Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Старый маразматик! – быстро вставил капитан. – Смотрел, как Сергеев потрясает у него под носом документом особой важности и не мог принять нужные меры! Хотя бы из виду не выпускал мерзавца! А то ведь пока я приехал в Константинополь, Сергеева и след простыл…

– Обида, Василий Мефодиевич, обида в вас говорит, – недовольно остановил помощника Туманов, – А это для нас непозволительная роскошь: обида мешает делать правильные выводы. Но – к делу! Допустим, Астахов, прослышав о сергеевском документе, сумел убедить Лукомского, что обладает таковым. И допустим, что он отважился шантажировать нас… Но это же все равно, что примеривать, стоя на ходулях, петлю! Астахов не производит впечатление человека, способного на это. Нет, Василий Мефодиевич, не производит!

Недовольство начальника контрразведки было напускным: ему не хотелось, чтобы Савин понял, какое значение придает он высказанным в адрес Астахова подозрениям. Ему вдруг представились перспективы, открывшиеся лично перед ним в случае, если сергеевского документа у совладельца константинопольского банкирского дома действительно нет…

Возня вокруг судов флота, затеянная генералами из окружения Врангеля, не нравилась Туманову с самого начала. И не потому, что полковник усматривал в замышляемой распродаже что-то предосудительное. Выгода не только для казны Врангеля, но и для всех, кто непосредственно в этом деле участвует, была очевидной. Однако его не допустили в круг избранных. И если теперь окажется, что генералы опять попали впросак, пробьет его, Туманова, час! Останется лишь информировать барона о случившемся, а уж тот и сам поймет, с какой легкостью ставят приближенные под удар его репутацию, поймет, на кого ему следует опираться в дальнейшем!..

Подойдя к притихшему Савину, спокойно, едва ли не равнодушно Туманов спросил:

– У вас ко мне все, Василий Мефодиевич?

– А разве мы закончили с Астаховым? – недоуменно вскинулся капитан.

– Пока – да. Конечно, здесь есть над чем подумать, но… Посмотрим, как будут развиваться события…

Савин все-таки понял: его шеф замышляет что-то, но пытается скрыть это. Сухо сказал:

– Вы приказывали вызвать в Севастополь Акима. Он здесь. Хочу обратить ваше внимание на одно его сообщение. Подполье получило указание своего Центра оказывать всяческое содействие и помощь человеку по прозвищу Петрович, который должен появиться в Крыму.

Сообщение было действительно очень важным, и полковник, заставляя себя не думать пока об Астахове, быстро спросил:

– Что еще вы знаете об этом человеке?

– У меня есть предположение…

– Говорите!

– Я подумал: не его ли наши коллеги упустили на симферопольской явке красных?

– Уверен, что нет! Судя по словесному портрету, на явке был человек молодой, если не сказать – юный. Мог ли большевистский Центр наделить его широкими полномочиями? Нет, Василий Мефодиевич, на явке был кто-то другой…

– Молодость – это еще не аргумент, – пожал плечами Савин. – Разве у красных юнцы не командуют полками, а то и дивизиями?

– Там – фронт, там, чтобы выдвинуться, иногда достаточно личной храбрости. А здесь – разведка… Вот вы, Василий Мефодиевич, доверили бы юнцу функции резидента? – Туманов, увидев, что слова его мало в чем убедили Савина, подчеркнул: – Мне думается, Петрович не станет отсиживаться на конспиративных квартирах. Он если и появится в Крыму, то обязательно снадежной легендой.

– Что ж, не буду отстаивать свою точку зрения, – жмурясь сказал Савин. – Но почему – появится? Быть может, он давным давно здесь!

– Сомнение справедливое, однако… лишь на первый взгляд! – усмехнулся Туманов. – Если бы Петрович уже был здесь, он неизбежно вошел бы в контакт с подпольем. И нам не пришлось бы тогда гадать на кофейной гуще, кто он. Аким, надо отдать ему должное, умеет работать!

Туманов задумался. «Петрович… – повторял он мысленно. – Петрович…» С чем-то это имя было определенно связано, но он не мог вспомнить с чем. Начальник контрразведки гордился своей памятью и не без оснований: однажды увиденное, услышанное или прочитанное, он запоминал навсегда. Однако на этот раз память молчала, и полковник обескураженно подумал: «О, господи, неужто старею? Или переутомился?..»

Заметил, что Савин, выжидательно на него поглядывая, вертит в руках серебряный портсигар с монограммой, невнимательно кивнул:

– Да-да, Василий Мефодиевич, курите. – Сам полковник старался с утра не курить.

«Петрович… – опять повторил про себя. – Да что за черт!..» Быстро просматривал в мыслях год за годом, мгновенно охватывая время, имена и лица, выделяя все главное, что могло иметь хотя бы какое-то отношение к ускользающему воспоминанию. Дойдя до девятьсот четвертого, насторожился… «Подпольная типография большевиков в Москве на Лесной… Ну и что? Ее устраивал Красин…»

Полковник Туманов с облегчением вздохнул и засмеялся: вспомнил!

– Красин! – вслух повторил начальник контрразведки, – Красин, он же – Никитич… – Взглянул на Са-вина и опять рассмеялся: – Ради бога, Василий Мефодиевич, не смотрите вы на меня такими глазами!

– Меня удивило, что вы вдруг заговорили о Красине: он в Москве, член правительственного кабинета красных…

– У них это называется Совнарком, – поправил Туманов. – Ну а к чему я вспомнил об этом человеке?

Контрразведчик должен уметь проводить аналогии: называя фамилию, я назвал и подпольную кличку… В свое время мне пришлось долго и, к сожалению, безуспешно охотиться за Красиным, который имел кличку Никитич. В тысяча девятьсот четвертом я искал его в Петербурге, не догадываясь, что он в это время организовывал подпольную типографию в Москве… Разговор, впрочем, не о том. Я заметил когда-то закономерность: чем крупнее подпольный деятель, тем бесцветнее его кличка. «Никитич», «Петрович» – похоже, не правда ли?

– Извините, Александр Густавович, – развел руками Савин, – но я не в силах понять, к чему вы ведете…

– Сейчас поймете, – успокоил ого Туманов. – Помните, я высказал предположение, что разведка красных предельно активизирует свою работу в нашем тылу? Мы готовимся к наступлению – такое скрыть невозможно. Естественно, противник постарается узнать о наших планах как можно больше. Первым для нас сигналом был случай на симферопольской явке. Теперь – Петрович… Не знаю, какая связь между ними, но, что она существует, не сомневаюсь. Надо искать симферопольского беглеца – именно он приведет нас к Петровичу… – Выдержав паузу, Туманов твердо продолжал: – Мне нужен этот человек, капитан! Не следует забывать, что иногда умелый разведчик способен предопределить судьбу наступления целой армии… – И добавил: – Пожалуй, организуйте мне встречу с Акимом. Хочу поговорить с ним сам.

– Когда? – спросил Савин.

Резкий телефонный звонок помешал полковнику ответить, он снял трубку.

– Слушаю. Доброе утро, пяте превосходительство!..

Разговор был недолгим. Туманов осторожно положил на рычаг трубку и зло посмотрел на Савина.

– Поздравляю вас, капитан!

– Что случилось, господин полковник?

– Звонил генерал Артифексов – к нему обратился Астахов с просьбой немедленно устроить встречу с вер-ховным. Утверждал, что контрразведка не дает возможности заниматься делом, ради которого он здесь. Настаивает, что вчера ночью на него было совершенно нападение, организованное именно контрразведкой.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Савин неуверенно сказал:

– У него нет никаких доказательств!

– Это несерьезно, капитан.

И вдруг Савина обожгла догадка. Подавшись вперед, он сдавленным от волнения голосом, сказал:

– Это блеф, Александр Густавович! Понимаете: это грандиозный блеф! Я понял, почему Астахов добивается встречи с главнокомандующим и почему он прямо указывает на нас! Он решил убедить верховного, что мы похитили у него сергеевский документ. Вы понимаете? Это тонкий расчет афериста!

Вот теперь пришло время полковнику Туманову забыть о задуманной игре – ему стало по-настоящему страшно. «И сам барон, и его окружение считают, что документ у Астахова, – думал он. – Если этот коммерсант скажет, что мы его ограбили… Ему поверят, не нам! И тогда…»

Туманов тихо проговорил:

– Не дай бог, чтобы Астахов додумался до того, что придумали за него вы! Если такое случится… – Ту-манов нервно дернул ворот кителя, – то от меня останется разве что этот хорошо сшитый мундир, а от вас…

– Не посмеют, Александр Густавович. Это невозможно! – глухо сказал Савин.

– В наше время все возможно!

Начальник контрразведки медленно поднялся. Встал и Савин. Капельки пота выступили на его лице.

– Идите, – тяжело произнес Туманов. – Я должен подумать, – И уже когда Савин открывал дверь, добавил: – Меня нет! Ни для кого!

Оставшись в одиночестве, полковник подошел к одной из своих излюбленных картин и задумался. Впервые за многие годы он почувствовал и поверил, что обстоятельства могут быть сильнее даже самого сильного человека. Конечно, ни Артифексов, ни тем более Вильчевский не забыли, как упрямо стремился он войти в число тех, кто намечал распродажу флота. Знают они, что эта неудача была воспринята им далеко не равнодушно? Помнят… И теперь, если Астахов действительно пожалуется, что сергеевский документ похищен, подозрение сразу падет на него, Туманова. Подозрение, опровергнуть которое не дано: в Ставке решат, что документ ему понадобился для контригры против самого Врангеля…

Туманов вдруг подумал: он, всю жизнь ставивший ловушки на других, оказался сам в западне. Надо было искать выход! Но где он?..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Как всегда к вечеру, по кольцу трех центральных улиц Севастополя текла бурливая, шумная, пестро одетая толпа.

В толпе этой шли Вера и Николай Журба.

– Господи, кого только не принесло сюда! – вздохнула Вера.

– Да, – согласился Журба. И подумал не без горечи: «Эх, Севастополь, Севастополь!.. Превратили тебя, город русских матросов, в белогвардейский балаган!..»

Вера и Николай шли в синематограф.

Как родилось такое решение, кто первым сказал о новом фильме, ни Вера, ни Журба, наверное, и вспомнить бы уже не смогли, но о том, что дало им право на это, оба помнили твердо. И каждый, разумеется, свое.

Вера хотела разгадать тайну Николая.

Узнав, что в дедовом доме появился посторонний человек, она почувствовала досаду. Вначале это и определило ее отношение к Журбе. Но потом был памятный разговор о Горьком… И тогда Николай заинтересовал ее: он так верно, умно говорил о ее любимом писателе, что впору было заслушаться. Вера сердилась на себя и потому была с Журбой резка до грубости. Дедов жилец старался напоминать о себе как можно реже: он рано уходил из дома и поздно возвращался или, наоборот, почти не покидал своей комнаты. И все-таки Вера, улучив момент, попыталась поговорить с ним на тему весьма и весьма ей не безразличную – как относится Николай к событиям, происходящим в России? Но, удивительное дело: он, так тонко чувствующий творчество лучшего пролетарского писателя, этого разговора не поддержал. Столь явная противоречивость была непонятна Вере.

Подпольная работа уже приучила Веру к осторожности и – в той, разумеется, мере, на какую вообще способна юность. Природная ее проницательность помогла понять, что Николая окружает какая-то тайна. Но дальше… Кем только не представляла она Журбу в своих раздумьях!.. И лишь за того, кем был он на самом деле, принять не могла.

Убежденная, что многие и многие ее сверстники делают для победы революции несравненно больше, она привыкла считать, будто люди, ведущие настоящую, связанную с постоянным риском борьбу, живут и работают где-то далеко от нее, в тех пределах, куда не заносили Веру даже самые смелые мечты. И потому она гораздо легче поверила бы, наверное, что Журба – оживший вдруг граф Монте-Кристо, нежели красный разведчик, чекист. Так или иначе, но загадка требовала срочного разрешения. Ради этого можно позволить себе пойти в синематограф и с человеком, куда менее знакомым!..

Вера надеялась, что в непринужденной обстановке сумеет вызвать Журбу на откровенность. В свою очередь, надеялся на это и Николай. Когда Вера неожиданно и открыто заговорила с ним о происходящем ныне, Журба был озадачен: с одной стороны, это обрадовало его, но с другой – столь наступательная откровенность настораживала.

В свое время Поляков учил Журбу:

«Если видишь, что честный, наш человек, может попасть по своей неопытности в беду, – помоги ему».

«Даже если ты занят делом? – спросил Журба. – Даже если обстоятельства не позволяют?»

«Дело у нас у каждого свое, ты прав. Да цель-то общая! – ответил Поляков. И усмехнувшись, добавил: – А обстоятельства… Их надо создавать – это труднее, чем подчиняться им, но зато надежнее!»

… И вот Вера и Николай неторопливо шли Екатерининской и не знали, как заговорить о том, что волновало обоих.

А может, не только тайные причины соединили их в этот вечер? Может, это непреодолимая сила, правящая человеком с незапамятных времен, подтолкнула их друг к другу, заставляя теперь смущаться и краснеть?..

Быть может… Да только и в мыслях своих не допускали они подобного – они свято верили: нет и не может быть в мире силы, способной хотя бы отдаленно сравниться с силой революционного их горения. Им только предстоит еще убедиться, что существует в природе чувство, которое не умаляет самые высокие и чистые убеждения, и что имя этому старому как мир чувству– любовь. Не спрашиваясь, она приходит сама. Если, разумеется, вообще приходит…

Синематограф «Аполлон» манил к себе ярким светом электрических лампочек. Огромные красочные афиши кричали аршинными буквами:

«МОЛЧИ, ГРУСТЬ, МОЛЧИ!» Несравненная ВЕРА ХОЛОДНАЯ в салонной драме!!!

К окошечку кассы было не подступиться. Николай охотно променял бы духоту зрительного зала на прогулку по Приморскому бульвару, но, взглянув на Веру, отказался от этой так и не высказанной мысли: глаза девушки оживленно блестели, на лице читалось нетерпение. «Совсем девчушка, – подумал. – Девчушка, которая старается во что бы то ни стало казаться взрослой, но порой забывает об этом».

Попросив Веру подождать, он вклинился в толпу, разрезая ее крепким плечом. И почти тут же окошечко кассы захлопнулось. Разочарованная толпа отхлынула на тротуар, где уже ждали своего часа разбитные подростки: билеты они продавали втридорога. Журба одному из них сунул в руку деньги. К Вере он вернулся, помахивая над головой двумя билетами, и ответом ему была благодарная улыбка…

Они вошли в слабоосвещенный зал и сели на расхлябанные скрипучие стулья. Свет погас, невидимый в темноте тапер ударил по клавишам пианино, и зал наполнила тревожная музыка – это было как штормовое предупреждение: сейчас, сейчас распахнется перед вами во всей своей обнаженности чужая жизнь и вы забудете о себе, сольетесь с героями, сострадая их горю, ликуя их радостью… Ожил квадрат белого полотна, пристально и задумчиво глянули в темный зал с экрана огромные, сводящие с ума гимназистов, юных офицеров и провинциальных чиновников глаза Веры Холодной.

Николай первое время следил за происходящим на экране вполглаза, рассеянно и снисходительно – для таких ли, как он, эта буря в стакане воды! – но постепенно увлекся.

Когда закончился сеанс, люди из зала выходили притихшие, продолжая жить чужой судьбой. Уже скрылось солнце, но на улице было светло – южный вечер начала лета неспешен. Вера шла молча, потом негромко спросила:

– Хотите я расскажу вам о Вере Холодной?

– С удовольствием послушаю, – согласился Журба.

– Представьте себе такое: семья полтавского учителя, а после смерти его – жизнь у родственников, которые отдали ее в балетное училище Большого театра. Там, правда, пробыла она недолго. Потом гимназия… В семнадцать лет – замужество, и муж – неприметный чи-новник… Вот таким было начало – начало, которое для многих женщин становится концом. – Вера глянула на Журбу. – Знаете, в каком первом фильме она снялась?

Мобилизовав все свои познания в этой далекой для него области, Журба неуверенно ответил:

– Кажется, «Песнь торжествующей любви»?

– А вот и нет! – засмеялась Вера. – Еще в четырнадцатом году она снялась в «Анне Карениной». Но там она успеха не имела. Зато – потом!.. Только я вовсе за другое люблю эту женщину. Знаете, за что? – Не дожидаясь ответа, и, как Николаю показалось, не без вызова, сказала: – Она человек необыкновенный. В прошлом году ее расстреляли в Одессе. Расстреляли за то, что она была красной разведчицей!

– Вы очень неосторожны, Вера… – сказал старательно отбирая слова, Журба. – Время теперь такое, что нельзя вот так, в открытую признаваться… Ну, скажем, в симпатиях к разведчице красных. Кроме того, все, что вы сказали сейчас, – не более чем легенда.

– Ах, вы поверили газетам, в которых писали, что Веру Холодную расстреляли красные матросы, как шпионку белых, – запальчиво ответила девушка. – Вас это больше устраивает, да?

Столько гнева было в последних словах Веры, что Журба не мог не улыбнуться:

– А я еще слышал, что Веру Холодную задушил из ревности деникинский комендант Одессы генерал Гришин-Алмазов. Наконец, говорят, будто она задохнулась во сне от запаха белых лилий, которые ей преподнес французский консул – почитатель таланта артистки, А истина…

– Перестаньте! Я не верю этим гадостям и вашей истине – у меня есть своя! – оборвала Журбу девушка.

– Двух истин не бывает, – резче, чем хотелось бы, ответил Николай. – Вера Холодная умерла в феврале прошлого года в Одессе. Самым прозаическим образом – от простуды.

И Николай вспомнил, как стояли они с Поляковым холодным февральским днем на тротуаре Дерибасовской, а мимо текла за белым усыпанным цветами гробом многотысячная процессии… Поляков тогда скачал ему: «Жаль. Ей бы жить и жить еще!.." Непонятная Журбе горечь прозвучала в голосе Полякова, и он бездумно ответил: «Нам-то чего ее жалеть?» Поляков сердито ответил: «Кто надоумил тебя, будто люди, не примкнувшие к нам сразу, вчерашний для нас день? И почему ты решил, что мы – Иваны, не помнящие родства? Да, история Советской власти начинается с октября семнадцатого, но история России – гораздо раньше! Разве можно все забыть, ото всего отказаться!» И чтобы было понятнее, Поляков кивнул на удаляющийся гроб: «Она для русского искусства немало сделала, ее будут помнить. Потому и говорю: жаль…»

Все это теперь вспомнилось Николаю сразу, подробно, хотя Вере он рассказал о смерти и похоронах знаменитой актрисы гораздо короче, никак не связывая тот февральский день с собой. Однако Вера, кажется, сумела услышать больше – видимо, ее интересовали не только слова, но и то, как произносились они… Девушка притихла, задумалась.

Они поравнялись с большим сумрачным зданием гостиницы, когда Журба заметил подвыпившего офицера. Замедляя шаг, он не спускал глаз с Веры.

Дальнейшее произошло неожиданно, с той стремительностью, в которой действие определяет не столько сознание, сколько инстинкт…

Увидев офицера, Вера словно споткнулась, остановилась: это был Юрьев. Рука ее сдавила локоть Журбы: то ли успокаивая, то ли в поисках защиты…

Юрьев подошел и тоже остановился.

– Те-те-те! – скривясь в улыбке, протянул он. – Какая неожиданность! Мы расстались в Джанкое, я искал вас в Симферополе, а встретиться довелось вот где!

– В чем дело? – шагнув вперед, спросил Журба. – Что вам надо?

Офицер брезгливо поморщился:

– С тобой, шпак, мы потом разберемся! У меня к ней дело есть: как расплачиваться будем?

– Подлец! – отчетливо и громко сказала Вера. – Негодяй и подлец!

Несколько человек остановились рядом, но Журба знал: друзей здесь нет.

– Ах ты стерва! – поднял руку Юрьев.

Журба резко оттолкнул Веру к стене и, не давая Юрьеву опомниться, коротко, прямо ударил его в под-бородок. Невнятно всхлипнув, он рухнул под ноги про-хожим. Журба метнулся к оцепеневшей Вере, схватил за руку и рванулся в подворотню.

«Двор проходной или нет?» – билось в голове…

Сзади доносились крики и топот погони.

– Быстрее, быстрее!.. – сквозь стиснутые зубы приказал Журба Вере. – Да быстрее же!..

Двор, к счастью, был проходным. Потом они проскочили узкий переулок, вбежали в новый двор и здесь, среди рослых кустов сирени, остановились. Шум погони затихал, удаляясь куда-то в сторону… Журба утер вспотевшее лицо… Только теперь осознав, какой угрожающе опасный для него поворот мог принять этот нелепый случай, он чертыхнулся.

По-своему истолковав его восклицание, глядя исподлобья, Вера сказала:

– Я, между прочим, не просила вас вмешиваться! – Она изо всех сил пыталась держаться независимо и гордо. Но в глазах ее были слезы.

Насупив брови, Журба промолчал. Наверное, если бы он заговорил, попытался успокоить девушку, что-то, быть может, и удалось бы исправить в этом безнадежно испорченном вечере. Но Журба продолжал молчать, и Вера, еще раз взглянув на него, бросилась прочь.

– Не ходите за мной! – крикнула не оборачиваясь. – Не смейте!

Убедившись, что она побежала в другую, противоположную от скрывшейся погони сторону, Николай медленно побрел по улице. Во многом ему следовало разобраться, о многом подумать.

Невеселыми были думы его!

Дверь в номер Астахова была заперта изнутри. Полковник Туманов негромко постучал. Щелкнул замок, и дверь отворилась. Астахов был в рубашке без галстука, в домашних туфлях. В правой руке он держал вечное, английского производства перо. На лице совладельца константинопольского банкирского дома промелькнуло удивление:

– Чем могу служить? – спросил он, пропуская Туманова в номер.

– Вы удивлены моим визитом? Разве вы сомневались в его неизбежности? – усмехнулся Туманов, закрывая за собой дверь.

Астахов прошел к столу, не оборачиваясь, сказал:

– Прошу, садитесь.

Он аккуратно сложил в папку бумаги, тщательно навинтил на вечное перо колпачок и наконец повернулся к Туманову.

– Слушаю вас.

Туманов не спешил с ответом. Собираясь в гостиницу к Астахову, он не знал еще, с чего начнет свой разговор. Но было ясно: от того, чем закончится этот разговор, будет зависеть многое.

Туманов понимал, что Астахов не относится к той категории людей и людишек, на которых одно упоминание о контрразведке способно нагнать ужас. Но все– таки и он, несмотря на свои капиталы и положение в обществе, был простым смертным. Да что об этом!.. В сложившейся ситуации все тайные и огромные возможности полковника Туманова, вся его власть над людьми, весь опыт контрразведки в делах подобного рода – все было бесполезно! Заявив в штабе Врангеля, что его преследует контрразведка, Астахов уже сам обрел власть над главой этого всесильного ведомства. И Туманов знал: теперь любой поворот с сергеевским документом может обратиться против него…

– Не кажется ли вам, полковник, что наше молчание затягивается? – напомнил о себе Астахов. – Я жду объяснений.

– Объяснений жду я, господин Астахов, – сдержанно сказал Туманов. – Вы позволили себе заявить, что мои сотрудники преследуют вас. Столь необоснованное обвинение, забота о чести вверенных мне людей заставляют меня решительно требовать от вас объяснений!

Астахов выслушал его спокойно. Неспешно ответил:

– Знаете, полковник, боюсь, что подобный тон лишает меня возможности вообще говорить с вами о чем бы то ни было. Что же до объяснений и доказательств, то за ними остановки не будет: их получит его высокопревосходительство Петр Николаевич Врангель. Вы, в свою очередь, сможете обратиться за разъяснением к нему!

Астахов встал, давая понять, что разговор окончен. Теперь в его глазах была только насмешка – насмешка сильного, ничего не боящегося и, кажется, беспощадного человека.

Все протестовало в Туманове, однако пришлось забыть и о гордости, и о самолюбии. Он знал: надо как-то спасать положение, но как?..

Словно подслушав его мысли, Астахов вдруг сказал:

– Господин полковник, я готов верить, что случившееся – результат недобросовестности ваших сотрудников. И если виновные принесут мне свои извинения… – он замолчал, как бы предлагая Туманову право выбора.

Это была прекрасная возможность перевести разговор в иное – спасительное русло, и полковник Туманов тут же воспользовался ею.

– Вы правы, Василий Степанович! Пожалуй, я не с того начал… Извините.

– Что ж, Александр Густавович, тогда начнем наш разговор сначала, – улыбнулся Астахов. Помолчав, добавил: – Знаю, у контрразведки есть тайны, посвящать в которые посторонних не принято. Понимаю также, что далеко не все вам приходится делать по своей воле. И все-таки позвольте задать вам вопрос, Александр Густавович: что хотели найти у меня ваши помощники?

Ответить на этот вопрос было не просто – ответить на него полковник Туманов вообще не мог. И он сказал то единственное, что ему оставалось:

– Прошу понять меня правильно, Василий Степа-нович. Вы сами изволили заметить, что в нашей… э-э… работе есть свои особенности. Это облегчает мое положение. Скажу откровенно: произошло недоразумение. Мои сотрудники приняли вас за другого человека. Они будут строго наказаны. Что же касается меня… – Он сделал паузу, как бы подчеркивая значимость признания, которое собирается сделать и, одновременно показывая, как нелегко дается оно. – Должен признать: я повел себя неверно, тщась во что бы то ни стало спасти честь мундира. Конечно же, мне следовало сразу же принести вам свои извинения. Позвольте сделать это теперь.

Астахов кивнул, показывая, что принимает извинения.

Сам никогда и никому не веривший, Туманов всегда искал в поведении других людей некий тайный подтекст. Он и сейчас усомнился в искренности Астахова. Подумал: «Не потому ли так легко удовольствовался он моим объяснением, что сергеевского документа у него все-таки нет?!»

Астахов продолжал расспрашивать:

– Хотелось бы знать, Александр Густавович, если что, конечно, не секрет… За кого же меня ваши люди приняли?

– К сожалению, этого-то я и не могу сказать, – улыбнулся Туманов. – И рад бы, но – увы!.. Да и неинтересно это: инцидент исчерпан, недоразумение мы уладили. Должен откровенно признаться: прийти к столь удачной развязке мы смогли лишь благодаря вашей терпимости.

– Нам ли, призванным заботиться о судьбах родины, опускаться до мелких склок! – отмахнулся Астахов. – А что до откровенности… Любое доброе чувство должно быть ответным, не так ли?

Астахов, говоря это, по-прежнему улыбался, глаза его излучали доброжелательность. Но что-то насторожило Туманова.

Тем временем Астахов уже протягивал ему небольшой пакет из плотной бумаги.

– Что это? – спросил Туманов.

– А вы посмотрите…

Развернув вынутый из пакета лист, едва взглянув на него, начальник контрразведки вздрогнул: это был злополучный сергеевский документ. Еще не веря своим глазам, не в силах унять появившуюся вдруг дрожь пальцев, Туманов прочитал неровные, положенные наискось в углу листка строки: «Провести надо срочно, дабы союзники не наложили рук на наши суда. Врангель».

«Резолюция верховного», – ахнул про себя полковник.

Он рассматривал документ, повергший в панику все врангелевское окружение, и чем дальше смотрел, тем крепче убеждался, что в руках у него не фальшивка, а подлинник. И когда последние сомнения исчезли, как можно сдержанней произнес:

– Интересный документ… Но, признаться, не понимаю, зачем вы показали мне его?

Когда Астахов заговорил, голос его был тих, и, как показалось Туманову, насмешлив:

– Не знаю, насколько интересен сам документ, но любопытство ваших людей ко мне, как я думаю, было вызвано именно им. Правда, вы разуверили меня в этом. Не сомневаюсь, однако, что вам в любом случае не лишним будет увериться, что этим документом я все-таки располагаю. Вы понимаете меня?

«Черт тебя поймет!» – подумал Туманов. Он хотел осознать, свести в единую цепь происходящее и не мог.

– А вам не кажется, что вы рискуете? – прямо спросил он.

– Я рискую, решаясь на что-то, но не тогда, когда привожу свое решение в исполнение, – ответил Астахов, Взглянув на документ, который держал в руке Туманов, он усмехнулся и добавил: – Простите, Александр Густавович, но я всегда верен принципу: прежде чем пускаться в какое-либо предприятие, необходимо заручиться определенными гарантиями. Мой вояж в Севастополь был бы ненужным риском, если бы я не имел достаточных гарантий. Так что, поверьте, показывая вам документ, я абсолютно ничем не рискую…

Астахов замолчал. Он сидел в кресле, внимательно рассматривая свои безукоризненно отполированные ногти.

Все то, что минуту назад Туманов не мог сложить воедино, слилось теперь в столь прочную, логически обоснованную цепь поступков и слов, что полковник понял: тщетной явилась бы попытка найти в этой цепи уязвимое звено. И, несмотря на огромное, ни с чем не сравнимое разочарование, почувствовал невольное восхищение и зависть к сидящему перед ним человеку… Нет, таких людей гораздо лучше иметь в числе друзей, нежели врагов!

Молча положил он на низкий столик перед Астаховым документ, так же молча присоединил к нему конверт с изъятыми при налете вещами, сел и, не пряча глаз, сказал:

– Василий Степанович, не буду краснобайствовать – мы достаточно хорошо понимаем друг друга. Я хочу, чтобы вы знали: буду рад оказать вам любую услугу, вы всегда вправе рассчитывать на меня.

– Весьма признателен, – склонил голову Астахов. – Дружелюбие и поддержка такого человека, как вы, Александр Густавович, дороги для меня. – И, как бы показывая свое расположение к полковнику, начал рассказывать о своих планах в Крыму.

Были эти планы обширны: Астахов уже подыскивал складские помещения, причалы, фрахт на пароходы и даже присмотрел особняк для своей конторы… Они долго говорили о делах Астахова в Севастополе, о самом городе, вспоминали общих знакомых и расстались взаимно довольные друг другом, почти друзьями.

Выйдя из гостиницы, перед тем как садиться в автомобиль, полковник вдруг вспомнил о Савине, о том, в какую идиотскую историю он мог попасть по его милости.

– В контрразведку! – садясь и автомобиль, коротко бросил он.

«Быть грозе!» – безошибочно определил шофер.

Двигатель взревел, и машина рванулась вперед. Прохожие провожали ее испуганными взглядами – этот автомобиль в городе знали хорошо…

Утро выдалось пасмурным, душным. Старый боцман ходил по дому, тяжело покряхтывая – ломило поясницу, болели суставы. В такие дни он не любил, чтобы его затрагивали, – неосторожное слово могло вызвать раздражение у этого в общем-го сдержанного старика. И все-таки, как ни худо было ему, отставной боцман заметил, что мается в это хмурое утро не только он: будто грозовая туча бросила тень на Веру. Причины своей хвори старик знал хорошо: к перемене погоды аукаются давние штормовые деньки и годы. А с внучкой-то что? В одну ночь осунулась, почернела, и взгляд такой колючий, что не подходи! «Вот когда порода сказывается, – вздыхал про себя. – Характерная, как же!.. Чем хуже нам, тем крепче молчим…» Мимоходом, как бы невзначай, коснулся узловатыми, негнущимися пальцами Вериного лба, – может, застудилась? Нет, лоб холодный. Да уж не сердечные ли дела?.. Поди догадайся! А спросить не спросишь – налетишь на риф…