Текст книги "Второй вариант"

Автор книги: Георгий Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

И вдруг работавший мотор умолк – как обрезало его. И стало тихо. Аэроплан резко пошел на снижение.

«Садимся? Но почему? Почему здесь?» – ничего не понимая, подумал Журба.

Впереди показалась деревня – кривые улочки, церковь и рядом с ней площадь, заполненная солдатами. Задрав головы, они смотрели вверх.

«Неужели… неужели Васильев был прав?»

Огибая деревню, «ньюпор» лег в широкий вираж. Странно опрокинувшись, навстречу стремительно летела земля. Мелькнули редкие окраинные домики, впереди протянулось поле.

Чувствовалось, как напряжена спина Каминского, он смотрел за борт, вцеиившись в ручку управления.

«Ньюпор» коснулся земли, его подбросило. Потом новый удар, слабее, еще толчок, и, пробежав немного по полю, аэроплан остановился.

– Мотор! – крикнул Каминский. Лицо у него было посеревшее, застывшее, как маска. Спрыгнув с сиденья, он бросился к мотору. Журба, отстегнув привязные ремни, поспешил за ним.

Огляделся. Вокруг ровная степь. Скрыться негде. А из деревни, размахивая винтовками, уже бежали солдаты.

Упрямо стиснув зубы, Каминский с лихорадочной быстротой ощупывал мотор,

Журба вытащил пистолет.

– Магнето! – крикнул Каминский. – Отсоединился провод! Быстрей к пропеллеру, запускайте мотор! – Он кинулся в кабину.

Журба подбежал к винту и, отдавая рукам всю свою силу, крутанул его. Мотор загудел, набирая мощь.

Солдаты были уже совсем близко. Бежавшие впереди вскинули винтовки. Твердо ударило в борт аэроплана – раз, другой. Журба вскочил на свое сиденье.

– Держитесь! – крикнул ему Каминский, и аэроплан, развернувшись почти на месте, стремительно понесся по полю навстречу солдатам. Ошеломленные, они бросились в разные стороны.

Толчок, еще один, еще, и «ньюпор» оторвался от земли. Набирая высоту, он круто развернулся над деревней и пошел обратно.

«Зачем? – подумал Журба. – Ведь подбить могут». – Но в это время Каминский нагнулся и с видимым усилием вытащил из-под ног продолговатый свер-ток. Аэроплан летел прямо на солдат. Каминский сбросил сверток за борт – и десятка два железных стрел понеслись к земле… Солдаты в панике разбегались по полю. А «ньюпор» лег на курс к горам.

… Спустя час аэроплан приземлился в предгорье на небольшой поляне, заросшей по краям кустарником.

Не выключая мотора, Каминский вылез из кабины и жадно закурил. Журба заметил, что руки у летчика вздрагивают.

– Давно летаю, в каких переплетах ни бывал, но, кажется, так туго не зажимало еще, – перехватив его взгляд, заметил Каминский. – Признаться, думал все, конец… Да так оно и было бы, случись неисправность серьезней. Кто-то из нас в рубашке родился. А реакция у вас хорошая – летная. Ну, будем прощаться. Задерживаться мне здесь никак не следует.

… Превратился в точку, а потом растаял аэроплан. Тихо стало на поляне, лишь какая-то птица вскрикивала громко и беспокойно.

В Симферополе стоял один из первых, по-настоящему теплых весенних дней. Улицы заливало солнце.

Но в низких небольших комнатах домика Дерюгиных царил полумрак и было прохладно.

Дверь оказалась не запертой, значит, Вера должна быть дома. Но на оклик Лизы никто не отозвался, и она через небольшой коридорчик прошла в комнату.

Ну конечно, Вера была здесь, сжалась в уголке дивана, видимо, задремала.

– Вера, Верочка, очнись, – заговорила Лиза, усаживаясь на диван рядом с подругой. – Я тебе сейчас такое расскажу!..

– Здравствуй, – пробормотала Вера. Ей не хотелось видеть Лизу, но она постаралась не показать этого – ведь Лиза не виновата в том, что произошло тогда в Джанкое, искренне хотела помочь.

– Вера, ты не отчаивайся, все будет хорошо, – Лиза говорила быстро, оживленно. – Мне Анастасия Михайловна обещала… Нет, не только обещала. Она… Вера… Я не помню, как приехала домой. Со мной такое было… Анастасия Михайловна даже перепугалась. Ну, я все ей сказала. Я была так убита, так возмущена…

– Так что же госпожа Слащева? – перебила Вера.

– Прости… Болтаю, а нужно о главном. Анастасия Михайловна разгневалась на генерала. «Пусть только приедет, говорит, я ему покажу. Солдафон, говорит, бурбон». Ох, я опять. В общем, Анастасия Михайловна все сама сделала.

– Что же могла она сделать?

– Она такая решительная! Представляешь, заехал к нам по дороге в Джанкой полковник Дубяго, ну, в общем, ты не знаешь его, он начальником штаба у Якова Александровича. Так вот, она ему ничего не объясняла, просто сказала, что есть, дескать, там у вас среди пленных Николай Дерюгин, а она, то есть Слащева, интересуется, в каком он положении и прочее. Потребовала, чуть не приказала полковнику навести справки. И вот сегодня, прямо сейчас, он позвонил.

Вера вскочила с дивана.

– Ну и что?

– Жив-здоров Николай, – торжествующе объявила Лиза. – Жив и здоров твой брат, Вера. Полковник обещал, что все будет в порядке. Колю пока поместят в лазарет, а потом видно будет.

– В лазарет? Почему в лазарет? Он болен, ранен?.. Ты скрываешь?.

– Да здоров, здоров, – Лиза засмеялась радостно. – Просто в лазарете лучше – и питание, и вообще условия. Ах, Веруня, я так рада! Прямо извелась за тебя, за Колю.

– Вера, – послышался из соседней комнаты слабый голос. – Кто у нас, Вера?

– Это Лиза, папа, – громко сказала Вера. – Лиза Оболенская ко мне зашла. – И Лизе очень тихо: – Папа ничего не знает о Николае.

– Я понимаю… Как он, Павел Евгеньевич?

– Слаб очень. Ты извини, я сейчас. – Вера вышла и вскоре же вернулась. – Папа кланяется тебе и Ольге Викентьевне. Просит извинить, что не может выйти… Вот что, Лиза, надо передать Коле хотя бы письмо.

– Передадим, Вера. Я сегодня же спрошу Анастасию Михайловну и опять прибегу к тебе.

– Спасибо тебе, Лиза…

… Проводив Оболенскую, Вера заглянула к отцу – он дремал. Вера прикинула, что можно будет послать брату…

Опять подступили воспоминания о поездке в Джан-кой… Не только встреча со Слащевым, разговор с ним потрясли ее. Было и еще страшное, там, в Джанкое, о чем Вера не могла никому рассказать, что давило и жгло невыносимо.

После того, как Лиза уехала, Вера пошла в город, решив хотя бы что-то узнать о брате. Долго бродила по улицам, пока нашла Митиных знакомых, адрес которых он ей дал. Но на дверях маленького домика висел замок.

И снова Вера шла по грязным и тесным улочкам. Вечерело. Моросил мелкий дождь. Задувал холодный ветер. Редкие прохожие неожиданно появлялись из вязкого густого тумана и опять ныряли в него. Мглистая пелена, казалось, отделила Веру от всего мира, такого чувства одиночества она никогда не испытывала.

«Где же найти ночлег, к кому обратиться», – думала она.

В окнах домов, мимо которых шла Вера, зажигались огоньки, от этого на улице становилось еще холодней и бесприютней.

Единственно возможным местом ночлега был вок-зал. Туда и направилась, может быть, удастся перебыть до утра.

И тут ее окликнули. Она вгляделась – Юрьев, недавний их с Лизой попутчик.

Он удивился, увидев Веру, спросил, чем закончились ее хлопоты о брате. В его голосе Вере слышалось сочувствие, теплота, и она сказала, что пока ей ничего сделать не удалось, потому и осталась в Джанкое. И тогда Юрьев предложил свою помощь: она переночует у его знакомых, а завтра он поможет ей повидать брата. Большего обещать не может, но это – определенно.

Повидать Колю… Что ж, хотя бы это. Дальше будет видно. Юрьев был ее единственным знакомым в этом совершенно чужом, темном, продуваемом ветром городке, и он вызвался ей помочь… Поборов сомнения, она решилась ему довериться…

Ей сразу не понравился дом, в который они пришли. В полупустых, кое-как убранных комнатах чувствовалось что-то неустроенное, спешное, свойственное временному жилью. Не понравилась и пожилая хозяйка, которая осмотрела ее с кривой, двусмысленной улыбкой.

Уйти? Да, нужно уйти немедленно. Но Юрьев уже шумно усаживал ее на диван, предлагал снять ботинки и жакет, – ведь она совсем промокла, она простудится, – что-то ставил на стол. А Вера, попав в тепло, почувствовала, как продрогла, как голодна… Уйти… Куда? Представились темные, иссеченные дождем пустые улицы, забитый солдатами вокзал…

Вера медлила, а Юрьев между тем уже звал ее к столу, подождал, пока она сядет, придвинул тарелку с крупно нарезанными кусками рыбы, плеснув из бутылки в стакан, стал уговаривать выпить. Она отказывалась, он настаивал: это как лекарство, ей сейчас необходимо. Вера глотнула, закашлялась, задохнулась… Юрьев смеялся. Сам он опрокинул полный стакан, не поморщившись, сразу налил себе еще.

То, что было потом, Вере хотелось вычеркнуть из памяти – насовсем.

Юрьев пил, становился все развязней. Близко придвинувшись к Вере, он возбужденно, уже несколько бессвязно говорил о том, что все вокруг сместилось, подхвачено ураганом, куда-то мчится, возможно, к гибели, а они словно на маленьком теплом островке, они – вдвоем. Схватил вдруг Верину руку своей – сухой, горячей. Вера отстранилась. «Уйти, уйти, куда угодно, но прочь из этого дома!» Встала. И тут Юрьев обнял ее. Она увидела совсем близко страшные своей пустотой глаза, омерзительно запахло табаком, крепким одеколоном, сивухой. Она захлебнулась отвращением, рванулась, крикнула: «Пустите сейчас же…» Но Юрьев, продолжая бормотать что-то, прижимал ее к себе все крепче и крепче. Руки его заползли под блузку, это было мерзко, это было как смерть.

И тут рука ее нащупала край стола, потом бутылку с остатками самогона. Она ударила Юрьева бутылкой и бросилась к двери. Через мгновение она уже бежала по мокрым, холодным, ветреным улицам городка. Потом задохнувшаяся, смертельно уставшая стояла под дождем, среди темени, захлебываясь рыданиями.

… Остаток ночи она провела на вокзале и рано, в шестом часу, села в поезд. Все вспоминалось отрывками, как бы толчками: рассвет, пассажирский поезд возле платформы… И снова залитые дождем пустые поля за окном.

Потом, дома, когда нужно было разговаривать с отцом, Вера взяла себя в руки, но пережитое не уходило, не отступало. «Звери», – то и дело мысленно восклицала она, чувствуя, как вспыхивает в ней слепящий гнев.

Приход Лизы воскресил в ней надежду что-то сделать для брата. Но если бы не было той ужасной ночи в Джанкое…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Гостиница «Кист», построенная разбогатевшим баварским немцем Кистом, удобно располагалась в центре Севастополя, на Екатерининской площади, как раз напротив Графской пристани. Из окон второго и третьего этажей гостиницы открывался великолепный вид на море и залив, а в первом размещался ресторан, кухня которого считалась лучшей в городе.

Астахов в летнем, хорошего покроя костюме и светлой шляпе, не спеша спустился в вестибюль гостиницы. Швейцар в бежево-красной ливрее, шевеля от усердия губами, распахнул перед ним дверь.

У подъезда стоял заказанный экипаж. Астахов, с усмешкой посмотрев на рысака, на возницу татарина в круглой барашковой шапке, уселся в фаэтон.

– На Чесменскую, – приказал он.

Рысак промчал по Екатерининской мимо домов с традиционными ажурными балконами, обогнал открытый всем ветрам трамвайный вагончик без стенок, с деревянной ступенью во всю длину вагона и свернул на Петропавловскую. Мимо массивных колонн Петропавловского собора, поднявшись по Таврической, рысак примчал экипаж на самую зеленую в городе улицу – Чесменскую. Астахов вышел из экипажа и некоторое время постоял на тротуаре, оглядывая дворец.

Светлое, с большими стрельчатыми окнами здание дворца, окаймленное чугунной узорчатой оградой, стояло в тени огромных платанов. У входа застыли часовые– два юнкера с винтовками. Над ними свисало трехцветное знамя, то самое, под сенью которого в октябре семнадцатого Колчак перед тем, как навсегда покинуть дворец, сломал свою адмиральскую шпагу.

В обширном холле было людно.

– С кем имею честь? – дежурный офицер с шевроном на рукаве склонился над визитной карточкой Астахова, потом заглянул в журнал посетителей.

– Вахмистр! Проводить господина!

По мраморной лестнице, застеленной пушистым ковром, Астахов поднялся в бельэтаж дворца. В приемной, большой комнате с лепным потолком, Астахова почтительно встретил адъютант.

– Его превосходительство вас ждет! – Он распахнул дверь кабинета.

Навстречу Астахову поднялся высокий, грузный генерал с мясистым, тяжелым лицом, в котором все черты были крупны и несколько неуклюжи, как бы вылеплены небрежно, наспех, без должного тщания и шлифовки.

Последовало рукопожатие, и генерал Вильчевский пригласил Астахова сесть в одно из кожаных кресел, стоявших возле письменного стола. Уселся сам, поглядывая на Астахова не без любопытства и с оттенком настороженности, которую старался скрыть.

Степенное спокойствие во всем облике, уверенность в себе, внимательный и чуть ироничный прищур глаз говорили о том, что человек, сидящий против него в кресле, цену себе знает.

– Я понимаю, как вы заняты, господин генерал, – заговорил Астахов. – И поэтому, с вашего разрешения, начну сразу о делах. Надеюсь, генерал Лукомский уведомил о моем приезде?

– Да, от Михаила Юрьевича пришло письмо.

– Прошу прочитать еще одно, – Астахов достал запечатанный конверт. – Это письмо вашего шурина, господина Извольского.

Вильчевский удивленно вскинул голову:

– Вы видели Александра Дмитриевича? Где?

– Полмесяца тому назад в Лондоне. А вообще мы знакомы давно.

Вильчевский вскрыл конверт и углубился в убористо исписанные страницы. Прочитав, улыбаясь, сказал:

– Шурин и моя сестра рекомендуют вас отменно.

Астахов склонил голову.

– Они пишут, что вы оказали им поддержку… Финансовую.

– Да. Господин Извольский был в чрезвычайно затруднительном положении, но все обошлось, сейчас он имеет на своем банковском счете небольшой капиталец.

– Но позвольте… Каким же образом? – с нескрываемым любопытством спросил Вильчевский.

– Вспомните, что было несколько месяцев назад. Паническое отступление Деникина от Москвы, новороссийская трагедия, крушение всех надежд и, как следствие, откровенная паника на мировой бирже. Все русские ценные бумаги, акции, закладные, векселя, купчие, – все, решительно все, стремительно обесценивалось. Именно тогда ваш шурин стал обладателем пакета акции бакинской нефтяной компании. Он действовал по моим рекомендациям.

Вильчевский слушал, боялся проронить слово.

– Вскоре после этого стало известно, что Польша готовится к войне с большевиками, что Добровольческая армия по-прежнему представляет грозную опасность для Советской России, а это могло означать лишь одно – ведущие мировые державы не смирились с создавшимся положением. Биржа чутко реагирует на политические нюансы: русские акции резко поднялись. Извольский продает свой пакет – и разница в курсе приносит ему довольно солидную сумму.

– Да, но чем питалась ваша уверенность именно в таком исходе дела? – опять-таки с неприкрытой заинтересованностью воскликнул Вильчевский.

– Наш банкирский дом знал, что крупнейший в мире концерн «Ройяль Дэтч Шелл» вложил огромные деньги в кавказскую нефть. Кроме того, и это, пожалуй, самое главное, нам стало известно, что глава концерна «Дэтч Шелл» сэр Генри Детердинг вел в эти дни конфиденциальные переговоры с Ллойд Джорджем… Музыку заказывает тот, кто платит… – Астахов усмехнулся. – Несколько грубовато, но зато верно выражает суть.

Вильчевский постарался скрыть озадаченность. То, что он сейчас услышал, потрясло масштабностью.

Человек, получающий информацию о переговорах между первыми людьми Британской империи, безусловно, заслуживает доверия.

– Генерал Лукомский, видимо, посвятил вас в суть истории, в которую мы попали по милости некоего Сергеева?

– Да, я детально ознакомился с этим делом, – спокойно подтвердил Астахов, – и, признаться, крайне удивлен, как можно было пойти на такую сомнительную сделку… Ну что ж, я готов помочь. Но сначала выслушайте меня. – Астахов уселся поудобней. – Услуга за услугу, Павел Антонович. Банкирский дом, совладельцем которого я состою, хотел бы вложить кой-какой капитал в торговлю с правительством вооруженных сил Юга России. Поле деятельности у нас широкое – мы хотели бы закупить ненужное флоту имущество: старые пароходы, транспорты, портовые механизмы. Представляют для нас интерес и землечерпательные караваны

Платить будем, конечно, в твердой валюте. Ну а что касается злополучного документа, который вас волнует, то он будет вручен вам сразу после того, как банкирский дом получит договоры.

– А где же Сергеев? – не удержался Вильчевский.

– Он обезврежен и ничем больше не напомнит о себе… – В глазах Астахова мелькнула холодная усмешка.

«Не удивлюсь, если вслед за этим он скажет, что вместе с злополучным документом положил в свой банковский сейф и самого Сергеева», – подумал Вильчевский.

Астахов продолжал:

– Мы гарантируем строжайшее соблюдение тайны при ведении переговоров, в нашем банкирском доме существует свой строгий и неукоснительный кодекс. Иначе нельзя! И последнее. Мы предлагаем вам, Павел Антонович, быть нашим советником и экспертом при заключении торговых контрактов. Не надо это расценивать как нечто, затрагивающее вашу щепетильность. В конечном итоге вся наша совместная деятельность принесет пользу армии. Но дело есть дело, и вы, как эксперт, получите совершенно законные проценты ко-миссионных…

– Ну зачем вы об этом, – отмахнулся Вильчев-ский, думая о том, что дай-то бог выпутаться из этой истории – и то хорошо. Конечно, Астахов, по всему видно, человек надежный, опыт давнего хозяйственника подсказывал Вильчевскому, что это именно так, а кроме того, гарантийность отношений с ним подтверждена людьми, которым можно верить. Но… Вильчевский помнил предупреждение Артифексова, лишающее его возможности совершать какие бы то ни было самостоятельные действия.

«Оно и к лучшему, – утешил себя генерал. – Осторожность всегда оплачивается вернее, чем поспешность. Особенно в таком крупном и каверзном деле».

Условились о встрече через два дня.

Проводив Астахова, Вильчевский тотчас же стал собираться на доклад к Артифексову.

В кабинет заглянул адъютант:

– Ваше превосходительство, звонила Мария Николаевна. Вы были заняты.

Вильченская никогда не звонила прямо в кабинет мужа, обязательно осведомлялась у адьютанта, не занят ли чем-нибудь важным генерал, демонстрируя тем самым уважительную отстраненность от его служебных дел. На самом деле Мария Николаевна пребывала постоянно в курсе этих дел, к ее советам генерал прислушивался и неукоснительно им следовал.

Вильчевский хотел было тут же позвонить домой, но передумал. Он подробно поведает обо всем Марии Николаевне за обедом. Надо будет представить Марии Николаевне Астахова, – безусловно, ей будет интересно познакомиться с этим человеком. Она любит встречаться с умными, незаурядными людьми. Астахов был безоговорочно отнесен Вильчевским в разряд таковых.

Епархиальная канцелярия епископа таврического Вениамина размещалась в белом особняке на углу Нахимовского проспекта и Большой Морской улицы. В прохладных, полутемных коридорах с высокими потолками бесшумными черными тенями сновали послушники, смущенно озираясь по сторонам, проходили приехавшие из крымских уездов благочинные, деловито прохаживались уверенные в себе полковые священники. На втором этаже особняка, в просторной приемной, молодой секретарь в шелковой надушенной рясе на все вопросы о епископе отвечал с одинаковой твердостью;

– Владыка сегодня не принимает!

Вчера на даче главнокомандующего собрался особо доверенный круг лиц. Врангель был в отличном расположении духа. «Господа, – сказал он, – на плечи каждого из нас легла такая ответственность, что потомки не простили бы нам бездеятельности. И я, господа, рад, что вы, ближайшие мои сподвижники, с честью исполняете свой долг. В ближайшее время нам предстоят большие испытания. – Врангель пригласил гостей в зал, к накрытому столу. Взял под руку епископа Венкамина: – В молитвах мы черпаем силу для борьбы за веру православную, – сказал верховный. – Но и земными благами поощрять воинов-героев надо. Я принимаю ваше предложение об учреждении нового ордена – ордена Святого Николая Чудотворца и прошу подготовить его статут для отдачи в приказе».

И теперь епископ таврический Вениамин набрасывал положение о новом ордене.

«В воздание отменных воинских подвигов, храбрости и мужества и беззаветного самоотвержения, проявленных в боях за освобождение родины от врагов ее, учреждается орден Святого Николая Чудотворца, как постоянного молебника о земле русской.

Девиз ордена: верой спасается Россия. По положению, орден Святого Николая Чудотворца приравнивается к Георгиевской награде…»

Написав это, преосвященный Вениамин задумался: как же обосновать необходимость учреждения ордена?

Врангель заменил название армии – теперь она именовалась не Добровольческой, а Русской. Заменил для того, чтобы покончить с разладом, разъедавшим армию изнутри: корниловцы, дроздовцы, марковцы, алексеевцы, красновцы, положившие начало Добровольческой армии «ледяным походом», относились с высокомерием к недобровольцам. Отныне все войска составляют единую армию – Русскую. Вениамин потрогал в петлице шелковой рясы маленький крест, свидетельствующий о том, что епископ защитил диссертацию и является магистром богословских наук.

Пожалуй, так следует дальше сказать: «Боевые награды во все времена и у всех народов являлись одним из стимулов, побуждающих воинов к подвигам. В вооруженных силах Юга России вопрос этот решен принятием принципа о невозможности награждения старыми русскими орденами за отличие в боях русских против русских. А посему приказываю…» – ну а приказывать будет верховный. Вениамин откинулся на спинку кресла, облегченно вздохнул и вызвал секретаря,

– Распорядитесь, – попросил епископ. – Стаканчик чайку – крепкого, горяченького, с лимоном.

Исполнив просьбу Вениамина, секретарь не уходил, епископ с удивлением взглянул на него:

– Вы что-то хотите сказать?

– Я бы не решился тревожить ваше преосвященство, – тихо произнес секретарь, – но если позволите…

– Чай-то получился отменный! – благодушно кивнул епископ. – Слушаю вас.

– В приемной уже больше часа сидит молодая женщина. Она говорит, что ей совершенно необходимо видеть вас… – Увидел, как епископ, недоумевая, пожал плечами, и торопливо добавил: – Она утверждает, будто вы уведомлены о ее приезде…

– Молодая женщина? – Вениамин опять пожал плечами.

– Да, – подтвердил секретарь, – представилась как пани Грабовская…

Епископ молча допил чай, испытующе поглядел на почтительно склонившего голову секретаря:

– Вам это имя ничего не говорит?

– Эту женщину я вижу впервые, ваше преосвященство.

– Ох дела, дела наши тяжкие, – епископ пригладил холеную черную бороду, сказал:

– Просите. И пока будем беседовать, меня в канцелярии нет. Ни для кого!

Изумление промелькнуло на бледном лице секретаря.

Елена Грабовская поразила епископа: он не ожидал, что посетительница окажется столь молодой. Ему сразу бросилось в глаза изящество молодой девушки, ее элегантный наряд: модный костюм, отделанный мехом горностая, и такая же горностаевая шапочка. Вениамин приосанился.

– Прошу… Садитесь.

Елена села перед большим письменным столом епископа, смело улыбнулась:

– Пан епископ, я не задержу вас. Разговор совершенно конфиденциальный. Я должна передать пану епископу просьбу ясновельможного пана митрополита графа Шептицкого. Ну а там, – она оглянулась на плотно закрытую дверь, – там пусть думают, что к вам пришла поклонница. Ведь такое случается, не правда ли?

Вениамин смутился. Чтобы скрыть свое замешательство, спросил, опуская глаза:

– Что граф? Надеюсь, он здоров?

– Граф добже здоров, – Грабовская опять улыбнулась. – Он поручил передать вам следующее. На днях начнется решительное наступление польской армии я войск Петлюры на Киев. Возможно, барону Врангелю небезынтересно своевременно это знать.

Вениамин сидел внешне невозмутимый. Но подумал: «Барону, конечно же, интересно будет знать это. Но как он отреагирует на то, что подобные вести получает от католической церкви? Врангель – это "единая и неделимая", а Ватикан мечтает с помощью Петлюры превратить Украину в вассала Полыни, а со временем – в польскую провинцию. Вениамин вспомнил, какие "метал громы" барон, читая недавно французскую газету "Матен", где, в частности, писалось: "… Великая Польша, распространяющая при помощи Украины свое влияние от Риги до Одессы, – такова основная цель, вокруг которой вертится вся восточная политика Ватикана"».

– Что еще передавал граф? – спросил Ве-ниамин.

– В Варшаве получена секретная легитимация: если на Украине и в Белоруссии польская армия добьется успеха, Франция и Англия признают права Польши на границы 1772 года.

– Граф считает, что подобное возможно не только на бумаге? – сдержанно спросил епископ.

– Так будет! – сверкнула глазами Елена.

Беспокоили глубокие миндалевидные глаза Грабовской: заглянув в них, епископ так и не сумел определить, чего же больше в глазах – тревоги или фанатизма. Про себя подумал: вот такие, как она, мечтают о границах Речи Посполитой 1772 года. Это значит: Украина, Белоруссия, Литва, часть Латвии должны отойти Польше. Епископ внутренне усмехнулся: и в этом полякам помогают союзники, те самые, которые помогают и Врангелю в его борьбе за «единую и неделимую»! Спросил Елену:

– Вы сказали, что у графа есть ко мне просьба. Какая?

– Она касается меня… Вы не откажетесь помочь мне? – Елена вызывающе улыбнулась.

Она опять поражала: деловитость и кокетство сочетались в ней самым неожиданным образом. И епископ с досадой подумал, что он, считавший себя хорошим знатоком человеческой души, все еще не может до конца разобраться в своей посетительнице.

– Слушаю вас, – как можно учтивей сказал он.

– Меня нужно переправить к большевикам… В Харьков… И не только переправить, но и организовать в Харькове «крышу».

– Позвольте, позвольте, – огорошенный Вениамин встал. Совсем сбитый с толку, он отошел к книжному шкафу и оттуда смотрел на Грабовскую. «Переправить в Харьков? Организовать "крышу“? Так называют убежище для нелегального проживания», – вспомнил он. – «Что у них, больше некому заниматься шпионажем?» – думал епископ.

Грабовская, понимая, о чем он сейчас может размышлять, сказала:

– Езус-Мария! Это не для разведки. В Харьков приехал изменник польской нации Дзержинский. Он расстрелял наших боевиков и среди них моего друга. Наш «Союз» вынес ему смертный приговор, я должна привести его в исполнение.

«Час от часу не легче. В какую историю ввязывает митрополит! Вот тебе и святая католическая церковь!» – думал ошеломленный Вениамин, но отказать в просьбе не мог, они уже давно – к взаимной выгоде – оказывали друг другу секретные услуги. Епископ взглянул на Елену. Она сидела с какой-то неопределенной улыбкой на губах. Вениамин скользнул взглядом по се девичьей талии и, опустив глаза, сухо сказал:

– Пани Елена, из того, что вы говорили, я ничего не слышал. С вами свяжутся люди полковника Тума-нова. Запомните эту фамилию. Расскажете все, что считаете нужным, и они вам помогут.