Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Летний зной приходит в Севастополь рано, не дожидаясь, когда закончится весна. Цвели акации, и медовый, душистый запах висел на улицах города, пьяня и внося в души людей какое-то смутное, тревожное беспокойство…

Впрочем, тревога, овладевшая людьми, вызывалась не только временем года. Наступление, скоро наступление – это чувствовалось по всему. По дорогам на север полуострова передвигались колонны солдат, катились пушки и броневики, шли обозы.

Тревожно было и на душе у Николая Журбы. Направляясь в «Нептун», он думал: а все ли он сейчас делает так, как надо? Донесение в Харьков отправлено: составляли они его вместе с Бондаренко. Сообщили о концентрации войск в Феодосии, Керчи, в северном Крыму. Указали системы орудий, доставленных английским транспортом. Перечислили военное имущество, выгруженное из трюмов американских пароходов «Сангомон» и «Честер Вальси»… Предупредили, что ожидаются транспорты с танками и аэропланами.

Донесение получилось обстоятельным, сведения в нем важные. Лишь бы дошло.

А сейчас Журбе предстояло встретиться с группой Бондаренко.

Спустившись по выщербленным ступеням «Нептуна», Журба чуть замешкался у открытой двери, вглядываясь в прохладный полумрак подвальчика. Все было спокойно: невозмутимый Бондаренко грузно нависал над стойкой, ближайший его помощник Степан протирал столы. Как и предполагалось, посетителей в это время почти не было: лишь в глубине подвала сидел над стаканом вина пожилой, уныло-потертого вида чиновник, да неподалеку от него тихо толковали о чем-то своем двое дрогалей.

Мельком взглянув на Журбу, Степан сказал посетителям:

– Извините, господа хорошие, заведение закрывается. Прошу-с!..

Дрогали встали сразу, послушно и дружно, чиновник же почему-то заупрямился.

– Что такое?! – недовольно воскликнул он. – Хозяин!

Бондаренко величественно повернулся к нему:

– Так у нас заведено. Идите с миром, пока стражника не кликнул. У нас это быстро!

Чиновник хотел что-то ответить, но Бондаренко едва заметно сдвинул брови, и этого оказалось достаточно: бормоча что-то, чиновник направился к выходу. Но уже Степан остановил его:

– Извольте рассчитаться, господин! Нехорошо-с!..

Склонив к плечу голову с лоснящимися, надвое разделенными пробором волосами, Степан обмахивался полотенцем. На круглом лице его блуждала полупочтительная, полупрезрительная – ни дать ни взять лакейская – ухмылка. Если бы Журба не знал, что перед ним сын потомственного балаклавского рыбака, он бы мог поспорить с кем угодно, что предки Степана и сам он проходили всю жизнь в трактирных половых – столь естественно держался один из самых доверенных и умелых людей Бондаренко.

Да и сам хозяин «Нептуна» вел себя так, будто родился за этой стойкой. Принимая от чиновника сторублевую бумажку, то бишь «казначейский билет правительства вооруженных сил Юга России», Бондаренко презрительно сморщил губы, а потом неподражаемо небрежным жестом кинул на мокрую стойку несколько «колокольчиков» – мелких врангелевских ассигнаций, получивших легкомысленное свое название не то за изображенный на них царь-колокол, не то за низкую, почти никакую, покупательную способность – пустой звон, а не деньги!

Наконец чиновник ушел.

Бондаренко распорядился:

– Степан, останешься здесь, проследишь за порядком! – и повернулся к Журбе: – Пойдем, Николай.

… В маленькой комнатке без окон сидели за дощатым столом четверо. Один из них был в солдатском френче с погонами. Дружно повернулись навстречу Журбе и Бондаренко. Журба негромко поздоровался.

– Здравствуй, товарищ! – голос могучего, широкоплечего человека перекрывал голоса остальных. Бас у него был еще гуще, чем у хозяина «Нептуна».

Николая поразило, как неузнаваемо переменился Бондаренко за те несколько секунд, что шли они от стойки к комнате: исчезло сонливое выражение лица, не осталось и малейшего следа от недавней вялости; с молодой пристальностью смотрели глаза, силой и уверенностью веяло от всей его крепкой фигуры. Показав Николаю на свободный табурет, тоже сел к столу.

– Значит, так! – сказал Бондаренко, легонько прихлопнув ладонью по столу. И повторил: – Значит, так. Я сейчас буду говорить о вас, если кто с чем не согласен– не перебивать! Потом поправите. С кого начнем?

– Полагается с гостя! – быстро вставил худощавый человек с почерневшим от въевшейся гари лицом.

Журбе показалось, что столь же прочно, как гарь, прижилась на этом лице постоянная усмешка. Складывалось впечатление, будто он ни на минуту не перестает размышлять о чем-то легком, веселом и приятном. «Легкомысленный какой-то», – недовольно определил Журба.

– Опять поперед батьки в пекло? – сказал Бондаренко. – А может, послушает-послушает гость, какие вы есть, да и называться не захочет?

Шутке засмеялись, но сдержанно – умел Бондаренко сообщать людям нужное настроение.

– Значит, с тебя и начнем, – сказал Бондаренко. – Товарищ Ермаков. Работает на железке. Говорит, что жить без своих паровозов не может, но я ему не верю: ломает их почем зря. Полный реестр по этой его линии сейчас не составишь – об этом знают те контрразведчики, что перебывали в Севастополе за два с лишним года.

Есть о чем потолковать с ним полковнику Туманову, но Петр Степанович стеснительный: не захотел с ним познакомиться!

– Я в армии не служил, говорить с полковниками не умею! – усмехнулся Ермаков.

– Оно и видно, что не служил! – ворчливо подтвердил Бондаренко. – Там бы тебя живо отучили встревать, когда говорят старшие! Теперь факт последний, но главный: в партии с марта шестнадцатого…

«Ненамного старше меня, а партиец с дореволюционным стажем! – подумал Журба. – Вот тебе и легкомысленный!..» – Теперь ему все нравилось в Ермакове и улыбчивое лицо тоже.

– Дальше пойдем… – Бондаренко перевел взгляд на немолодого человека с бородкой. – Михаил Михайлович Баринов. Служил на «Пруте». После разгрома восстания был приговорен к пожизненной каторге. Бежал из пересыльной тюрьмы, долгое время жил на нелегальном положении в разных городах. Пять лет назад вернулся в Севастополь. Организовывал боевые дружины, потом красногвардейские отряды.

Следующим был человек с солдатскими погонами. О нем Бондаренко сказал:

– Матвей Федорович Рогожин. По заданию партии вел революционную пропаганду в царской армии, потом – в войсках Деникина. Матвей Федорович – человек тихий, незаметный. Дальше старшего писаря не продвинулся. Взрывов, перестрелок и всего такого за ним нет. Но то, что он делал и делает, для того же полковника Туманова страшней любых взрывов и стрельбы. Он людям глаза открывает на правду. Знает, что который уже год по острию ножа ходит, что если выявят его, пощады не жди! Но работу свою делает. – Чуть помедлив, Бондаренко спросил:

– Кто у нас еще? Ты, Илларион?

– Меня не перепутаешь! – грузно сидящий за столом Илларион добродушно подмигнул Журбе.

– Еще бы! – столь же добродушно откликнулся Бондаренко. – Ты у нас знаменитость!

Уверенный в себе, большой и сильный Илларион вдруг опустил глаза и смущенно вздохнул.

– То-то меня и волнует, что нашего чемпиона ни с кем не перепутаешь! – опять заговорил Бондаренко, – Отменный кузнец. Начальство судоремонтных мастерских на руках бы его носило… когда б поднять смогло. Товарищи уважают. Но этого ему мало. Ему слава нужна.

– Сколько можно! – не поднимая глаз, жалобно пробасил Илларион. – Усвоил уже…

– Раз усвоил – посмеешься вместе с нами, а товарищ должен знать, какой номер ты выкинуть можешь. – И повернулся к Николаю. – Представь ситуацию. Совершен налет на полицейский участок. Получилось не совсем хорошо, поднялась стрельба. Наши-то все ушли, но появилось опасение, что будут искать. Как ты мог заметить, Илларион мужчина у нас видный, Ему бы притаиться и помалкивать. А он… Молчи, Илларион! – сказал Бондаренко, заметив, что тот хочет перебить. – А он пошел на следующий вечер в цирк. За одно это пороть надо, но слушай дальше. Номер там был такой: несколько человек выносят огромную гирю, а силач ее выжимает. Выжал, утер пот, кланяется. Тут и вылазит на арену медведем Илларион. Потоптался, посопел, гирю поднял… Публика – в ладошки. Тогда Ларя хватает за пояс силача, поднимает его и осторожно кладет на опилки. В цирке – рев и стон. Наш чемпион поворачивается, уходит. И, обрати внимание, поклониться не забыл!

Журба даже не заметил, когда и как превратился из экзаменатора в простого слушателя, внимательно и чутко реагирующего на все, о чем говорил Бондаренко.

Каждый из сидящих в этой комнате людей, понятый им благодаря щедрой мудрости Бондаренко, уже виделся Николаю не просто подходящим, а незаменимым человеком. Только теперь он понял, почему Бондаренко начал знакомство с представления своих товарищей, а не наоборот: Бондаренко хотел уберечь его от ненужного позерства. А оно бы прорвалось, неизбежно прорвалось, как только он попытался бы излагать с высоты своего представительного мандата прописные истины о трудностях предстоящей совместной работы. Он вспомнил свои сомнения, с которыми шел сюда, и почувствовал неловкость.

Уже все смотрели на него, ожидая, когда Журба заговорит. А он не знал, что сказать, надо было собраться с мыслями, и опять Бондаренко пришел на помощь.

– Товарищ Журба прибыл к нам из центра, – весомо сказал он. – Если точнее – из Харькова.

– По линии Закордота [2]2
  Закордот – Закордонный отдел ЦК КП(б)У.


[Закрыть]? – быстро переспросил Ермаков.

– Не суетись, Петр, – остановил его Матвей Рогожин. – Придет черед вопросам.

Журба встал. Смущенно улыбнувшись, сказал:

– Зовут меня Николаем. Я, товарищи, по линии ЧК. Правда, чекист я молодой, надеюсь на вашу помощь – и делом, и советом.

Внезапно он успокоился: наверное, сказалось доброе, спокойное доверие, исходящее от этих людей. Говоря о судах и землечерпательных караванах, он не скрывал ни важности задания, ни возникших трудностей, и это его ответное доверие еще крепче, еще надежнее сплачивало их всех.

Услышав о напутствии Дзержинского, о том, что судьба флотского имущества заботит его, подпольщики взволнованно переглянулись.

– Вроде и далеко от нас Феликс Эдмундович, – тихо сказал Рогожин, – а выходит, что одно дело де-лаем. И я так думаю, товарищи, уж тут промахнуться нельзя – не будет нам прощения!

– Правильно, Матвей, – отозвался молчавший до тех пор Баринов. И Журба поразился, что голос у него мягкий, певучий. – Вот тут говорили о покупателе, а кто о нем что знает?

Ответил Петр Степанович:

– Фамилия его Астахов, из Константинополя при-ехал. Крупный деляга! С генералом Вильчевским он столковался, так что в любой момент может стать владельцем многих судов и караванов.

– Сведения проверенные? – спросил Баринов.

– Да уж точнее не бывает, – вздохнул Петр Степанович. – Есть у нас с Матвеем в доме Вильчевского свой человек.

«Вот даже как?» – удивленно подумал Журба и коротко сказал:

– Я видел этого покупателя в порту. Нам надо опередить его!

– Есть предложение, – неторопливо сказал Баринов. – Мы собираемся провести диверсию в порту. Самая пора: вчера еще один французский транспорт под разгрузку встал. Так вот, рванем склады – белякам будет не до землечерпалок. Сейчас для нас главное – время. А его мы таким путем выиграем. Да вот пусть Бондаренко скажет.

Бондаренко отозвался не сразу. Но когда заговорил, всем стало ясно, что это уже не просто продолжение разговора, а решение.

– Склады будем уничтожать. Как это дело лучше провернуть – обсудим. Для этого и собрались.

О предстоящем они говорили просто и буднично, с той уверенностью в успехе, какая свойственна людям, чувствующим себя хозяевами положения. И Журба вдруг с волнением и гордостью подумал: в городе, забитом вражескими войсками, терроризируемом контрразведкой, эти люди и есть истинные хозяева – несмотря ни на что! И он почувствовал, как впервые за много дней пришла к нему уверенность. Такой уверенности в себе, в своей силе Журба не испытывал с тех пор, как покинул Харьков…

Один из наиболее почитаемых постояльцев гостиницы «Кист», совладелец константинопольского банкирского дома Василий Степанович Астахов, подбирая галстук к вечернему костюму, открыл дорожный кофр и… насторожился. После некоторого раздумья откинул крышки других чемоданов, прошелся по комнатам комфортабельного люкса и вызвал горничную.

Молоденькая миловидная горничная, неслышно приоткрыв дверь, остановилась на пороге. Постоялец молчал, пристально глядя на нее. Горничная, невольно краснея, опустила голову и тихо спросила;

– Да, господин?..

Астахов подошел к ней, мягко взяв за подбородок, приподнял голову.

– Катя, у нас ость основания быть недовольной мною?

– Как можно… – окончательно смутилась девушка. – Ваша доброта, господин…

– Она останется прежней, но ответьте мне, Катя: кто был здесь в мое отсутствие?

– Никого. Я только навела в комнатах порядок.

– Вы наводили его и в моих чемоданах?

– Как можно! – испуганно отшатнулась горничная. В глазах у нее появились слезы. – У нас с этим строго…

Астахов покачал головой:

– Катя, я не хочу вам зла. – Он помолчал, а когда заговорил опять, голос его был жестким: – Но если вы не ответите, я потребую объяснений у хозяина гостиницы. Произойдет скандал. Он не пойдет на пользу ни хозяину гостиницы, ни вам, Кати! Ну?

По щекам горничной текли слезы, но она не отвечала.

– Вам велено молчать? – догадался Астахов. – Тогда я спрошу иначе: молчать приказали люди, которые были здесь?

Прикусив губу, горничная быстро взглянула на него и так же быстро, едва заметно кивнула.

– Спасибо, Катя, – серьезно сказал Астахов. В руке его появилась ассигнация.

– Не надо…

– Молчите, – остановил ее Астахов. – О нашем разговоре не узнает никто! – Он опустил ассигнацию в карман туго накрахмаленного передника горничной. – Идите, Катя.

С облегчением вздохнув, девушка повернулась к двери, но в последний момент задержалась:

– У вас что-то пропало? Ценное?

– Нет, Катя, нет. Успокойтесь, все будет хорошо!

Завязав галстук, Астахов переложил из кармана снятого костюма в вечерний те мелкие вещицы, без которых не обходится человек даже в минуты отдыха: портмоне, часы, блокнот, визитные карточки…

Он уже пошел к двери, но вдруг вернулся, вынул из внутреннего кармана английского смокинга небольшой пакет из плотной непромокаемой бумаги и осторожно положил его в кофр…

Стемнело, но знойная духота не спешила покинуть город: стены домов, раскаленные камни мостовых возвращали накопленное за день тепло. От гостиницы «Кист» до гостиницы «Бристоль» было недалеко, и Астахов, выйдя из вестибюля, в нерешительности остановился: день выдался хлопотливым, трудным, хотелось пройтись по свежему воздуху, но… Увы, вечер не принес желанной прохлады!

У подъезда стояли экипажи. Это были не те ободранные коляски с жалкими одрами, что в великом множестве дребезжали на улицах города. На козлах лакированных мягких экипажей, запряженных сытыми лошадьми, важно восседали осанистые кучера. В их позах и жестах не было угодливой суетливости. Заметив Астахова, они не спешили с заливисто-бахвальскими обещаниями: «Эх, прокачу!», – они знали, что сам вид их экипажей обещает приятную и скорую езду, и цену себе прекрасно знали; к тому же постояльцы «Киста», как правило, не торговались…

Астахов сел в экипаж, назвал адрес. Пара породистых рысаков резво взяла с места, в экипаже не ощущалось и малейшей тряски, казалось, будто колеса его вращаются, не касаясь брусчатки мостовой. К «Бристолю» вылетели стремительно, лихо.

Астахов не успел еще сойти с экипажа, когда мимо, встревожив лошадей густым бензиновым выхлопом, проехал и остановился автомобиль с открытым верхом. На заднем его сиденье Астахов увидел начальника контрразведки полковника Туманова и свою спутницу по «Кирасону» Елену Грабовскую. Туманов что-то сказал ей. Они рассмеялись. Затем шофер распахнул дверцу, помог Грабовской выйти, и она скрылась в вестибюле гостиницы. Автомобиль уехал.

– Аль передумали? – спросил Астахова возчик. – Говорите, еще куда – мигом домчим!

– Задумался, братец, извини, – усмехнулся Астахов.

В вестибюле он подошел к стойке портье, написал несколько слов на обороте визитной карточки. Расторопный посыльный побежал с ней по лестнице. Вернувшись, сообщил:

– Госпожа Грабовская сейчас будут!

Вскоре на лестнице показалась и сама Елена. Она с улыбкой подошла к Астахову, протянула руку.

– Простите, что побеспокоил, пани Елена. Я надеялся узнать у вас адрес госпожи Плевицкон… Она еще не начала концертировать, а мне хотелось бы ее увидеть…

– Мы были только попутчиками на пароходе, – пожала плечами Грабовская, – и я не знаю, где она живет…

– Мне казалось, что вы близко знакомы… Еще раз извините, что побеспокоил. Ну как вам Севастополь?

– Я его почти не видела. Это же большая казарма – на улицах невозможно появиться одной!

– Вот как! – искренне удивился Астахов, – Мне казалось, что в этом городе одинок только я.

– Вы? Одиноки?.. – Елена улыбнулась. – Не верится. Круг вашей деятельности…

– Верно, достаточно обширен. Но одиночество делового человека утверждают вечерние часы.

– Как и одиночество женщины, – задумчиво сказала Грабовская.

– Думаю, это явная несправедливость. И если бы мне было дозволено ее исправить… – Астахов замолчал, с ожиданием глядя на Елену.

– Я должна понимать ваши слова как приглашение? – не без лукавства спросила Грабовская.

– Если не сочтете назойливостью, – да.

– Не сочту! – ответила она. – И куда же мы пойдем?

– Куда прикажете! – склонил голову Астахов.

– Тогда… – Грабовская на мгновение задумалась и засмеялась: – Тогда – в казино! Вы подождете, пока я приведу себя в порядок?

Вернувшись в номер и занимаясь туалетом, Грабовская думала об Астахове.

Этого человека она выделила сразу, еще на «Кирасоне». И то, что они встретились теперь, было ей приятно. Астахов обладал, на ее взгляд, ценнейшими в нынешнем суетливом времени качествами: в нем была та основательная уверенность, какой не обладали даже люди, занимающие самое высокое положение. Несомненно, он был одним из тех немногих, кто всегда остается над схваткой – к их выгоде оборачиваются и чужие победы, и чужие поражения. «Таких людей выбирает и отличает сама судьба, – думала пани Елена, – Рядом с ними всегда надежно…»

Ее рука, не донеся гребень до пышных волос, вдруг замерла, Грабовская посмотрела на свое отражение в зеркале трельяжа и усмехнулась: «Ну а я? Кто я для него?..»

Было ясно, что вопрос о Плевицкой – лишь предлог, не более: Астахову нужна была она, Грабовская, «Но зачем? – спросила себя. – Допустим, он хочет узнать, что привело меня в Севастополь…»

Это предположение показалось ей столь нелепым, что она засмеялась: невесело, коротко: «Дева Мария, да ему ли снисходить до такого! – и, снова вглядываясь в зеркало, продолжала думать: – Разве я не красива и не могу нравиться мужчинам? Просто – нравиться?» Молодая женщина, отраженная зеркалом, и впрямь была красива. Грабовская опять засмеялась, но теперь с удовольствием, легко. Тщательно причесываясь, она уже не думала ни о чем, что могло бы испортить то радостное настроение, что явилось к ней сейчас: в конце концов, каждый человек имеет право на светлые минуты даже в самые черные дни. Слишком часто, слишком горько несправедливой была к ней судьба…

Размышляя так, Грабовская и сама верила, что жизнь ее не сложилась по чьей-то вине, а не по ее собственной.

В свои двадцать четыре года она повидала столько, сколько не всегда узнает и доживший до глубокой старости человек. Она происходила из именитого шляхетского рода. Но к тому времени, как Елена появилась на свет, от былого богатства семьи не осталось и следа, сохранились лишь упрямо передаваемые из поколения в поколение легенды. Потеряв еще в детстве родителей, она жила у дальнего родственника – в обстановке тусклой, почти нищенской. Глядя на тоненькую, скверно одетую девчушку с мечтательными глазами, трудно было предположить, что в ней уже родилось и с каждым днем растет стремление во что бы то ни стало вырваться, любой ценой приблизиться к тем блистающим, манящим вершинам, где некогда обитали предки. Меж тем реальная жизнь отличалась от сладких грез весьма существенно. В шестнадцать лет Елена вышла замуж. Удачнейший, на первый взгляд, брак оказался грандиозным обманом: немолодой барон-француз, увезший ее из Варшавы, был безнадежно беден, и она без колебании бросила его, как только нашелся богатый покровитель. На смену первому покровителю явился второй, третий… Броская яркость этой новой жизни, смена лиц и впечатлений увлекали. Но шло время, менялись имена и лица, и однажды Грабовская с ужасом поняла, что будущее не обещает ничего, кроме падения на самое дно того мира, из которого она так долго и так неудачно пыталась бежать…

Случайно познакомилась она с одним из вожаков боевиков-националистов, и человек этот, разглядев и оценив те качества пани Елены, о которых она пока лишь смутно догадывалась, ввел ее в свою организацию.

Здесь часто и много говорили о патриотизме, о независимой Польше. И если вначале, связывая свою судьбу с организацией боевиков-националистов, она думала лишь о том, что с возрождением былого могущества Речи Посполитой вернутся прежние богатства и слава рода Грабовских, то постепенно забота о личном отошла на второй план – все мысли и чувства теперь были о «великой, от моря до моря Польше».

Выполняя волю стоящих над ней, уверенная, что действует во имя благополучия родины, Грабовская одинаково охотно и рьяно оказывала услуги разведке немецкого Генерального штаба, французской Сюртэ дже– нераль и английской Интеллидженс сервис…

Весной двадцатого, когда Пилсудский двинул свои полки против красных, она готова была идти с винтовкой в руках впереди атакующих цепей – так воодушевил ее этот поход. Но, как выяснилось, предначертание Грабовской заключалось в другом: ей назначалось совершить покушение на жизнь Дзержинского. И она, понимая, сколь огромен риск, согласилась. Предстоящее виделось ей теперь именно тем главным делом жизни, к которому она готовилась все последние годы и месяцы…

Ярко вспыхивала разноцветными лампочками огромная, в полстены надпись: «Казино». Белая борода рослого швейцара окрашивалась то синим, то желтым, то красным цветом. А сам он, сверкающий призрачным золотом многочисленных галунов, казался добрым волшебником, приглашающим людей к сказочной удаче.

В просторном фойе казино неторопливые, но сноровистые служители в белоснежных манишках встречали гостей: непостижимым образом догадываясь о склонностях каждого, они безошибочно препровождали посетителей в зал рулетки, либо к столам для игры в карты, либо в ресторан…

У двери, ведущей в зал рулетки, стояло чучело огромного медведя. Весело поблескивая маленькими глазками, разинув в вечной улыбке пасть, медведь держал в передних лапах небольшой щит, на котором было начертано: «Судьба ленива. Поторопи ее!» В самом зале вокруг рулеточных столов толпился многоликий и многоязычный люд: сановного вида старухи и лощеные офицеры, спекулянты и контрразведчики, процветающие коммерсанты, моряки английские и французские, американские, греческие… Все торопили судьбу, все рвались к удаче.

Появление Астахова и Грабовской не прошло незамеченным, молодая элегантная женщина привлекала к себе внимание. Тонкие черты удлиненного лица, грациозность стана и поступи, улыбчиво-задумчивый взгляд– все это производило впечатление. Склонив голову к плечу Астахова, она улыбнулась:

– Будем играть? Почему бы и нам не испытать судьбу? – Не ожидая ответа, а быть может, предугадывая его, расстегнула черную лакированную сумочку.

Астахов, тоже улыбнувшись, положил на сумочку руку:

– Сегодня вы моя гостья, – и пошел за фишками.

К удивлению Грабовской, Астахов, усадив ее за стол рулетки, сам остался стоять сзади. Заметив недоумение, весело шепнул:

– Нет, пани Елена! Свои ставки я делаю на биржах Европы, – и, улыбаясь, показал взглядом на столбики фишек перед Грабовской.

В тот же миг крупье объявил:

– Дамы и господа, делайте ваши ставки!..

Огромный двухцветный стол, расчерченный квадратами, покрылся фишками разного достоинства.

– Игра сделана! Ставок больше нет!

С треском помчался по диску шарик, множество горящих глаз пытались уследить за ним… А диск кружил все медленнее, все медленнее прыгал через лунки с цифрами шарик.

Прикусив губу, Елена смотрела на стол. Длинные ее ресницы вздрагивали, глаза расширились.

– Двадцать пять! Нечет! Черная половина! – выкрикнул крупье.

Елена проиграла. Делая новые ставки, она забыла, казалось, об Астахове – так увлекла ее игра.

Фишки кончились, и, прежде чем Астахов успел предложить новые, Елена встала.

– Довольно! Слишком однообразно да и не по-везет. – Лицо се было спокойно, без следа недавнего азарта.

Не торопясь, прошли они по другим залам. В том, где шла карточная игра, увидели Красовского. Судя по толстой пачке банкнотов, лежащей перед Красовским, удача не оставляла его. Тонкие, длинные пальцы Красовского ласкали карты, изящно открывали их, небрежно касались денег…

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Астахова Елена.

– Меня восхищает отточенность движений графа… Поразительный артистизм!

– Еще бы! – презрительно поморщилась Грабовская. – Ловкость рук у него потрясающая!

– Не судите строго игроков, пани Елена, – внимательно посмотрев на нее, сказал Астахов. – Поверьте, азарт – не худший из человеческих грехов…

– Это не азарт, – покачала головой Грабовская, – Это – порок.

Они спустились в ресторан. Разливая шампанское, Астахов продолжал начатую тему:

– И все-таки не понимаю, в чем провинился перед вами бедный граф. Буквально днями мы виделись с ним, и я заметил, что он преисполнен к вам почтения…

– Не заблуждайтесь на его счет, – опять поморщилась пани Елена. – И я бы не советовала вам иметь с ним дело – обманет!

– Кто, граф? – изумился Астахов.

– Какой там граф! Это самозванец, квалифицированный мошенник, – увидев, что Астахов растерялся, Грабовская доверительно добавила: – Шулер – не единственная его «специальность». Он еще и профессиональный взломщик. Нам с вами труднее открыть консервную байку, нежели ему любой сейф!

– Но…

– Не спрашивайте, откуда я это знаю, – остановила его Грабовская. – Но в истинности моих слов можете не сомневаться!

За ужином Астахов рассказывал ей о Константинополе, где Грабовская была лишь проездом. Чувствовалось, что он прекрасно знает этот город, расположенный одновременно в двух частях света, – город, в облике и жизни которого так тесно и противоречиво переплелись европейская современность и древняя азиатская дикость… Астахов говорил о знаменитых дворцах, о всемирно известных мечетях, о бесподобных стамбульских фонтанах. Рассказывал увлеченно, интересно, зримо, но заметил вдруг, что Грабовская слушает его невнимательно, что мысли ее заняты чем-то другим.

– У вас утомленный вид, пани Елена, – прервав рассказ, заметил Астахов. – Вы устали?

– Признаться, да, – виновато улыбнулась Грабовская.

– В таком случае, позвольте проводить вас…

Когда вышли из казино, Астахов хотел взять извозчика, но Грабовская отказалась: идти было недалеко, всего квартал.

Прощаясь, она смотрела вопросительно, выжидающе. но Астахов коротко поблагодарил за приятный вечер и ушел. Поднимаясь в номер, Грабовская подумала о нем не без разочарования: она рассчитывала, что Астахов будет просить о новой встрече.

… Астахов уже подходил к своей гостинице, когда на пути его встали трое. Мгновенно затолкали совладельца константинопольского банкирского дома в тоннель темной подворотни. Кто-то ударил его сзади по голове. Удар был настолько сильный, что Астахов едва не упал. Попытался было рвануться в сторону, но тут же холодное лезвие ножа коснулось горла.

– Поднимешь хай, порежу, чтоб мне жизни не видать! – угрожающе прозвучал чей-то голос.

Три пары рук проворно вывернули карманы. Бумажник, записная книжка, пачка визиток – все перекочевало к налетчикам. Один из них заметил упавшую бумажку, поднял и ее. Исчезли налетчики так же внезапно, как и появились.

Астахов пощупал голову, крови на руках не было. В полутьме тускло блеснули на пальцах перстни… Оказалось, что и золотой брегет остался в жилетном кармане… Астахов посмотрел на часы, опять – на перстни… И – засмеялся.

Утром, когда полковник Туманов приехал на службу, капитан Савин уже ждал его в приемной.

– Что-нибудь срочное? – добродушно полюбопытствовал Туманов, пропуская помощника в кабинет. – Или, упаси бог, неприятности?

– А это как сказать… – усмехнулся Савин.

– Интригующее начало! – Туманов кивнул на кресло у стола: – Прошу. Ну-с, что у вас?

Савин молча положил перед ним донесение, из которого явствовало, что сотрудникам контрразведки не удалось обнаружить у Астахова сергеевского документа.

– Кто конкретно принимал участие в операции? – спросил Туманов.

– В гостинице был я. – Савин замолчал, полагая, что этим все сказано.

– Я не сомневаюсь в вашем профессионализме, Василий Мефодиевич, – нахмурился Туманов, – но все– таки: вы уверены, что он не догадался о вашем визите?

– Александр Густавович! – укоризненно посмотрел на него капитан. – Подобных обысков на своем веку я провел десятки! – Пожав плечами, добавил: – Какие-то незначительные следы моего пребывания в номере, наверное, можно обнаружить, но… Для того, чтобы их заметить, Астахов должен обладать не меньшим опытом, чем ваш покорный слуга. А он, как нам известно, в жандармском корпусе не служил.

– Хорошо, – кивнул Туманов, – пойдем дальше. Вечерний налет вы обставили достаточно топко?

– Старались. Учитывались даже мелочи… – Видимо, вспомнив что-то, Савин усмехнулся. Заметив нетерпение полковника, пояснил: – Я потребовал от моих помощников, чтобы они изъяснялись со своей жертвой на блатном жаргоне, как настоящие налетчики-рецидивисты. Но все это оказалось ни к чему, документа при нем не было.

– Ваши выводы?

– Одно из двух, – тихо произнес Савин, – или Астахов сумел перехитрить и меня и моих людей, во что я не склонен верить, или… – он посмотрел в глаза Ту-манову, – или нет у него этого документа и не было никогда. Это афера.

– Позвольте, Василий Мефодиевич, – откинулся на спинку кресла удивленный Туманов. – Мы же знаем с вами, что Астахов солидный коммерсант, а не афе-рист.

– А разве обязательно, чтобы одно исключало Другое? – невозмутимо ответил Савин. – Всего лишь один пример из недавнего прошлого. Вы помните Митьку Рубинштейна? Как же – банкир-миллионщик! К его услугам прибегала сама императрица… А чем кончилось, каким скандалом?! Так вот, боюсь, что и в нашем случае…

– Не спешите, Василий Мефодиевич, не спешите… – Туманов встал из-за стола, прошелся по кабинету. – Не забывайте, что появлению здесь Астахова предшествовало рекомендательное письмо генерала Лукомского.