Текст книги "Второе дыхание"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Второе дыхание

ОПЕРАЦИЯ „ШВАРЦ ШАТТЕН“

День стоял жаркий. Солнце, поднявшись из-за гор, поливало землю зноем. В лесу было тихо, но тишина эта была гнетущей, как перед грозой.

Командир соединения сидел у ручья и бросал в воду камешки. По воде волнами расходились круги.

От него ждали решения. Решения спасительного, мудрого и незамедлительного. Но решение не приходило.

В книгах про войну, которыми командир зачитывался в детстве, полководцы всегда неслись впереди на белых или вороных скакунах. В далеких детских играх он тоже мчался на воображаемом коне и размахивал деревянной саблей. Он вырос и стал командиром. Мечта детства исполнилась. Но если бы сейчас спросили его о самом заветном желании, он, скорее всего, попросил бы вернуть те дни, когда мальчишкой носился верхом на палочке, лихо врубаясь в заросли крапивы.

Но никто не интересовался его желаниями. Он – командир, и все ждут его решения. А решения нет, и кажется, что найти его невозможно.

Со всех сторон немцы. Немцы идут из-под Севастополя, от Бельбекской долины. Они уже в заповеднике. Каратели движутся волнами. Пятьсот-семьсот метров – и новая волна. Обшаривают каждую балку, каждую складку земли. А у подножия Чатыр-Дага – огневые заслоны, огневой мешок. По замыслу немецкого командования, теснимые «волнами» партизаны должны попасть в этот мешок.

Так донесла разведка. Еще известно, что карательная операция закодирована под грифом «Шварц Шаттен». Шварц Шаттен – черная тень. Это – немногое, что знал командир о противнике. Зато он хорошо знал другое: встреча с карателями означает верную гибель. На партизан брошены немецкая пехотная дивизия, горнострелковая дивизия румын и три эсэсовских батальона. А в соединении осталось триста человек. Карателям достаточно только нащупать и окружить это небольшое соединение: бой в таком кольце будет последним для партизан.

Надо уходить, а уходить некуда. Всюду гитлеровцы. Одна волна, другая, третья…

Командир бросает в воду камешек, и от него кругами расходятся волны. Одна, другая, третья… Между волнами покачивается легкая желтоватая щепка…

И вдруг решение пришло. Конечно, думать, что командир нашел его, бросая в воду камешки и глядя на круги, расходившиеся по воде, было бы так же нелепо, как утверждать, что Ньютон открыл закон всемирного тяготения только потому, что яблоко свалилось ему на голову.

Вероятно, решение сложилось подсознательно, а круги на воде и желтая щепка только помогли зрительно оформить созревающую мысль.

Круги возникают в центре, там, куда падает камень. Затем они ширятся, катятся волнами до самого берега. Волны разбегаются по всей поверхности воды, но ни одна не нагоняет предыдущую. Если бы желтая щепка могла сознательно передвигаться и идти вслед за волной, не слишком близко, чтобы не догнать ее, и не слишком далеко, чтобы не быть настигнутой следующей волной, то…

Все время находиться между двумя волнами! Прижаться к противнику и все время двигаться, не выпуская его из виду. Шварц Шаттен, черная тень… Ну, что ж! Станем и мы тенью – тенью противника!

Это было решение. Отчаянно дерзкое и рискованное, но все-таки решение!

Оно было выполнимо при двух условиях. Первое – нужно точно знать закон распространения волн, иными словами – замысел противника и схему этапов прочеса. Второе – двигаться необходимо в абсолютной тишине. Придется идти, буквально наступая немцам на пятки. Малейшая неосторожность – и конец.

…Через час партизаны снялись с лагеря, бесшумно зашагали к лесной дороге. На месте осталось пятнадцать человек – вся группа Вихмана. Это были опытные солдаты, почти все из морской пехоты, почти все воевали под Одессой. Пятнадцать отчаянных ребят-комсомольцев, готовых вступить в любой неравный бой. Но сейчас от них требовалось другое: Вихману было приказано срочно и любой ценой добыть у противника план операции.

Это оказалось далеко не просто. Сразу после отхода основной группы партизан на штабную поляну повел наступление батальон эсэсовцев. Батальон этот, ведомый опытными проводниками, шел впереди колонны.

Моряки заминировали подступы к штабу и залегли, ожидая дальнейших событий. События не замедлили развернуться. Боевое охранение эсэсовцев наскочило на мины. Иван Демин, прозванный за свой рост «Полтора Ивана», мрачно хмыкнув, подсчитал возникшую нехватку в наличии эсэсовских рук, ног и голов. Бондаренко поддержал автоматный огонь товарищей очередями из «дегтяря». Жора Грузинов прополз вперед и подбросил в самое пекло пару гранат.

Немцы открыли ураганный огонь. Иного моряки и не ждали. Убедившись, что приказ командира им сейчас не выполнить, они отошли и залегли в глухой балке, поросшей дубняком, густым орешником и шиповником.

Некоторое время со стороны штабной поляны слышались выстрелы и взрывы. Немцы воевали с пустыми землянками. Потом в небо взвились тусклые при дневном свете ракеты и все стихло. Потянуло гарью, видимо, эсэсовцы жгли партизанские шалаши.

Тут же, в балке, Вихман наскоро объяснил обстановку и напомнил приказ: любой ценой захватить языка-офицера или добыть нужные документы.

– Отряды в опасности. Триста человек до сих пор знали, что мы – моряки. Или приказ будет выполнен, или я – не Вихман, а вы – не моряки. Ясно, ребята?

– Чего там, командир, – сказали ребята, – ты – Вихман, а мы – моряки.

А Жора Грузинов добавил:

– Сделаем, чтоб мне не видать Черного моря!

В балке было сумрачно и прохладно. Солнце почти не проникало сквозь густые кроны деревьев. Где-то терпеливо стучал дятел. Постучит, на минутку остановится, словно прислушиваясь, и снова: тук-тук-тук-тук!

– Предлагаю, как стемнеет, под полундру всем навалиться на лагерь; кого-нибудь да уведем, – сказал Полтора Ивана.

– С шумом не пойдет, – поморщился Вихман. – Охранение на подступах к лагерю засечет и дальше не пустит.

– Командир! Нас всего пятнадцать, но мы ж морская пехота! Неужто не пробьемся?! – возмутился Бондаренко.

– Митинг объявляю закрытым, – жестко отрезал Вихман. – Слушайте приказ. Идут двое. Не идут, а ползут. Один остается для прикрытия на обводе, другой проникает в лагерь…

Моряки молча встали и начали подгонять оружие. Вихман не удивился, только устало повторил:

– Я сказал: пойдут двое.

К нему шагнул Жора Грузинов:

– Я иду! Командуйте – кому со мной.

– Почему именно ты? – прищурился Вихман.

– Так я же в лесу, как дома. Проползу – лиса не услышит.

– Хватит травить, – оборвал его Коля Дементьев, стройный плечистый блондин. – На палубе, как дома, в лесу, как дома, – иронически усмехаясь, передразнил он Грузинова. – Ты же одессит, с детства ходил в море с рыбаками и леса не видел!

Грузинов на миг смутился, но сейчас же оправился – не такой он был парень, чтобы долго смущаться, – и торопливо заговорил:

– И потом я ихний язык знаю. Чтоб мне подавиться морским ежом! Их бин ди кляйне кнабе меньш… Тринкен шнапс, хенде хох, хальт, цурюк! Гиб мир дас документы!.. – Жора запнулся: этим исчерпывалось его знание иностранных языков, и он снова заговорил почти по-русски:

– Чтоб мне не видать Черного моря!..

– Подожди! – Вихман задумался. Почему бы не пойти ему, Вихману?.. Он тяжело вздохнул. В двадцать три года, когда все хочется делать самому, быть командиром не такая уж приятная штука… Пойдет Жора, а с ним на прикрытие – Коля Дементьев, комендор с крейсера «Червона Украина», который и в темноте стреляет без промаха. У Грузинова же – Вихман об этом давно догадывался – есть одно качество, незаменимое при выполнении этого задания.

Вихман встал:

– Грузинов и Дементьев, слушайте боевой приказ! Противник – передовой батальон – находится на территории нашего бывшего лагеря. Командир соединения поставил задачу проникнуть в расположение врага и захватить языка-офицера или штабную документацию…

Объяснив идущим на поиск порядок движения и подчеркнув, что в лагерь должен пробраться Грузинов, а Дементьев остается на прикрытии, Вихман предупредил: крайний срок возвращения – два часа ночи.

Грузинов и Дементьев начали собираться. Жора отцепил от пояса две гранаты и сунул их за пазуху. Подумав, положил еще одну в карман. Проверил пистолет – автомата он не брал. Вооружение дополнял длинный охотничий нож в деревянных ножнах.

Моряки деловито наблюдали за сборами, помогая советами. А Полтора Ивана вдруг махнул рукой и отстегнул свой знаменитый пояс:

– На вот, возьми!

До сих пор Жора серьезно хмурил брови, как и подобало бывалому моряку-партизану. Но, получив заветный пояс, он не выдержал и по-мальчишески счастливо улыбнулся. Трофейный пояс этот, предмет жгучей зависти всей молодежи отряда, был его давнишней мечтой. Широкий, в две ладони, хрустящий и пахнущий кожей, пояс был снабжен всевозможными кольцами, карабинами, отдельными карманчиками для запалов гранат и отделениями для запасных обойм. Прямо в пояс была вделана кобура для пистолета. Но главным достоинством его был входящий в комплект настоящий финский нож. За искристую, синеватого отлива сталь клинка, за тяжелую резную рукоятку Жора не пожалел бы никаких сокровищ в мире.

Жора вытащил финку и поскоблил лезвием ноготь.

– Хоть сейчас брейся, – сказал он басом.

Моряки захохотали. Все они, включая командира, были молоды, и состояние подбородков редко внушало им беспокойство. Но меньше всех нуждался в бритье Жора Грузинов.

– Пора! – сказал Вихман и повторил: – Ждем до двух. Идите!

…Разведчики еще засветло должны были установить расположение постов вокруг вражеского лагеря и наметить ориентиры для прохода.

Шли глубокой балкой. Скоро вправо и вверх пойдет тропа, ведущая прямо к лагерю.

– Сядем покурим, – сказал Жора. – Может, больше сегодня не подымить…

– Слушай, Жора, – спросил Дементьев, когда они заползли в кусты и закурили, – скажи честно, если хочешь, конечно… Откуда ты? Ты же не одессит.

Грузинов поперхнулся дымом.

– С чего ты взял?

– И не моряк, – спокойно продолжал Дементьев.

– Да ты что, смеешься, что ли?! – вспыхнул Жора, но под взглядом Дементьева сник и опустил голову.

– Откуда узнал-то? Ты… один?

Дементьев пожал плечами и улыбнулся.

– А Вихман? – с надеждой спросил Жора.

– И Вихман, и все.. Что ж, думаешь, моряк моряка от салаги не отличит?

Грузинов начал густо краснеть.

– А чего молчали?

– Сразу не догадались, а потом оказался ты парнем хорошим, боевым. Вот Вихман и приказал молчать, чтобы партизаны тебя не засмеяли.

Грузинов поднял голову и смущенно заговорил:

– Верно. Не был я на флоте. И не одессит. Владимирский я. Из-под Коврова… Вырос в лесах. Мне лес – ну все равно, как тебе Черное море…

Дементьев кивнул и просто сказал:

– Поэтому тебя Вихман сегодня и послал. Ты по лесу ходишь совсем не так, как мы. И ориентируешься здорово… Ну пошли, что ли. Да не унывай: раз приняли тебя моряки в свою команду, значит, душа у тебя морская!

Жора – Георгий Грузинов – был самым сухопутным человеком во всем партизанском соединении. Его знакомство с водной стихией ограничивалось ловлей пескарей в речушках Клязьме и Мстере.

А Жоре больше всего на свете хотелось стать моряком. Совратили его книги. Перечитав все, что было в маленькой школьной библиотеке о флоте и о море, Жора затосковал. На его беду вся семья Грузиновых испокон веков придерживалась исключительно сухопутных традиций. Отец был лесником, дед был лесником, прадед был лесником и пра-пра-прадед тоже, наверное, был лесником. Решив, что лесников в его роду уже вполне достаточно, Жора потихоньку продал подаренную отцом двустволку и уехал на вырученные деньги в Одессу – поступать в моряки.

В моряки он попасть не успел – началась война. Жора явился в военкомат и заявил, что если его возьмут во флот, то он, пожалуй, пойдет добровольцем. Военком посоветовал заглянуть через годик: может быть, освободится вакансия. Жора ответил, что согласен на морскую пехоту, но немедленно. Это была явная наглость. Военком послал мальчишку рыть окопы. Там его ранило осколком бомбы, и он попал в госпиталь. Подлечившись, Жора, как бывалый моряк (с его слов, конечно, потому что документы, разумеется, «пропали»), был зачислен в морскую пехоту и отправлен в Крым. В разведке под Симферополем он попал в окружение. Еле вырвался, потом пытался горами уйти в Севастополь и, наконец, очутился у партизан. Жору направили к Вихману, в группу моряков, так же, как и он, пробившихся из окружения…

…Наступила ночь, душная и тревожная. Со склонов гор над заповедником взлетели осветительные ракеты, озаряя верхушки деревьев мертвенным зловещим светом.

На всех лесных дорогах вражеские заставы, на тропах-патрули.

Уже больше часа Грузинов ползет один. Дементьев остался за внешним обводом непосредственного охранения эсэсовского батальона.

Иногда поблизости слышатся шаги патрульных солдат Жора вжимается в землю, сливаясь с темнотой ночи. От земли идет запах прелых листьев, хвои и смолы. Это – родной запах, запах леса: он успокаивает, и Жора вновь ощупывает перед собой землю и, убирая хрустящий валежник, отгребая сухой лист, упрямо ползет вперед.

У поваленного дерева Грузинов замер: рядом раздались голоса:

– Курт, эйне сигаретте!

– Битте, Карл!

Над ним щелкнуло, вспыхнул огонек зажигалки; Жора увидел двух солдат. Он осторожно нащупал за пазухой гранату. И пока солдаты курили, сидя на поваленном дереве, Жора почти не дышал. Наконец, они поднялись, погасили сигареты о ствол и осторожно пошли вниз. Жора двинулся дальше. Скоро потянуло дымом. Между деревьями замелькали отблески огня. Не отрываясь от земли, Жора, как гусеница, вполз в колючие кусты, окаймлявшие большую поляну. На поляне горели костры. Там и тут вспыхивали красные светлячки сигарет, доносились голоса. Даже смягченная расстоянием, чужеземная речь, то лающая, то гортанная, звучала резко и неприятно.

Часто в светлых пятнах костров мелькали черные силуэты солдат: немцы ставили плащ-палатки; где-то поблизости рубили ветки.

Грузинов прекрасно знал, что планы командования могут быть известны только офицеру. И он терпеливо лежал и ждал. В темноте ночи отыскать во вражеском лагере офицера – задача не из легких. Наиболее интересной Жоре казалась группа у дальнего костра, с другой стороны поляны. Но отсюда трудно было что-нибудь определить точнее. Жора втянулся в глубь кустов и пополз, огибая поляну. Он полз медленно и осторожно, бесшумно отводя впереди себя колючие побеги. Наконец он решил, что находится на траверзе цели. Еще осторожнее он приблизился к краю поляны. Этот костер горел прямо перед ним, метрах в пятидесяти. Длинные тени сидящих у огня плясали в трех шагах от Жориного лица. Порой слабый ночной ветерок задувал пламя, и тогда тени то сокращались, то становились еще длиннее, теряясь в густых зарослях.

Чем больше Грузинов наблюдал, тем больше убеждался в том, что две тени принадлежат офицерам. Один из них что-то рассматривал, судя по всему – карту. Другой подсвечивал ему фонариком. Офицеры негромко переговаривались. В некотором отдалении сидели еще трое, очевидно, солдаты.

Тот, что рассматривал карту, привстал, и Жора отчетливо увидел коричневую полевую сумку. Офицер сложил в нее бумаги и повесил сумку через плечо.

– Только бы не ушел, не ушел, не ушел! – стиснув зубы, молил Жора. У него еще не было ясного плана, но он понимал, что офицера с сумкой и с властными жестами упускать нельзя. На второго Жора почти не обращал внимания.

«Мелочь, адъютантик. И держится, как адъютантик», – решил он про себя, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось видеть, как держатся адъютанты фашистских офицеров.

Один из солдат, сидевших поодаль, встал и принялся разматывать что-то непонятное, похожее на рыбацкую сеть. Потом он долго и въедливо что-то заколачивал в дерево. Жора вдруг понял: предмет, похожий на сеть, – обыкновенный гамак. Денщик упорно вколачивал железо в неподатливое дерево, стараясь во что бы то ни стало привесить гамак, вероятно, украденный на брошенной хозяевами даче.

«Гамак! – возмутился Жора. – Гамак! Вот сволочь!» – И в эти три слова вошло все, о чем он думал и что он чувствовал.

Гамак был осколком мирной жизни и напомнил о днях, когда на свете существовали дома отдыха, дачники в парусиновых костюмах, девушки с волейбольными мячами и теннисными ракетками – вся та особая атмосфера молодости и счастья, которая бывает только при очень хорошей, очень счастливой жизни…

Постепенно в лагере стихло. Офицер с сумкой отдал последние распоряжения и ушел спать в гамак. Жора видел, как денщик укрывал его плащом. Остальные улеглись у костра, подстелив под себя плащ-палатки.

Наступила полная тишина. Кругом повисла синяя звенящая тьма. Вдалеке под несильным ветром еле слышно шумел лес. Настойчиво и однообразно кричала ночная южная птица. Теперь на поляне шагал только один солдат. Это был внутренний часовой, даже не часовой, а нечто вроде дневального. Жора точно знал, что все внешние посты он благополучно миновал и сейчас находится почти в центре лагеря.

Часовой ходил, будто заведенный. Десять размеренных шагов вправо, автоматический поворот, десять размеренных шагов влево. Сухая выгоревшая трава тихо хрумкала под его сапогами.

Часовой расхаживал между костром и Грузиновым. Гамак висел дальше. Нечего было и думать, что к нему удастся проползти незамеченным.

Жора решил снова обогнуть часть поляны и зайти к гамаку с противоположной стороны. Это было невероятно трудно – сделать огромный крюк в самом сердце спящего лагеря, но когда он, наконец, достиг намеченного места, стало ясно, что самое сложное еще впереди. До гамака было на глаз метров сорок. До костра, за которым ходил часовой, – еще около двадцати. Теперь, на фоне огня, гамак виднелся совершенно отчетливо. Было видно и другое: между гамаком и Грузиновым стояла раскинутая плащ-палатка. Раньше, сквозь костер, она была незаметна.

Жора задумался. Если он не видел этой плащ-палатки из-за костра, значит, сейчас он не виден часовому. И действительно, тот исчезал всякий раз, когда оказывался на одной линии с Грузиновым и костром. Свет костра ослеплял. То, что делалось за пламенем, оставалось скрытым и для Грузинова, и для часового. Значит, нужно ползти прямо на свет костра, пользуясь моментами, когда часового заслоняет пламя.

Вся беда в плащ-палатке – миновать ее не удастся. Но зато Жора понимал, что первую половину пути она будет скрывать его от часового. Значит, пока что самое главное – это не разбудить спящих в палатке. И Жора осторожно выполз из кустов. Прижавшись к земле, он стал ладонями нащупывать все, что могло хрустнуть или зашуршать. Прошлогодние сухие листья чуть-чуть повлажнели от скудной ночной росы и не шумели под его телом. Поляну покрывала короткая, выжженная июльским зноем трава. Травинки кололи руки и лицо и, что было еще неприятнее, шелестели, цепляясь за одежду и сапоги. Шелестели они совсем тихо, вероятно, в двух шагах никто бы не расслышал этого звука. Но каждый, еле заметный шорох, казался теперь Жоре оглушительным выстрелом. И он слегка приподнимал тело, чтобы не цепляться за проклятую траву.

За полчаса он одолел двадцать метров до плащ-палатки.

Прислушался. В палатке было тихо. Все спали. Короткий отдых – и снова: правая рука вперед, левая нога согнута в колене; левая вперед, правая нога согнута; позади еще пятьдесят сантиметров.

Теперь приходится ползти урывками, когда часовой скрывается за ярким пятном света; как только он показывается из-за костра, Жора каменеет, вжимаясь в землю.

В таком напряжении прошел почти час. И когда, наконец, Жора очутился под гамаком, он почувствовал себя совершенно опустошенным, разбитым и сразу постаревшим. На миг он приник головой к земле.

Но он был молод и силен и быстро пришел в себя.

Он ввинтил в гранаты запалы и разложил их тут же, в траве под гамаком. Расстегнул кобуру и медленно, миллиметр за миллиметром, взвел курок. Сунул пистолет за пазуху. Вытащил из ножен знаменитую финку. Затем закрыл рукой глаза, чтобы привыкнуть после костра к темноте. И только после этого перевернулся на спину.

Гамак висел невысоко – примерно в метре от земли. Жора увидел сумку – не всю сумку, а ее край. Он осторожно просунул сквозь сетку палец и потрогал гладкую кожаную поверхность. Нечего было и думать вытащить сумку, прорезав гамак: она была надета через плечо, а до ремней ножом не дотянуться.

Прирезать немца? Но все в нем восставало против убийства спящего человека, хотя бы и фашиста. Впрочем, Жора сумел бы побороть эту слабость, но дело было не только в этом. Полтора Ивана финкой молниеносно снимал часовых; те не успевали пикнуть. Жора этого не умел. Он знал, что промахнется.

Оставалось единственное. Выждав момент, когда часовой вновь скрылся за костром, Жора бесшумно выпрямился и наклонился над спящим. Он коснулся сумки и ощупью принялся искать ремень. Наконец, нашел и легонько провел по нему лезвием финки. Второй конец уходил под плащ, которым был укрыт немец. Жора слегка потянул. Ремень чуть-чуть поддался. Жора потянул еще раз. Ровное дыхание спящего перешло в тонкий прерывистый свист. Свист оборвался на предельно высокой ноте. Пробормотав что-то невнятное, немец повернулся, придавив сумку.

Дыхание эсэсовца снова стало спокойным и ровным. И Жора опять легонько потянул сумку. В ту же секунду офицер спросил ясным, совсем не сонным голосом:

– Вер ист да? [1]1
  Кто это? (нем.)


[Закрыть]

– Сумку! – сказал Жора от неожиданности. – Пусти сумку, гад!

Дальнейшее произошло молниеносно. Взгляд в сторону часового. Часовой, пока еще не спеша, направлялся к гамаку. Внезапно офицер рывком сел и торопливо зашарил у пояса. Жора изо всех сил рванул сумку и трижды выстрелил в упор, в черный провал рта.

– Ждем еще четверть часа, – сказал Вихман, когда стре́лки показали два. – Они вернутся.

Моряки молчали. Взрывы – один за другим два взрыва гранат, потом третий – прозвучали почти час назад. И сразу же бешеная стрельба.

– Еще пять минут, – сказал Вихман, глядя на неумолимые стрелки.

Пять минут прошло. Пять коротких и в то же время невыносимо долгих минут.

– Еще три, – упрямо сказал Вихман. – Еще три минуты.

Наконец, он поднялся.

– Больше ждать нельзя.

В ответ что-то зашуршало и из кустов послышался голос Жоры:

– И не надо, клянусь жабрами акулы!

Оба разведчика стояли радостные и возбужденные, и даже обычно невозмутимый Дементьев с трудом сдерживал дыхание.

– …Рванул сумку, – захлебываясь, рассказывал Грузинов, – из пистолета в упор – и за гранаты. Кормовая – огонь! Одна! Вторая! Подарок фюреру от партизана Жоры! Фрицы прямо взбесились. Мечутся, как тараканы на сковородке. Ну, я прихватил с гамака плащ, ставлю паруса и ходу. Сначала иду параллельным курсом, рядом с фрицами. Потом чувствую, нам не по пути, поворот фордевинд и жму на Колю. Добежал, а Коля из главного калибра как по ним шарахнет! Чтоб мне не видать Чер… – хотел закончить Жора свой рассказ, но вдруг осекся и замолчал.

– Ну, чего же ты? – спросил из темноты Полтора Ивана, тот самый Полтора Ивана, чьих насмешек Жора боялся больше всего на свете. На этот раз в его голосе не было и тени иронии, но Жора тихо и смущенно ответил:

– Да я ничего… Просто мне лес… ну все равно, что вам Черное море!..

Через час начнет светать, а от Вихмана никаких известий. Всю ночь никто не сомкнул глаз. Всю ночь командир соединения просидел, прислонившись спиной к дереву и сжимая ладонями виски. Кругом – тяжелое молчание. Молчит даже комиссар.

Близится неумолимый рассвет, а с рассветом…. Кто знает, что он принесет?

Очевидно, с рассветом первая волна двинется дальше, к огневым точкам на склонах Чатыр-Дага. А что потом – неизвестно.

Тупая боль надсадно ломит виски. Командир кулаками стискивает голову. Остается час до рассвета.

За час до рассвета Вихман вручил сумку командиру соединения. Сумка принадлежала командиру эсэсовского батальона гауптштурмфюреру Паулю Кнаббе.

Командир вынул документы. В левом верхнем углу каждой бумаги стоял гриф: «Операция Шварц Шаттен. Совершенно секретно». Вот она, операция «Шварц Шаттен»! «Черная тень». Довольно мрачное название! Немцы – мастера на такие выдумки. Черная зловещая тень должна пасть на партизанские отряды, стереть их с лица крымской земли. Всюду, куда ни ступит отряд, его настигнет черная зловещая тень…

Кроме оперативного приказа, среди бумаг оказались схема карательной операции и информационный бюллетень о зонах расположения и численности партизан.

С рассветом первая волна карателей идет на Чатыр-Даг. Достигнув вершины, батальоны сворачивают и выходят на Симферопольское шоссе, чтобы идти из заповедника на восток и начинать прочес Зуйских лесов… Вторая волна выходит на дорогу Алушта – заповедник…

Командир встал. Боль в висках исчезла. Он знал все, что ему было нужно. Теперь он уверенно поведет партизан по пятам карателей.

Он созвал командиров и объяснил им обстановку.

Гитлеровцы движутся тремя волнами. Соединение находится впереди первой волны. Через час волна начнет двигаться, чтобы оттеснить партизан к отрогам Чатыр-Дага, где их встретят огневые заслоны противника.

Если партизанам удастся просочиться сквозь гитлеровские цепи, их настигнет вторая волна, которая движется в восьмистах метрах следом за первой. За ней катится третья волна. Достигнув Чатыр-Дага, части карателей заканчивают операцию. Она продлится еще сутки.

– Мы должны, – говорил командир, – любой ценой избежать столкновения с противником, иначе соединение перестанет существовать.

Он умолк. Перед ним снова возникла щепка, колыхавшаяся на воде. Да, только так! Попасть в промежуток между волнами.

Триста человек, насмерть спаянных ненавистью к врагу и железной дисциплиной, до сих пор были грозной силой. Недаром немецкие машины даже днем остерегались ездить по крымским дорогам. Недаром солдат, отошедший в сторону от шоссе, для Гитлера уже не солдат, а покойник. Уничтоженные гарнизоны, разгромленные обозы, горящие склады – вот смысл существования партизанского соединения. Но сегодня, сейчас перед ним совсем иная задача.

– Риск очень велик, – закончил командир. – Не то что выстрел – малейшим шум, случайность, и нас перестреляют всех до последнего. Зато, сумев продержаться, мы сохраним соединение.

После совещания командир подошел к Грузинову и похлопал его по полосатой груди:

– Морская душа!.. Хороший у тебя, Вихман, народ!

– Хороший, – улыбнулся Вихман и обнял Жору за плечи. – Моряки!

…Люди шли так, что ни звери, ни птицы не чуяли их. Шли, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Ноги, обутые в мягкие постолы – испытанную партизанскую обувь, сами обходили готовую треснуть ветку. Отойти от колонны шагов на пятнадцать – ничего не слышно. Ни шороха, ни хруста. Не поверишь, что идут триста человек.

Но триста человек – это триста непредвиденных случайностей. Нервы напряжены до предела. А когда нервы бывают напряжены…

На поляну, ломая заросли, выскочил олень. Все произошло мгновенно. Полтора Ивана вскинул автомат. Все замерли. Командир понял, что нельзя терять ни секунды. Удар – и автомат, описав параболу, упал в кусты. Командир перевел дыхание, глаза его блеснули гневом. Полтора Ивана побледнел.

И снова в полной тишине, шаг за шагом, метр за метром…

Совсем близко стали явственно слышны слова немецкой команды:

– Форвертс!

Командир знаком подозвал к себе Дементьева.

– Ждем здесь, на тропе. Разведайте, – шепотом приказал он.

Вихман, Грузинов и Дементьев исчезли в кустах. Шли минуты; где-то почти рядом звучала громкая чужеземная речь. Затаившись, партизаны ждали, что вот-вот на тропу выйдут каратели.

Наконец разведчики вернулись.

– Идут в нашем направлении. Передовые дозоры шагах в сорока от нас.

Отряд развернулся и стал медленно отходить. Партизаны крались рядом с передовыми дозорами гитлеровцев. Тянулись часы мучительного перехода.

Командир с нетерпением ожидал ночи. Ночью предстояло самое сложное – «поднырнуть» под первую цепь противника. Если это удастся, партизаны получат некоторое преимущество в молчаливой игре со смертью – идущие впереди каратели будут тогда играть роль своеобразного «охранения» отряда: они первыми выйдут к Чатыр-Дагу.

Солнце палило немилосердно. Партизан мутило от жары и жажды. Воды ни у кого не было уже давно. А время будто остановилось…

Наконец, солнце начало клониться к лесу. Вот оно коснулось верхушек сосен и вдруг расплавилось в их ветвях. Сумерки были густыми и короткими. Одна за другой вспыхивали звезды на посиневшем небе. Лес притих, и только вдали надрывно кричала какая-то птица.

Потом над лесом взвились ракеты, оповещая, что на сегодня прочес окончен. Командир взглянул на часы. Ровно двадцать ноль-ноль. Гитлеровцы были пунктуальны.

Разведчики доложили, что каратели разбивают лагерь. Наконец партизаны смогли отдохнуть. Измученные, они растянулись на земле и, лишь отдышавшись, принимались стягивать с плеч вещевые мешки.

Ветер переменился. Теперь он задувал с тыла. Каждый его порыв приносил запах дыма и варившейся еды. Партизаны были голодны. Продукты кончились. Мучила жажда. Ручей остался там, где сейчас расположились немцы.

Пока люди отдыхали, командир соединения готовился к дальнейшим действиям. Ему надо было проверить точное расположение лагеря противника, разведать, на каком же участке лучше всего поднырнуть под первую цепь, чтобы очутиться между волнами.

В разведку снова ушли Жора Грузинов и Николай Дементьев. Выбравшись к поляне, на которой горели костры, Жора и Николай медленно поползли вдоль нее. Их скрывали кусты. Вскоре костры кончились. Вокруг тихо, немцев в этом месте не было.

– Запомни ориентиры, поведем здесь, – прошептал Дементьев.

Грузинов кивнул.

Они снова поползли по краю отлогой балки, пока не увидели костры второй волны карателей. Внезапно рядом грохнул выстрел, лес вдруг залило мертвенным зеленым светом, и по земле побежали полосатые тени деревьев. Разведчики приникли к земле. Когда осветительная ракета погасла, глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к темноте.

Через час разведчики вернулись в отряд. Там уже все было готово к маршу. Командир шепотом давал последние указания.

Перед выступлением покурили, накрывшись плащ-палатками.

– Может, последняя цигарка, – прошептал кто-то.

Вспышка цигарки осветила небритый подбородок и втянутые при затяжке щеки.

«Кто бы это?» – подумал командир, и тоже шепотом ответил:

– Был бы табак! – он произнес это таким тоном, как будто у него не было большей заботы, чем о табаке.

Отряд двинулся в путь.

Шли колонной по три: не шли, а скользили, как тени. Медленно. Осторожно. Чтобы не стукнул камень, не хрустнул сучок. Придерживали каждую ветку, – чтобы не хлестнула, чтобы не зашуршали листья.

И вдруг – ракета! Люди попа́дали на землю. У кого-то громко заскрежетал котелок. Ракета давно погасла, а партизаны все еще лежали, затаив дыхание, и прислушивались. Но пока все было тихо. Командир обернулся и едва слышно шепнул: