела и собрались у самолета Мясникова. Такое, пожалуй, бывалые технари видели впервые: в нижней слегка примятой части фюзеляжа "яка" торчал обломок лопасти от фашистского винта...

Подходили пилоты, смотрели улыбаясь.

– Вот это сувенир...

– Как ты умудрился у него винт-то снять? На лету, что ли?

Мясников, оторопев, кивал согласно.

– Ну и как он летает без винта?

Кто-то из летчиков, участвовавших в этом бою, показал, как летает "фокке-вульф" без винта. Раздался дружный смех. Смеялся и Мясников. Он вдруг понял все. Все связалось: короткая очередь, ручку на себя – истребитель едва приподнял нос, и непонятный, несильный, но хорошо ощутимый толчок... Дело было даже не в лопасти. "Як" просто проехал по "фоккеру". Проутюжил его. И, конечно, раздавил пилотскую кабину...

На пути к Смоленску

Николай Даниленко, Василий Барсуков и Николай Пинчук – три будущих Героя пришли в 18-й гвардейский полк сержантами в сорок втором году. Разные по характерам, они удивительно ровно шли по пути приобретения навыков первоклассных мастеров воздушного боя. Ребятам сразу повезло – они попали к сильным командирам, лучшим летчикам полка. Пинчук -в первую эскадрилью к Семену Сибирину. Даниленко и Барсуков – во вторую, которую принял вернувшийся из госпиталя Иван Заморин.

Барсукову повезло больше – он стал у комэска ведомым. Даниленко определили в пару с летчиком Черным.

Николай летал спокойно, силу набирал незаметно. Выражалось это в том, что в воздухе он не робел, а значит, не делал ошибок. Это для молодого пилота более важный показатель, чем случайная удача в бою. Пинчук и Барсуков были несколько заметней. Сбивать гитлеровцев они начали раньше. У Барсукова, который в общей сложности сразил более двадцати самолетов противника, была изумительная реакция. Но ему поначалу действительно еще и везло.

Пошел как-то Василий с Замориным к аэродрому в районе Сухиничей проводить учебный бой с "Лавочкиными". Провели. А на обратном пути над передним краем летчики увидели шесть Ю-87. "Лапотники" пришли без прикрытия. Заморин с ходу бросился в атаку, Барсуков – за ним. И два Ю-87 сбили. Каждый своего: одного Заморин, другого – Барсуков. Даниленко тоже ходил в учебную зону, но чтобы так вот, по пути, наскочить на "юнкерсов" и сбить – такого у него не было. И позднее, под Ельней, Барсуков, однажды прикрывая Заморина, атаковал вслед за ним, и снова летчики сбили по "юнкерсу". Когда они уже набирали высоту, Заморин погрозил своему ведомому кулаком: увлекался Василий атаками, а тут как раз появились "фокке-вульфы". Хорошо, что опоздали...

Во всех деталях запомнил один из июньских боев Николай Даниленко. Все получалось у него в том бою как нельзя лучше. Он незаметно для себя вошел в то состояние, когда летчик безошибочно чувствует динамику боя, мгновенно реагирует на малейшее изменение ситуации. Это даже невозможно осмыслить и объяснить. Это – ощущение. И оно, как правило, безошибочное. В том бою Даниленко дважды настигал бомбардировщики противника – сначала один, потом другой, дважды бил по ним в упор. Летчик был уверен в удаче, но, когда стали подводить итог боя, оказалось, что не может сказать наверняка, что атакованные им бомбардировщики сбиты. Он не видел, как они падали. Знал, что попал, но не проследил и на разборе боя промолчал об этом. Потом пришло сообщение с земли, что два бомбардировщика валяются сбитые. Никто из опрошенных летчиков, участников того боя, не заявлял о них. А Даниленко снова показалось неудобным говорить об этом задним числом. И бомбардировщики записали на группу. Однако же вскоре Даниленко сбил "фокке-вульфа". Сбив самолет, он уже потратил время, чтобы убедиться в этом, и по возвращении доложил Заморину.

Комэск сообщение молодого летчика принял спокойно. Но за ужином, поднимая стопку, как бы невзначай обронил:

– Давай за вроде бы сбитый тобой "фокке-вульф"...

Это "вроде бы" кольнуло Даниленко. Но через день пришло подтверждение, и летчик обрадовался: отпали всякие там "вроде бы"!..

Обстановка в воздухе накалялась. Даниленко, который по-прежнему был ведомым у Черного, в каждом бою едва поспевал за своим ведущим. Усталость брала свое. В один из дней к девяти утра он поднялся в воздух уже на второй боевой вылет. Вел группу, как обычно, Иван Заморин. Вместе с летчиками 18-го полка на боевое задание взлетали и французы. Около тридцати "яков" сошлись против нескольких десятков вражеских бомбардировщиков и прикрывающих истребителей, Даниленко показалось, что в воздухе было не меньше сотни немецких самолетов. Больше он ни о чем подумать не успел, потому что начался бой и он потерял из виду сначала Заморина, потом Черного...

По мере того как шло время, в бой с обеих сторон втягивались все новые и новые группы. Даниленко атаковал, уклонялся от удара, снова атаковал и вдруг, бросив взгляд на приборы, увидел, что горючее на исходе. А выйти из боя никак не мог: к нему прицепились два "фокке-вульфа". На мгновение все же удалось отвертеться от немцев, и над линией фронта он вздохнул с облегчением: хотя "фоккеры" продолжали преследовать летчика, но он видел, что навстречу ему идут четыре истребителя. Издали Николаю показалось, что это "лавочкины". Он еще подумал, что сейчас тем "фоккерам", что висели у него на хвосте, станет не до него. А четыре истребителя быстро приближались, и наконец отчетливо стало видно – тоже "фокке-вулъфы"... Даниленко выпрыгивал из подбитого "яка" уже над своей, территорией. В полк он добрался к вечеру. Заморин увидел его, улыбнулся одними глазами – жив!..

– Больше не собьют, – выслушав рассказ друга, заключил Борис Ляпунов, вот увидишь!

Николай Даниленко устало пожал плечами.

– Чувствую – не собьют! – не унимался неугомонный Ляпунов.

Как ни странно – на войне не было принято загадывать наперед – Борис Ляпунов оказался прав. Летчика Даниленко больше не сбивали. Не раз еще он попадал в передряги, не раз еще вел бои, о которых впоследствии не особенно охотно рассказывал, отделываясь от расспросов двумя словами – "чудом вырвался"... И только спустя годы после войны с удивлением обнаружил, что все его победные бои, а ему случалось сбивать часто, вытеснены из памяти теми, о которых он когда-то говорил – "чудом вырвался". Большинство из них он провел летом сорок третьего года.

Неверно думать, что только по своей или чьей-нибудь ошибке можно попасть в бою в тяжелое положение. При всех истинах, которые необходимо знать истребителю, воздушный бой – во многом все-таки стихия. Мне кажется, ничто не может сравниться по динамике, быстроте меняющихся ситуаций с воздушным боем. Сводить в нем все к набору тактических приемов, поддающихся арифметическому исчислению, – значит заведомо упрощать ситуацию.

Один из таких боев Николай Даниленко провел над Ельней. И хотя в том бою кроме Даниленко участвовали и Заморин, и Ляпунов, и Черный, памятным он стал только для Даниленко.

Поначалу все складывалось привычно: четыре "яка" сопровождали "петляковых". Все четверо были опытными воздушными бойцами – в таком составе звено истребителей 18-го гвардейского стоило двух других. Несмотря на свою молодость, и Ляпунов, и Даниленко, и Черный были сильными летчиками, а об их командире эскадрильи и говорить не приходится.