Текст книги "Второе дыхание"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

В низенькой штабной землянке было тепло. В очаге, сложенном из камней, горел огонь, в котелках кипела вода.

– …По всем данным, орудие установлено где-то под Бахчисараем, – говорил Кожухарь, щурясь от дыма. – Мне надо двух толковых партизан, хорошо знающих район и город.

Начальник разведки с сомнением покачал головой:

– Такие люди есть, но вряд ли вам удастся проникнуть в Бахчисарай. Там штабы и вторые эшелоны противника.

– На месте будет видно, – сказал Кожухарь.

Командир соединения помолчал, раздумывая:

– Пойдете с Балашовым. Он знает все ходы и выходы, у него есть связи. Кого еще послать? – обратился он к начальнику разведки.

– Ну, раз пойдет Балашов, с ним должен идти Зобнин! – улыбнулся начальник разведки. – Они один без другого не ходят.

– Что это за ребята? – спросил Кожухарь.

Заговорил комиссар. Он хорошо знал людей и рассказывал о них тепло и интересно.

Зобнин, комендор с эсминца «Беспощадный», воевал в морской пехоте. В разведке под Симферополем моряки попали в окружение. Заняв оборону, они стали отстреливаться. Им предложили сдаться. Зобнин громко крикнул:

– Подожди, сейчас!

Стрельба стихла. Тогда комендор развязал вещевой мешок, вынул банку консервов, аккуратно вскрыл ее, отрезал краюху хлеба и начал закусывать. Как у всех больших, сильных людей, движения его были медлительны, и ел он, не торопясь. Немцы, потеряв терпение, вновь открыли огонь. Зобнин взял в руки гранаты, посмотрел на товарищей и тоном, каким приглашают в кино или в гости, сказал:

– Ну, что ж! Пошли!

На третий день к вечеру пятеро моряков разыскали партизанский отряд. Представившись командиру, Зобнин деловито осведомился:

– Мы на ужин не опоздали?

Кожухарь спрятал улыбку.

– А Балашов? – спросил он.

– О-о! – засмеялся комиссар. – Это звезда экрана. До войны работал помощником киномеханика. Кумир бахчисарайских мальчишек! – И снова став серьезным, комиссар добавил:

– Хороший парень. Комсомолец. Не подведет.

– Когда думаете выходить? – спросил командир соединения.

– Как только будут готовы люди, – ответил Кожухарь.

Они склонились над картой, намечая предстоящий маршрут.

Идут разведчики, и за ними тянется цепочка полузасыпанных снегом следов…

– Стой! – скомандовал Кожухарь. – Стой, привал!

– Будет лекция, – объявил он. – Слушайте внимательно. Мы идем на особое задание. Любой ценой мы должны установить расположение сверхмощного орудия. Орудие уникальное. Каждое, – а их всего два, – стоило миллионы марок. А каждый выстрел… Ну, представьте себе: в Севастополе взрывается пятитонный снаряд… Короче, что важнее: взорвать какую-нибудь штабную машину или найти это орудие?.. Так вот. Ребята вы боевые, знаю. Но любую попытку проявить ухарство, обстрелять фашистов или там еще что, – буду расценивать как преступление. Все. Лекция окончена. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – без особого восторга ответил Балашов.

Разведчики идут дальше. Искрится солнце на хрупкой корке снега. Со стороны это кажется необычайно красивым – нетронутый снег и голубая эмаль неба. Но разведчикам не до красоты. Ноги вязнут в сухом сыпучем снегу. Не хватает дыхания. Немеют лица на свирепом ветру. Дважды пришлось переходить незамерзшие горные речки. Через первую удалось перекинуть небольшую сосенку. Следующую переходили вброд – под руками ничего не оказалось.

После такой переправы одежда затвердела и резала тело.

Чтобы не поморозиться, бежали по глубокому снегу, и от разведчиков, как от лошадей, валил пар. А впереди – километры и километры нетронутой целины. От теплой землянки до Бахчисарая тридцать с лишним километров. Тридцать с лишним – это если считать напрямик. По занесенным снегом горам надо считать все семьдесят.

К вечеру партизаны подходили к Бахчисараю.

В трех километрах от Бахчисарая, на плоской вершине скалы спит Чуфут-Кале, город мертвых. Скала опоясана ярусами доисторических пещер. От развалин древней крепости, от улиц, высеченных в камне, веет старинными преданиями о сорока братьях, о славной Ненеке-джан и о ее грозном отце Тохтамыше.

Начинало смеркаться, когда разведчики подошли к Чуфут-Кале. Нагруженные хворостом, собранным по дороге, они бродили из пещеры в пещеру, пока Кожухарь не остановился в одной из них.

– Гранд-отель, экстра-люкс! – произнес Балашов, погладив шероховатую стену. Он любил выражаться кратко и непонятно. Кожухарь ничего не сказал, но ребята почувствовали, что он в темноте улыбается. Такой уж он был человек, если и улыбался, то в темноте.

Через несколько минут в пещере затрещал огонь. Разведчики разлеглись у костра. Скоро от мокрой одежды повалил пар. Они начали согреваться.

– А здесь кое-кто побывал до нас, – задумчиво сказал Балашов.

– Давно? – спросил Зобнин, подозрительно оглядывая углы пещеры.

– Давно. Думаю, этак лет триста-четыреста назад. А может, и тысячу.

– А-а, – разочарованно протянул Зобнин. – История!..

Кожухарь посмотрел на часы:

– Немедленно спать. Три часа на сон.

Скоро под видавшими виды доисторическими сводами раздался мощный храп Зобнина.

Первым дежурил Кожухарь. Дежурил больше для порядка. Огонь костра был надежно скрыт лабиринтом пещер. Да и вряд ли кто отважился бы сунуться ночью в эту глушь.

Кожухаря волновало другое. Он расстегнул планшет с картой. Еще в штабной землянке был выработан план: выйти к Курушлю и оттуда вести наблюдение. От Чуфут-Кале до горы Курушлю всего восемь километров. Но добраться туда сложно. Это самая опасная часть пути. Прифронтовая полоса кишит войсками. Дороги тщательно охраняются. Нечего и думать о том, чтобы пробиться на Курушлю днем. Но и ночью можно столкнуться с вражеской заставой, наскочить на какой-нибудь пост: кругом вторые эшелоны противника. И еще неизвестно, что их ждет на вершине. Там может оказаться и зенитная батарея, и наблюдательный пост…

И все-таки самым разумным Кожухарю представлялось пробиваться на Курушлю ночью, стремительным броском. Это он и имел в виду, давая разведчикам короткий отдых. И сейчас, склонившись над картой, Кожухарь еще раз убедился в том, что выбранное им решение наиболее правильное. Он потянулся, предвкушая блаженный сон, и, помедлив, потряс Балашова за плечо:

– Заступай!

Балашов удивленно хмыкнул: он проспал лишние полчаса.

Когда разведчики покинули Чуфут-Кале, еще стояла темная беззвездная ночь. На юго-западе полыхали разноцветные зарницы. Оттуда доносился глухой гул. Там был фронт. Там сражался Севастополь.

Впереди шел Балашов. Он знал эти места.

– Где-то здесь имеется древнее кладбище Иосафат, – предупредил Балашов тоном экскурсовода.

– Вот оно, ч-черт! – выругался Зобнин, натыкаясь на какой-то памятник.

– Прекратить разговоры! – скомандовал Кожухарь.

Наконец, они выбрались на проселочную дорогу и пошли ускоренным шагом. Это так только называется – ускоренным шагом; на самом деле они почти бежали, изредка останавливаясь и прислушиваясь. Иногда на пути попадалось жилье и приходилось делать большой крюк в сторону. Вблизи деревень разведчики избегали даже окольных троп, боясь напороться на охранение.

Однажды они услышали рев моторов, и тотчас же на повороте дороги вспыхнули фары машин. Разведчики едва успели отскочить в сторону и прижаться к земле. Грузовик медленно проехал мимо. В кузове горланили немцы. Кто-то бросил окурок, упавший рядом с Балашовым.

– Счастье ихнее, что я в разведке, – сказал он зловещим шепотом. – Я б им дал прикурить!

Потом прошмыгнули два мотоциклиста, очевидно, связные. Пронеслась длинная легковая машина, – ехало начальство. Фашисты жили своей обычной прифронтовой жизнью. И эта жизнь своей обычностью была не по нутру Зобнину и Балашову. Они чувствовали себя ограбленными. А Кожухарь словно ничего не замечал. Как будто гитлеровским машинам так и полагалось безнаказанно разъезжать по крымским дорогам!

И оба партизана потихоньку вздыхали.

Начался подъем на Курушлю. Сам подъем был не особенно трудным, если бы не темнота. Каждые десять-пятнадцать метров разведчики останавливались. Один уходил, вернее, уползал вперед. Остальные вслушивались в темноту, дожидаясь его возвращения.

На вершину выбрались без приключений. Немцев на Курушлю не было. До рассвета оставалось часа полтора. За это время надо было отыскать укрытие на день.

– Найти! – коротко приказал Кожухарь.

А как его найти? Темнота. И гора незнакомая.

Они долго ползали в низком и колючем кустарнике.

– Должна же здесь быть какая-нибудь пещера! – возмутился Зобнин.

– А как же! – сказал Балашов, неожиданно проваливаясь под землю. – Пожалуйте, – не очень глубоко. Приют трех принцесс, – добавил он, когда Кожухарь и Зобнин спустились вниз.

«Приют трех принцесс» оказался узкой трещиной, сырой и холодной. Впрочем, «принцессы» не были избалованы. Особенно они обрадовались густому кустарнику, прикрывавшему вход.

Кусочек неба над пещерой посерел. Светало. «Только бы не было тумана!» – подумал Кожухарь. Наверху проплывали светлые облака. Кожухарь с завистью проводил их взглядом: облака плыли к Севастополю.

– Двое наблюдают, один спит, – объявил он партизанам.

Обзор оказался великолепным. Внизу громоздились причудливые скалы. Сотнями веков ветер – самый древний скульптор – выдувал песчинку за песчинкой, пока камень не принял образы фантастических замков и великанов. Прямо перед разведчиками пролегала долина реки Качи. Вдали темнели домики Сюрени. По узеньким тропинкам медленно двигались игрушечные грузовики, чуть быстрее бежали похожие на жуков лимузины. Изредка муравьиной тропкой, извиваясь, проползала жирная гусеница – шли войска.

По каким-то незаметным, одному ему известным приметам, Кожухарь находил спрятавшиеся зенитки и распознавал замаскированные укрепления.

В стороне Севастополя не смолкал тревожный гул. И от этого гула становилось неловко, словно разведчики были виноваты, что до сих пор не обнаружили координаты орудия. Пушка, которую они разыскивали, молчала. И ее молчание действовало на нервы.

– Вот сволочь! – сказал обычно сдержанный на язык Зобнин. – Хорошо, что она не стреляет; но было бы еще лучше, если бы она выстрелила. Может, она вовсе и не здесь? – усомнился он.

Кожухарь пожал плечами:

– Куда ей деваться? Такому орудию железная дорога нужна. Прокладывали специальную ветку.

Время шло. Разведчики окоченели. Костер разводить не решались. Вскрыли банку консервов, разбудили Балашова. Настала очередь Кожухаря проглотить свою порцию, когда стены пещеры дрогнули от далекого удара. В банку с тушеным мясом посыпались мелкие камешки.

– Она! – крикнул Балашов.

Кожухарь засек время. Следующий выстрел раздался ровно через десять минут. Но разведчики ничего не смогли заметить.

В тысячный раз они прощупывали глазами каждую складку земли, каждый куст. Прошло еще десять минут. Кожухарь, не отрывая глаз от секундной стрелки, поднял руку:

– Огонь!

В ответ загремело. Немцы были пунктуальны.

И разведчики опять ничего не увидели.

– Маска скрывала неприглядные черты незнакомки, – сказал начитанный Балашов.

– Ничего, – пообещал Кожухарь. – Стемнеет, и мы ее засечем по вспышке. А пока что намечайте ориентиры, которые будут видны в темноте.

– Вон то дерево, – показал Зобнин. – Оно на фоне неба.

– И та скала.

Кожухарь кивнул головой.

Теперь разведчики с нетерпением ожидали ночи. Наконец, короткие крымские сумерки заволокли разбросанные по долине домики Сюрени, и сразу началась ночь, опять глухая, беззвездная.

А над Севастополем полыхали разноцветные зарницы.

Разведчики напряженно всматривались в темноту. Пушка молчала. Восемь часов. Тишина… Девять. Орудие безмолствует…

Время близилось к одиннадцати. Кожухарь нервничал, ему хотелось курить, хотя курить пришлось бросить еще в первой разведке. Такая уж это профессия – некурящая.

Выстрел раздался неожиданно, хотя разведчики внутренне были готовы к нему. Вспышки заметить не удалось.

Кожухарь взглянул на часы. Ровно одиннадцать.

Прошло десять минут. Воздух стал на мгновенье тугим. Протяжно загрохотало эхо.

– Кто видел вспышку? – спросил Зобнин. – Я не видел.

– Никто не видел. Вспышки не было, – ответил Кожухарь.

Не было вспышки и при новом выстреле.

– Так, – спокойно проговорил Кожухарь. – Все понятно.

Он задумался. Было ясно, что вспышку гасила какая-то сложная система. Оставалось одно: проникнуть в Бахчисарай и попытаться что-нибудь разузнать у знакомых Балашова. План этот был трудно выполним и поэтому плох.

Одно дело – проникнуть в оккупированный город под видом мирного жителя, а другое – сейчас, когда за версту чувствовалось, что они партизаны. Впрочем, Кожухарь рассчитывал на темноту. Больше рассчитывать было не на что.

Знакомыми тропами разведчики вернулись к Чуфут-Кале и пошли влево. Балашов повел их через горы. Узенькие кривые переулочки упирались в нависшие скалы. Заставы в таких местах не выставлялись. Эту часть города немцы считали неприступной. Так оно в действительности и было.

– Хорошо, что ночь, – невесело пошутил Зобнин. – Хоть не видно, куда ставишь ногу. Днем бы я ни за что не спустился!

– В следующий раз возьмем парашюты, – пообещал Балашов.

Наконец, разведчики перевели дух. Им не верилось, что спуск закончился и они остались целы. Быстро двинулись вниз по извилистому переулку, смакуя прелести ходьбы по сравнительно ровной земле.

Балашов свернул вправо. Улицы ничем не освещались, хотя где-то неподалеку стучал движок. Шли тихо, прикрыв шмайсеры полами плащ-накидок. Внезапно Балашов остановился. Они прислушались. Из темноты нарастали мерные тяжелые шаги.

– Патруль! Назад! – шепнул Кожухарь.

Они повернули. Но спрятаться было негде. Квартал сплошь состоял из тесно прижатых друг к другу домов. Ни ворот, ни открытой калитки. Все заперто. А стук сапогов раздавался все ближе и ближе. Их спас забор. Высокий каменный забор или, вернее, Зобнин, который ухитрился на него вскарабкаться. Остальное – втащить наверх Балашова и Кожухаря – было делом грубой физической силы, а не разума, как сказал потом Балашов.

Дом, куда их привел Балашов, стоял на отлете, в маленьком глухом переулке. Партизан здесь принимали не впервые. Хозяйка захлопотала. Подавала на стол холодную картошку, резала хлеб, а сама посматривала на оружие разведчиков. Она еще не видела, чтобы партизаны приходили так открыто.

При мерцающем свете коптилки Кожухарь огляделся. Жили здесь бедно. Голые стены, посредине стол, две грубые табуретки. Да еще у окна в большом глиняном горшке чахлый фикус. Часть комнаты была отгорожена куском материи, очевидно, там спали. В углу тускло поблескивали образа.

«Трудно живут», – подумал Кожухарь.

Худой старик, наверное, отец хозяйки, неопределенно кивнул в сторону:

– Ну, как там?

– Ничего, деду.

– Да-а… А я вот тоже двух георгиев имею… Еще за прошлую германскую, – почему-то сказал старик. Он сказал это без хвастовства, просто желая стать чем-нибудь ближе к людям  о т т у д а.

И Кожухарь его понял…

Разведчикам не везло. Хозяева слышали про орудие, но где оно установлено – не знали. Выяснилось, что местным жителям вообще ничего не известно. Всюду запретные зоны, из города никого не выпускают.

Кожухарь упорно искал выхода. Он хмуро посмотрел на партизан. Смелые, хорошие ребята, но чем они могут сейчас помочь?

И вдруг у него мелькнула дерзкая мысль:

– Будем брать языка!

– Ну, что ж! Этого добра здесь хватает, – сказал Зобнин, вставая из-за стола и дожевывая картошку.

– Коза ест там, где привязана, – засмеялся Балашов, застегивая плащ-накидку. – Тетя Лиза, дверь не запирайте, сейчас вернемся.

И действительно, разведчики вернулись быстро. Ошеломленного немца посадили около стола, и Кожухарь, с трудом подбирая слова, начал допрос.

Пленный сказал, что он солдат 124-го пехотного полка. В Бахчисарай прибыл только вчера и ничего здесь не знает. Кожухарь внимательно просмотрел его документы.

Немец не врал.

Узнав, в чем дело, всегда спокойный, невозмутимый, Зобнин рассвирепел:

– Чертова мокрица! Чего же он лез?

Балашов рассмеялся:

– А ты, прежде чем стукать его по башке, спросил бы, когда он прибыл в город.

Кожухарь, уже без интереса допрашивая пленного, думал, что предпринять дальше. Наконец он сказал:

– Придется идти брать второго.

– А этого куда денете? – встревожился старик.

– Этого? Останется здесь. А с ним Балашов. Пойдем вдвоем.

Пленного связали, сунули в рот кляп и положили под кровать, в отгороженный угол.

Сразу став очень серьезным, Балашов подошел к Кожухарю.

– Нельзя без меня! Ни он, ни вы города не знаете.

Кожухарь озадаченно посмотрел на ребят.

– Верно. Этого я не учел. Останется Зобнин. Собирайся, Балашов.

Разведчики ушли. В доме все стихло. Только за перегородкой изредка ворочался связанный немец. Время тянулось медленно. Дед, как сидел за столом, так и заснул, и Зобнин понял, что он очень стар.

Хозяйка, наклонив голову, молча что-то шила…

Выйдя из дому, Кожухарь и Балашов прокрались до конца переулка. Они бродили пустынными ночными улицами, подстерегали за углами, караулили на перекрестках. Все было напрасно. Кроме парных патрулей, на улицах никого не было. А время шло. До рассвета оставалось немного.

Балашов предложил напасть на патрульных. Кожухарь не согласился. Патрульных сразу же хватятся. Поднимется тревога.

Опять послышался мерный стук движка, и разведчики повернули в ту сторону.

В конце переулка, во дворе, огороженном невысоким саманным забором, на шесте раскачивалась электрическая лампочка. При ее свете Кожухарь и Балашов увидели несколько мотоциклов и фургон-прицеп, в котором работал движок. Поодаль стоял автомобиль с кузовом-вагончиком. От прицепа к автомобилю тянулся толстый кабель.

«Радиостанция», – определил Кожухарь.

Разведчики притаились у забора. Щелкнула дверь вагончика, мелькнула полоска света. Донесся обрывок немецкой речи. Дверь захлопнулась. Кожухарь шепотом выругался: грузный немец не спеша уходил в глубь двора. Вдруг он повернул и быстро зашагал к забору, за которым, согнувшись, прятались разведчики. Балашов схватился за нож. Кожухарь, почувствовав это движение, предостерегающе взял его за локоть. Немец подошел к забору и начал расстегивать шинель. Мгновение – Кожухарь рывком выпрямился и наотмашь ударил немца по голове. Тот грудью повалился на забор.

Через четверть часа разведчики были дома. «Языка» примостили на табурете и привели в чувство. У немца громко и часто стучали зубы. Временами он хватал ртом воздух и икал. Ему дали воды. Кожухарь посмотрел в солдатскую книжку пленного и начал допрос:

– Капрал Франц Гассель?

– Да!

– Воинская часть?

– 50-я пехотная дивизия, рота связи.

– Ваша профессия?

Немец оживился.

– О-о, я рабочий. Бавария. Завод. Понимаете? Гроссмастер пива. Я делал экстрапиво!..

Кожухарь оборвал его:

– Ваша военная специальность?

Немец увял:

– Мотоциклист-связной.

Кожухарь достал карту:

– Покажите зенитные батареи.

Немец провел языком по пересохшим губам и огляделся. Возле печки сидел проснувшийся старик и с нескрываемым любопытством смотрел на немца. Рядом стояли Зобнин и Балашов. Пленный судорожно икнул.

– Ну, я жду! – повелительно проговорил Кожухарь.

Немец наклонил голову, избегая взгляда Кожухаря, хрипло сказал:

– Нике! Я не могу.

– Можешь! – резко, как команду, бросил Кожухарь. Немец вздрогнул, втянул голову в плечи и поспешно согласился.

– Да-да! Могу. Битте, – дрожащими руками он взялся за карандаш.

Наблюдения с вершины Курушлю пригодились. Показания капрала совпадали с данными разведчиков. Немец не обманывал.

– Гут, – поощрительно сказал Кожухарь. – А теперь покажи, где новая железнодорожная ветка.

Довольный тем, что угодил, капрал с готовностью уставился глазами в карту.

– Вот! – он начал вести черту от основной магистрали и сейчас же положил карандаш. – Ее уже нет, разобрали… – растерянно проговорил он.

Кожухарь утвердительно кивнул головой:

– Правильно. Где гросс-пушка?

Глаза пленного растерянно забегали.

– Ну! – торопил Кожухарь, не спуская с немца колючего взгляда. Немец покорно вздохнул.

– Здесь, – сказал он, ставя на карте крест.

В это утро по улицам Бахчисарая двигалась довольно обычная для той поры процессия. Впереди вышагивал рослый капрал. Солдат и полицейский в комбинезоне с белой повязкой на рукаве, оба со шмайсерами, подгоняли двух арестованных. Арестованные шли в ватниках со связанными назад руками. Рты их были заткнуты тряпками.

Зловещая процессия миновала несколько переулков и свернула на улицу, ведущую к окраине города. Редкие прохожие оборачивались и долго смотрели вслед.

– Драма Лермонтова «Маскарад», – пробормотал себе под нос солдат-автоматчик, и глаза его стали озорными. Это был Балашов. А впереди шагал Зобнин, нахально посматривая по сторонам. Так они дошли до заставы – крайнего домика в конце улицы.

У заставы стояло двое солдат.

И тут случилось неожиданное. Один из арестованных как-то по-козлиному скакнул вбок и рысцой затрусил к заставе.

– Хальт! – рявкнул «капрал». – Цурюк!

Солдаты заставы, гогоча, обступили арестованного. Тот мычал в тряпку, дергал головой и дико вращал глазами. Один из солдат пнул его в бок. Второй дал оплеуху. Арестованный, мыча, затрусил обратно и был неласково встречен капралом. Солдаты оглушительно заржали. Хохотали конвоиры. Сдержанно улыбался даже полицейский. И пока солдаты заставы могли видеть понурые спины «арестованных», их разбирал неудержимый смех.

Из разведсводки штаба 3-го района партизанских отрядов Крыма:

Март 1942 г.

Нижний Аппалах.

Заповедник.

…Начальник контрразведки штаба 11-й армии майор фон Ризен 4 марта выехал в район Бахчисарая в связи с сообщением о том, что советской авиацией уничтожена засекреченная сверхмощная артиллерийская установка.

(Из донесения разведчиц Марии Щучкиной и Нины Усовой).

На этом кончается рассказ о том, почему о малоэффективности сверхмощной артиллерийской установки генерал-лейтенант Эрих Шнейдер упомянул лишь вскользь.

А что Кожухарь?

Вернулся ли он в Севастополь или, выполняя очередное задание командования, остался в отряде?

Или вновь со своими отважными друзьями пробрался крутыми горными тропами в логово врага?

Об этом знали только в партизанском штабе и в особняке на окраине города, где днем и ночью радисты ловили в эфире позывные своих разведчиков.

Для того, чтобы рассказать обо всех фронтовых делах неутомимого разведчика, надо написать целую книгу.