Текст книги "Я - истребитель"

Автор книги: Георгий Захаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Хорошо справились с организацией боевой работы командование дивизии и командиры частей.

160-го истребительного авиаполка – командир майор Костромин, комиссар Кущев. За это время летчики полка произвели 1683 самолето-вылета, сбили 27 самолетов противника.

161-го истребительного авиаполка – командир капитан Кулинич, комиссар Авдохин. Летчики полка произвели 1192 самолето-вылета, сбили 33 самолета противника. 163-го истребительного авиаполка – командир майор Лагутин, комиссар – Коняев. Летчики полка произвели 810 самолето-вылетов, сбили 31 самолет противника. За один день 24.6.41 года под Минском полк сбил 21 самолет противника,

Отличились летчики; Терехин – сбил 6 самолетов противника; Сорокин – 5 самолетов противника; Бычков, Чистяков, Федотов -по 4 самолета противника. Командир 401-го истребительного авиаполка Коккинаки – 3 самолета противника.

Авиадивизия по своему составу в округе была самой молодой – сформирована осенью 1940 года из летного состава, прибывшего непосредственно из школ. За короткое время дивизия сумела воспитать, не один десяток боевых смелых летчиков. Командование дивизии за короткое время сумело обеспечить и сколотить полки в боевые единицы, способные вести воздушный бой и бить врага в воздухе. За выполнение боевых задач в борьбе с германским фашизмом дивизия вполне заслуживает правительственной награды – ордена Ленина.

Командующий ВВС Западного фронта полковник Науменко.

Военный комиссар бригадный комиссар Клоков.

Начальник штаба ВВС Западного фронта полковник Худяков"{4}.

...А бои нарастали. В одной схватке с гитлеровцами в ночном небе над Смоленском погиб командир 160-го истребительного авиаполка Анатолий Аникеевич Костромин. Прекрасный воздушный боец, он научил своих летчиков умело использовать все достоинства "Чайки", и они успешно дрались над Минском, Могилевом и Смоленском с превосходящими силами противника. Ночное дежурство тоже легло на полк Костромина.

И вот в ночь на 4 июля командир полка уже вторично поднялся в воздух. Он атаковал гитлеровский бомбардировщик, но и сам попал под огонь стрелка. Этот бой был виден, потому что бомбардировщик был пойман лучами прожекторов. Командир полка не пытался выпрыгивать с парашютом – Анатолий Аникеекич, вероятно, был убит в кабине боевой машины.

Под Смоленском измотанным отходящим войскам Западного фронта совместно с войсками Резервного фронта удалось создать сплошную линию обороны достаточной протяженности и закрепиться. Начались изнурительные оборонительные бои. Многократные попытки немецкой армии с ходу прорвать оборону фронта не увенчались успехом. На Западном направлении впервые с начала войны немцы сами вынуждены были перейти к обороне, заняться пополнением и перегруппировкой сил.

В беспрерывных боях двухмесячного Смоленского сражения 160-й истребительный авиаполк остался без материальной части и был выведен из состава 43-й авиадивизии для переформирования. Полку предстояло получить новые самолеты ЛаГГ-3. После переформирования этот полк ужа не вернулся в дивизию, а был направлен под Ленинград.

Несколько лет назад, перечитывая мемуары Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова, я невольно обратил внимание на одну незначительную на общем фоне повествования деталь. Речь вдет о том месте, в книге, где маршал рассказывает, при каких обстоятельствах он был послан Верховным Главнокомандующим в Ленинград и как протекал перелет. "Приказ Ставки о вашем назначении (это было сказано Г. К. Жукову И. В. Сталиным.– Г. З.) будет отдан, когда прибудете в Ленинград.

Я понял, что за этими словами скрывается опасение за успех нашего перелета..." И дальше, рассказывая о ходе перелета, маршал заметил, что на его завершающей стадии военно-транспортный самолет, на котором он летел, преследовали "мессершмитты". Полет, однако, завершился благополучно. А Жуков, немедленно приступив к организации надежной обороны города, как он замечает, не стал интересоваться тем, почему наши истребители прикрытия не отогнали "мессершмиттов".

Я сразу обратил на это внимание потому, что, посвятив свою жизнь истребительной авиации, прекрасно знаю, какую легкую и заманчивую цель представляет для истребителя военно-транспортный самолет типа Ли-2. Именно на таком самолете летел Жуков. Одной пулеметно-пушечной очереди "мессершмитта" было бы достаточно, чтобы прервать полет тихоходного Ли-2. Для этого стоило только подойти на дистанцию метров 400-500. А уж если этого не произошло, то только потому, что истребители сопровождения прекрасно выполнили свою задачу.

Вместе с тем реакция Георгия Константиновича Жукова вполне понятна: у человека, через иллюминатор наблюдающего воздушный бой, протекающий на дистанции километр-полтора от самолета, в котором он находится, должно сложиться впечатление, что ему угрожает непосредственная опасность. С подобной реакцией мне не раз приходилось сталкиваться даже при беседах с летчиками-бомбардировщиками, которых прикрывали истребители. Как правило, неопытные бомбардировщики считали, что, чем ближе к нему держится истребитель, тем он надежнее прикрыт. Они жаловались иногда на то, что истребители идут сзади и выше на 500-600 метров или на такой же дистанции находятся по обеим сторонам... Между тем истребитель, который в буквальном смысле идет крыло в крыло с бомбардировщиком, лишает себя маневра и не только не охраняет его, но и сам становится мишенью. Молодым летчикам мы всегда это объясняли, а в боевой обстановке за подобные ошибки строго наказывали. Ибо главная задача прикрытия – не допустить вражеские истребители на рабочую дистанцию, с которой может быть поражена цель. А 500– 700 метров как раз и составляют ту оптимальную дистанцию безопасности, которая дает истребителю прикрытия полную свободу маневра в воздушном бою и вместе с тем гарантирует безопасность охраняемого самолета.

Расстояния в воздухе обманчивы. В начале войны, когда у многих наших молодых летчиков-истребителей еще не было надлежащего опыта, они нередко делали непредумышленные ошибки, открывая стрельбу чуть ли не с дистанции трех километров. Это тоже объяснимо: в ясную погоду на таком расстоянии отчетливо виден не только самолет противника, но даже детали машины. А когда контуры ее в прицеле, как не открыть огонь! Но это совершенно бессмысленная трата боезапаса. Большинство сбитых в ходе войны самолетов было уничтожено с дистанции 150– 100-50 метров... Тут надо доверять навыку. А пока такой навык не выработался, обычные, земные, ощущения подводят. Я об этом столь подробно говорю не только потому, что мне представляется это любопытным с точки зрения сопоставления профессионального (авиационного) восприятия и непрофессионального. Дело в том, что спустя некоторое время после выхода мемуаров Г. К. Жукова рассказ об этом же эпизоде мне довелось услышать, так сказать, из первых уст. И тут я узнал, что обеспечить охрану этого перелета было приказано летчикам 160-го истребительного авиаполка.

...В один из дней после того, как 160-й полк, получив ЛаГГ-3, уже воевал под Ленинградом, летчикам его была поставлена задача обеспечить перелет военно-транспортного самолета. В полку находился командир звена старший лейтенант А. П. Силантьев, ныне Герой Советского Союза, маршал авиации. По тому, как ставилась задача, и по тому, что на сопровождение одного транспортного самолета выделялась целая эскадрилья (по тем временам, когда каждый самолет был на счету, – дело неслыханное!), летчики поняли, что это задача чрезвычайной важности. Закончив официальный инструктаж, начальник штаба полка добавил: "Если с самолетом что-нибудь случится – в полк можете не возвращаться..." Летчики молча переглянулись, и вскоре эскадрилья перелетела на аэродром, куда должен был приземлиться самолет, который истребителям и предстояло сопровождать до Ленинграда. Кто летит на этом самолете, летчики так и не узнали. Когда же самолет приземлился, а из него вышел Г. К. Жуков в сопровождении группы генералов, истребителям стало понятно, какой важности задание им поручено. Лететь в опасной зове предстояло около часа.

После взлета одно звено ЛаГГ-3 заняло боевой порядок выше охраняемого самолета и несколько впереди. Другое– выше и несколько оттянувшись назад, чтобы иметь лучший обзор. Третье звено ходило змейкой непосредственно у охраняемого самолета. Прикрытие его осложнялось неважной погодой: надо было не потерять транспорт в низких облаках и вместе с тем не прижиматься к нему по причинам, о которых упоминалось выше.

Вскоре, однако, небо расчистилось, видимость стала, как говорят летчики, "миллион на миллион". Вот тут-то и появилась четверка "мессершмиттов", которая с ходу попыталась атаковать самолет Жукова. Головное звено "лагов" перехватило противника и немедленно связало четверку "мессеров" боем. Транспортный самолет продолжал путь под охраной двух оставшихся звеньев. Через некоторое время появилась еще одна четверка "мессершмиттов", и тогда в бой вступило второе звено, старшего лейтенанта Силантьева.

Завязав бой, командир звена видел, что все четыре гитлеровские машины скованы его "лагами", а Ли-2 продолжает лететь под охраной третьего звена. Силантьеву удалось оттянуть противника в сторону, и дальше наблюдать за транспортным самолетом он уже не мог – бой принял ожесточенный характер. В этом бою Силантьев сбил "мессершмитт", а оставшиеся не стали искушать судьбу и ушли восвояси,

Силантьев вернулся на аэродром, не зная о том, как сложился завершающий этап перелета. Уже в полку он узнал, что Георгий Константинович Жуков благополучно прибыл в Ленинград, хотя перед самым приземлением еще одна группа "мессершмиттов" пыталась атаковать Ли-2. С ними расправилось третье звено. При отражении атаки был сбит еще один "мессершмитт"...

Вот такими деталями я могу сегодня уточнить несколько строк из воспоминаний нашего полководца и в какой-то мере передать специфику боевой работы летчика-истребителя.

На подступах к Москве

Истребительный полк майора А. П. Жукова погрузился на железнодорожные платформы за несколько дней до начала войны. Погрузка прошла быстро. Майор любил умную точность приказа и в каждом приказе умел находить ту основу, которую без промедления следовало превратить в дело. С получением приказа всякие разговоры и домыслы по поводу предстоящих перемен в жизни полка стали лишними и обнажилось само действие. Майор полк свой воспитал в уважении к делу, поэтому его солидное хозяйство – около семидесяти боевых машин, штаб, подсобные и обеспечивающие службы и подразделения – снялось с места с такой легкостью, будто давно было готово к переброске с далеких восточных территорий на запад. Между тем приказ пришел неожиданно, и путь предстоял через всю страну. День 22 июня застал эшелон с разобранными И-16 в пути.

Анатолий Павлович Жуков был не молод. Под сорок – возраст для многих летчиков-истребителей контрольный. К этом возрасте немало истребителей оставляют летную работу, но некоторые, перевалив рубеж сорокалетия, летают еще долго, словно для них возрастных пределов не существует, Такое бывает с прирожденными летчиками, для которых полет – уже не столько работа, требующая высоких профессиональных навыков, сколько душевное состояние, потребность самого летчика. Жуков принадлежал к этому высшему разряду истребителей. Человек немногословный, строгий, суховатый, он пользовался непререкаемым авторитетом у своих летчиков, которых сделал настоящими истребителями в суровых условиях Сибири. Несмотря на молодость – в полку в основном была молодежь, его летчики уверенно чувствовали себя в воздухе и были крайне непритязательны к бытовым условиям. Жуков никогда не выставлял напоказ свое личное отношение к подчиненным, но летчиков очень любил и жил в постоянном удовлетворении от сознания силы своего полка.

В начале июля полк достиг Борисоглебска и здесь, на железнодорожной станции в самом конце долгого маршрута, безнадежно застрял. Следовало приложить какое-то последнее усилие, чтобы вытащить платформы из проклятой пробки, но неизвестно было, куда это усилие направить. Впервые за много месяцев командир полка терял время из-за того, что попал в ситуацию, которая никак не зависела ни от него, ни от его людей.

Станция была забита составами. Встречное движение с запада поломало все графики. В этой стихии, захлестнувшей железную дорогу, были одинаково бессильны и начальник железнодорожного узла, и командиры движущихся к фронту воинских частей. С востока прибывали эшелоны с войсками, с запада – поезда с ранеными, эвакуированными, беженцами. Станция походила на бурлящий котел, в котором перемешались две людские волны. И те, кто двигался к западу, жадно впитывали многочисленные, разноречивые сведения о войне, которые несла людская волна, хлынувшая на восток.

Майор Жуков имел смутное представление о действительном положении дел на фронте, но чутьем воевавшего человека понимал, что при всей возможной сложности положения люди, вышедшие из-под огня, склонны к преувеличению значительно в большей мере, чем те, которые воюют. В этом проявлялась одна из психологических истин, известных тому, кто хоть раз побывал в сражении. Но в полку Жукова почти не было людей воевавших. Он верил в свой полк, чтобы опасаться серьезного влияния молвы на своих летчиков, верил, однако принимал все меры, чтобы вырваться из затора на станции раньше, чем его люди получат представление о войне, не дойдя до самой войны. Он старался ограничивать общение своих летчиков с теми, кто прибывал сюда с запада, понимая, что такое общение было вызвано случайной и временной ситуацией, в которой оказался его полк, а не делом, ради которого он так долго и без устали его готовил. Он знал, что не разговоры, а действие дает реальный опыт, даже если эта реальность оказывается во сто крат труднее, чем представлялось поначалу.

В те дни Жуков не думал об опасности налета вражеских бомбардировщиков. Он еще не знал, насколько близко или далеко война. Спустя неделю он уже мог оценить, как повезло полку – станция не была прикрыта с воздуха. А пока, полагая, что виной вынужденной задержки полка является элементарная нераспорядительность начальника станции, требовал навести порядок и в конце концов отправить его эшелон на запад.

Однако начальник станции и в самом деле ничем не мог помочь.

Тогда в штабном вагоне было проведено совещание, на котором не последнюю роль играл начпрод полка. Человек деловой, он пригласил на совещание пять или шесть рабочих, среди которых были машинисты, стрелочники и другие представители тех профессий, которые не составляют графиков движения поездов, но прекрасно знают, что надо делать, чтобы состав двигался. Через некоторое время рабочие растворились в людской массе, но какой-то скрытый механизм уже пришел и движение. Понять, как и что двигалось , было просто невозможно; понять, ничему двигалось то, а не это, тоже было невозможно; наконец, понять, по какой причине возникло движение, могло от силы человек пять, не больше. Но главное заключалось в том, что перед составом, который привез сюда разобранные истребители полка майора Жукова, внезапно открылся путь! Состав медленно тронулся...

С этого момента для командира полка восстановилась определенность каждого последующего действия.

Истребители были быстро собраны на территории Борисоглебской летной школы и облетаны. Находившийся там командующий ВВС П. Ф. Жигарев направил полк в Тулу, предварительно разделив его на две половины. И отныне каждой половине предстояло действовать самостоятельно.

Майор Жуков стал командовать тридцатью шестью экипажами, которые значились теперь как 32-й истребительный авиаполк. В Туле его полк пробыл недолго, дня два, и получил приказ перелетать на смоленский аэродром. На полевой площадке в Шайковке пилоты 32-го авиаполка сели на дозаправку. Там уже стояло несколько старых тихоходных бомбардировщиков ТБ-3. По случайному совпадению командиром бомбардировочного полка был тоже Жуков. Жуков-истребитель представился, Жуков-бомбардировщик невесело усмехнулся совпадению фамилий и спросил:

– Кой черт тебя сюда принес?

Командир 32-го полка посмотрел на своего однофамильца с недоумением.

– Если они сейчас налетят, от тебя ничего не останется – сказал бомбардировщик и как-то неопределенно повел рукой. Анатолий Павлович удивился: немцы налетят на Шайковку?

– Чего удивляешься? Вон они ходят!

Командир истребительного полка и сам уже заметил несколько бомбардировщиков, которые шли стороной на большой высоте. Но он и думать не мог, что это немцы. Что они вот так спокойно идут себе в чистом небе, и не где-нибудь у западных границ, а над самой глубинной, самой исконной и древней землей отечества. Конечно, он читал сводки в газетах, читал "смоленское направление", но чтобы так вот...

Жуков-бомбардировщик впервые внимательно посмотрел на командира истребительного полка и вдруг понял, что перед ним еще не осведомленный пилот. Значит, прибыл совершенно новый полк. Может быть, тот самый, которого его бомбардировщикам так не хватало в эти полмесяца. Командир бомбардировочного полка уже отвык видеть такое количество истребителей сразу.

Он уже привык к мысли, что их постоянно не хватает. Что их нет. И тогда неуверенно, но все же сказал, что фронт сейчас где-то к западу от Смоленска...

32-й полк заправился горючим. А. П. Жуков поблагодарил командира бомбардировщиков и направился к своей машине.

К Смоленску истребители шли четырьмя девятками на высоте полторы тысячи метров. В районе Ельни на встречном курсе пролетела большая группа самолетов, и Жуков понял – немцы. На глазок определил: не менее шестидесяти машин. Они прошли, не обратив на его полк никакого внимания.

Приземлившись на смоленском аэродроме, Жуков приказал двум звеньям быть в полной боевой готовности, остальные самолеты – рассредоточить по краям аэродрома, а сам пошел в штаб дивизии, которая, как он успел узнать, была истребительной и вела с этого аэродрома боевую работу.

Не успел командир полка вернуться из штаба, как волна вражеских бомбардировщиков накрыла аэродром. Бежать к самолетам было поздно. Жуков прыгнул в первую попавшуюся щель с тяжелым чувством: казалось, для полка все кончено. Земля вокруг ходила ходуном, и невозможно было надеяться, что после такого налета что-то еще может уцелеть.

Несколько раз он порывался выскочить из щели, но боец-связист, оказавшийся рядом, удерживал его , приговаривая:

– Все одно не поможете, товарищ командир. А вас сразу накроет. Он тут по нескольку раз в день бомбит. Ничего, обходится...

Командир полка скрепя сердце ждал.

Бомбежка кончилась внезапно. Жуков выскочил из щели и сразу понял, почему немцы прекратили бомбить. Одно дежурное звено все-таки успело взлететь. Оно ринулось к бомбардировщикам и не дало им прицельно ударить по самолетам. Но на трех летчиков сразу же навалилось двенадцать истребителей прикрытия. Звено приняло этот тяжелый бой.

Он происходил на глазах всех летчиков полка. Начав его в чрезвычайно невыгодных условиях, три истребителя сорвали налет бомбардировщиков. Когда немцы убрались ни с чем и звено пошло на посадку, Жуков был в душе благодарен этим трем пилотам – он знал, какое значение имеет победа в первом бою. Подтвердилось то, во что он сам давно и истово верил и чему всегда учил своих летчиков – если истребитель в совершенстве владеет машиной и грамотно дерется, сбить его в открытом бою очень трудно.

Так 12 июля сорок первого года в составе моей дивизии начал боевую работу 32-й истребительный полк – одни из самых боевых полков, на долю которого выпали тяжелейшие бои в небе над Смоленском, Ярцево, над Соловьевской переправой, над Ельней и Вязьмой...

В середине июля в район Смоленска из резерва Ставка прибыла 16-я армия, которой командовал генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин.

С Лукиным я сдружился еще в то время, когда, вернувшись из Китая, был назначен командовать авиацией Сибирского военного округа. В то время Лукин занимал пост начальника штаба округа. Как командир я многим был обязан Лукину. Наше сближение, которое впоследствии переросло в прочную дружбу, началось с пустяка, с курьеза. Правда, курьез весьма показательный для того времени.

В районе Красноярска на полевых аэродромах базировались бомбардировочные части округа. Я прилетел туда и после того, как все дела были закончены, решил немного поразмяться – попилотировать на "ишачке". Дело шло к вечеру. Погода стояла ясная, безветренная, с морозцем. И-16 кувыркался в чистом небе, воздух звенел от работы мощного мотора, а пилотаж, оказалось, наблюдали многие жители города, потому что истребители над Красноярском пилотировали не часто.

Ночевать я решил в Новосибирске, поэтому, отпилотировав, заправил самолет и вылетел не задерживаясь. Расстояние в семьсот километров покрыл часа за два. Точнее, часа через три после вылета с аэродрома я уже был в Новосибирске и направился в штаб округа, в кабинет к одному из старших военачальников, который имел распространенную в ту пору привычку работать до поздней ночи. У меня накопился ряд вопросов, требующих его санкции, поэтому с аэродрома я и поехал не домой, а в штаб.

Хорошо помню, с каким удивлением он встретил меня.

– Ты здесь?!

Я промолчал – вопрос явно не требовал ответа.

– Ты здесь, а мне час назад звонили из Красноярска. Сказали, что ты летаешь над крышами... Лихачеством воздушным занимаешься...

Он назвал фамилию известного мне командира одной из стрелковых частей, который позвонил, когда я пилотировал. Про себя я удивился двум обстоятельствам: тому, что бочки, петли и другие академические фигуры пилотажа военным человеком расцениваются как лихачество, и тому, что военачальник, к которому я пришел, не смог сопоставить скорость, расстояние и время, чтобы ничему не удивляться. И тут же решил проучить того, кто нажаловался:

– Вот-вот, они всегда так. Не разберутся как следует – и звонить! Много, видно, там у них свободного времени, если звонить не ленятся...

Военачальник решительно снял трубку. Я, признаюсь, получил удовольствие, слушая, как он отчитывает жалобщика за ненужную информацию.

Спустя время мне снова пришлось быть под Красноярском. Жалобщик подошел ко мне и виновато спросил:

– Но ведь это ты летал?

– Я.

– Так как же ты оказался там . в кабинете?

– Перелетел.

– Не может быть!

Я едва сдержал улыбку:

– Позвони туда еще раз, перепроверь.

Жалобщик удрученно покачал головой:

– С меня и того разговора достаточно...

Лукин смеялся, когда я рассказывал ему об этом, но вполне серьезно посоветовал:

– Ты должен рассказать в нашем штабе, как все это получилось. Может быть таким образом нам удастся навести товарищей на кой-какие мысли?...

В те годы некоторые общевойсковые командиры недооценивали возможности авиации, ее перспективы. Сам я нередко занимал противоположную позицию и был склонен , скорее, к преувеличиваниям в определении роли авиации. Этому были свои объяснения.

Дело в том, что в Испании и в Китае авиация многие задачи решала самостоятельно. Взаимодействие же с частями сухопутных войск, в той мере, в которой оно осуществлялось в Великой Отечественной войне, в те годы только намечалось. Испания дала кой-какой опыт в этом отношении, в этом отношении, но опыт довольно скромный. А в Китае авиация действовала практически автономно. Безусловно, и в те времена задачи, которые мы выполняли, содействовали развитию наземных операций, однако к постоянному тесному взаимодействию с сухопутными войсками мы пришли только в ходе Великой Отечественной войны. Поэтому, понятно, в конце тридцатых годов я несколько преувеличивал специфическую роль Военно-воздушных сил. Это отражалось и в планах учебно-боевой подготовки авиации округа, на что сразу обратил внимание Михаил Федорович Лукин. Корректируя некоторые планы штаба ВВС округа, Лукин умел так убедительно аргументировать свои взгляды, что я вынужден был часто соглашаться с ним в тех вопросах, которые были проверены мной на практике боевых действий и, казалось, иной трактовки иметь не могли. Он умел доказывать правоту своих взглядов в то время, когда еще не было неоспоримого опыта, накопленного нами в ходе Великой Отечественной войны.

...Звезда таланта командарма М. Ф. Лукина вспыхнула в самый трудный период войны. То, что Михаил Федорович сделал за несколько недель своего пребывания на фронте, трудно переоценить. После того как был оставлен Смоленск, командарм Лукин, располагая несравненно меньшими, чем противник, силами, 27 июля сорок первого года мощным контрударом выбил немцев из северной части города. И, вероятно, он мог бы завершить этот удар взятием Смоленска, если бы атакующую армию прикрыли с флангов. Но сил не хватало, противник воспользовался своим преимуществом – 16-я армия оказалась в окружении.

Пришлось оставить план взятия города и пробивать сомкнувшееся вражеское кольцо. Вместе с другими 16-я армия почти два месяца сдерживала немцев сначала под Смоленском, потом под Вязьмой.

Трагедия произошла в начале октября.

Сосредоточив мощную ударную группировку, противник прорвал фронт, и группа наших армий оказалась в окружении под Вязьмой.

Десять суток окруженные армии дрались в кольце, сдерживая 28 вражеских дивизий, рвущихся к Москве. За это время под Москву удалось стянуть дивизии, бригады, полки, из которых и была создана та линия обороны на ближних подступах к столице, прорвать которую фашисты не смогли.

Маршал Г. К. Жуков в своих мемуарах так оценивает сопротивление наших войск, окруженных под Вязьмой: "Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на можайской линии"{5} . Только теперь можно до конца понять, чем были в октябре сорок первого года эти десять бесценных суток...

Окруженными под Вязьмой войсками командовал Лукин.

В те дни я не знал, что Лукин, попав в окружение, отклонил предоставленную ему возможность выбраться из кольца на самолете. Я не знал этого, когда за день или за два до взятия врагом Вязьмы посылал У-2 с намерением вывезти Лукина, и до последней минуты надеялся, что У-2 вернется с командармом на борту. Но самолет прилетел без Лукина.

Его штаб вскоре подвергся танковой атаке. Командарм собрал всех, кто был рядом, возглавил контратаку, был тяжело ранен и, находясь на грани жизни и смерти, попал в плен. Он потерял ногу. Перенес все тяготы плена и в течение долгих трех с половиной лет отвергал все предложения врага и предателей, пытавшихся использовать его имя в своих интересах.

Он остался несгибаемым коммунистом, солдатом, сыном своей страны.

После войны Михаил Федорович Лукин в течение многих лет вел активную общественную работу в Советском Комитете ветеранов войны.

Однако было еще 12 июля 1941 года. Мы перелетели под Вязьму. Недалеко от города, в Двоевке, расположился штаб нашей дивизии. Здесь же, на полевых площадках, собрались два-три истребительных полка. Другие полки и группы были разбросаны на полевых аэродромах.

Здесь я должен сказать еще об одном из полков нашей дивизии. В самом начале войны, насколько мне известно, было сформировано два – возможно, их было и больше – истребительных полка из летчиков-испытателей. Один из них 401-й. Командовал им летчик-испытатель Герой Советского Союза Степан Павлович Супрун, заместителем командира полка был Константин Константинович Коккинаки. Излишне говорить о том, что летчики 401-го истребительного авиаполка дрались превосходно, хотя, как мне помнится, кроме Супруна и Коккинаки, никто из пилотов боевого опыта не имел. Сила полка определялась очень высоким уровнем подготовки каждого летчика. Ведь в этих полках и группах был собран цвет нашей авиации.

В конечном счете стало ясно, что такое использование летчиков-испытателей не совсем оправданно, так что со временем они были отозваны с фронта и начали работать по своему прямому назначению – авиационная промышленность интенсивно создавала новые боевые машины.

Но пока полки и группы из летчиков-испытателей с оружием в руках защищали небо Отечества. В 401-м авиаполку заместителем командира по политчасти был назначен Григорий Погребняк. Опытный летчик, поначалу он испытывал вполне объяснимое волнение. Дело в том, что летал Погребняк на многих типах боевых машин, но в последнее предвоенное время ему больше приходилось летать на бомбардировщиках, даже на таком новом самолете, как Пе-2. А тут полк истребителей, сплошь состоящий из таких мастеров! Осложняло дело и то обстоятельство, что 401-й полк был вооружен самолетами МиГ-3. На них Погребняк вообще не летал. Не без некоторого волнения он доложил об этом командиру полка в тот день, когда приступил к исполнению своих обязанностей.

Супрун торопился на фронт. Неизбежная трата времени, связанная с формированием новой летной части, казалась ему досадной задержкой, поэтому то, на что требовались дни, он ужимал в часы и минуты.

Выслушав Погребняка, Супрун на минуту задумался. Времени на необходимый вывозной полет у него не было, и тогда он сказал:

– Вот что, комиссар. Садись-ка в истребитель, дай полный газ, разгони машину, а как только хвост оторвется – сбрось газ! Удержишь, не разобьешься летай!

Каждому летчику, который помнит истребитель МиГ-3, считавшийся одним из сложных в управлении, понятно, что замполит получил весьма серьезное задание. Супрун шел на риск, но сделал это потому, что Погребняк сообщил о своих полетах на Пе-2. И Григорий четко выполнил задание..

Вскоре Супрун отбыл на фронт. Он не дождался дня, когда полк был сформирован полностью, – улетел с первой группой летчиков. Доформировывать часть остались его заместители – Коккинаки и Погребняк.

В начале июля Супрун погиб. Посмертно ему было повторно присвоено звание Героя Советского Союза. В считанные дни он сбил несколько вражеских самолетов. Это был один из самых известных летчиков своего времени. Спустя много лет после войны люди отыскали останки С. П. Супруна. Могила его – на Новодевичьем кладбище в Москве.

А в конце июля сорок первого года после гибели Супруна командовать полком стал К. К. Коккинаки. В составе двадцати четырех летчиков 401-й истребительный влился в 43-ю авиадивизию и вел свою боевую работу с аэродрома Двоевка.

В первой половине августа в дивизию влилось еще несколько полков. Среди них истребительные: 33, 236, 263-й. Было и около пятидесяти бомбардировщиков. Так что с августа моя дивизия официально стала называться уже не истребительной, а смешанной.

Ну а как полк майора Жукова?

Начав боевую работу под Смоленском, 32-й истребительный уже не имел ни дня передышки. В течение первой недели боев на аэродром не вернулись командир эскадрильи Викторов, заместитель командира эскадрильи Хостьянов, летчик лейтенант Рахлеев. В полку тяжело переживали потери. А непрерывные бои все изматывали, все ожесточали летчиков. Никто не знал, сколько боевых вылетов придется совершить в каждый следующий день. Часы короткой летней ночи были единственным промежутком между боями и единственным временем для восстановления сил. Разговаривали мало. С рассвета полк приступал к боевой работе.