Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В Чесменском дворце – резиденции Врангеля – внешне жизнь протекала четким, заведенным, казалось бы навсегда, порядком: к подъезду лихо подкатывали фаэтоны и автомобили, в коридорах бесшумными тенями скользили по паркету адъютанты, в приемных толпились просители разных сословий и ожидающие назначений офицеры. И только лица, особо приближенные к Врангелю, знали, что в Ставке верховного назревает крупный скандал.

Генерал Артифексов, пригласив к себе в кабинет начальника севастопольской объединенной морской и сухопутной контрразведки полковника Туманова и начальника снабжения генерала Вильчевского, говорил без той обычной уважительной мягкости, которую злые языки недоброжелателей истолковывали на свой лад: дескать, стремительное вознесение по служебной лестнице не оставило генералу времени применить иной тон в общении с теми, кому недавно он обязан был повиноваться. Как и все на свете злословия, это не строилось на совершенно пустом месте: еще два года назад Арти-фексов был всего лишь казачьим сотником. Правда, даже самые ярые недоброжелатели не могли не отдать должное уму и зоркости молодого офицера. Штабная работа на царицынском фронте сблизила Артифексова с Врангелем. В дальнейшем Артифексов по своей воле последовал за бароном в Константинополь и делил с ним горечь изгнания. Теперь Артифексов – генерал для поручений, для особо важных и ответственных поручений, – при главноначальствующем.

Однако блистательная карьера и столь тесная близость к Врангелю не вскружили голову генералу. Арти-фексов был человеком неизменно уравновешенным, и должно было произойти нечто исключительное, чтобы говорил он с такой резкостью. А произошло именно исключительное. Еще бы! Под угрозу ставилось не только его положение, но и – трудно в это поверить – доброе имя самого барона.

На имя главнокомандующего пришло из Константинополя письмо. Представитель верховного генерал Лукомский сообщал:

«Глубокоуважаемый Петр Николаевич!

Случилось то, чего я больше всего опасался и о чем предостерегал Вас предыдущим письмом: Сергеев оказался человеком в высшей степени недостойным. Здесь, в Константинополе, он показывал некоторым лицам свой проект приобретения судов флота и землечерпательных караванов, на котором Ваша резолюция: «Принципиально согласен… ПРОВЕСТИ НАДО СРОЧНО, ДАБЫ СОЮЗНИКИ НЕ НАЛОЖИЛИ РУК НА НАШ ФЛОТ».

Далее Лукомский писал: «Если это узнают те, коим знать не надлежит, может получиться скверная история…»

Уж куда сквернее! В свое бремя они спохватились, да было поздно – уже не в Крыму, а в Константинополе оказался Сергеев. Именем верховного требовал тогда Артифексов от начальника контрразведки вернуть живого или мертвого авантюриста назад, в Севастополь, вместе с документами. Но даже для Туманова это оказалось задачей непосильной. Было от чего схватиться за голову: не дай бог, дойдет до союзников злосчастный проект с резолюцией Врангеля, уже и хвататься будет не за что – не погоны, головы полетят!

Распродажа судов русского флота началась еще при Деникине. Белогвардейское командование трепетало при мысли, что корабли могут попасть в руки Советов, так же, впрочем, как и в руки союзников, которые непременно реквизируют флот в счет погашения долгов. Тогда и возник план распродажи военных и коммерческих судов флота. Официально план этот именовался как «Проект ликвидации судов, не нужных флоту». В списки ликвидируемых, помимо транспортных, вошли и боевые корабли, имеющие разные степени повреждений. Многие из них могли быть отремонтированы и нести свою службу, однако гораздо более волновало другое – валюта. Казне нужна валюта, говорили приближенные Врангеля, но за этими утверждениями стояли личные интересы: при таких сделках есть на чем погреть руки…

Тогда-то в Севастополе и появился некто Сергеев. Отрекомендовался крупным золотопромышленником, основателем акционерного общества «Коммерческий флот» и начал действовать. Очень скоро, заручившись необходимыми связями среди высших врангелевских чинов, он заключил договор на покупку ряда судов.

Однако выяснилось, что Сергеев всего лишь ловкий аферист. В Константинополе он стал предлагать различным фирмам право на реализацию договора за огромные комиссионные. Дело начало принимать скандальную огласку.

– Я сейчас от его высокопревосходительства, он взволнован, – раздраженно говорил Артифексов сидящему против него за столом Туманову. – И простите, Александр Густавович, но что за олухов вы посылали в Константинополь? Как могло случиться, что не разыскали этого проходимца?

Туманов пожал плечами:

– Ездил Савин. Он был лучшим сыщиком России, но ни ему, ни моей константинопольской агентуре так и не удалось выйти на след Сергеева. Куда-то исчез, но надеюсь, не вечно же будет скрываться, всплывет!

– Боюсь, что будет поздно, – хмуро сказал Арти-фексов. – Да, Александр Густавович, неловко получилось. Учитывая важность дела, могли бы и сами побывать в Константинополе.

Туманов сохранил всегдашнее невозмутимо-ироничное выражение холеного, гладкого лица, только в глазах его мелькнул опасный огонек, но он тут же притушил его, не дал разгореться.

Впрочем, Артифексов уже не смотрел на него: он повернулся к Вильчевскому:

– А вы что скажете, Павел Антонович? Почему вы устраняетесь, словно и вовсе не причастны к этим неприятностям?

Резкость Артифексова обескуражила генерала, и он лишь пробормотал неуверенно:

– Но ведь я действительно… Я только выполнял распоряжения…

– Нет, извините, вы были инициатором всего этого дела, – растерянность генерала окончательно разозлила Артифексова. – Позвольте освежить вашу память, – и он двинул по столу плотный лист бумаги. – Узнаете?

Еще бы Вильчевскому не помнить этого письма! Он составлял его лично и немало покорпел над формулировками. На официальном бланке начальника управления снабжения при главнокомандующем вооруженными силами на Юге России было написано:

«Секретно. 19-го апреля 1920 г. № 3707.

гор. Севастополь. Начальнику морского управления

и Командующему флотом.

За последнее время на имя главнокомандующего поступает от отдельных лиц и компаний целый ряд предложений о продаже им или их доверителям старых кораблей военного флота, торговых судов и транспортов, а также всевозможного технического имущества, могущего служить материалом при постройке или ремонте коммерческих судов.

Сообщая об изложенном, прошу Вас сообщить мне в срочном порядке перечень кораблей, судов, транспортов и проч. имущества, которое представляется для нас ненужным и может быть использовано на международном рынке.

Генерал-лейтенант

Вильчевский».

Да, от этого документа никуда не денешься. Но ведь есть еще и ответ командующего Черноморским флотом адмирала Саблина, в котором перечисляются «суда, не нужные флоту». В нем шла речь и о землечерпательных караванах, подчеркивалась целесообразность незамедлительной эвакуации их из портов Крымского побережья.

Под «эвакуацией» подразумевалась распродажа, Это прекрасно знали и Саблин, и Вильчевский, и Арти-фексов, и сам Врангель. Все было одобрено, согласовано. Однако попробуй докажи теперь. Одобрения, согласования… Все это разговоры. А на столе лежит документ, им подписанный. О резолюции Врангеля на другом документе нельзя и заикаться, чтобы не усугубить дрянное свое положение.

Массивное лицо Вильчевского вспотело. Генерал суетливо приложил к лицу платок. Рука его подрагивала.

– Вот так-то, господа, – уже мягче, ровнее проговорил Артифексов. – Положение – сквернее не придумаешь. Теперь вся надежда на генерала Лукомского! Он сообщает, что из Константинополя на пароходе «Кирасон» отбыл в Севастополь некто господин Астахов с весьма серьезным и приемлемым для нас предложением, способным поправить дело. Даи-то бог, чтобы так и было!

Для Вильчевского эти слова прозвучали как помилование, однако ему еще предстояло пережить неприятные минуты. Артифексов снова обратился к нему:

– Переговоры с господином Астаховым будете вести вы, Павел Антонович. Прошу вас, без согласования никаких решений не принимать. Ошибка не должна повториться. Необходима предельная осторожность, вы вынуждаете меня повторять это. Осмотрительность и проверка, проверка. – Он посмотрел на Туманова. – Надеюсь, Александр Густавович, на этот раз и вы не оплошаете. И узнайте, пожалуйста, когда придет «Кирасон».

– Он уже пришел. – Легкая усмешка тронула губы Туманова. – А господин Астахов остановился в гостинице «Кист», в номере двадцать седьмом – люкс на втором этаже.

– Что же вы молчали?

– Леонид Александрович, откуда же я мог знать, что вы ждете этого человека?

На Мелитопольщине деревни в большинстве своем назывались по имени основателя: Акимовка, Марфовка, Ефремовна, Кирилловна…

В Мелитополе, в штабе тринадцатой армии, куда прибыл Журба и куда уже вызвали комполка, обеспечивающего охрану восточного участка Азовского побережья, шел разговор. Начальник особого отдела – высокий, худой, пожилой человек с маузером на боку, говорил командиру полка:

– Вот тебе, товарищ Коротков, задание. Знакомься. Товарищ Журба – чекист. Большего нам с тобой знать о нем не следует. Вместе с ним поедешь к себе в Ефремовну, а послезавтра – это значит в ночь на субботу, доставишь его в бухту Песчаную; будем с твоего участка отправлять товарища Журбу в Крым. Ясна задача?

– Так точно! – отчеканил в ответ Коротков, молодцеватый, в галифе, весь затянутый скрипящими ремнями портупеи.

– Тогда выполняй приказ!

В Ефремовку, где находился штаб Короткова, их доставили на штабном автомобиле.

В деревне чистые, белые хаты едва просматривались сквозь густую листву черешневых садов. Журбе отвели для постоя комнату в доме деревенского лавочника – внизу была лавка, а наверху жилые помещения. С наслаждением помывшись возле колодца и отряхнув дорожную пыль, Журба пошел на окраину деревни, в штаб.

Коротков прохаживался по горнице, диктуя своему помощнику приказ по полку:

«Пользуясь затишьем на вверенном мне участке, – звенел его отточенный командирский голос, – приказываю во всех ротах проводить учебу по военному делу, необходимую для успешной победы как над оставшимися, так и над будущими врагами нашего рабоче-крестьянского государства…»

– А-а, товарищ Журба! Проходи, гостем будешь! – комполка закончил диктовать, сказал помощнику: – Давай подпишу, и доводи до сведения!

В дверь заглянул вестовой Короткова.

– Товарищ командир… – он замолчал, нерешительно переступая с ноги на ногу. – Там вас крестьяне требуют, бойца нашего привели…

– Что за чертовщина?

Комполка, а вслед за ним и Журба вышли во двор. Приблизились к гудящей толпе мужиков, в центре которой стоял молодой, щуплый красноармеец с испуганным лицом.

– Вот, арестовали, ваше высокородие товарищ командир, – по-военному доложил могучий дед с бородой, начинавшейся от самых глаз.

– Отпустить! – рыкнул Коротков. – Как смеет гражданское население арестовывать красных бойцов?

Дед испуганно вытянулся, прижал к бокам черные, похожие на корневища векового дуба руки, но голос его оставался твердым:

– Арестовали, как хлопец этот вроде вора будет…

– Все деревья обломали!.. – послышались голоса из толпы. – Спасу от них нет…

– Довольно базара! – приказал Коротков. И сразу же все замолчали. – Говори ты, дед.

– Поймал я счас в саду на черешне вот этого, спрашиваю: зачем, мол, берешь чужое? А он… Вот пусть сам скажет.

– Ну, говори! – грозно притопнул Коротков начищенным, в аккуратных латочках сапогом. Красноармеец не понял, что это относится к нему, и Коротков притопнул еще раз: – Чего молчишь!

– Дак что ж, товарищ командир, – жалобно сказал красноармеец. – У них этого добра много. Как у нас брюквы! А у нас на Вятчине так уж заведено: захочешь брюквы – бери. Я думал, что у них с ягодой так же…

– Видите, сам признался, что вор! – радостно сказал старик.

– Ты, дед, помолчи пока! – строго проговорил Ко-ротков и опять прикрикнул на красноармейца: – Кто у тебя взводный?

– Омельченко…

– Скажи Омельченко, что я приказал всыпать тебе три наряда вне очереди! Иди, выполняй приказ!

С облегчением переводя дыхание, красноармеец рванулся из круга.

– Ну а вы, товарищи крестьяне? Чего стоите? – комполка спрашивал сдержанно, но лицо его побледнело. Журба видел, как напряженно пульсирует на виске его жилка.

– Да ведь как нам теперь считать, ваше высокородие товарищ командир? – помявшись, спросил ста-рик. – Что ж нам, хозяевам, надеяться, что не будет больше воровства, или как?

– Хо-зя-ева! – с нескрываемой злостью произнес комполка. – Разорил он тебя? – Шагнул к старику. – Хо-зя-ева! – повторил. – Да он же на морозе лютом вырос. На щах пустых! Он, может, раз в жизни и попробовал ваши паршивые ягоды! Жалко вам стало? А когда он в бой пойдет? Когда его кишки на колючую проволоку намотаются и он умирать за вашу трудовую свободу будет, вы его молодую жизнь пожалеете? Ни хрена вы, кроме добра своего, не жалеете! Хозяева! Пойдем, товарищ Журба!

Уже в штабе Коротков сказал:

– Я, конечно, с командирами проведу работу – пусть подтянут дисциплину в ротах: мне этих людей в бой вести. – Зло пообещал: – И поведу! Знаешь, как зовут нас белые? «Ванёк» – вот как они нас зовут. Да уж погодите, покажет еще вам Ванёк, где раки зимуют! Вот обучу пополнение всему, что положено знать полнокровному пролетарскому бойцу, и разнесут они вдрызг офицерье! – Неожиданно спросил: – Сам ты, извини, из каких будешь, товарищ Журба?

– Я, в общем-то, недоучившийся гимназист, – сдержанно ответил Журба.

– Ну, тогда ты даже в военспецы не годишься! – снисходительно сказал Коротков. – А я, божьей милостью, всю империалистическую прошел, три Георгия получил. Награды эти хоть и отменены за принадлежность к старому режиму, да только зря их не давали – это тебе всякий, кто окопы те нюхал, скажет. В прапорщики меня произвели. Говорят вот: курица не птица – прапорщик не офицер, но опять же каждому зерну своя борозда. В окопах без прапорщика ни один полковой командир не обходился. В военном деле что к чему понимаю. – Коротков достал кисет с махоркой, стал сворачивать «козью ножку». – Такой армии, как у нас, доложу я тебе, нет ни у кого, и неизвестно будет ли. – И перевел разговор на другое. – Значит так, в Песчаную мы едем завтра. Ты отдыхай пока, мне тут надо делами кой-какими по штабу заняться, потом придешь поговорим – растолкую, как с Песчаной переправлять тебя на ту сторону будем. Лады?

Журба вышел на улицу. Сразу за единственным в деревне кирпичным домом, в котором разместился штаб, пролегала дорога, она– и повела Журбу мимо околицы к небольшой роще.

Светило солнце. Пели птицы в упругой от молодости листве. Земля, поросшая сочной, густой травой, дышала теплом, манила, обещая безмятежный покой. Журбе захотелось лечь в траву, ощутить спиной, затылком, раскинутыми руками ласковую теплоту, чувствовать, как она расковывает, освобождает от напряжения каждую клетку, долго и бездумно смотреть в небо.

Он уже шагнул с дороги, но тут в тишину озорной частушкой ворвались девичьи голоса.

Журба обернулся. Из села по дороге шли девушки с мотыгами. Увидев его, зашептались, подталкивая друг друга, потом вспыхнул дружный смех. Так и прошли мимо с пересмешливым шепотком, обжигая любопытными взглядами из-под низко повязанных косынок.

Одна из девушек, поотстав от подруг, остановилась возле Журбы, сказала улыбаясь:

– Идемте с нами. – Была она ладная, стройная и розовощекая и – не в пример остальным – нарядная, в пестром, ярком платье.

«Дочь лавочника», – узнал Журба. Утром, когда он мылся у колодца, девушка несколько раз пробежала по двору, поглядывая в его сторону.

– Пойдемте, у нас весело, – девушка в упор разглядывала Журбу, и в красивых глазах ее не было ничего девичьего. Он вдруг смутился, как будто подсмотрел что-то недозволенное, ему не предназначенное.

– Как вас зовут? – спросила девушка.

Он сказал.

– А меня Любой… Любовь, значит, – подчеркнула она со значением, не отводя от Журбы взгляда. – Вот и познакомились…

– Эй, подружка, – обернувшись, позвала одна из девушек. – Не трожь постояльца, а то его Коротков заругает. Он, Коротков-то, страсть как строг…

– А он над ним не начальник, – громко сказала Люба. – Он сам по себе. Так не пойдете с нами? Тогда вечером увидимся, – рассмеялась и побежала догонять подруг.

Смолкла в роще звонкая перекличка девичьих го-лосов. Вокруг было тихо и безлюдно. Журба лег на траву. В высоком небе ровной чередой текли облака. «В Крым, – подумал Журба, – туда плывут…»

Еще недавно он и предположить не мог, что его пошлют в тыл белых одного с таким ответственным заданием. Когда пришел в ЧК, ожидал, что с первых же дней начнется для него жизнь, полная риска, и думал только о том, чтобы справиться, не подкачать. Но вначале задания он получал простые, будничные: доставить по назначению секретный пакет, профильтровать мешочников на вокзале. А то отсылали в архив за справками, окончательная ценность которых оставалась для него совершенно неизвестной.

Но почти каждый вечер Поляков урывал хоть час, хоть полчаса для разговора с ним, обучал «азам» чекистской работы и, кажется, был доволен своим учени-ком. Товарищи относились к Журбе тепло, вскоре же закрепилась за ним кличка «художник» – рисовал он каждую свободную минуту, просто не мог без этого обойтись. Вокруг были люди удивительных биографий: профессиональные революционеры, прошедшие тюрьмы, ссылки, закаленные в схватках с царской охранкой, в открытых революционных боях. Рядом с ними он чувствовал себя совсем мальчишкой.

А потом было первое серьезное задание – в оккупированной интервентами Одессе, где Журба узнал, что такое настоящая чекистская работа. Именно в Одессе он понял, как наивны и даже смешны были недавние его представления об этой работе. Так, риск, о котором он раньше лишь догадывался, стал повседневной неизбежностью. Пришлось привыкать и к постоянному риску, и ко многому-многому другому. Он научился видеть и слышать то, чего не видят и не слышат другие, научился помнить, что никто не поправит допущенной им ошибки, научился смеяться, когда хотелось плакать, быть любезным с врагами и сдержанным с товарищами…

К одному не мог привыкнуть Журба, с одним не мог смириться – с тем горьким ощущением беспомощности, которую способна породить лишь трагическая неудача.

Оперативно-чекистская группа, руководимая Поля-ковым, занималась не только разведкой. Им предстояло вызволить посланного в Одессу на подпольную работу и арестованного оккупантами московского чекиста Делафара.

Мишель Делафар, по происхождению француз, доставил много хлопот оккупантам. За ним охотились две контрразведки – французская и белогвардейская – и целая куча провокаторов, но долго он был не уловим. Однажды напали на его след, окружили дом, в котором он скрылся, но Делафар, яростно отстреливаясь, сумел прорваться и исчезнуть. А спустя немного времени был ранен в перестрелке, его схватили. До суда Делафара поместили в крепостной лазарет. Вот тогда и возник план его освобождения. Но чекисты не успели. Оккупанты что-то почуяли. Не дожидаясь выздоровления Делафара, его судил французский военный суд. Дела-фар произнес блестящую обвинительную речь, в которой клеймил оккупантов. В ту же ночь Делафара расстреляли на одесском рейде на барже смертников.

– Как жить теперь? – спросил тогда Николай у Полякова. – Как жить, если мы товарища своего не спасли?!

– Так, как и жили, – сурово ответил Поляков, – Надо жить и воевать до полной победы революции. Только теперь надо помнить еще и о том, что все не сделанное Делафаром, должны сделать мы. Надо жить и бороться, Николай – и за себя, и за каждого погибшего товарища! – И, помолчав, Поляков добавил:

– Потери на нашем пути неизбежны, ты должен помнить еще и об этом. Каждому из нас надо быть готовым умереть, зная, что перед смертью мы не услышим дружеского слова, не пожмем товарищу руку. Такая у нас работа, Николай. Такая судьба. Но разве мы выбрали ее не сами?..

Не однажды потом вспоминал Журба и потрясшую его неудачу в попытке спасти Делафара, и слова Полякова. И если сначала логика старшего товарища показалась ему едва ли не жестокой, то потом он понял: Поляков сказал то, что было тогда единственно возможным и правильным.

На отведенную ему квартиру Журба пришел поздно вечером. Он с удовольствием подумал, что впервые после того, как выехал из Харькова, сможет выспаться, раздевшись. Разобрав кровать, аккуратно разложил возле себя одежду, потушил лампу и лег.

На рассвете его разбудил громкий стук в дверь.

– Посыльный это, – крикнули за дверью. – Вас в штаб срочно требуют!

В штабе Журбу встретил взъерошенный, невыспавшийся Коротков.

– Все, – выдохнул он. – Накрылась секретная наша переправа. Засекли ее беляки. В Песчаную не поедем!

– Что же будет? – тревожно спросил Журба.

– А ничего! В особом отделе уже знают о ЧП на переправе. Уже был звонок, что высылают за тобой автомобиль, – он хитровато посмотрел на Журбу. – Большой ты начальник, а, товарищ Журба? Всполошил всех! Значит, есть у тебя чем изнутри Врангеля подорвать!

– Его будут бить такие полки, как твой, товарищ Коротков, – хмуро ответил Журба, ему было не до шуток.

– Будут! – посерьезнел Коротков, – еще как будут! – Он тронул Журбу за рукав. – Скоро приедут за тобой, идем завтракать.

– Теперь могу сказать, товарищ Журба, сюрприз тебя ожидает, – проговорил худой, с нервным лицом особист, едва только машина выехала за окраину Ефремовки.

– Какой? – сдержанно спросил Журба. Его раздражала обнаженная, грубая настороженность этого человека. Подкатив на автомобиле к штабу и предъявив мандат, он предложил Журбе немедленно собираться. На бесхитростный вопрос Короткова, куда они поедут, особист ответил, что каждому надлежит заниматься своими делами, а не тем, что их совершенно не касается. Коротков вспылил, но особист, не обратив на это внимания, тут же увел Журбу. И вот теперь заговорил:

– Сюрприз – это неожиданность. – В глазах особиста мелькнула улыбка. – Но, так и быть, скажу. Принято решение, товарищ Журба, переправить тебя в Крым на аэроплане.

Чего угодно мог ожидать Журба, только не этого. В тыл белых на аэроплане! В памяти всплыло давнее.

… Севастополь. Тусклый ноябрьский денек. Толпа народа вокруг Куликова поля – открывается первая в России школа военных летчиков. Он, тогда десятилетний мальчишка, с замиранием сердца ждет чуда – полетов человека.

На летном поле невиданные аппараты, построенные из деревянных реек, обшитых полотном. Возле них группа людей в кожаных куртках. «Ефимов, Ефимов», – слышится в толпе. Это имя в те дни не сходило со страниц газет: Ефимов был первым русским летчиком, совершившим полет на аэроплане.

Один за другим бегут аэропланы по летному полю, отрываются от земли. Пронзает жгучее желание: вот бы и мне! Дерзкая, недостижимая мечта!

– Ну как тебе сюрприз, а? – прервал воспоминания голос особиста.

– Осваиваю…, Действительно, неожиданность. – Журба взглянул на особиста. – А вы, товарищ Васильев, тоже имеете отношение к авиации?

– Прикомандированный я, – вздохнул Васильев. – Прикомандирован особым отделом к авиагруппе тринадцатой армии. Но в авиации мало чего смыслю, не обучен, не довелось. – Он немного помолчал. – Да и нет среди нас обученных этому делу людей. Сам понимаешь, в летные школы, за малым исключением, брали офицеров… Вот и в нашей авиагруппе почти все бывшие офицеры.

– Мы сейчас в авиагруппу значит?

– Нет. Авиагруппа в Аскании-Нова, а мы в Григорьевку. Оттуда полетишь. На «ньюпоре» – самая надежная машина. И летчик уже выделен, Каминский его фамилия. Тоже, между прочим, в прошлом офицер. – Если и не осуждение, то какая-то тень недовольства была в этих словах. – Правда, командир авиаотряда характеризует этого летчика исключительно хорошо. Говорит, точно и быстро доставит. Только, я думаю, а кто знает, чем эта быстрота обернется? На земле, как бы ни сложилось, ты сам себе голова, многое от тебя за-висит. А там, – он кивнул вверх, – будешь болтаться кукла куклой! – Помолчал, вздохнул. – Но что делать, если нету сейчас в Крым иной дороги? Понимаешь, нету…

Васильев знал, что говорил. С приходом Врангеля действительно все пути в белогвардейский Крым были перерезаны, заперты намертво – не пробьешься.

Перекоп и Арабатская стрелка забиты войсками, по берегам Сиваша и Каркинитского залива, на Бакальской косе, вдоль всего побережья – заслоны, дозоры, боевое охранение. А потаенные, известные лишь немногим тропы по коварным сивашским бродам, через бакальские плавни перекрыты, превращены белой контрразведкой в ловушки.

Журбе предлагается новый, никем еще не пройденный, не разведанный путь. Будет ли он удачным? Этого Николай, разумеется, не знал. Он знал одно: ему необходимо быть в Крыму.

Солнце уже спускалось к горизонту, когда въехали в Григорьевку. Замелькали белые хаты под черепицей и крепкие дома, крытые железом, сады и палисадники, церковь, вывеска школы. Рядом с машиной по пыльной дороге бежали, неистово крича, белоголовые мальчишки в длинных полотняных рубахах.

Проскочили село, и вскоре перед ними открылся скошенный луг. У края его, как большая диковинная птица, стоял аэроплан, рядом приткнулся грузовой автомобиль с железными бочками в кузове.

Журба захотел рассмотреть аэроплан, но особист уже направился к белевшему вдали хутору. На ходу отрывисто бросил:

– Давай быстрей. Ждут нас!

В маленькой, низкой комнатке навстречу им поднялись двое.

– Александр Афанасьевич Ласкин, – указал особист на высокого бритоголового человека в тесноватом кителе.

– Военлет Каминский, – сам представился человек лет тридцати, в кожаной куртке с бархатным воротником.

Отличная выправка, четкость движений – все выдавало в нем военного. Был Каминский выше среднего роста, хорошо сложен, с тонким, умным, спокойным лицом. Чувствовалось, что он уверен в себе, – это свойственно людям, хорошо знающим свое дело.

– Рассаживайтесь, товарищи, – сказал Ласкин. – Не будем терять времени, обсудим что и как.

– Прежде всего уточним маршрут. – Каминский вынул из планшета карту-десятиверстку, разложил на столе. Все склонились над ней. – Пойдем через Утлюцкий лиман и Сиваш строго на юг, – быстро, уверенно говорил Каминский. – Вот здесь, – он показал на карте, – между Шубино и станцией Ислам-Терек нет населенных пунктов и – равнина. Здесь и сядем, так?

Журба посмотрел, подумал.

– А перелететь линию железной дороги нельзя? Вот эту, Джанкой-Феодосия.

Каминский, усмехнувшись, тут же и ответил:

– А что? Если взять с собой достаточно бензина… – Все опять склонились над картой. – Вот, смотрите. Через Шубино пойдем по прямой к предгорью, к немецкой колонии Цюрихталь. Здесь в треугольнике Цюрихталь-Будановка-Малый Бурундук, конечно, найду клочок земли для посадки. Тут от Шубино по прямой верст шестьдесят. Устроит?

Журба кивнул.

– Значит, так, – подытожил Ласкин. – Делай прокладку на Цюрихталь. И готовь с мотористом аэроплан. Вылет на рассвете.

Каминский вышел. Поднялся было и Ласкин.

– Ты погоди, Александр Афанасьевич, – остановил его Васильев. – Как хочешь, но не дает мне покоя одна мыслишка…

– Ну, выкладывай, – устало сказал Ласкин.

Впечатление было такое, будто предстоящий разговор он знал наперед, считал его неинтересным и ненужным.

– Вот, думаю я, может, все же Стаховича лучше послать?

– Эх, и упрям ты, товарищ Васильев, – досада прорвалась в голосе Ласкина. – Я говорил уже… Стахович только-только из мотористов переучился, опыта еще нет никакого. Ты пойми, тут одного пролетарского происхождения мало, летное мастерство нужно. Тем более, что ситуация необычная. Мои летчики летают в Крым на разведку или бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных – никто еще не возвращался.

– Вынужденных!.. – злая хрипотца перехватила голос особиста. – Истратьев без всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им почти новый «хэвиленд».

– Да, было такое, – подтвердил Ласкин, повернувшись к Николаю. – Среди многих, кто к нам по-настоящему прикипел, затесалась одна сволочь. – И, обращаясь уже к Васильеву, продолжал: – Ты этот случай помнишь, мы – тоже. Но и другого не забываем. Того, как бывших офицеров Свиридова и Петрова белые захватили и как изрезали их, измучили, а они слова не сказали! И как бывший поручик Миша Хвалынский раненый, па одном честном слове до аэродрома дотянул, данные разведки доставил. И как тот же Камин-ский бой с двумя «хэвилендами» вел, мало разве? Он делом свою преданность доказал, и я его на это задание без колебаний определил, понял? И вы это должны знать, – Ласкин опять повернулся к Журбе. – Вам лететь. Решайте.

– Решено уже, – негромко сказал Журба. – Мне Каминский понравился. Я ему поверил. И хватит разговоров на эту тему.

… Рассвет был тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом – печаль, как всегда, была в этом запахе.

Журба забрался в «ньюпор», на сиденье за спину Каминского. Застегивая на нем привязные ремни, Лас-кин говорил:

– Ни в коем случае не расстегивайтесь. Небо – тоже стихия, бывает, не только пассажира – летчика из кабины выбрасывает…

Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка небо, улыбнулся Журбе:

– Погода сегодня за нас. Готовы, товарищ Жур-ба? – и поднял руку. Моторист провернул винт. – Контакт! – Каминский, потянув сектор газа, крикнул: – От винта!

Мотор взревел, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрей. Потом Журба ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя – такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись и маленькие фигуры, и луг, и хуторок возле него.

Ревел мотор, крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистым напором ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.

Одет Журба был тепло – в плотную брезентовую куртку поверх пиджака, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.

Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Журба не разобрал, но понял – интересуется самочувствием.

Поднял руку – успокаивающе помахал.

… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.

Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:

– Си-ваш!

Журба услышал. Перегнулся через борт. Внизу взблескивала на солнце совершенно недвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.

Несколько раз аэроплан проваливался в воздушные ямы, и Журбу словно приподнимало над сиденьем, ноги теряли опору, голова кружилась…

Каминский, теперь молча, показал рукой вперед. Журба глянул с надеждой: внизу земля с крошечными кубиками-домишками, проблески озер, чистая зелень равнин. Впереди, на горизонте, сквозь марево стали различаться горы.