Текст книги "Трудный Роман"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Чтобы окончательно убедиться, вызвала еще одного – скромного и серьезного Пономарева. Впрочем, можно было не вызывать. Этот нахал прямо с места в карьер:

– Ставьте и мне двойку, Калерия Иосифовна.

Все ясно. Если и не сговорились, то объединились по ходу дела. Налицо скрытый протест. Попробуем-ка осторожненько обнажить его.

– Пономарев… – несколько секунд подержала свой рот открытым для пущей важности, – а почему же ты не готовился к уроку?

– Не понял вашего объяснения, – отрапортовал бодро, с готовностью, как солдат на плацу.

Нелегко с этим молодым поколением. Никаких понятий. Подай им все в идеальном виде. Безо всяких там условностей и погрешностей.

Новый урок Великая Болотная Мымра так и не объяснила. Оставшуюся часть времени она, все более распаляясь, громила лодырей, зазнаек, стиляжек, мелких (до поры до времени) хулиганов, людей без чести и совести, эгоистов, людишек, ведущих растительный образ жизни, без широких и глубоких духовных запросов, без внутренних ценностей, без, без, без… А всем слышалось: бес, бес, бес… И вообще это уже никого не задевало, хотя было ужасно противно, утомительно и нудно. Все это слышали уже тысячу раз. Что надо брать пример… И т. д. и т. п. Кончилась мочала – начинай сначала.

Короче, едва досидели до звонка, дождались ее обязательной команды: «Вы свободны. Можете идти», вскочили, встряхнулись и мгновенно забыли все эти великие назидания. В глазах снова загорелись живые огоньки: серые, карие, голубые, синие, серо-буро-малиновые.

В комнате еще никого. В вестибюле первого этажа непривычно тихо. Косте даже показалось, что он попал в другую школу, где все чужое – настороженное и незнакомое. Пахло только что вымытыми полами.

На втором и третьем этажах идут занятия второй смены. Но сюда, вниз, не доносится ни звука. Школа совсем другая, когда ты с ней один на один. Он потянул за нитку, торчащую из края рукава. Оказалась довольно длинной. Потянул за вторую нитку! Снова вспомнил Женю. И сверкающего, как новенькая монета, Романа. А сам он обычно старается не слишком высовывать вперед свои руки в рукавах форменного пиджака с заштопанными краями. Нет, что и говорить – доспехи у него не рыцарские. И не самого высшего сорта.

Вчера они вместе ходили в кино. Всю дорогу Женя приставала к нему, какое открытие он зашифровал в анаграмме. Роман подтрунивал, утверждал, что Костя открыл новую звезду и посвятил ее Жене. А сам он, Костя, только время от времени улыбался про себя и молчал. Женя взяла с них слово, что они помогут ей в одном «очень-очень важном деле». Какое, обещала сказать в школе.

– Здорово, Кассиус Клей, или, по-новому, Мухамед Али, – хлопнул Костю по плечу подошедший сзади Роман. – Ты успел, надеюсь, нокаутировать всех своих противников?

– Нет еще, – смущенно улыбнулся Костя. – Соревнования начнутся через неделю.

– Ага, значит, через семь дней, – повторил Роман. – О’кей.

В вестибюле показалась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Женя. Костя и Роман бросились к ней, шутливо отталкивая друг друга, чтобы помочь снять пальто.

– Явились, мальчишки? – довольная, говорила она. – Вы ведь настоящие джентльмены. На ваше слово можно положиться. Только тише-тише, осторожнее, оторвете мне руки. Ну, пошли в комитет, потолкуем.

Здесь Женя попросила помочь ей подготовить часть программы для КВН школьного вечера отдыха, за которую она отвечала.

– Вечер будет мировой, – говорила Женя. – Ребята из десятого «А» раздобыли киноленты комсомольских фильмов и сделали монтаж по истории комсомола. Представляете, старые комсомольские песни, стихи Луговского, Багрицкого, Светлова. А потом наш КВН. Нужно придумать вопросы ведущих к обеим командам.

– Роман мастер по части остроумия, – кивнул Костя на приятеля. – Ему и карты в руки.

– А ты подготовишь вопросы по астрономии и технике. Хорошо? – Женя взяла Костю за руку.

– Девчонки на тебя жалуются, – сообщила Женя Роману, когда они подробно обсудили все вопросы, связанные с КВН. – Ну, пожалуйста, не обижай их. Чего тебе стоит?

– Пусть себе… А кто жалуется?

– Наташа Семенцова, например. Да и другие.

– Плевать я на нее хотел! Синий чулок. Балаболка. Верно, Костя?

Костя ничего не ответил. Он промолчал не случайно…

В отношении к нему Наташи он почувствовал неладное. С некоторых пор стал ловить на себе ее пристальные взгляды. Вначале не мог взять в толк, в чем дело. А началось с того, что однажды составил ей компанию в книжный магазин. Всю дорогу она задавала ему разные умные вопросы о современных писателях, фамилии многих из которых он слышал впервые. С ловкостью опытного фехтовальщика Костя отбивался от каверзных вопросов.

– Костенька, какого ты мнения о Сэлинджере? Не правда ли, он один из самых тонких писателей?

– Конечно, – соглашался он. – Я о нем самого лучшего мнения. Его можно поставить рядом… рядом с…

– С Чеховым, да? – подсказывает Наташа.

– Вот именно, с Чеховым, – подхватывает Костя.

– Правильно, – обрадовалась Наташа. – Да у тебя, Костенька, великолепный вкус.

Наташа стала делиться с ним своими наблюдениями, поверять свои маленькие тайны и, наконец, пригласила к себе в гости. Костя попытался открутиться, но не тут-то было. Он позвал с собой Романа. Тот только присвистнул: «Еще чего не хватало? Мне на нее в классе тошно смотреть».

И Костя отправился один, ругая себя за слабохарактерность. Сколько ни решался, так и не смог отказаться от приглашения.

Наташа приняла его отменно. «Как в лучших аристократических домах», – с усмешкой отметил про себя Костя. Она ходила вокруг него, занимала разговором, заглядывала ему в глаза. Угостила чаем с вкуснейшим пирогом.

– Я сама его приготовила, чтобы угостить тебя, – с пафосом сообщила она. – Ты должен съесть весь пирог.

Костя не заставил себя упрашивать, уплетал за обе щеки. Такие вкусные вещи ему приходилось есть не часто.

Потом Наташа показала семейный альбом, который свидетельствовал, что среди ее родственников множество знаменитостей и полузнаменитостей из мира искусства и литературы. Она включила проигрыватель и заставила его прослушать запись концерта классической музыки в исполнении Огдена.

Костя добросовестно слушал. И как апофеоз, была литературная часть. По глазам Наташи было видно, что для нее этот момент равносилен личному полету в космос. Она усадила Костю в кресло и прочитала свой рассказ про птичек. Это было жалостливейшее повествование о том, как замерзла птичка, когда наступили сильные холода, и как злой мальчик не захотел спасти ее. У Наташи, когда она читала, дрожал голос. Теперь она с ожиданием смотрела на него, и он промямлил:

– Да, ты пишешь, как настоящий писатель.

– Костенька, ты правда так думаешь? – так и ахнула она.

Костя кивнул. Это была расплата за вкусный пирог.

– Спасибо, Костя. Я уже давно заметила у тебя настоящий интеллект. Этот рассказ, между прочим, передавали по радио. Только я не люблю славы. Она гибельна для начинающих писателей.

У Кости мороз пробежал по коже, когда Наташа туманно намекнула, что она не против дружить со скромным мальчиком, потому что это качество ей больше всего нравится в людях.

Когда на следующий день к Косте с сияющим, можно даже сказать, с торжествующим видом подбежала Женя, дернула за рукав и громогласно сообщила, что она все знает, Костю объяла паника. Но Женя не заметила его испуга и продолжала:

– Я почти расшифровала твою анаграмму…

Костя оцепенел…

Сейчас Женя вот так же во всеуслышание объявит, что она расшифровала.

– Тише, тише, – взмолился он. – Ведь я ее составил только для тебя.

– А чего ты испугался? Что в ней секретного? Ну, не томи. Мы с мамой целый вечер разгадывали.

– Еще подумай, – с облегчением и одновременно разочарованно посоветовал Костя. – Это совсем просто. Только, пожалуйста, без мамы…

После разговора с Женей Костя и Роман ушли из школы. Женя осталась в комитете.

– Она мне, между прочим, красную гвоздику подарила в честь дня рождения. Вот так, – похвастал Роман. Глаза его сияли.

– Да что ты? – поразился Костя. – Как же она узнала?

– Сам не знаю. Как-то узнала…

– М-да… – неопределенно протянул Костя и задумался.

– Она, чудачка, все пытается втянуть меня в общественную работу, – продолжал улыбаться Роман. – А я отбрыкиваюсь. Хотя в комсомол надо, конечно, вступить. А то, чего доброго, в институт не примут.

– В комсомол вступают не ради института, – холодно возразил Костя.

– Понимаю, сударь. Чтобы учиться тому, как стать настоящим человеком. Но сам-то ты каков!.. Чем ты лучше меня? Ну, что замолчал?.. Разве я не прав?

Костя нахмурился.

Роман торжествующе захохотал.

– Когда объявят готовность номер один, – заговорил наконец Костя, и в голосе его зазвучала небывалая убежденность, – то я буду среди самых первых. Потому что я вступал в комсомол не ради того, чтобы пролезть в институт…

– Ай-яй-яй, смотри, какой сознательный! – насмешливо протянул Роман. – Время покажет, кто на что годится… Поступки – вот единственно верная проверка наших взглядов.

Роману давно хотелось поговорить начистоту с Марианной. Выложить ей все, что он думает о себе, о всех, вызвать ее на яростный спор и таким образом узнать, что у нее за душой, какая она настоящая. Сходятся ли у нее слова с делами.

Он был уверен, что у каждого в жизни есть второй план, что-то предельно свое, скрытое за семью замками от других. Эту тайну Роман решил раскрыть во что бы то ни стало.

Обычный человек не представлял для него большого интереса. Но Марианна… Она особенная. Либо очень цельная натура, либо продувная бестия. А если так, что тогда стоят самые высокие слова?!

Неловко улыбаясь и подергивая плечами, он приблизился к Марианне и, как-то странно глядя на нее и мимо нее, сказал:

– Послушайте, а что по-вашему значит быть человеком? Быть лучше других, то есть сверхчеловеком, или обыкновенным, то есть заурядным, таким, как все? – Он впервые говорил с ней на эту тему, но так уж получилось, что сразу же без околичностей выложил самое главное.

У Марианны не было ни минуты, чтобы обдумать ответ.

– Ну зачем же так категорично? – укоризненно покачала она головой, но тон и взгляд ее были сочувственными, понимающими. – Хоть это и может показаться парадоксом – одно не исключает второго. Надо быть таким, как все, и лучше других. А быть обыкновенным – значит, быть настоящим… Согласен?

Она улыбнулась ему взглядом, словно протянула руку для рукопожатия.

Но он не принял руки. Еще бы, ловким ударом у него выбили из рук шпагу и побежденному снисходительно предлагали мир.

– Не знаю, – сердито буркнул он. – Я подумаю. Спасибо. До свиданья.

Роман зашагал прочь, потом резко вдруг повернулся, подошел к Марианне и тихо спросил:

– Послушайте, Марианна, это очень важно: а есть мысли или поступки, которых вы стыдитесь или в которых раскаиваетесь?

– Ну, Роман, это уж слишком, – рассердилась Марианна.

– Извините, – смутился Роман. – Да, это уж слишком. У меня нет права на этот вопрос…

Школа готовилась к вечеру отдыха. На переменках суетились активисты, проводились какие-то совещания, давались разнообразные поручения. Многие были оживлены, словно их ожидало невесть что. Роман безучастно наблюдал за этими приготовлениями, как чужой в преддверии чужого праздника. Его попросили помочь оформить зал, но он отказался: «Подумаешь, маленькие страсти. Не буду я этим заниматься».

Марианна ему выдала. Не ругалась, а так, заметила между прочим:

– Ну, а если не ты, то кто же? Маленькие страсти – когда для себя. А когда для других – страсти маленькими не бывают.

«Слыхали и читали, – возмутился он про себя, – философия на мелком месте: спешите делать людям добро. А кто сделал хоть что-нибудь для меня?»

Вслух спросил ее:

– Ну, скажите, кому все это надо? Все эти диспуты, поручения? В школе надо учиться, а не бегать по воскресникам.

Женя стояла рядом с Марианной, как ратник, изготовившийся к бою. Смотрит – тоже научилась у Марианны внимательно смотреть, – будто изучает тебя, так сказать, взвешивает: «А сколько ты, человече, стоишь?»

Марианна немногословна. Но каждое слово у нее бьет в цель, в самую точку. Словно снайпер в десятку. Этого у нее не отнимешь. Дисциплинированный ум, умеет внимательно слушать и думать вместе с тобой…

– Вокруг тебя не безвоздушное пространство. Зачем же сознательно изолировать себя от того, чем живут другие? Мы должны дышать воздухом современности.

У Жени в глазах явное одобрение.

«Если не ты, то кто же?» И вот удивительно: ее слова не исчезают бесследно. Они остаются жить в тебе, беспокоят, будоражат, становятся частицей тебя. «Если не я, то, кто же?»

«Я-песчинка» вырастает в размерах, раздувается, становится огромным, великим, необъятным. И вот уже это «Я» – центр всей Вселенной. И вокруг него с грохотом и шумом, как огромное маховое колесо вокруг вала, крутится Вселенная – звезды, планеты, лошади, дома, моря, горы, фотоны, комары, люди – все проносится, а ты стоишь и ничего не замечаешь, упоенный собственным величием: «Я, вождь земных царей и царь, Ассаргадон…»

А тут она тебе ррраз – и… «Осади-ка назад, голубчик. А кто будет подметать пол, готовить пищу, возиться с пионерами, строить жилища, ракеты? Человек состоит не из молекул, а из поступков».

Крыть нечем. Стой и помалкивай. А Женя даже пританцовывает от удовольствия: что, мол, съел? Получить отповедь от Марианны, конечно, обидно, но еще терпимо. Она искренняя. Всегда такая, какая есть. Возможно, поэтому с ней просто физически невозможно хитрить или быть хуже, чем ты есть или чем она о тебе думает. Ее и любят за искренность и чуткое сердце. И еще за особый душевный такт. И потому она как центр притяжения. К ней бегут и с серьезным, и с пустяками. «Марианночка, послушайте… скажите… помогите…» И с каждым она говорит, как равная с равным.

Кажется, она и о нем все знает, только не спешит, не лезет в душу. Ждет, когда сам придет… Не дождется.

Марианна с Женей давно ушли, а Роман все стоял и смотрел им вслед.

– Мама! – крикнул Костя, широко распахивая дверь комнаты. – Ты дома?

– Ты чего шумишь? – удивилась мать. – Соседи уже спать легли. Кушать хочешь? Есть макароны и сардельки. Пойду разогрею.

Она отложила книгу и направилась к кухне. Костя подошел вплотную к ней, положив руки на ее худенькие плечи.

– Это восхитительно! – говорил он, понизив голос. – Это прямо божественно! У меня даже слов нет. Это просто по-царски.

– Что – по-царски? – не поняла мать.

– Сардельки с макаронами! – закричал Костя. – Я ведь прямо с тренировки. Быка бы сейчас съел. Со всеми его рогами и копытами.

Мать улыбнулась. И Костя по ее глазам вдруг понял, что случилось что-то очень хорошее. Как будто лицо у матери засветилось изнутри.

– Мама! Ну, говори скорей – что случилось?

Мать – невысокая стройная женщина. Каштановые волосы тугим узлом уложены на голове. Бледное тонкое лицо ее выглядит молодым. Она счастливо улыбалась и молчала.

– Кот, – наконец негромко заговорила она, – ты хочешь жить в отдельной квартире?

– Хочу, – немедленно откликнулся Костя с набитым ртом. – А разве это зависит от моего желания?

– Котенок ты мой большой. – Она взяла его голову в свои мягкие теплые руки и покачала ее. – Представь, на самом деле зависит… Помнишь, мы сочиняли заявление в завком?

– Ну, помню.

– Так вот. Ответили положительно. Ты понял? По-ло-жи-тельно. Через месяц получим с тобой отдельную квартиру.

– Вот здорово, мама! – Костя внимательно, словно первый раз видел, оглядел их маленькую, более чем скромно обставленную комнату – две кровати, стол, шкаф, стулья.

– А я привыкла к нашей каморке. Даже жалко будет расставаться. – И мать снова, но уже с оттенком грусти улыбнулась. – Сколько лет мы здесь прожили… Зато у тебя будет своя комната. – Она словно уговаривала его.

– Я тоже привык, мама. Знаешь, и к переулку привык. И в школу будет далеко. – Костя повернулся лицом к матери. – Вообще-то я обойдусь и без своей комнаты. Пусть лучше она будет у тебя.

Они оба, довольные, улыбались.

Все-таки удачный день всегда оставляет в душе что-то хорошее. Сегодня Женя грызла орешки, один дала Косте. Он не съел и теперь, ложась спать, положил под подушку. Во-вторых, здорово провел тренировочный бой. Даже тренер похвалил. Погоди, Адик Круглов! Мы еще посмотрим, кто кого. Костя тихонько засмеялся в темноте. Мать окликнула:

– Ты чего, сынок? Спи…

Послание одиннадцатое. Синицына – Табакову.

« Голубчик мой, Тибальд!

Я хочу поговорить с тобой на совершенно неожиданную тему. О любви.

Костя, что же это такое… любовь?

Все во мне волнуется в ожидании необыкновенной радости.

Меня переполняет синий ветер. Во мне плещется море. Жить, жить, жить! Это так прекрасно.

Я пишу тебе и ловлю лучи солнца, а они убегают, проскальзывают между пальцами. Вместе с воздухом я вдыхаю солнце, и вот оно у меня в сердце. Огромное, горячее, яркое.

Костя, со мной творится что-то загадочное, во мне оживает прошлое, я чувствую в себе лужайку с ромашками и колокольчиками, по которой мы бегали, сухие доски крыльца домика у леса, запах соснового бора, лунный берег тихой речушки и нежные руки Марианны, обнявшие меня, и глухой стук ее сердца, к которому я прижалась щекой, и колючую стерню (помнишь, мы называли ее небритой землей), по которой мы шли босиком, поднимая, как цапли, ноги.

Костенька, милый, я не могу спокойно жить. Я постоянно волнуюсь, что потеряю или не найду что-то очень важное. Я знаю, ты поймешь меня. Мы ведь всегда были Самыми близкими друзьями.

Сейчас я почему-то представляю, как вы вдвоем с Черникиным воодушевленно декламируете на сцене (такие смешные мальчишки):

 
А все-таки было бы хорошо,
Чтоб в людях жила отвага,
Чтоб каждый по городу гордо шел
И сбоку болталась шпага.
 

Что-то стало меняться во мне. Костенька, кажется, это всерьез. Раньше представляла своего героя высоким, стройным, с мягкими, вьющимися волосами, теплыми серыми глазами, сильным, подтянутым, умным. А потом однажды в толпе увидела его глаза… Он внимательно смотрел на меня. И что-то во мне ухнуло, оборвалось. Потом он шел сзади, и у меня не было сил идти. Я шла и спотыкалась. Потом он взял меня под руку, и я как-то сразу присмирела.

Потом он помогал мне спять пальто. Мне было как-то не по себе и в то же время удивительно приятно! Мы смотрели друг другу в глаза. Ах, Костя, мне стыдно признаться, но мне хотелось, чтобы он обнял меня. Его серые глаза действительно были теплыми-теплыми и очень гордыми.

Наверное, я не смогла бы сказать этого тебе. И пожалуйста, никогда не подавай вида, что ты что-то знаешь. Когда я бегаю по школе или иду по улице и мне вдруг покажется, что навстречу идет он, – я вздрагиваю. Каждый вечер, засыпая, я говорю: «Ну, мой всесторонне развитый, с гордыми, умными глазами, спокойной ночи». А просыпаясь, тут же вспоминаю его. Я сама не знаю, что это – любовь или сумасшествие. Во всяком случае «он» толкает на тысячу маленьких безумств. Это – как полет в неизведанное. От него то замирает, то чаще бьется сердце и кружится голова. Для тебя заново открывается мир. Наверное, любовь самое счастливое чувство. И я удивляюсь: как же это я могла раньше жить без нее? Как бедна была моя жизнь!

На днях после уроков я спросила у Марианны, что такое любовь. А она засмеялась и сказала: «Я сама не прочь узнать, что это за зверь, за которым все так охотятся».

Ах, Костя, так что же такое любовь? Почему она дарит такую огромную радость?

Ж. С.».

Шестеро из 10 «Б» дежурили в вестибюле, гардеробе и на этажах. Среди них Костя и Роман. Их пост – у главной входной двери. Беспокойно было только первый час, когда прибегали опоздавшие и каждому нужно было открыть дверь.

По распоряжению завуча главную входную дверь держали во время уроков запертой.

После второго урока к ним независимо, словно два королевских мушкетера, подошли дежурившие на втором этаже Чугунов и Черникин и попросили открыть дверь, чтобы покурить за углом.

– Никому не положено, – невозмутимо ответил Роман, не трогаясь с места. – И вам в том числе. Правила для всех одинаковы.

Чугунов и Черникин смерили Романа уничижительным взглядом и, ни слова не говоря, направились дальше все той же независимой походкой королевских мушкетеров.

Спустя четверть часа Черникин и Чугунов, оказавшиеся каким-то образом на улице, тарабанили в дверь. На шум пришел завуч, стал отчитывать ребят. Они объяснили, что их выпустила на минутку нянечка, а кто-то закрыл дверь.

– Ты зачем это сделал? – спросил Чугунов Романа, когда все вышли из учительской.

– Буду я перед тобой оправдываться, – проворчал Роман. – Много чести…

– Да это уборщица, наверное, сама и закрыла, – высказал предположение Костя. – Правда, Роман?

Роман не ответил.

– Но пасаран! – твердо заявил Черникин. – Этот номер ему не пройдет. При свидетелях обещаю!

… Накануне школьного вечера отдыха Женя носилась по школе как угорелая. Роман несколько раз пытался поговорить с ней – безуспешно.

– Некогда сейчас, Ромка, потом, потом, видишь, сколько еще надо успеть, – на ходу торопливо и возбужденно говорила она и скрывалась из виду.

Она мелькала то тут, то там: с одним о чем-то договаривалась, другого ругала, кому-то давала последние наставления. Но Роман не намерен был отступать. Он решил во что бы то ни стало объясниться с ней именно сегодня.

Уроки кончились, когда он снова подступился к ней:

– Женя, всего минуту… Это очень важно.

– Да ты с ума сошел! – изумленно уставилась она на него. – У меня ни минуты свободной… Неужели потом нельзя?

– Не хочешь, очень жаль, – огорчился Роман.

– Да не могу, о господи, занята, – всплеснула Женя руками. – Вот чудак человек…

Ни слова более не говоря, Роман круто повернулся. С непроницаемым лицом, холодным огнем в глазах, твердо сжав губы, он направился прочь. Он был ужасно, до слез обижен.

Катя метала громы и молнии. Подумать только, какой скандал! Какой стыд! Щеки у нее побелели от гнева, и, казалось, еще ярче загорелись темные глаза. Где Пономарев? Сейчас она ему покажет.

– А что случилось, Катюша? – заискивая, вьется вокруг Черникин, предвкушая скандал. – Может, нужна моя помощь?

– Иди ты знаешь куда… – сердится Катя и замахивается на него кулаком.

– Бей своих, чужие бояться будут, – хохочет Черникин. – Сейчас я его приволоку. Мигом.

Спустя минуту он привел Пономарева, растерянного и взлохмаченного, на суд праведный.

– Тебе поручали встретить старого большевика? – спрашивает Катя таким ледяным тоном, от которого бедняга даже вздрогнул.

– Поручали. Я встретил, – встрепенулся Пономарев, обрадовавшись, что ни в чем не виноват. У него была тайная мысль пригласить Катю на вальс.

– Ну и кого же ты встретил, балда?

– Как кого? Ветерана, – снова пугается Пономарев Катиного жесткого тона. – Того самого. Участника революции и гражданской войны. Он сам подтвердил, что участвовал.

– А сторожа нашего, Кирилла-и-Мефодия, ты раньше никогда не видел? Ну, старичка, к которому мы в седьмом бегали проверять ошибки. Он грамматику здорово знает…

– Не помню, может, и видел… – У Пономарева сразу упал голос.

Юрка Черникин широко открывает рот и глубоко дышит, якобы изнемогая от смеха.

– Он его под ручку от самого парадного тащил, – сообщает он. – Кирилл-и-Мефодий в рабочей робе. Не хочет идти, упирается, а он ему: идите, идите, вас ждут в президиуме, пожалуйте бриться… А я-то решил, что он его по твоему поручению волокет…

– Эх, ты, – говорит Катя, – ценитель прекрасного! Тициан, Рафаэль, Микеланджело, – передразнивает она. – Умники какие-то дверь закрыли, а настоящий ветеран в другую школу ушел. Оттуда позвонили, спасибо вам говорят.

– Это я закрыл, – признается бедняга Пономарев.

– Ладно, иди, – машет рукой Катя. – Что с тебя, Рафаэля, взять…

– Кать, а Кать, – взывает Пономарев с последней надеждой. – А может, дадите слово Кириллу-и-Мефодию? Он ведь тоже участвовал. Какая разница? Даже интересней. Свой все-таки.

– Постой-постой, – тихо говорит Катя и как завороженная смотрит на Пономарева. – Да знаешь, кто ты, Вовка? Ты гений. Ты мой светлый белобрысый ангел. Да ты знаешь, какая это будет сенсация! Ведь у нас никто не знает, что Кирилл-и-Мефодий наш собственный живой ветеран. А мы-то чужих приглашали. Где он? – почти кричит в восторге она.

– В президиуме на самом краешке уместился, – не в силах сдержать чувства, орет Черникин. – Бежим!

И все трое помчались по гулкому коридору к актовому залу.

Успех выступления Кирилла-и-Мефодия превзошел все ожидания. Оказалось, он воевал во время гражданской войны в армии Буденного, был знаком и с Ворошиловым. И все, что казалось такой далекой историей, вдруг ожило, приблизилось.

Удался и хроникальный киномонтаж по истории комсомола. После него состоялась товарищеская встреча смешанных команд из 10 «А» и 10 «Б», которая проводилась по подобию телевизионных КВН и за которую отвечала Женя Синицына.

Команда «Красная шапочка» состояла из девочек, а «Серый волк» – из ребят. Соревнования прошли оживленно. Болельщики горячились, выбрасывали над головами лозунги: «Нам не страшен Серый волк», «Спасайся, Красная шапочка!» Они до того расшумелись, что председатель жюри пригрозил удалить наиболее ретивых.

«Кто самый известный парикмахер в мире? – спрашивала представительница «Красной шапочки». Ребята чесали затылки. «Севильский цирюльник», неучи! А кому Айвазовский посвятил картину «Девятый вал»? Кто такой Рильке?»

«Сколько килограммов весил первый искусственный спутник Земли? – в свою очередь, наступали из команды «Серый волк». – Сколько ступеней имела ракета, доставившая его на орбиту?»

Девочки не терялись: «А сколько ступенек у крыльца нашей школы? В каких трех событиях яблоко сыграло решающую роль? Сколько стоит килограмм соли?»

Под общий хохот выяснилось, что никто не знает.

Затем было состязание на лучшее знание электроизмерительных приборов. Победили девочки, поскольку многие из них проходили практику на приборостроительном заводе. Команде-победительнице в качестве приза был преподнесен венок из сухих лавровых листиков, нанизанных на нитку. Каждому члену команды достался лавровый листик. Женя подошла к Косте – он был в спортивном костюме, явился на вечер прямо с тренировки, – лицо ее горело веселым оживлением, она разорвала свой листик надвое. Половину протянула ему:

– Побежденному от победителя. Прими, как залог твоих будущих побед.

– Спасибо. Постараюсь оправдать твои надежды, – торжественно заявил он и тут же отправил в рот подарок и принялся его старательно жевать.

– Ой, что ты делаешь, безумец?

– Так он надежней сохранится. Навсегда перейдет в мою плоть и кровь.

– Ну ладно, – успокоилась Женя, – тогда и я съем свой кусок. Только запомни, – она старательно жевала, – чтобы побеждать, нужно быть смелым.

В этот момент лицо Кости вытянулось. Женя оглянулась. Костя глазам своим не верил. К ним подходил, зловеще, как ему показалось, улыбаясь, артист, которого они с Романом обхамили в ресторане. Первым движением было сломя голову броситься прочь, спрятаться в толпе, испариться. «Вот так влип!»

Однако путь к отступлению был отрезан. И Косте ничего не оставалось, как взять инициативу в собственные руки.

Костя заторопился к нему навстречу.

– Женя, я сейчас. Здравствуйте…

– Здравствуй, простой советский рабочий. – Артист протянул Косте правую руку, а левой потрепал по плечу.

У Кости отлегло от сердца.

– Как поживаешь, браток?

– Хорошо, спасибо. Вы извините…

– Ничего, ничего, всякое бывает. Рад тебя видеть. А где же твой колючий приятель? Тебя я сразу приметил. «Ага, вот где, думаю, он попался, мой должник…»

– Мы хотели отдать деньги. Честное слово. Только адреса не знали.

– Какие там деньги! Пустяки. – Голос у артиста глуховатый. Разговаривая, он отрешенно улыбается краешками губ, видно по издавна усвоенной привычке, в то время как лицо его остается серьезным.

Затем артист подошел к Жене.

– … Вернусь и подожду тебя в вестибюле, – донеслось до Кости.

– Хорошо. Только обязательно приходи! – крикнула она ему вдогонку.

И, сияющая, подбежала к Косте. Такой веселой и счастливой он ее редко видел.

– Послушай, откуда ты его знаешь? – заговорила она, дергая Костю за рукав. – Ну, признавайся. Все равно заставлю. Не тебя, так его.

– Да так, случайно познакомились в одном месте.

– А почему он назвал тебя «простой советский рабочий»? – продолжала допытываться Женя.

– Почему? Гм, почему? Это привычка у него такая, – соврал Костя. – Он всех так называет. А ты-то его, собственно говоря, откуда знаешь?

– Откуда надо, – уже на ходу ответила она и, убегая, показала Косте язык.

В самом дальнем углу, за чудом сохранившимся со старинных времен разросшимся фикусом, одиноко сидел Роман. Артиста он не заметил, но вскоре после его ухода покинул свое убежище. Все какие-то другие. Вроде бы повзрослели. Это потому, что в своих лучших костюмах и платьях. У парней стали заметней усики, у девушек – фу, наваждение, язык как-то не поворачивается называть их девушками: всегда были девчонками, а то на тебе, девушки, – так вот, у девушек стрижка – ах, ах, закачаешься, подведенные глаза блестят, как у кинозвезд, а уж платья-то, платья – ко-рот-ко-ва-ты, не закрывают коленок.

Нет на них Великой Мымры. Не пришла. Жаль… Ее бы сюда вместо дворника с метлой в руках – враз бы вымела всю безнравственность, изжила бы под самый корень.

Гремит музыка. На коленки никто не обращает внимания. Чугунов в новом черном костюме и при зеленом галстуке. Скажите-ка, аристократ высшего качества, галстук нацепил и теперь боится пошевельнуться, словно на шею картину повесил, и улыбается. Черникин где-то раздобыл галстук-бабочку и носит ее как орден или по крайней мере медаль «За спасение утопающих».

Девочки оживленно щебечут, смеются, ревниво ловят взгляды мальчишек. В нетерпении ждут танцев. Кстати, когда волнуешься, в кровь поступает повышенное количество адреналина. Это надо организму для каких-то там целей. Вот стоишь ты, скажем, у стенки как истукан и ни о чем таком особенном вроде и не думаешь, слегка бледный или румяный – в зависимости от твоей конституции, – а в это время в твоем организме происходят всевозможные превращения – биологические, химические, физиологические и еще бог знает какие. Вон Синицына промелькнула, а у тебя пожалуйста, помимо твоей воли, словно невидимая рука в сердце переключила коробку скоростей: сразу пульс подскочил – тук-тук-тук – с семидесяти до ста ударов в минуту.

Мимо прошастал Черникин – от гордости раскраснелся. Как там у Беранже: «Румян, как яблочко». Галстук-бабочка съехал набок. С непривычки не замечает. Думает небось: не подходи – покорю. Прищурил на него глаза:

– Эй, Черникин, что потерял?

– Блондинку с синими глазами.

– Тю-тю…

Неужто и этот скоморох? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней, ну, ну… А он-то думал, Юрик дурака валяет. «Здравствуй, Аленушка!» (Он один ее так зовет – Аленушка.) И обязательное ежедневное трогательное рукопожатие, которое с некоторых пор стало ужасно раздражать Романа.