Текст книги "Трудный Роман"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Как-то Костя зашел к нему. Романа не было. Ольга Павловна кольнула Костю сухим взглядом, спросила:

– Он тебе когда велел прийти?

– Велел? Нет, он ничего не велел, я сам пришел, – смутился Костя. – Я хотел у него узнать…

«Похоже, что она в чем-то меня подозревает, – думал он. – Или это у нее такая манера разговаривать?!»

Костя был недалек от истины. Больше всего Ольга Павловна боялась дурного влияния на Романа. И Костя, кстати, не особенно ей нравился, казался простоватым, слишком ординарным мальчиком. Кроме того, это его увлечение мордобитием! Определенно, в нем заложены какие-то нездоровые инстинкты. Культурный человек не будет заниматься столь варварским видом спорта. Водные лыжи, теннис, шахматы – это благородно.

И вообще Ольга Павловна не очень доверяла людям. «Я слишком много видела зла, чтобы быть доверчивой», – объясняла она. И не зря ее любимым словечком было: «Сомневаюсь…» Она не просто сомневалась, но и не верила никому, охотно подозревала любого встречного во всех смертных грехах.

Было время, когда мать была самым близким, самым задушевным другом Романа. Он легко и охотно поверял ей свои тайны. С удовольствием спорил с ней, спешил домой, чтобы поделиться какой-нибудь новостью. С ней было хорошо – она могла быть равным, умным, тонким собеседником и другом. А потом незаметно что-то улетучилось из их отношений, без чего все потеряло свою прелесть.

Ольга Павловна решила в целях профилактики уберечь его от возможных разочарований и чуточку приоткрыла перед ним завесу жизни… Она подцепила где-то это дурацкое выражение «такова жизнь» и каждый раз, услышав о ком-нибудь хороший отзыв, иронически пожимала плечами: мол, знаем мы их, простаков, добряков, умников…

Роману она объяснила:

«И этот такой же, как все. Себе на уме. Только прикидывается хорошим. В наше время никому нельзя верить. Се ля ви. Такова жизнь».

Напрасно Роман с отчаянием пытался в чем-либо убедить ее – она пожимала плечами. Чужая искренность вызывала у нее лишь недоверчивую улыбку. Роман наконец махнул рукой. Но, увы, разъедающий душу скепсис исподволь делал свое дело… Кончилось тем, что Роман невзлюбил мать, а она с горечью отметила: «Что ж, этого следовало ожидать».

Однажды Роман уловил в матери черты, чем-то отдаленно сходные с Мымрой, и не слишком удивился своему открытию. Его самого тоже ничего уже слишком не удивляло.

«Придет или не придет, вот в чем вопрос», – приговаривал Роман, разглядывая себя в зеркале, высокого темноволосого парня с намеком на пробивающиеся усики, с продолговатым бледным лицом, внимательным взглядом голубовато-серых глаз. В лыжном костюме он казался крупнее и старше.

«Придет или не придет, вот в чем вопрос», – повторял он, вышагивая по направлению к Савеловскому вокзалу, придерживая рукой на плече лыжи. «Придет или не придет?» А вокзал все ближе, а на сердце с каждой минутой неспокойней.

Роман явился едва ли не первым. И только когда уже почти все были в сборе и он в который раз окончательно решил: «Не придет!» – его сзади кто-то тихонько дернул за рукав. Оглянулся – Женя.

– А вот и я…

– Быстрей. Пора на посадку.

Он увидел Костю, кивнул ему. В вагоне они оказались рядом с Чугуновым.

– Как дела? – спросил Чугунов, лишь бы что-нибудь сказать.

Не сидеть же молча, уставившись друг на друга, как манекены в витрине магазина.

– Ничего, – меланхолично ответил Роман. – А тебе, наверное, даже во сне дела снятся?

– Откуда ты взял? – улыбнулся Чугунов.

– Телепатия, сударь. Наука такая о приматах. Слыхал?

– Не остряк ты, Гастев, а дурак, – беззлобно констатировал Чугунов.

– А ты умный… Особенно, когда помалкиваешь.

Они смотрели друг на друга, и в глазах была неприязнь. Но сегодня Роману особенно не нравится Чугунов, с его по-мужски уверенными манерами, как бы поучающим тоном, не нравится его чистое лицо с правильными чертами и внимательным, изучающим его, Романа, взглядом.

– Опять ссоритесь? – удивился Костя. – Что вы все никак не поделите?

Женя искоса взглянула на Романа и заметила:

– А это не делится. Это принципы. Впрочем, ты прав, Костенька, всему свое место и время. А сейчас давайте-ка лучше споем.

– Споем! – подхватил Черникин из соседнего купе. – Вот эту: «И снова вперед, и снова в поход нас новая песня зовет…» Марианна! Запевайте. Три-четыре!..

На станции высыпали из вагона на платформу. Со смехом и криком съехали с высокой насыпи под уклон в ложбину и цепочкой двинулись в деревню, где заранее была снята изба для постоя и ночевки.

Роман пристроился следом за Женей и Костей. Шли не спеша. Утро было солнечное, морозное, безветренное. И синий лес невдалеке, и искристое белое снежное поле, и голубое холодное небо, и ослепительно яркий диск солнца, и маленькая деревенька, оставшаяся сбоку, и даже вороны, похожие на черные угли на снегу, – все было неправдоподобно четким, контрастным.

Вытянувшись в длинную цепочку, широким пружинистым шагом группа двинулась дальше, легко преодолевая невысокие подъемы, ложбины, спуски. Потом пришли в деревеньку, шумно ввалились в пустую, просторную, только что отстроенную избу. Терпко, душисто, сладковато пахло сосновой смолой. Протопили печь. Ребята осваивали окрестности. Девчонки вместе с Марианной готовили обед.

К вечеру на небольшой поляне расчистили от снега площадку и на ней разложили костер. Громко потрескивая, выбрасывая вверх снопы быстрых искр, занялся огонь.

– Сучьев подбрасывайте! – командовал Черникин.

Пламя разгоралось все сильнее. В огонь полетело несколько подобранных ребятами крупных сосновых веток, сломанных снегом.

– Искры вточь как метеоритный дождь, – отметил Костя.

– А ты его видел когда-нибудь? – недоверчиво обернулась к нему Женя. Ее шерстяная красно-сине-белая шапочка съехала на самый затылок, что придавало ей лихой вид.

– А как же? Само собой. В Планетарии…

Негромко, баском затянул песню Игорь Чугунов:

– «Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам…»

Песню подхватили. Затем зазвучала новая. Пели все подряд. Стало совсем темно. И казалось, кромешная темнота вокруг еще больше сгрудила у костра мальчишек и девчонок. Незаметно, по два-три человека исчезали ребята и быстро возвращались, повеселевшие. Словно в костер плеснули бензина, громче зазвучали голоса, звонче стал смех.

– Хочешь вина? – шепотом спросил Костя Романа. – Ребята захватили для настроения.

– У меня не взяли деньги, – раздраженно ответил он.

Юра Черникин разошелся больше всех. Он куролесил, то и дело подбрасывал в костер новые ветки, подталкивал то одного, то другого к огню. Девочки испуганно пищали. Черникин побежал в избу. Вернувшись, пробрался к самому костру и, придерживая руками под пальто какой-то предмет, закричал:

– Уважаемые дамы и господа! Сейчас состоится забавное зрелище – по приговору святейшей инквизиции предается вечной анафеме некий тунеядец. Ура!

– Ура! – недружно подхватили вокруг костра.

Черникин выхватил из-за пазухи маленького черного котенка, который испуганно мяукал и беспомощно барахтался, и бросил его через костер. Тот перевернулся в воздухе и, падая, ухватился лапками за верхушку обгоревшей сосенки, торчащую из другой стороны костра. Девчонки закричали. Роман рванулся к котенку, снял его с ветки.

– Кретин ты, Черникин. Впрочем, и другие не лучше. – Он быстро зашагал прочь в сторону дома.

Некоторое время оставшиеся молчали. Черникин обвел всех виноватым взглядом.

– Ну подумаешь, пошутил. Попугать хотел. Важность какая – котенок, – бормотал он, потирая кулаком глаз. – Я ведь не в костер его бросал.

– Ну, как тебе такое могло прийти в голову? – недоумевала Марианна. – Ты соображаешь, что делаешь?

– Соображаю, – виновато сказал Черникин и продолжал беспомощно оправдываться.

До него постепенно доходила жестокость и нелепость его выходки. Но на этом дело не кончилось. Он вытащил из кармана куртки мелкокалиберный снаряд и стал объяснять:

– Я ведь, верите, вначале хотел снаряд в костер бросить. Но испугался. Если взорвется, то и убить может. Ну, и решил вместо него котенка, – с этими словами он машинально швырнул в костер снаряд.

И тут же испуганно взвизгнули девочки и первыми врассыпную бросились от костра. Всех как ветром сдуло. Прошло минут десять – снаряд не взрывался.

– А если кто-нибудь подойдет к костру? – обеспокоенно спросил Костя. – Что тогда?

– Надо, надо… – начала было Марианна и замолчала. – О боже! – вздохнула она. – Что же делать?

Костя, сокрушенно махнув рукой, направился к костру.

– Вернись, Костя! – в страхе закричала Женя. – Костя!

Но тот даже не обернулся.

Через некоторое время он вернулся и, улыбаясь, указал на свой ботинок.

– Ногой вытолкал. Юрка, с тебя новые ботинки…

– Ладно. Куплю. – Черникин рассматривал подгоревший ботинок товарища.

– Не надо. Они у меня все равно старые.

– Я всегда говорил, что алкоголь – наш враг номер один. Это он во всем виноват, – с пафосом заявил Юра.

Из-за спины Марианны ребята делали Черникину страшные глаза.

– Какой алкоголь? – испугалась Марианна. – Вы что, выпили? А ну, подойди ближе…

– Что вы, Марианна! – спохватился Черникин. – Я в том смысле, что, если бы выпили, не такого бы натворили.

Все с облегчением заулыбались и отправились в дом спать.

– Ой, мамочка, кто-то ползет по щеке!.. – вскрикивает в темноте одна из девочек.

– Ведмедь, – тут же комментирует приглушенный мальчишеский голос под общий смех. – Гони его ко мне.

– А знаешь, что такое бионика? Кибернетика и бионика… Возьмешь, к примеру, ручку, но писать не будешь, а только думать, что пишешь, а прибор зарегистрирует и напишет за тебя все, что ты хотел. Понял?

– Марианна, кто сейчас из поэтов считается самым крупным?

И сразу множество голосов:

– Бертольд Брехт.

– Чудак, да он умер недавно.

– Пабло Неруда.

– Твардовский.

– Евтушенко…

– Марианна, ну? Скажите…

– Среди поэтов нет табели о рангах. Крупных много.

– Марианна, а если бы вы встретили среди нынешней молодежи Павку Корчагина, что бы вы ему сказали?

– А что бы ты сказала ему, Женя?

– Я бы спросила: «Как тебе живется среди нас, Павка? Ты такой хотел видеть молодежь шестидесятых годов?»

– Костя, а почему со времен истории Ромео и Джульетты прошло уже столько времени, а она продолжает нас волновать? – искательно спрашивает Наташа, и все замерли, приготовились рассмеяться.

– Потому, что настоящая любовь никогда не стареет и не умирает, – серьезно отвечает Костя.

– А вот кто скажет: для чего живет человек? – раздается мечтательный негромкий голос, но все его услышали.

На несколько секунд стало тихо.

Задумались.

– «Человек создан для счастья, как птица для полета!» – кричит Черникин.

– Горького все знают. А что ты сам думаешь? – спрашивает голосок.

– Чудак, да это не Горький, а Короленко сказал. Эх ты, знаток…

– Какая разница! Короленко тоже нормальный писатель. А ты все-таки скажи, как сам считаешь…

– Сам я ничего не думаю.

– Очень плохо. Иногда не мешает. – Это голос Наташи Семенцовой.

– Очевидно, для будущего… – несмело замечает кто-то из ребят.

– Человек живет для того, чтобы работать, учиться, любить, иметь семью – одним словом, для того, чтобы жить, – уверенно говорит Наташа.

– Ха-ха-ха! – искусственно смеется обиженный Черникин. – Вот так открытие. Это мы тоже все знаем.

– Фетишизируя будущее или прошлое, мы лишаем себя настоящего, – уверенно замечает Роман. – Все взаимосвязано.

– Эй, послушай, ты нам баки не забивай, не обманывай трудящихся, – ворчит Черникин. – Сам поступит в институт, а мы будем фини… финишити… фитипиши – тьфу, черт, язык сломаешь! – а мы будем сидеть и кукарекать…

– Мальчишки, а верите вы в судьбу? – чуть-чуть надтреснутый голос Жени.

– Это раньше были фаталисты, верили в судьбу. (Чувствуется, Костя улыбается.) А скоро человек научится управлять своим будущим, как космической ракетой, которая направляется приборами по строго заданной траектории. Человек, как ракета, по заданной траектории летит к своей цели. Разве не так?

– Костя, а кем ты хочешь стать? Куда задумал взлететь, в какой институт? – Это голос Чугунова.

– Я? Точно еще не знаю. Наверное, что-нибудь астрономическое.

Раздается смех.

– А кем ты хочешь стать, Роман? – Это опять Черникин.

– Я? Человеком.

– Я серьезно…

– И я серьезно…

– М-да, нелегкая у тебя задача. А зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня?

Ниточка завязавшегося было разговора обрывается. Но тут же нащупывается новая тема.

– А кто скажет, сколько раз в жизни можно влюбляться?

– Два раза…

– Не может быть! Значит, для меня уже все кончено…

– А я вот, например, сколько раз увижу хорошенькую девчонку, столько раз и влюбляюсь, – с беззаботной откровенностью сообщает Черникин. – Только, конечно, не из своего класса. Свои для меня вроде бы и не девчонки.

– Фу, Черникин, вечно ты мешаешь, лезешь с глупостями!

– Почему «с глупостями»? Разве я сказал глупость?

– Костя, а Костя? – шепчет Роман в сторону лежащего рядом с ним на полу Кости.

– А? Что?

– Что бы ты делал, если бы тебе осталось жить всего один месяц?

– Трудно сказать. Ну, уж не стал бы сидеть дожидаться последнего дня. А ты?

– Я тоже не знаю. А впрочем… большой глоток жизни. Чтобы задохнуться от ощущений…

Долго еще, лежа на полу, в ночной темноте приглушенно переговаривались.

Но вот все меньше и меньше звучит голосов, все тише и тише они.

Уравновешенные и взбалмошные, тихие и шумливые, наивные и трезвые, умные и недалекие, искренние и врунишки устали, угомонились, засыпают. Марианна лежит на спине, подложив руки под голову, и смотрит вверх, в темноту потолка. Это неправда, что в темноте люди ничего не видят, а тараканы и кошки видят. Ведь у человека есть и особое, душевное зрение, которого нет у насекомых и зверей.

Иначе что бы мы знали друг о друге? Ничего. Весь мир бы был погружен в настоящую темноту. Ребята учатся понимать и постигать жизнь. Ко многому приходят на ощупь, обжигаются, набивают себе синяков и шишек, ну, да без этого не обойтись.

О них проще судить.

А не ты ли сама еще совсем недавно, блуждая как в потемках, больно-больно ударилась, и у этих шалопаев нашла силу и поддержку, которая помогла тебе победить эту боль? Выйти окрепшей, закаленной, не потерявшей веры в самые светлые идеалы?

Все спят. Тихо. И тогда из-за темноты леса выползла луна и заглянула через окошко в комнату. На безмятежно спокойных лицах – неуловимые движения ребячьих снов. И у каждого свой, собственный.

Утром после завтрака Роман предложил:

– Я вчера отличное место присмотрел. Поехали покатаемся с горки.

– Лады, – согласился Костя. – Поедем, Жека?

– Разумеется. Как же я без вас, моих телохранителей?

Роман подъехал ближе к Жене, всмотрелся в ее лицо.

– Э-э-э, а я никак не мог понять, почему у тебя бывает такое чуть лукавое и удивленное выражение, – объявил он.

– Почему? – Женя скорчила ему смешную рожицу.

– Да у тебя глаза временами слегка раскосые, как у зайчишки.

– Да что ты говоришь?! – рассмеялась она. – В первый раз слышу.

Но уж она-то, пожалуй, знала об этом лучше других.

Они не спеша направились по косогору в сторону леса. Хорошо смазанные лыжи легко скользили по плотному насту. Небо было затянуто серым пологом, сверху сыпало редким снегом. Елки по ту сторону реки уже не казались синими, а представлялись подернутой туманной дымкой сплошной темно-серой стеной. На краю косогора на минуту остановились, оглядывая тревожную красоту вокруг себя.

Спустились вниз и по проложенной кем-то лыжне углубились в лес.

– Остановитесь! – попросила Женя. – Откройте уши. Теперь слушайте. Только не дышите… Слышите? Это тишина. А теперь посмотрите туда… – Она указала палкой на деревья.

Тонкие, длинные молодые сосенки под тяжестью снега, осевшего рыхлыми шапками на их вершинах, ветках и стволах, низко склонились. Еще немного – и они, как спички, сломались бы, если бы не зацепились за стоящие рядом могучие статные сосны.

– Вот, пожалуйста, сильные поддерживают слабых. – Женя смотрела вверх.

– А ты, оказывается, сентиментальна, – заметил Роман. – Это естественный отбор. Сильные выживают, слабые погибают. Только и всего.

– Ну знаешь ли… – Женя с силой оттолкнулась палками. – Я имела в виду не лес.

Через четверть часа они пришли к цели. Большая, слегка пологая в сторону реки поляна у подножия высокого холма. Вокруг поляны высились могучие сосны и ели.

С левой стороны поляны торчал невысокий пригорок, с которого они по очереди съезжали, пока не надоело. Роман долго смотрел, задрав голову, на вершину холма, куда сквозь чащу деревьев вела узкая просека.

– Вот это спуск! – воскликнул он. – Для настоящих спортсменов. Не таких, как мы, слабаков.

– А я вначале решил, что ты привел кататься оттуда, – откликнулся Костя, задрав голову и придерживая рукой серую суконную шапочку с козырьком.

– Куда уж нам «оттуда»! Слабо! – Роман старался палкой сбить с ели шишку. – Для нас годится только пригорок.

– Неужели слабо? – упорствовал Костя. Неожиданно он вспомнил паренька, который босиком гулял по Садовой.

– Оставьте, глупые, эту затею. Расшибетесь.

– Да я ничего… – рассмеялся Роман: ему удалось сбить шишку. – Я могу и оттуда. Но пусть уж Костя начнет, если ему так хочется. Заяц трепаться не любит. Верно, Костя?

– Перестань! – нетерпеливо прикрикнула Женя. – Это совсем не остроумно.

Костя, переступая лыжами, устремился к вершине холма.

– Подождите меня здесь! – крикнул он Жене.

– Я считаю, что каждый уважающий себя человек должен… – все слабее доносился до него голос Романа.

Подниматься пришлось окружным путем, на что ушло довольно много времени.

«Пусть не надеется, что я испугаюсь, – сердито думал Костя. – Нет! Даже если сломаю шею, все равно буду спускаться».

Оставались последние метры. Он торопился скорее забраться на вершину. Злился, а это мешало сосредоточиться только на одном – на предстоящем спуске.

Кажется, не было даже настоящей злости, а просто-напросто упрямое желание, вытекающее из необходимости поступить именно так: раз и навсегда преодолеть что-то в себе, окончательно победить нечто похожее на нерешительность или неуверенность. Костя взобрался на гору, подъехал к спуску и посмотрел вниз. Женя и Роман казались отсюда совсем маленькими, спуск значительно круче, просека узкой. Деревья, стоявшие по обе стороны, вершинами и ветками нацелились прямо на него. М-да… Задачка…

Костя стоял в нерешительности, чувствуя, что не может так просто принять любую из спасительных отговорок, вроде той, если на тебя надвигается автобус, то правила уличного движения требуют уступить ему дорогу. И нечего, мол, сомневаться и переживать. Надо поступать так, как тебе подсказывает – какой там, к лешему, здравый смысл, тоже выдумали! – элементарный инстинкт самосохранения.

Он стоял у края этого головокружительного пути в пропасть и ненавидел себя за постоянную идиотскую нерешительность.

Всмотрелся вниз – вон они, совсем маленькие, Роман и Женя. На поляне. Женя машет рукой.

Однако деваться некуда. Этот маленький экзамен не освободит от всех последующих. Больших и малых. Но если ты трус, то тебе ничего не надо никому доказывать, даже самому себе, не требуется сдавать никаких экзаменов.

Он отъехал несколько метров назад и, с силой оттолкнувшись палками, рванулся вниз. Костя стремительно летел, и ему казалось, что это не он, а деревья со страшной скоростью мчатся на него. Понимал: достаточно неловкого движения и он врежется во встречную сосну. Вот где необходимо полное самообладание.

Ниже голову! Толстая ветвь запоздало качнулась вслед за ним и осыпалась тонкой снежной пылью. Осторожней! Колдобина, за ней два резких поворота зигзагом. Вперед. И – прочь с дороги безумие осторожных и цепкая, верткая, ничтожная хитрость нищих духом, расчетливость и лукавый цинизм страха.

Эй, сосны, посторонитесь! Колени согнуты, зрение напряжено до предела, корпус подался вперед, как у пловца, приготовившегося прыгнуть в воду. Бугор, поворот, дерево. Вперед – стремительно и неудержимо. А скорость все возрастает. Будто за спиной выросли крылья. Последние десятки метров. Крутизна окончилась. Началась поляна.

Костя развернулся полукругом, подъехал к Жене и только тут упал перед ней. Просто ноги подкосились. Он поднялся – лицо сплошь залеплено снегом. Женя поспешно стала снимать варежкой снег.

– А где Роман? – прозрев, спросил Костя.

Она указала в сторону холма. Роман шел по пути, который он сам начал с четверть часа назад.

Лицо ее было сейчас каким-то поблекшим, растерянным, усталым. Женя все еще была во власти разговора, который завязался у них с Романом, едва Костя оставил их вдвоем.

Роман старался не выдавать своего волнения, хотя, только заговорил, оно подступило к самому горлу и мешало думать. На этот раз он изменил почему-то своей обычной манере и не смотрел прямо в лицо собеседнице, а куда-то мимо нее.

И Женя при первых же его фразах сразу напряглась, как будто давно ждала этого разговора и знала, что его не избежать и что он будет трудным.

– Я привык смотреть правде в глаза, – чеканил Роман резким, металлическим голосом, – и не Могу понять тебя. Неожиданные перемены твоего отношения. Я рассчитывал на другое. Но последние дни ты изменилась. Замкнулась, хмуришься. Ведешь себя так, словно я на каком-то подозрении.

Он сразу же взял определенный, подчеркнуто холодный тон, так что лукавить, отшучиваться было бы просто неуместно да и ни к чему. И Женя просто и прямо, как он требовал – в лоб, ответила:

– Я разочаровалась в тебе.

Она смотрела ему прямо в глаза, а его лицо обдало горячей волной.

– Та-ак. А нельзя ли конкретней? Почему?

– Почему? Стоит ли говорить? Все одно к одному.

– А все-таки. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно?

– Ну хорошо. Скажи честно. Ты тогда про себя рассказывал?

Он даже не спросил когда. Долго молчал. Вот она пришла, расплата. Поставили тебя, представь, к стенке, под дула, а тебе и сказать-то напоследок нечего. Нечего защищать. Нет за твоей спиной ни идеалов, ни принципов. Чего уж тут оправдываться. Прищурился, процедил сквозь стиснутые зубы:

– Допустим. Что еще?

– Разные мелочи. – Она и сама напряжена до предела, хотя разговор внешне идет небрежно, как бы между прочим, вроде бы он, разговор, совсем незначителен. – Помнишь последний урок астрономии?

– Ах вот оно что! – Роман с силой воткнул в снег лыжную палку. – И что дальше?

Собственно говоря, речь шла о довольно незначительном эпизоде, на который решительно никто в классе, кроме Жени, не обратил внимания. Савельич вызвал Романа, не заглянув даже в журнал. Но пока Роман выходил к доске, он раскрыл журнал и некоторое время недоуменно хмурился чему-то.

Роман невозмутимо стоял рядом. Потом учитель обратился к нему за разрешением охватившего его сомнения.

«У вас, оказывается, есть оценка?» – слегка удивленно спросил он.

«Очевидно, – сухо ответил Роман. – Вам лучше знать».

И тогда учитель посмотрел на него долгим-долгим взглядом, как будто впервые что-то открывал для себя. Роман не мог вынести этот взгляд и отвел глаза.

«Вы, следовательно, считаете, что знаете на пятерку?» – тихо, словно бы сам испытывая огромную неловкость от своего вопроса, спросил учитель.

«Да, считаю», – с известным усилием сказал Роман.

«Ну хорошо, – наконец разочарованно и устало молвил Иван Савельевич и покачал головой, – пусть так и останется. Садитесь».

Поразительно, но даже пустяк он сумел довести до размеров галактической катастрофы. Роман пожал плечами и направился к своему месту. Но оказывается, Женя жадно ловила каждое их слово. И теперь требовала у него ответа.

– У тебя по астрономии оказалась пятерка, – наконец первая заговорила она. – Но Иван Савельевич тебя не вызывал. Откуда же взялась оценка?

– Не думаю, что этому стоит придавать значение, – усмехнулся Роман. – Он сам мне поставил пятерку за какую-нибудь реплику. А потом забыл…

– Но почему ты не напомнил ему?

– Ах, оставь этот тон! – вспылил Роман. – Это же обычная вещь.

– Но я хочу все-таки знать, как ты мог согласиться? Ты гордился, что признаешь только честную игру. Возмущался, когда он вместо двойки поставил тебе тройку. А пятерку он поставил по ошибке. Ты же видел, как он сам удивился. И ты промолчал… – Лицо у Жени стало неузнаваемо жестким, требовательным.

– Ты хочешь возвести в степень этот ничтожный случай, чтобы унизить меня. Но вы-то какие? Твои пресловутые рыцари? Тайком пили вино… Обманули Марианну. А котенок, которого бросил Черникин? Ведь это бессмысленная жестокость.

– Это мальчишество, – сказала Женя, машинально поправляя волосы. – Ты зря придираешься.

– Нет, это не мальчишество. Это жестокость. Вы одному мне ничего не хотите прощать.

– У тебя другое. Ты обдумываешь каждый свой шаг. И потом, мы говорим не о них. Сказать, почему ты промолчал? Потому, что скоро собрание и тебя должны принимать в комсомол…

– Ах, скажите пожалуйста! Если все такие, то почему я должен быть лучше? – запальчиво возразил Роман, наклоняясь к Жене. – Почему?

– Вот и будь таким, как все. Подметай пол, ходи на воскресники, участвуй в диспутах. И нечего строить из себя…

– Ха-ха-ха! – с наигранной бравадой и молодечеством засмеялся Роман, хотя бодрился лишь для виду. – Это я-то строю?

– Ну, скажи, зачем тебе комсомол? – Женя пытливо вглядывалась в растерянное лицо Романа. – Ты же ни во что не веришь. Всех чуждаешься. Ради карьеры? Эх, Гастев, я-то вначале думала, ты совсем другой…

– Женя, – примирительно заговорил Роман, – ведь ты не следователь, а я не мошенник. Я полагаю, что никому ничего не должен. В том числе и комсомолу. Моя установка…

– Брось болтать. Твоя установка – обыкновенный эгоизм. Если б ты только знал, – она вздохнула, – как ты обкрадываешь себя! Как все обесценивается, когда все поза, когда все ради себя.

– Ты предъявляешь мне непомерные требования. – Роман повысил голос. – Да, я не святой. И никогда им не буду. Благородство – маска. Снимите ее – что под ней? Случилось самое страшное. Мещане надели доспехи рыцарей. Мещане проповедуют с амвонов, прикрывают каждый свой шаг лицемерием. Ты прекрасно знаешь – Мымра не одинока. А я не хочу быть человеком из толпы, который готов поверить любому болтуну. Я хочу обо всем иметь собственное мнение. А это-то вам больше всего не нравится.

– Ну чего ты кричишь? – со спокойным сожалением спросила Женя, протянув в его сторону руку. – Мне не нравится, кстати, что ты, как и Мымра, всегда всем недоволен. Вы оба только критикуете, но ничего не хотите делать. Хорошенькая позиция. И весьма удобная.

– Ну знаешь ли! – Он понял, что бессилен в чем-либо убедить ее. – Я и Мымра… Это запрещенный прием. Неужели тебе больше нечего сказать?

Женя покачала головой.

– Ну что ж, – через силу улыбнулся Роман. – Честь зовет и меня исполнить свой долг. Хотя, казалось бы, зачем. Финита ля комедия. Мы так ни до чего и не договорились.

– А нам не о чем договариваться. Кстати, учти: многие в классе будут против твоего приема в комсомол.

– Они не верят мне. А ты?

Она задумалась, отвернула лицо.

– Мне все ясно. Не утруждай себя. Я не буду брать у тебя рекомендацию. Плевать мне на ваши рекомендации! – выкрикнул он, начиная удаляться от Жени.

В этот момент и подкатил Костя и растянулся у самых ног Жени.

– Костя, – тихонько позвала Женя. (И от необычной интонации ее голоса он встрепенулся и насторожился.) – Что я тебе скажу… – задумчиво протянула она. – Обещай, что это останется между нами.

Костя кивнул.

– Мы рассорились с Романом, – с трудом выговорила она.

Костя стал поправлять лыжи, чтобы не видеть неожиданно жалкого выражения обиды на лице Жени, которая враз размягчила его, начисто смазала и волю, и решимость и все, что всегда светилось в нем беззаботной веселостью.

– Пойдем, Костя, – вздохнув, предложила Женя спустя некоторое время, – Его ждать не будем. Он в этом не нуждается.

Поднимаясь наверх, Роман оцарапал о ветку щеку – шел не пригибаясь. Болезненно поморщился, приложил к царапине платок. На белой материи проступила рубиновая полоска. Потом вторая, бледнее. Третья уже была едва заметна. Сунул платок в карман. Впрочем, теперь уже царапина не имела ни малейшего значения.

Ни о чем не думалось. К собственному удивлению, на душе было покойно. Вернее, тихо и пустынно. Ему показалось, что где-то в глубине сознания он уже давно был готов к тому, что случилось. Теперь предстояло еще раз все хорошенько обдумать. Без помех и, как это говорится, без отягощающих обстоятельств.

На вершине было ветрено. Роман без особого интереса посмотрел вниз и отметил как само собой разумеющееся, что Жени и Кости нет. Хотел было начать спуск, да решил, что теперь это уже ни к чему. Некоторое время он стоял, не двигаясь, на краю спуска, потом связал лыжи, положил их на плечо и пошел в сторону станции. Путь лежал мимо избы, где ночевал класс.

Он ощутил, как необъяснимое сожаление поднимается в нем, как горечь обиды жжет грудь, затрудняя дыхание.

У избы коротышка Наташа в спортивном костюме гордо и близоруко щурилась на него. Он прошел мимо, не замедляя шага, даже не глянув в ее сторону.

– Рома, ты куда? – воскликнула она удивленно. – Рома!..

Но он не обернулся. Недалеко от станции он остановился, вздохнул, несколько раз коротко глотнул ртом воздух и вдруг с силой отбросил лыжи вместе с палками к какому-то забору и побежал к перрону, к которому подходила электричка.

Он стоял в тамбуре, прислонясь лбом к влажному холодному стеклу. Со стороны казалось, что он внимательно смотрит в окно, а он никуда не смотрел и ничего не видел. Потому что глаза его застилали слезы, которые он изо всех сил пытался удержать…

Конец