Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Река Салгир делила Симферополь на две части. Когда-то на высоком левом берегу Салгира находился ретрашемент [1]1
  Ретрашемент – полевое укрепление.


[Закрыть] Суворова, теперь это был почти центр города, а на правом, низинном, берегу привольно раскинулось сплетение «липовых», «луговых», «полевых» улиц так называемого нового города, особняки его прятались за каменными заборами, буйно цвели сады, овевая все вокруг пряным, вяжущим ароматом.

С возницей Журба расстался, как только проехали мост через Салгир. Щедро расплатился и пошел по теневой стороне Салгирной улицы, разглядывая старые дома со сплошными вывесками: «Ресторан Ланжерон», «Вина подвалов Христофорова», «Мануфактура братьев Мазлумовых», «Бакалея Сушкова».

За синагогой – гостиница «Большая Московская». К ней подъезжали нарядные экипажи, пожилой генерал помогал сойти даме в пестром шелковом пальто и широкополой шляпе, у подъезда чему-то смеялись две кокетливо одетые девушки, а напротив у зеркальных витрин торгового дома Цеткина друг за другом стояли пролетки извозчиков.

Сложное чувство испытывал Журба в эти первые минуты в Симферополе. Город он знал хорошо – не раз бывал здесь с отцом. Внешне Симферополь не изменился. Те же улицы, дома, вывески, и все же он попал как будто в иной город, только похожий на тот, памятный с детства, провинциально тихий, неторопливый. Журба тут же и понял, чем вызвано это странное неузнавание: город – не только улицы и дома, но прежде всего люди, их поведение, облик. По знакомой улице текла пестрая, шумная, чуждая ему жизнь.

Вот в эту жизнь ему предстояло войти, слиться с ней, здесь для него начнется главное, для чего он проделал длинный и опасный путь.

Ближе к большому, шумному базару, с которым сливалась Салгирная, потянулись лавчонки и кустарные мастерские матрасников, сапожников, шорников, тут же бойко торговали закусочные, чебуречные, шашлычные, из распахнутых окон и дверей несло кисловатым запахом дешевого вина, горелого бараньего жира и лука.

Журба присмотрел кофейню, где на его взгляд, можно было спокойно посидеть. В киоске рядом он купил газеты, все, какие были, и вошел в заведение. Выбрав место в сторонке и заказав еду и кофе, он углубился в чтение.

В Крыму в это время издавалось множество газет: симферопольские «Южные ведомости», «Таврический голос», «Заря России», «Курьер», севастопольские «Крымский вестник» и «Юг России», выходил официоз штаба Врангеля «Великая Россия»; выпускались газеты в Керчи и Феодосии, и даже в маленькой Ялте была своя газета «Наш путь».

Но Журбу интересовала одна: «Таврический голос». И даже не сама газета, а лишь отдел объявлений. Они были самые разнообразные. Броско рекламировала свою продукцию автомобильная фирма братьев Шлапаковых и посудный магазин Киблера, заезжий хиромант заявлял: «Я знаю тайну вашей жизни!», зазывал «только взрослых» кабачок «Летучая мышь», предлагали свой услуги врачи, акушеры, массажистки, репетиторы.

Журба внимательно прочитал всю эту пестрятину. Того объявления, которое предупреждало бы, что на нужную квартиру идти нельзя, не было. Бегло просмотрел другие газеты. Официальной информации в них было сравнительно мало, гораздо больше внимания уделялось всевозможной «хронике», то есть слегка подправленным и облагороженным сплетням, всякого рода пророчествам, наскоро обновленным анекдотам. Взахлеб восхвалялся новый правитель и новые порядки и, конечно же, в изобилии преподносились описания ужасов «большевистского ада».

Выйдя из кофейни, Журба пошел через базар. Здесь царило крикливое многоголосье. За длинными деревянными стойками замысловато расхваливали свой товар «дамы рынка». Сновали с большими графинами на голове продавцы пенной бузы и просто подслащенной, подкрашенной воды. В пестрый гул вливались выкрики точильщиков и стекольщиков, монотонные причитания нищих, разбойничий посвист беспризорников.

Базар с примыкавшим к нему «толчком» упирался в поросший кустарником откос, на котором высилась кладбищенская церковь. Журба поднялся на кладбище, похожее на огромный разросшийся парк. В зелени чернели мраморные кресты, холодно шелестели мертвыми листьями жестяные венки. Машинально читая надписи на памятниках, Журба прошел в глубь кладбища, в старую, уже заброшенную его часть. Было пустынно и тихо среди заросших травой могил и обветшалых надгробий.

Журба внимательно осматривал их. В основании одного из памятников зияла большая дыра. Оглядевшись, Журба тщательно свернул свою брезентовую куртку, вложил в отверстие и привалил лежавшей у подножия памятника плитой. Еще раз огляделся, примечая место.

Возвращаясь к церкви, он вдруг где-то совсем близко услышал голоса – детские, хрипловатые, сорванные.

«Что это?» – удивился Журба. Впереди открылась большая выложенная из темно-серого камня часовня с массивной чугунной дверью, с мраморным ангелом, печально опустившим крылья. Возле часовни за невысокой оградой расселись невероятно оборванные, замурзанные, худые мальчишки, старшему из них на вид было не больше двенадцати. Он сосредоточенно раскладывал на клочках бумаги по кучкам какую-то снедь, остальные не спускали глаз с его быстро шевелящихся пальцев.

Увидев Журбу, беспризорники, похватав еду, клубком поспешно вкатились в часовню. С глухим стуком захлопнулась за ними тяжелая дверь.

Журба повернулся, пошел к выходу. Было и у него такое: полуголодная жизнь с ночлегом где придется, – жизнь неустроенная, временная, без будущего. Было – но недолго.

И теперь он вдруг ощутил укол вины: ничего не может он сделать для этих мальчишек. Сейчас, немедленно не может…

С кладбища через пустырь Журба прошел на Пушкинскую улицу, пересекавшую весь город.

Пушкинская жила рядом с Салгирной тоже в деловом, суматошном ритме, однако более сдержанно, респектабельно – на Пушкинской и возле нее располагались самые солидные учреждения: городская управа, общество взаимного кредита и отделение международного банка, дворянское и офицерское собрания. Среди нарядных домов выделялись своей подчеркнутой парадностью дворянский театр и несколько легкомысленной вычурностью – варьете «Ша-Нуар». Сияли рекламой витрины кинотеатров «Баян», «Лотос», «Ампир».

Торговые заведения на Пушкинской располагались самые изысканные и дорогие: кондитерская Абрикосова, гастрономический магазин братьев Шишман и кафе знаменитого на Юге России Фанкони.

Все это осталось. Но и Пушкинская изменилась. Раньше днем она была малолюдной и тихой, только веселое треньканье трамвайчика, который заворачивал сюда с Екатерининской, а потом бежал к базару, нарушало покой богатых особняков.

Теперь же и днем царило тут оживление. Возле театра с огромной афиши, страдальчески заломив брови, простирал руки неестественно бледный человек в костюме Пьерро – кратковременные, всего трехдневные гастроли знаменитого артиста, изысканный его плач по уходящей России собирал множество желающих повспоминать, порыдать, попроклинать и понадеяться вместе с ним.

Людно было и возле синематографа, тоже обставленного афишами. Напротив, возле кафе Фанкони, прохаживались крикливо накрашенные женщины, тут же крутились пестро одетые молодые люди с испитыми, порочными лицами. Проплывали нарядные дамы и изысканно одетые господа.

И опять Журбе почудилось что-то ненатуральное, показное в этом оживлении, в людях, собравшихся сюда, в этот южный город, со всей России, в людях, которым так хотелось вернуть безвозвратно ушедшее прошлое.

Через Гимназический переулок, мимо почтово-телеграфной конторы, Журба прошел в городской сад. Остановился возле высокого пьедестала, на котором возвышалась чугунная Екатерина со скипетром в одной руке и картой полуострова в другой. Сквозь ветви деревьев просматривались крыши домов идущей на подъем Лазаревской. Нужный ему дом был наверху, по левой стороне.

При выходе из сада Журба задержался около киоска. Бутылку бузы пил медленно – осматривал улицу. Потом не спеша пошел вверх.

Здесь, на возвышенности, чувствовался ветер – он нес красноватую пыль с Петровских скал, где под слоем земли многовековым сном спал другой город – Неаполь скифский, еще не открытый археологами.

Ветер негромко постукивал плохо прикрытой форточкой одного из окон домика, стоявшего на правой стороне улицы. Два окна изнутри полуприкрыты ставнями.

Но… Журба даже сразу не понял, почему шевельнулось в нем чувство тревоги. А если оно появилось, то должна быть и причина.

Он прошел в самый конец Лазаревской, постоял над обрывом, по которому вилась каменная лестница с разбитыми ступенями, и повернул обратно. Шел медленно, рассеянно оглядывая крылечки, окошки, обвел взглядом окно с незакрытой форточкой. Поблескивал» промытые стекла, пламенела герань в горшке. Все говорило о том, что там, за окном, нет ничего, кроме сонной тишины и пригретого солнцем покоя.

Был уже поздний вечер, когда Журба, поднявшись на крыльцо небольшого домика, дернул ручку звонка. Послышались медленные пришаркивающие шаги, хрипловатый голос спросил:

– Кто там?

Журба проговорил пароль.

Дверь открылась, и он вошел в полумрак – свет едва сочился из глубины тесного, узкого коридора, заставленного какими-то вещами.

Совсем не рассмотреть было лица впустившего его человека, который, покашливая, запирал, закладывал засовом дверь. Журба определил только, что хозяин квартиры высок, сутуловат и очень не молод.

– Проходите… Впрочем, давайте я вперед… У меня тут тесновато.

Вошли в комнату, освещенную висячей керосиновой лампой под абажуром.

– Что ж, будем знакомы. Зовут меня Виктор Степанович.

Журба назвался.

– Значит, товарищ Николай, – произнес хозяин, вглядываясь в Журбу. И Журба теперь хорошо рассмотрел его.

Виктор Степанович был действительно не молод: худое, изрезанное морщинами лицо, глубоко запавшие глаза, обведенные болезненными тенями, и неожиданно густая, темная, лишь с редкой проседью шапка волос. Фигура, несмотря на сутулость, крепкая, костистая. В общем, таким он и представлялся по описанию По-лякова.

– Что я должен сделать для вас? – спросил Виктор Степанович.

– Мне необходимо встретиться с Петровичем.

– Вам придется подождать. День, а может, и больше… Да вы присаживайтесь. Сейчас будем чай пить.

– Мне товарищ Поляков рассказывал, как вы в Сибири на заимке чаи гоняли, – Журба улыбнулся. – Просил вам напомнить.

– Было, было… – растроганно произнес Виктор Степанович. – Бежали мы с ним вместе с каторги, жили некоторое время на глухой заимке. Между прочим, побег-то нам организовал Петрович, вот как все сходится… Значит, помнит товарищ Поляков? Как он?

– Да, в общем, в порядке.

– Ну да, ну да… Так я сейчас.

Он вышел. Журба огляделся повнимательней. Комната невелика, обставлена самым необходимым: у стены диван, шкаф – у другой, этажерка с кипой газет. Кроме двух закрытых ставнями окон, выходящих на улицу, сбоку еще одно. Оно приоткрыто, слегка вздувается занавеска. Журба подошел к окну, отведя занавеску, осторожно выглянул. Под окном росли кусты. Дальше виднелся каменный забор, около него темнело какое-то строение, по-видимому, сарай.

Послышались шаги, звякнула посуда. Журба обернулся. Виктор Степанович ставил на стол чайник, чашки. Посмотрел на Журбу, понимающе улыбнулся:

– Вообще-то у меня тихо. Но на всякий случай я вам сейчас покажу… Пойдемте.

Через маленький коридорчик прошли в кухню. Виктор Степанович отодвинул столик. Под ним оказалась крышка люка.

– Был небольшой подпол, но я прорыл лаз. Завтра по свету все вам покажу подробно. А теперь пошли, чай стынет.

Чай был очень вкусный – крепкий, ароматный.

– Хорош? – Виктор Степанович был явно доволен, – Особая заварка… А теперь рассказывайте. Как в Харькове, что на фронте? Пожалуйста, голубчик, поподробнее. Живу, знаете, как в лесу. Здешние газеты всякую чушь печатают.

Журба стал рассказывать…

– Да, сложная обстановка, – Виктор Степанович встал, прошелся по комнате. – Поляки и Врангель… Врангель ждет момента, чтобы ударить.

– Я сегодня в газете читал интервью Врангеля…

– Знаю, знаю, – подхватил сердито Виктор Степа-нович. – Говорит, что не собирается «освобождать» Россию триумфальным шествием на Москву. Только не станет он сидеть в «крымской бутылке», постарается вырваться.

Ну а пока порядки наводит. Сформировал правительство, во главе – бывший царский министр, ярый монархист Кривошеин. Петр Струве-министр иностранных дел, «легальный марксист», по сути – один из самых неистовых врагов революции. Бывший шеф департамента полиции Климович назначен министром внутренних дел…

Чего же ждать? Однако приходится Врангелю и в демократию играть: создал комитет, который разрабатывает закон о земле, чтобы привлечь крестьян. Это понятно – кто воевать-то станет? Вот и будет обещать золотые горы.

На словах, здесь, в Крыму, чуть ли не рай земной, а на деле жесточайший террор. Аресты, казни.

Климович и контрразведка стараются вовсю: в подполье серьезные провалы. Вот такие дела…

Видите, сколько я вам сразу наговорил! Признаться, устал от одиночества – не с кем слова сказать. Ну, у нас будет еще время на разговоры… А сейчас, наверное, пора отдыхать. Поздно уже, а вы с дороги…

В маленькой комнатке, отведенной Журбе, было слышно через стенку покашливание и возня Виктора Степановича, но вскоре он затих, а к Журбе сон сначала не шел. Чередой летели мысли. Он вспоминал дорогу сюда, думал о предстоящей встрече с Петровичем… Потом незаметно заснул.

С постели его поднял громкий стук. Сильно, настойчиво стучали в дверь.

В соседней комнате зашевелился Виктор Степанович, тревожно сказал Журбе:

– Ума не приложу, кто это может быть. На всякий случай идите на кухню. – Прошаркали его шаги.

Быстро одеваясь, Журба услышал, как на вопрос хозяина, ответили:

– Откройте, вам телеграмма! – Телеграмм сюда присылать было некому. Пятясь, Виктор Степанович вернулся в комнату, махнул Журбе:

– Быстро к лазу! Я – следом. Еще успеем уйти.

Журба потянул из-за пояса плоский восьмизарядный браунинг.

Наверное, за дверью поняли, что в телеграмму не поверили и открывать не собираются. В дверь раз за разом забухали чем-то тяжелым. Журба еще был в комнате, когда, брызнув осколками стекол, разлетелась оконная рама, и на подоконник вспрыгнул человек.

Журба выстрелил. Одновременно ответная вспышка озарила комнату, и тут же стоявший на подоконнике взмахнул руками, качнулся и повалился наружу. Но и его пуля нашла цель: Виктор Степанович неподвижно лежал на полу. Журба кинулся к нему, приподнял за плечи:

– Виктор Степанович!..

Пуля попала в голову. Виктор Степанович был мертв.

Трещала входная дверь. Стреляли со двора в разбитое окно. Журба понимал, что дом окружен. Он бросился в кухню, сдвинул стол и открыл люк. Перед ним зияла черная дыра. Держась за крышку люка, Журба спружинил тело и спрыгнул вниз.

При падении он больно ударился. Несколько мгновений лежал неподвижно. С грохотом захлопнулся люк, он лежал в кромешной тьме. Пахло затхлостью и сырой землей. «Как в могиле», – мелькнула мысль, и тут же возник страх, что у него сломаны ноги. С минуты на минуту надо ждать, что в дом ворвутся и увидят люк, Журба нащупал рукоять браунинга. Осторожно повернулся, пошевелил ногами. Острой боли не было. Облегченно вздохнув, он стал подниматься.

Погреб был глубоким, но небольшим. По струе свежего воздуха Журба сразу нашел лаз, который шел наклонно вниз. Двигаясь на четвереньках, Журба через несколько секунд ткнулся головой в поперечную балку, к которой были прибиты доски. Еще несколько секунд понадобилось ему, чтобы оторвать две доски. Образовалась довольно широкая щель…

Он стоял на крутом склоне Макуриной горки, Вокруг темнели кусты. Далеко внизу мерцали фонари Воронцовской улицы. Сзади нависали дома Лазаревской. Где-то недалеко каменная лестница, соединяющая две эти улицы, но искать ее не было времени: совсем близко слышались голоса. Не раздумывая и рискуя разбиться, он бросился вниз напрямую.

Скользя, падая и поднимаясь, Журба скатился к палисаднику небольшого домика на Воронцовской. Остановился, прислушиваясь. Сверху донеслись хлопки выстрелов, голоса. «Прочесывают горку», – понял Журба и выскочил на улицу, чуть не угодив под экипаж.

Возница, натянув вожжи, резко осадил лошадь:

– Я занят!.. – Он испуганно смотрел на Журбу, догадываясь, что стрельба на Макуриной горке имеет прямое к нему отношение.

Из экипажа выглянула молодая женщина. Она тоже слышала выстрелы и, по-своему оценив ситуацию, крикнула Журбе, чтобы скорее садился.

В жизни человека бывают такие моменты, когда решение надо принимать мгновенно. Журба вскочил в пролетку.

– Па-шел! – яростно хлестнул возчик лошадь, и пролетка быстро покатила по булыжной мостовой. На повороте с Воронцовской извозчик свернул в переулок, и Журба бросил беглый взгляд на свою соседку. Густо напудренное лицо, подкрашенные губы и подведенные глаза молодили довольно потрепанное лицо женщины лет тридцати. Она тоже украдкой разглядывала Журбу.

– Засыпался? – по-свойски спросила она. – По «тихой» ходил или на «скачок»?

Журба сразу понял, за кого она приняла его. Глупо было не воспользоваться этим. Не отвечая прямо на вопрос, он доверительно сказал:

– На «лягавых» нарвался.

Пролетка остановилась.

– Вот здесь я живу! – показала женщина калитку. – Пойдешь ко мне?

Не отвечая, Журба слез с пролетки и подождал, пока она отъедет. Достал деньги, не считая, сунул в руки женщины.

– Спасибо тебе, – искренне поблагодарил ее Журба.

… До утра он решил укрыться на кладбище, в часовне, возле которой видел беспризорников. Обдумывал случившееся. Как объяснить налет на явку?

Первая мысль: не он ли привел «хвост»? Шаг за шагом проследил весь прошедший день. Нет, слежки не было, он бы заметил, почувствовал.

Значит, следили не за ним, за явкой. И обоснованной была тревога, которую он испытал днем. Следили за домом, и, когда он вошел туда, замкнули кольцо. И все же удалось уйти. Ему – удалось. А Виктор Сте-панович остался там…

Так что же дальше? Днем он пойдет в город. Нет, других явок у него не было, ему дали всего два адреса: один здесь, второй в Севастополе. Уехать сразу же, ночью, было бы всего верней и безопасней. Но сделать этого Журба не мог: он обязан предупредить Петровича.

Когда он выбрался из часовни, уже вовсю светило солнце, громко щебетали птицы. Долетел глухой гул голосов, видно, с толчка. На самом кладбище было пустынно, только уже возле самого выхода, у свеженасыпанного холмика, сидела девушка, и рядом высокий черноволосый юноша сбивал из досок ограду.

Когда Журба поравнялся с ними, девушка подняла голову, мгновение, не видя, смотрела на Журбу и тут же отвернулась. Он пошел дальше, не задерживаясь, но это юное, мельком увиденное лицо, эти огромные, полыхнувшие на него горечью серые глаза, четкая определенность черт запоминались, и, выходя с кладбища, Журба обернулся, поймал взглядом тонкую фигурку в черном.

На Александро-Невской улице Журба вошел в подъезд большого дома, поднялся на второй этаж. В небольшой комнатенке было несколько столов, но только за одним, низко склонившись к растрепанному вороху бумаг, сидел очень полный мужчина. В ответ на приветствие Журбы он раздраженно пробормотал:

– По всем вопросам к редактору. Вон туда, – и ткнул рукой в глубину комнаты, где была еще одна дверь.

Постучав и не получив отзыва, Журба открыл дверь. Возле большого стола суетился весь высохший, желтый, как осенний лист, старик. Стол был завален бумагами, старик собирал их, сердито запихивал в пузатый портфель, стоявший тут же на столе.

– Мне объявление дать, – войдя сказал Журба.

– Не принимаем, – прошелестел старик и трудно, с надрывом прокашлявшись, продолжал резким, злым фальцетом: – Да-с, молодой человек, не принимаем ни объявлений, ни стихов, ни статей, ни даже фельето-нов. Все-с! Финита. Крышка. Нет больше «Таврического голоса». Кончился… Прекратил существование. Закрыт приказом начальника отдела печати…

Старик продолжал еще что-то зло и горестно выкрикивать, возмущенно потрясая руками, но Журба уже не слышал его.

Объявление в газете – единственный способ связи с Петровичем. Единственный потому, что казался абсолютно надежным. Всё старались предусмотреть там, в Харькове, когда снаряжали его на задание. Многое обсудили, стремясь предупредить всяческие мыслимые и немыслимые случайности, но вот такую предусмотреть не могли.

… На кладбище возле часовни уже собрались беспризорники. Перебрасывались обтрепанными грязными картами. При виде Журбы подобрались, готовые сыпануть в стороны.

Журба громко спросил:

– Кто хочет заработать, пацаны?

Мальчишки моментально окружили его плотным кольцом.

Невероятно оборванный мальчишка плелся по залитой солнцем Лазаревской улице от дома к дому, от столба к столбу. В руках – баночка с клейстером и стопка бумажных листков. На столбы и прямо на стены домов мальчишка клеил объявления, пришлепывая каждое рукой и оставляя след мурзатой пятерни.

Кто-то резко окликнул мальчишку, и он замер, готовый в любой момент дать стрекача. Но тут же, вспомнив, что в действиях его нет криминала, приободрился, лениво, не торопясь, подошел к стоявшему за деревом человеку в канотье и молча вложил в протянутую руку пачку листков.

Человек прочитал крупный машинописный текст: «Сдаются удобные комнаты с полным пансионом. Справляться по адресу: ул. Нагорная, № 32, собственный дом г-жи Сапожниковой».

Самое обычное объявление. Вернув беспризорнику листки, филер зевнул и ушел.

… Такое же объявление – слово в слово – Журба должен был поместить в газете «Таврический голос».

Капитан Савин был из тех людей, каких обычно не замечают. В недорогом пансионе на Корниловской набережной он слыл скучным армейским капитаном, с которым и поговорить-то не о чем. И на улице он был неприметен – мешковатый, явно нестроевой офицер, по виду всего-навсего военный чиновник из хозяйственного ведомства.

Но на Соборной улице Савин изо дня в день входил в здание, одно упоминание о котором несомненно пробудило бы в соседях по пансиону почтительный интерес к его особе. В здании этом размещалась Севастопольская объединенная сухопутная и морская контрразведка.

В это утро, как обычно, капитан Савин вошел в подъезд, по обеим сторонам которого стояли неподвижные и молчаливые часовые с черными погонами. От дежурного узнал, что о нем уже дважды осведомлялся полковник Туманов, и направился прямо к нему.

После мрачноватых, полутемных коридоров кабинет начальника контрразведки поражал нарядностью, такой неожиданной в этом учреждении. Сияли высокие окна, переливчато блестела хрусталем люстра, стены украшали дорогие картины. Комфортабельность кабинета подчеркивали резная изящная мебель и толстый спокойных серых тонов ковер на полу.

Когда Савин вошел, Туманов встал из-за письменного стола. Поздоровавшись кивком головы, указал на стул. Как обычно, спокойным было его лицо, однако это видимое спокойствие не обмануло Савина, он умел разбираться в настроениях полковника, и по тому, как у того в глубине пристально-внимательных глаз промелькнула недобрая тень, понял – что-то случилось.

Савин не то чтобы боялся своего начальника – долгая работа в царской охранке вытравила из него трепет перед какими бы то ни было чинами и рангами, – он слишком хорошо знал им цену, – но полковник Ту-манов даже в глазах Савина был личностью, безусловно, сильной.

– Штабс-капитана Белозерова знали? – отрывисто спросил Туманов.

– Конечно.

– Убит.

Известие о гибели симферопольского контрразведчика оставило Савина равнодушным. Он знал манеру полковника разговор начинать не с главного и продолжал ждать.

– Только что нарочным сообщили: Белозеров убит в перестрелке на большевистской явке, – тут же и перешел Туманов к ожидаемому главному. – Нет, можно только дивиться ротозейству наших симферопольских коллег. Явка была наиважнейшая, возле квартиры организовали засаду, долго ждали. И вот полюбуйтесь… – Туманов подошел к столу, взял бумагу и раздраженно потряс ею. – Ориентировка из Симферополя: мало того, что человек, пришедший на явку, бежал – они позволили чуть ли не на лоб себе наклеить шифрованное объявление! Вот оно! – Он опять потряс бумагой, прочитал: «Сдаются удобные комнаты с полным пансионом… Улица Нагорная, 32…» А на этой улице всего-то двадцать домов… – Туманов сел за стол и, успокаиваясь, заговорил ровнее: – Умный человек отличается от глупого тем, что учится на чужих ошибках, а идиоты не умеют исправить даже собственную. Никто в Симферополе и не попытался узнать, где размножено это объявление. Пишущих машинок в городе немного – все должны быть на учете, не трудно выявить, кто печатал, и узнать о заказчике. Во всяком случае – хотя бы словесный портрет! Прошу вас, немедленно займитесь.

– Александр Густавович, а почему мы должны заниматься этим человеком? – осторожно спросил Савин.

– Я почти уверен, что конечная цель «гостя» – Севастополь.

– Но явка была в Симферополе…

– Возможно, там ему и должны были дать или дали севастопольские адреса. Большевистскую разведку может сейчас интересовать лишь Севастополь. Дзержинский в Харькове и, поверьте, занимается не только охраной тыла большевиков, но готовит удары и в наших тылах. «Гость», который сумел вырваться из засады, может оказаться именно тем человеком, который пробирался к нам оттуда… из Совдепии.

«Какие основания думать так?» – хотел спросить Савин, но промолчал, понимая, что Туманов объяснит сам.

– На эту мысль меня натолкнула биография хозяина явки, – продолжал Туманов. – Оказалось, что он в прошлом профессиональный революционер, отбывал срок на каторге и в ссылке, как и большинство людей, работающих сейчас с Дзержинским. В Симферополе поселился он в июне прошлого года, за несколько дней до взятия города нашими войсками. Представляете себе? Вот поэтому и напрашивается вопрос: а не была ли явка чекистской? Короче, Василий Мефодиевич, поднимайте всю нашу агентуру. Человека, бежавшего с явки, надо найти во что бы то ни стало. Подключайте и Акима – разрешение на это генерала Климовича есть.

Туманов встал, обошел вокруг стола и остановился перед картиной на стене – отличной копией с «Богатырей» Васнецова. Он смотрел на картину и молчал. Савин ждал.

Полковник вернулся к столу.

– Вы можете взять реванш за константинопольскую неудачу с Сергеевым. В Севастополь приехал некто Астахов.

– Мне известно, – сдержанно ответил Савин.

– Может, документ с резолюцией Петра Николаевича Врангеля… при нем, – не то вопросительно, не то утверждающе произнес Туманов.

И эту интонацию шефа хорошо знал Савин. «Еще бы, – подумал, – документ! Сейчас за этот документ из рук в руки можно получить генеральские погоны: барон умеет быть благодарным. А реванш, дражайший Александр Густавович, не столько мне нужен, сколько вам». Но на лице его, припухшем, будто сонном, эта мысленная усмешка не отразилась никак. Коротко, по-солдатски, он сказал:

– Понятно, господин полковник. Будет сделано!

И с тем же выражением лица смотрел, как Туманов замер, насторожился.

– Что вам понятно, Василий Мефодиевич? – тихо, не поднимая от стола глаз, спросил полковник. Резко вскинул голову, ощупывая Савина взглядом холодным, сразу сделавшимся беспощадным. – Что, скажите на милость, вам понятно?

Савин едва заметно пожал плечами:

– Если Астахов сегодня располагает нужным нам документом, то завтра этот документ должен лежать у вас на столе.

Туманов глубоко и как-то обреченно вздохнул, теперь глаза его утратили холодную жесткость и стали едва ли не страдальческими. По виду полковника не трудно было понять, что могло означать это перевоплощение, он будто говорил: «Сподобил же господь бог помощниками!» Но Савин и на этот раз предпочел ничего не заметить: ему нужны были не намеки, а четкие инструкции, чтобы потом, в любом случае, не стать козлом отпущения. И он добился своего.

– Василий Мефодиевич, голубчик, – морщась, как от боли, сказал Туманов, – дело это требует чрезвычайной тонкости. Я бы сказал – деликатности! Не вам объяснять, как нужен нам этот документ, но… У Астахова не должно быть даже малейшего желания кивать на нас с вами! Не та эта фигура, понимаете? – в последних словах его прозвучали уже просительные нотки.

– Хорошо, Александр Густавович, – вставая, сказал Савин. – Все будет исполнено надлежащим обра-зом. Можете надеяться.

– Надеюсь, Василий Мефодиевич, – быстро ответил Туманов. – Вот именно: надеюсь! – Он тоже встал, давая понять, что разговор окончен.

Из кабинета начальника контрразведки Савин вышел вполне удовлетворенный. А полковник Туманов, проводив его, испытывал раздражение. Он ценил Са-вина, хотя и считал его несколько прямолинейным, неспособным к глубокому анализу человеком. «А впрочем, к чему раздражаться? – вдруг подумал. – Пожалуй, я излишне требователен к Савину. Он опытен в своем деле, исполнителен… Чего еще желать в наше-то время?»

Еще недавно в Крыму действовало множество контрразведок – кутеповская, шкуровская, военно-морская и иже с ними. «Надо же! – подумал Туманов. – Не столько за противником следили, сколько друг за другом… Оно бы и смешно, когда б не так печально. К счастью, преобразуя армию, барон Врангель и в контрразведке навел порядок. Объединенная морская и сухопутная контрразведка подчинялась теперь непосредственно главковерху и генералу Климовичу. В Севастополе возглавить ее довелось ему, Туманову».

Полковник знал: недоброжелатели – а у какого значительного человека их нет? – приписывали это обстоятельство давнему его знакомству с Врангелем.

«Что ж, господа, пусть будет так. Однако плохо вы барона знаете, если думаете, будто он способен поручить важное дело всего лишь старому знакомцу. Нет, его доверие еще заслужить надо. А это непросто!..»