Текст книги "Трудный Роман"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Костя!

Костя, не мешкая, бросился за сумкой.

– Я возведу тебя в ранг моего рыцаря, – пообещала Женя.

Костя не мог понять, почему Женя оставила без внимания его последнее послание. И если бы не он сам вручал его ей в собственные руки, он усомнился бы: да читала ли она его вообще?

Оказывается, он возлагал на это послание кое-какие надежды.

Никогда до сих пор уроки не тянулись так долго. На последней перемене он подошел к Жене и дрогнувшим голосом спросил, видела ли она новый фильм и не хочет ли посмотреть. Кое-кто из десятиклассников был поблизости. И Костя спиной чувствовал (или ему только казалось?) любопытные взгляды ребят. Но Женя, нимало не смущаясь, как будто речь шла о самом обычном, бросила:

– Встретимся в пять на углу, у булочной. Роман тоже пойдет?

– Да, наверное, – пролепетал Костя и отошел в сторону.

– Свиданьица назначаем? Гусарим? – подмигнул сочувственно Юра Черникин. – А у мамы разрешения спросил?

– Отваливай, – проворчал Костя. – Гоняешь языком воздух, смотри – прикусишь…

– Ну-ну, – примирительно хмыкнул Юра, – так уж и прикушу. Я сам как-то притопал домой в три часа ночи. Отец открыл дверь и спрашивает: «Тебе сейчас уши надрать, кавалер, или утром?» А у меня рот до ушей. «Ладно, говорит, прощаю на первый раз. Иди спать». А теперь удивляюсь: и почему все-таки он меня тогда не выдрал?

… Во время фильма Костя плечом касался плеча Жени и боялся пошевелиться, чтобы она не отодвинулась. Тогда исчезло бы это удивительное ощущение близости, которое так приятно волновало.

Они вышли с толпой из кинотеатра, и Роман достал из кармана пачку сигарет. Со скучающим видом затянулся, пустил вверх сильную струю дыма.

– Ты давно куришь? – спросила Женя.

– Нет, не очень, – ответил Роман. – А что такого?

– Ничего. Не выношу табачного дыма. И еще когда некоторые воображают…

– Я не воображаю, – возразил Роман. – И вообще это не существенно. – Он выбросил сигарету в урну.

– Посмотрим киновитрину? – предложила Женя, увлекая Костю и Романа к стенду с кадрами новых фильмов, поблизости от входа в кинотеатр.

Рядом с витриной группа длинногривых парней без головных уборов развязно хохотала на всю улицу. Воротники пальто у них подняты, в зубах сигареты.

– Я смеха ради: «Есть лишний билетик?» – рассказывал один из них, рослый, в шапке, надвинутой на самые глаза. – «Есть, – отвечает. – Вам нужен? Возьмите, пожалуйста». Беру и прохожу дальше. А она пискляво так: «А деньги?» – «Какие деньги?» – «За билет». – «Какой билет? Он ведь лишний!..»

В этот момент к нему подошла невысокая девушка.

– Ну, чего тебе? – грубо спросил он.

– Отдай деньги, – попросила она. – За билет.

– Какой билет, какие деньги? Чего пристала? – Он снова сплюнул и достал пачку «Казбека». – Вот свидетели. Ничего я у тебя не брал. Ты меня, дурочка, с кем-то попутала, – ухмыляясь, продолжал парень.

Костя, Роман и Женя подошли ближе, вплотную к группе.

– Отдай сейчас же деньги! – возмущенно потребовала Женя, протискиваясь в круг. Она оказалась напротив высокого. Из-под шапочки у нее опять выбилась прядь золотистых волос. – Мы все слышали. – Она кивнула на Костю и Романа, которые последовали за ней. – Как ты сейчас хвастал, что взял билет, а деньги не отдал.

– Ничего вы не слышали, – с угрозой процедил парень, – проваливай-ка лучше подобру-поздорову, а то получишь по мыльнице. – Растопыренными пальцами пятерни он толкнул Женю в грудь.

Она отшатнулась, но устояла на ногах.

Роман рванулся вперед, перехватил его руку. Потом стал в стойку, вытянул вперед левую руку со сжатым кулаком, правый кулак поднял к подбородку. Все, опешив, смотрели на него, не вполне понимая, зачем он все это делает.

– Раз-два, – вслух скомандовал сам себе Роман и, точно прицелившись, нанес сильный удар в челюсть парня.

Тот как подкошенный грохнул оземь. Компания его отпрянула, застыла в напряженном ожидании, готовая, в зависимости от дальнейшего развития событий, немедленно броситься врассыпную или вступить в драку. Поверженный поднялся на ноги. Ни слова не говоря, полез в карман, вытащил полтинник, протянул испуганной девушке:

– Пожалуйста, могу свой отдать.

Куда только делась его наглость!

– Ловко ты его! – воскликнул Костя, когда они отошли. – Чистый нокаут. Поздравляю. Твоя первая победа.

– Наплевать. Я разучил прием, зачем же пропадать таким ценным знаниям? – с некоторой небрежностью заявил Роман. – Помнишь, у Чехова? Если в первом акте на стене висит ружье, в последнем оно обязательно должно выстрелить.

Возбужденные, перебивая друг друга, они долго обсуждали каждую деталь «приключения», будто бы оно и в самом деле было комическим.

– Я не поверил своим глазам, когда увидел, как смело ты заспорила с этим хулиганом.

– А ты, Ромка, к-а-а-ак ударишь его…

– Сугубо по-деловому. Я его прямым правой…

– Молодец! Вот не думала, что ты так можешь… А Костя стоит бледный, испуганный.

– Я не испугался, я соображал, как поступить.

– Долго же ты соображаешь. Здесь не секция бокса, где все по правилам. Этот тип мог и ножом пырнуть, – заметил Роман.

– А если бы нас в милицию забрали? – спросила Женя, лукаво пригибая голову. – За мелкое хулиганство. Ведь ты первый ударил.

– Ну нет, – засмеялся Ромка. – Живым я бы в руки не дался… Помню, у нас в классе один парень подрался с хулиганом, его же самого потом и разбирали.

Есть своя неизъяснимая прелесть в воспоминаниях о былых школьных проказах. Стоило начать и… пошли-поехали: «А помните?», «А помнишь?»…

И о том, как однажды спустили с потолка букет цветов на голову Савельичу.

И о том, как среди версальцев на рисунке в учебнике истории дорисовали историка и боялись его гнева. А он обрадовался, что похож…

Вспомнили о том, как когда-то на химии вызвали Черникина и спросили, как получить водород. Он урока не выучил, но не растерялся:

«Воду подогреваем, кислород улетучивается, водород остается».

«Садись, молодец, – похвалила учительница. – Ставлю тебе пятерку. Подогреваю ее. Тройка улетучивается, двойка остается».

– А помните, как мы намазали доску воском? – радостно вопрошает Костя. – Мымра начала писать. Ничего нет. Вызывала меня. Я пишу на чистом участке – пожалуйста. Она стоит удивляется. В те времена Мымра была добрей, ледниковый период еще не начался.

– А знаете, она, возможно, по-своему и неплохой человек, – неуверенно говорит Женя. – Может, мы сами виноваты.

– Ну, знаешь ли…

Да, тогда, в девятом, Мымра была другой. Улыбалась их шуткам, прощала скрепя сердце их дурацкие выходки. Когда они вступали в комсомол, она сама своей собственной рукой старательно написала на доске образец заявления о приеме, а сколько раз украдкой она сообщала им темы сочинений и контрольные задачи!

Она старалась быть участливой и полезной, а они решили, что она заискивает перед ними. Не оценили ее…

У Жени миллион терзаний и ни минуты свободного времени.

Во-первых, шефский концерт на заводе. Во-вторых, подготовка закрытого комсомольского собрания. В-третьих, репетиция. Уроки. Английский. Семинар в Доме комсомольца-школьника. С ума можно сойти!

И еще ведь зима, зима на дворе. Снегу насыпало. Утонуть можно. На ветках деревьев, на проводах, на балконах, на карнизах домов пушистые белые подушки. Чудо!

Настроение – как перед праздником. Ну, кто бы объяснил, почему вдруг ни с того ни с сего так хорошо, такая свежесть на душе. Вокруг снег, а настроение такое, словно вокруг цветы. Сплошное море подснежников.

Ах вот оно что… Они, правда, как всегда, спорили, но еще никогда, никогда он так щедро, так дружески не улыбался. Еще никогда он не говорил с таким откровенным признанием в голосе, с такой нежностью и любовью, что она чуть не задохнулась от охватившего ее чувства. Хоть слова были и самые обыкновенные. Но просто сказаны, очевидно, от всего сердца.

От этого даже приплясывать хочется, закружиться на месте, петь, дурачиться, поделиться со всем миром тем, что переполняет тебя.

А вокруг снуют, носятся, чинно прохаживаются ученики и ученицы всех десяти классов. Потому что идет большая перемена. Как дикая орда на штурм крепости, многие бросились в буфет. У старшеклассников перемещение из аудитории в аудиторию. Решаются тысяч спорных вопросов. Шум, гам, суета.

Некоторые уткнулись носами в книги. Сейчас их лучше не трогать. А если вам не ясно, почему – значит, вы не знаете, что такое школьная перемена. Это спасательный круг для тех, кто не успел что-нибудь выучить. За пятнадцать коротких минут постигается все – сложные формулы, мудрые правила, серьезнейшие законы…

Школьная перемена. Самая неподходящая обстановка, чтобы стать ненормальной от счастья. Опустила голову, быстро прошла в одну сторону, в другую. Только бы никто не окликнул. Ведь у нее сейчас все на лице написано. Возможно ли так радоваться?

– Женя! Синицына!

Оглянулась. Марианна. Как всегда, идеально выглядит. Лицо веселое. Посмотрели друг на друга и ни с того ни с сего рассмеялись. Только Женя смеялась дольше, чуть не до слез.

– Ты чему, Женя, так радуешься? – спросила Марианна с пониманием: мол, можешь и не говорить, я и так догадываюсь.

– А я и сама не знаю, Марианночка, просто у меня очень хорошее настроение.

Стоят и смотрят друг другу в глаза и улыбаются, как две задушевные подружки.

– Ты не видела Романа?

– Он только что пошел в кабинет физики. Позвать, Марианночка?

– Позови. Впрочем, нет. Передай, что я просила его прийти на репетицию. Ромео некому играть. Уговорим его. А?

– Давайте, Марианночка. У него получится. Он ведь занимался в драмкружке.

– Я тоже так думаю. А то на репетиции ходит, а ни одну роль не берет. Последний раз, когда не было Черникина, он читал за него – хорошо получалось. Верно?

– Верно…

Все в глазах Марианны. Словно все знает, все понимает. Ну до чего же проницательная! Стоп! Больше ни слова. Это похоже на необъяснимый внутренний приказ. Уж не испытывают ли ее? Надо поскорей переменить тему разговора. Но о чем же сказать?!

– Марианна, только, чур, по секрету. Дайте слово, – совсем другим тоном просит Женя. На лицо ее набегает озабоченность.

Женя как будто не знает, с какого конца подступиться к щекотливой теме, мнется, крутит в пальцах какую-то бумажку. Марианна терпеливо ждет. Наконец Женя решается:

– Марианночка, ну, пожалуйста. Костя меня волнует. Только учтите, он может на меня смертельно обидеться. Поговорите с ним.

– А что случилось? – мгновенно тревожится Марианна и хмурит красивые брови над темными проницательными глазами.

– Нет, нет, ничего не случилось! Нет, нет, он ничего такого не сделал. Вы же знаете, он славный мальчишка. Совсем не такой, не подумайте. Хотя тоже иногда может брякнуть что-нибудь сногсшибательное. Сами понимаете – характер. Мы с ним на днях поспорили. Он утверждает, что сердце – это всего лишь тренированная мышца, насос для перекачки крови. А глаза – набор линз. И так далее. А человек всего лишь высшая форма существования материи. Мои доводы на него совершенно не действуют. А вам он, я знаю, поверит…

– Хорошо, – соглашается Марианна, но уже без прежнего интереса, – я поговорю с ним. – И, заметив нетерпеливое движение, мелькнувшее в лице Жени, добавляет: – Не волнуйся, в том, что ты сказала это, нет ничего плохого.

Лукавая Женя достигла своего – увела разговор от опасной темы и теперь, довольная, побежала дальше.

Еще когда сидели в кино – Костя этого не заметил, – в полной темноте Женя наклонилась к самому уху Романа, словно хотела что-то шепнуть, но ничего не сказала, а только краешком теплых губ коснулась его щеки. Роман насторожился, в растерянном недоумении обернулся к Жене, ожидая, что она скажет. Она так ничего и не сказала, и он промолчал. И вдруг сегодня спросил ни с того ни с сего:

– Послушай, Жека, что ты хотела мне тогда сказать, в кино?

Жене не надо напоминать. Отлично помнит. Вспыхнула, покачала золотистой головкой.

– Ничего не хотела сказать. Поздравила тебя с пятеркой по литературе.

У Романа расширились глаза. Словно шаровая молния, через него прокатилась догадка: ведь тогда она поцеловала его. Возможно ли? А он, чурбан, даже не догадался, ему и в голову это не пришло. Некоторое время донимала мысль, что же она хотела сказать, а потом и ее утерял. Да вот снова случайно всплыла.

Внимательно смотрит он в смеющиеся глаза Жени, но они уклоняются от прямого ответа.

– Подумаешь, пятерка, – небрежно и с досадой на себя роняет он. – Я ведь никогда не учу литературу. У меня и учебника своего нет. Читаю книги. И все.

– Ты гений, Роман, – посмеивается Женя, и не поймешь, шутит она или всерьез.

И ничего, в общем-то, необычного не было. Прочитал книгу, высказал о ней свое мнение. И все. Говорил, правда, едва не весь урок. Ну да Марианна не перебивала. Зазвенел звонок. «Садись», – и поставила крупную пятерку.

Женя шевелит носком туфли и внимательно смотрит на него. Она всегда так делает, когда собирается что-то выдать не вполне обычное.

– Ромка, – протяжно говорит она, будто делает не весть какое открытие. – А ведь тебе нравится Марианна Я это поняла, когда ты отвечал. У тебя и голос, и глаза изменились.

Он даже слегка отпрянул. Вот тебе и на…

– Чепуха, – прищурился и покачал головой. – Все совсем не так, как ты думаешь. Какая чепуха!

– Не знаю, не знаю, – задумчиво говорит Женя. – Может быть, может быть. Впрочем, какое мне до этого дело…

Она поворачивается и быстро уходит, оставляя обескураженного Романа. Так они всегда делают. Это у них, у девчонок, в крови.

Но если бы сказанное било мимо цели, он бы, наверное, так не разозлился, что даже ноздри у него стали раздуваться.

Жужжит муха. Елки-палки! Откуда зимой муха? Проснулась и сдуру носится по классу. Дз-здз-з-з, дз-з, дз-з, жжж, жжж… Глаза провожают муху, ставшую центром общего внимания. Марианна невозмутимо продолжает свой рассказ. Она одна не слышит и не видит мухи.

Но ведь нелепо, правда? Стекла окон почти сплошь разрисованы белыми узорами. За окном белым-бело. Мороз гоняется за прохожими. В классе светло, тепло, чисто, даже по-своему уютно. И шальная муха. Словно с того света. Дзз, дзз, дзз! Тихонько и непривычно поет крылышками. И чего она носится?

Черникин усиленно думает, как обуздать муху, заставить ее умолкнуть. «Хорошо бы подстрелить ее из духового ружья, – думает он. – Нет, пожалуй, на лету не попадешь. А если бы все тридцать два человека одновременно пальнули? И то вряд ли. Вот если бы все тридцать два человека одновременно ударили картечью!..» Дзз, дзз, дзз, жж, жж… – тоненько, назойливо лезет в уши инородный, абсолютно неуместный звук, раздражая, мешая слушать.

Правда, и Марианна сегодня не в ударе. Впрочем, нельзя требовать от учителя, чтобы он всегда был в ударе. А если ей самой не по душе писатель, о котором она рассказывает? Что ж, прикажете искусственно вызывать в себе ложный пафос? Все это понимают. Не маленькие. Из уважения, так сказать, к прежним заслугам внимают без лишних разговоров.

– Разрешите, Марианна? – Юра не выдерживает, тянет кверху руку.

У Марианны на лице удивление. Это редкость, когда ее вот так бесцеремонно перебивают.

– Пожалуйста.

– Марианна, разрешите поймать муху. А то она ужасно мешает. Не дает сосредоточиться.

Если хотите знать, сейчас наступил один из самых щекотливых и драматических, даже величайших моментов педагогики.

Как поведет себя Марианна? Все ждут ее реакции.

– Какая тебя муха укусила, Юра? – В темных глазах Марианны заискрился смех.

Получил, Черникин?!

– Ха-ха-ха! – взрывается хохотом класс.

Мымра такого бы не допустила никогда. Она немедленно бы пресекла беспорядок. Установила полную тишину. А у Марианны это обычная разрядка. Ясное дело: устали – последний урок, да и материал, чего греха таить, скучноват.

Черникин сконфужен. Водит по сторонам удивленными глазами – куда же она, подлая, исчезла? А муха, очевидно напуганная общим смехом, снова куда-то спряталась. Вот тебе и раз! Черникин садится на место.

Марианна улыбается со всеми вместе – у нее тоже поднялось настроение. Но вот кверху тянется еще одна рука. Роман оборачивается к Жене и подмигивает ей.

– Пожалуйста, Гастев, – недоумевает Марианна. – Что еще?

– Марианна, а скажите, пожалуйста, кто такой Фельдшмихель?

Ну, Марианна, держись! Не подкачай. На тебя снова устремлены десятки глаз. В них ожидание. Вопрос задан на волне общего веселого настроения. И теперь уже ни отвертеться, ни отшутиться нельзя. Надо отвечать. Но что отвечать, если она, убей, не помнит, кто такой этот самый Фельдшмихель. И главное, в самом вопросе нет и намека на подсказку. Фамилия явно немецкая и что-то очень-очень знакомая. Марианна мучительно силится вспомнить и не может. Насмешливо прищурившись, на нее в упор, с ожиданием смотрит Роман.

И не мудрено, что она не может ничего вспомнить. Фельдшмихель смутно, безотчетно напоминает ей Клейнмихеля, поэтому-то ей и кажется, что она знала, кто это такой, только сейчас запамятовала и никак не может припомнить. А ведь вся школа, до одного человека, знает, что Фельдшмихелем кличут веселого приблудного пса, который постоянно отирается около школы, выклянчивая по дачки. Все даже удивлены: неужели Марианна не знала этого или забыла?

В глазах Марианны растерянность. Ну почему бы ей не сказать, что она не знает, кто такой Фельдшмихель, и дело с концом. Эх, почему? Да потому что, кроме правил, логики и здравого смысла, существует еще на свете и такая капризная, необъяснимая вещь, как душа человеческая.

– Фельдшмихель – это, кажется, какой-то выдающийся исторический деятель, – неуверенно говорит она и с ожиданием и надеждой смотрит на класс и на Романа.

У всех почему-то слегка пристыженный вид.

– Абсолютно правильно, – как ни в чем не бывало роняет Роман и вновь оглядывается на Женю.

«Ты хотела доказательств? Пожалуйста. Получай». Женя низко опустила голову. Лица не видно. Только золотистый шар лежит на столе.

В среду Костя выутюжен и вычищен до блеска. Мать попыталась вложить в нагрудный карман пиджака белый носовой платок, чтобы был виден уголок, однако Костя отверг ее усилия. Рукава пиджака преступно коротковаты, но если размахивать руками или держать их согнутыми, это не слишком бросается в глаза. Никогда в жизни Костя не тратил столько времени и усилий на свой туалет и никогда еще так не жалел, что у него нет хорошего костюма.

– Здрасте, – негромко сказал он, оглядываясь в просторной прихожей по сторонам. – Поздравляю. – Он протянул имениннице подарок – книгу «День поэзии». – Какая ты сегодня красивая!

Сегодня она действительно особенно хороша – в голубом шерстяном платье с красной ниткой бус, в туфельках на каблучках, с модной укладкой на голове.

– Спасибо! – Женя улыбается. – Костя, ты становишься льстецом…

Он снял пальто, шапку, пригладил ладонью волосы. Зацепил чье-то пальто на настенной вешалке, и оно упало на пол. Бросился поднимать – едва не свалил треногую старинную вешалку.

– Пойдем, пойдем… – Женя торопила Костю, подавляя улыбку.

– Не привык я, видишь ли, ходить на именины, – бормотал Костя. – Слишком уж все торжественно.

Они вошли в комнату. Женя познакомила Костю со своей мамой, довольно молодой приятной женщиной, и отчимом. Здесь уже были Катя, Роман.

Раздался звонок. Через минуту в комнату ввалились красные с мороза Чугунов и Черникин с букетом живых роз. Все по очереди нюхали цветы и восхищались. Друзья с ног сбились, чтобы достать их, а теперь посмеивались и наотрез отказались открыть секрет, где купили цветы.

Пока накрывали на стол, ребята стояли особняком, в сторонке, у окна, и вполголоса разговаривали. Чугунов рассказывал о рейде дружинников.

– И охота вам якшаться со всякой шпаной? – заметил Роман.

Тогда Игорь рассказал, как однажды они хотели задержать группу ребят, которые подозрительно горячо о чем-то спорили в темном закоулке двора. Похоже было на сговор хулиганов. Игорь подошел, чтобы послушать, о чем толкуют. А они спорят о… коммунизме…

– Вот тебе и шпана! А ты знаешь, что Александр Матросов воспитывался в колонии? – заключил он. – Правда, Юра?

– Черникина мы знаем. Он родился в милицейском мундире, – не моргнув глазом, отпарировал Роман. – А что? Обмундирование бесплатное. И проезд в метро и на трамвае. А главное, почет и уважение местного населения. Стопочка всегда обеспечена.

– В милиции тоже не даром хлеб едят. Я бы, к примеру, пошел… если б взяли.

Роман подошел к зеркалу. «Молодежную» он сменил на более современную прическу-начес на лоб под битлов.

– Ну и что? Каждому свое. А впрочем, не вижу большой разницы, – невозмутимо продолжал он, поглаживая волосы, – между моим и твоим выбором. Как будущий сержант милиции ты будешь наводить порядок в человеческих отношениях, а я возьму под наблюдение неживую природу. Решил вот посвятить себя изучению тайн ядерной физики.

– Какая же связь между милицией и ядерной физикой?

– Самая непосредственная. Теория относительности, как ты все-таки, возможно, знаешь, уничтожила принцип причинной связи, перевернула вверх тормашками понятия пространства и времени. Так что и там надо наводить порядок. Кстати, и ее уже ставят под сомнение. Только у меня перед тобой будет преимущество… – Роман говорил снисходительно, одалживая собеседника словами, как копейками.

– Ты все умничаешь, Гастев, – с досадой замечает Черникин. – Хоть бы здесь не валял дурака.

– Во-первых, не будет униформы, во-вторых, над сержантом есть лейтенант, – продолжает Роман, словно не слышит его. – В-третьих, я буду свободен исследовать электроны и корпускулы как мне вздумается…

Черникин раскрыл было рот, но в этот момент всех пригласили к столу.

Обед прошел оживленно, хотя и несколько церемонно – присутствовали родители, которые, правда, вскоре после обеда ушли в театр. Девочки убрали стол и пошли на кухню мыть посуду. Ребята устроились на тахте.

– Окончу школу, пойду в геологи, – уверенно говорит Чугунов, как о раз и навсегда решенном. Ему тоже захотелось почему-то поделиться своими планами. – А ведь началось все с пустяка. Помните, я заболел, когда наш театр уезжал на гастроли? Остался дома. Тоскливо так было. Утром, как сейчас помню – в воскресенье, вышел из дому: иду по Сретенке, люблю я эту старую улицу, настроение хуже, чем погода, а погода дрянная, дождик капает, сыро, холодно, противно. Остановился у щита «Мосгорсправки». Глазею. Натыкаюсь на крошечное объявление: «Требуются рабочие в поисковую партию в Восточную Сибирь». И махнул я, братцы, в Сибирь. Семь суток трясся в вагоне. И попал, верите ли, в сказку. Солнце. Сосны желтенькие, высокие. Воздух как нарзан. А вечером костер. Пьем чай пополам с дымом. Спим в спальных мешках. Ходим, берем пробы, делаем замеры, анализы. А я таскаю мешки, инструмент, образцы пород. И вот когда я, братцы, понял, что такое быть полезным. Что такое романтика…

– Открыли какое-нибудь месторождение? – словно бы сочувственно, спрашивает Роман. – Или рукопашная схватка с медведем на краю пропасти? Пожар в тайге?

Однако Игорь, казалось, не замечает насмешки.

– Да нет. Ничего не открыли. Дело не в этом. Я себя там открыл. Понимаете? И живет теперь во мне такое чувство, как в песне: «А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло. Когда бы не было меня…» – улыбается Чугунов. Он опустил руку на плечо Романа. – В том-то все и дело. Мужество должно иметь благородную цель. Иначе грош ему цена.

Тот поморщился и убрал его руку.

– Да он сам, – заметил это Черникин, – воображает из себя… сильную личность. Как индюк на птичьем дворе.

– Слушай, ей-богу, надоело, – рассердился Роман, обращаясь к Чугунову. – Все бы тебе мораль читать.

– Вот чудак, – хмыкнул Игорь. – Ты что, спятил? Когда я тебе читал мораль?

– Оставь, пожалуйста. Думаешь, не замечаю?

– Тпрру-у! – Костя подтолкнул Романа. – Юпитер, ты сердишься, значит ты не прав.

– Я не сержусь, – цедит Роман. – Только пусть они меня не трогают. Здесь им не комсомольское собрание.

– Очень ты нам нужен! – фыркает Черникин.

Девочки с шумом внесли кастрюльку с кофе, стали разливать его по маленьким чашкам. Чугунов и Черникин пили кофе, как чай, из блюдечек. И вскоре распрощались. Причина была уважительной – рейд оперативного отряда.

Поговорили о том о сем. Роман оживился, рассказал о последнем спектакле театра на Таганке, советовал сходить посмотреть. Похвалился: купил вчера сборник лучших переводов. Предложил:

– Запомнился мне один стишок Киплинга. Хотите почитаю?

 
О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд,
Но нет Востока и Запада нет, что – племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края Земли встает?
 

– Ну и память у тебя! – с завистью заметила Женя, когда он окончил. – Неужели только вчера прочитал?

– Угу. А хотите еще? – И, не ожидая ответа, Роман стал декламировать:

 
День-ночь-день-ночь мы идем по Африке,
День-ночь-день-ночь – все по той же Африке,
(Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
 

Женя взяла с полки томик лирики:

– Уж коли мой день рождения, почитаю свои любимые…

Катя – о удивление! – комментировала стихи:

– Это голубые… Это розовые… А это зеленые…

Костя внимательно смотрел на нее, и затаенная улыбка теплилась в глубине его глаз.

– Комсорг, позвольте вопросик, – вставил Роман в паузе, откидываясь на спинку кресла и прищуриваясь.

– Ну?

– А верите ли вы в любовь?

– Нет, не верю.

– Как же так?

– А так. Не верю, и все. У любви избирательная способность. Одних она жалует, иногда даже слишком щедро, других нет.

– А как же…

– А никак, – перебила Катя. – Любовь не единственная и не самая главная в жизни ценность. И, пожалуйста, кончим об этом. – Нежный свет в ее глазах погас.

– Молчу, молчу… – Роман едва сдерживал улыбку.

Женя внимательно смотрела на него.

Вопрос Романа был продиктован не праздным любопытством.

Не так давно Роман видел Катю у метро с высоким парнем. Катя почему-то казалась старше своих лет. Она руками придерживала на груди полы расстегнутого оранжевого пальто и, подавшись вперед, уговаривала парня:

«Гена, ну Геночка, пойдем отсюда…»

Роман присмотрелся и ахнул. Он узнал в высоком парне жившего с ним в одном доме Генку Андреева – студента столь же веселого и приятного, сколь и безвольного. Говорили, будто Генка попал в плохую компанию, начал выпивать.

Так вот, чистенькая и гордая Катенька, какая вышла у тебя сердечная неувязка! То-то же поубавилось у тебя самонадеянности. Как же ты умоляла его: «Гена, Геночка, пойдем отсюда…» И ведь не пошел. И никакая общественность тебе в этом не помогла. И никакой комсомольский лекарь не снимет этой боли. Будешь бегать, звонить, просить: «Гена, Геночка, уйдем отсюда…» И с каждым звонком у тебя будет убавляться гордости. Да, прав, кажется, был старик Гораций: «Не бывает счастья без червоточин…»

А что же было самому Роману в этом злорадстве, чем тешила его чужая неудача? А ничего, ничем. Он ждал одного – и не мог понять, – отчего не покидает самонадеянную Катьку это каменное упрямство, откуда оно в ней?

В одном только ошибался Роман. Ничего серьезного у них не было. Сама Катя так думала. Они познакомились, беззаботный, веселый, обходительный студент понравился ей. Они несколько раз встретились, прежде чем Катя поняла, что Генка совсем не такой. Но почему-то уже не могла с ним порвать. И теперь казнила себя за то, что не помогла человеку в беде. На кухне Женя ее успокаивала:

– Ничего не поделаешь, на всех тебя не хватит.

Катя молчала, и на лице ее застыла колючая гордость.

– А ну его к шутам, – грустно улыбнулась она. – Всю душу вымотал. Пообещает – и опять за свое. А я как увижу его, жалко так улыбается, и снова прощаю. Наконец собрала в кулак волю – да человек я или нет, могу быть сильнее самой себя? – и сказала ему: «Все, Генка. Отцвела яблонька, кончилась любовь. Прощай». Больше ни видеть, ни слышать его не хочу.

– Ну и нахал этот Генка, – вздыхает Женя, поражаясь твердости подруги.

Катя поводит плечом и добавляет:

– А я ему назначила год испытательного срока. Письмо написал: бросил, дескать, эту компанию. Надолго ли?.. Поживем – увидим. Главное, его самого жалко. Хороший ведь мальчишка, способный.

Они, не замечая того, говорили уже не как две девчонки, а как две взрослые, умудренные жизнью женщины…

Потом Женя включила магнитофон. Роман церемонно пригласил ее на танго.

– Разрешите?

– Да, конечно!

Роман положил руку на талию Жени, и они словно поплыли в задумчивый мир звуков. И вот уже берег остался где-то далеко за кормой, а потом и совсем исчез.

Они плыли и плыли в причудливую даль, где волны были звуками, а горизонт был окрашен в светлые полутона.

Роман слышал, как взволнованно стучит ее сердце у его сердца, и этот стук отдавался в его ладонях и висках громким стуком. Рядом с его лицом было ее лицо, нежное и пылающее, и на него с доверчивым любопытством и ожиданием смотрели ее большущие вблизи, чуткие и пугливые глаза, вобравшие в себя весь мир.

Музыка была сильным и гибким телом Жени, ее тонкими мягкими пальцами, девичьей грудью, которая чуть-чуть касалась его груди, едва уловимым ароматом ее духов, свежим запахом кожи, дыхания. И все это, сливаясь с ритмами звуков и движений, кружило голову… Но вот мелодия стала угасать и вдруг оборвалась, и они снова ступили на твердый берег реального мира.

– Спасибо. – Он легко пожал кончики ее пальцев.

Потом она танцевала с Костей, и Роману казалось немного странным, что Женя может так же беззаботно и весело шутить с ним. Будто она отдавала другому то самое заветное, что безраздельно принадлежало только ему одному, и он не мог с этим мириться, сердился на нее и в который раз решал не подходить больше к ней.

– Кто еще хочет кофе? – весело спрашивает Женя.

Казалось, она не замечает ни откровенно восхищенного взгляда Кости, ни внимательного взгляда Романа.

– Все хотим, – тотчас отозвался Костя.

Катя с Женей пошли на кухню. Костя остался с Романом.

Некоторое время они молчали.

– Ну что же ты? – с сожалением заметил Костя. – Ведь они с тобой по-хорошему. Как с товарищем…

– А ну их! Все равно не верю этим правильным мальчикам.

– Вот Фома, – нерешительно продолжал Костя, словно раздумывая вслух. – Не понимаю тебя. Из-за чего ты все время злишься?

– Отстань от меня… – раздраженно попросил Роман. Достал сигарету. Жадно затянулся. Уставился на Костю. – Ну чего пристал? Нравится – иди обнимайся с ними. А я не желаю. Понял? Не желаю. И не буду никогда якшаться с этими людьми, втираться к ним в доверие.

Роман поднялся с дивана, прошелся по комнате, аккуратно стряхнул пепел в пепельницу, подошел к окну и, не оборачиваясь, глухо сказал:

– Не сердись, Кот. Это мерехлюндия. Поверишь – даже пальцы дрожат. Все переворачивается во мне. А почему, сам не знаю… Когда у тебя начинаются соревнования?