Текст книги "История русской семиотики до и после 1917 года"

Автор книги: Георгий Почепцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

К свето-цветовым проводникам он относит не только письменность, не только живопись, но и множество других случаев. "Свето-цветные проводники выступают в обыкновенной жизни и в тысяче других форм, в виде светящихся фонарей на мачтах пароходов, путем которых одни люди дают знать другим о том, что плывет пароход, в виде

системный компонент 33

"световых эффектов" в пьесе, предназначенных для вызова "светлого настроения". Свет играет громадную символически-передаточную роль в религиозном культе (свечи, паникадила, благословение светящимися дикириями и трикириями, предшествование свечи выходу жрецов, священников и "религиозных реликвий"); и в повседневной жизни людей. На каждом шагу встречаемся мы с этими проводниками:

начиная с открыток, носящих название "язык цветов", употребляемых влюбленными "барышнями и молодыми людьми" для объяснений ("роза означает пылкую любовь", "лилия – чистоту и невинность" и т.д.), те же проводники выступают:

в виде красных знамен, выражающих революционные идеи и стремления, в виде государственных флагов, в виде цветных огней трамвая и железнодорожной сигнализации, в виде определенных цветных галунов, указывающих соответствующие ведомства, в виде чернил, красок и карандашей, которыми мы делаем знаки, в форме цветов различных тканей, обычно символизирующих то или иное переживание (например, подвенечное платье полагается белое – знак чистоты невесты, одежда монаха черная – знак его отречения от мира) и т.д. и т.д." (Там же. С.133).

Все это чистой воды семиотика, значимость этих наблюдений еще больше возрастает, поскольку речь идет о центральных для функционирования общества понятиях и структурах. П. А.Сорокин рассматривает возможные цепи проводников различных видов, очень интересно показывает, как двигательно-мимические проводники (жесты) меняют типы поведения человека. "Человек, выступающий в определенной общественной роли, например, в роли жреца, вождя, судьи, облачаясь в свою символическую одежду, надевая на себя соответствующие атрибуты (например, судейскую цепь, священное облачение, парадный мундир и т.д.), окруженный предметными проводниками (обстановка храма, судебного зала, парламента и т.д.), часто совершенно трансформируется и перестает походить на самого себя, каким он бывает в частной жизни, вне этих атрибутов. Губернатор, король, жрец, комиссар имеют одно "я" в частной жизни и трансформируются в совершенно нового человека – и по манерам, и жестам, и голосу, и переживаниям, отличного от первого "я", – когда они находятся "при исполнении своих служебных обязанностей". В первом случае они бывают просты, вежливы, искренни, сердечны, во втором – появляется

предыстория семиотики в России 34

важное лицо, властные движения, чопорность, напыщенность; сентиментализм и мягкость заменяются формализмом, сухостью и порой бессердечной жестокостью" (Там же. С.183). И далее: "С этой точки зрения не случайным является факт установления культа, обрядов, слов, форм одежды и т.д., фигурирующих во всех сферах общественной жизни – в области религии, права, военной, педагогической, политической и т.д." (Там же. С. 183-184).

Семиотика сегодня, как нам кажется, не решила эту проблему влияния контекста на знак, поскольку занята обратным влиянием. П.А.Сорокин подчеркивает: "После сказанного не будет парадоксом положение: перемените у ряда индивидов форму, лишите их внешних символических знаков – погон, мундира, шпаги, креста, медалей и т.д. – и вы перемените их психику. Сколько лиц – политических заключенных – чувствовали эту перемену переживаний, когда на них надевали арестантский бушлат. Сколько военных генералов, офицеров "мгновенно перерождались", когда с них срывали погоны и одевали их в штатскую одежду. Оголите деспота – и вы сделаете его жалким и простым смертным. Окружите, оденьте простого смертного пышными знаками достоинства – и перед вами родится властный, самоуверенный, гордый самодур или властелин. То же применительно и к звуковым символам. Возьмите для примера титулы: "Ваше сиятельство", "Ваше превосходительство" и т.д. Сколько людей "перерождалось духовно", получив титул "Его превосходительства", "графа" или "князя". Как много простых смертных начинали себя чувствовать иначе, после того, как они становились "гофмейстерами" или "губернаторами". Как приятно ласкал слух многих чиновников титул "Ваше превосходительство", почтительно произносимый швейцаром-психологом" (Там же. С. 184-185).

Описав, как символически проводники могут влиять на психологию человека, П.А.Сорокин начинает анализировать явление "фетишизации символических проводников". Он считает, что многократное употребление символического проводника может делать его "чем-то самоценным, святым и самодовлеющим" (Там же. С. 185). Его материальная, реальная сущность заменяется символической. "В психике, людей исчезает мысль, что флаг сам по себе – ничто, что его ценность – производная ценность. Эта мысль невольно замещается другой, состоящей в приписывании флагу самоценности.

системный компонент 35

Короче говоря, флаг, как и всякий символический проводник, при частом фигурировании в роли эмблемы, становится самодостаточным и самодовольным фетишем. В такой роли он гипнотизирует людей, решительным образом деформирует их психику. Люди готовы и умирать, и убивать за флаг. И это наблюдается не только среди диких народов, но и среди современных. Пойдите для опыта в заседание Петроградского Совета Депутатов и попробуйте, ничего не говоря, сорвать флаг и начать его разрывать, и вы убедитесь в правильности сказанного: если вас самих не разорвут, то можно ручаться, что вы попадете в руки "чрезвычайки" и не скоро из этих рук выйдете (а может быть, и совсем не выйдете)" (Там же. С.185-186).

К фетишизированным звукам П.Л. Сорокин относит заклинания, заговоры и молитвы. И сразу же добавляет примеры из жизни современной: "Произнесение звуков "долой царя!" – в прошлом, а теперь: "долой советскую власть!" навлекало и навлекает весьма тяжкие кары, вплоть до расстрела" (Там же).

Возможна и фетишизация людей. Не только "непогрешимость папы", не только культ императоров. П.А.Сорокин цитирует современную ему газету за 1919 год: "Вот что мы там читаем по поводу приезда Ленина в Петроград. "Вождь вождей, духовный отец и действенный основатель Третьего Интернационала – среди нас... Товарищ Ленин! Кто может спокойно произнести это имя? Одни дрожат в бессильной злобе и ненависти. Другие в безграничной любви и преданности" и т.д. Стоит прочесть множество коммунистических приветствий вождям, – Ленину, Троцкому, Зиновьеву, – чтобы воочию увидеть, как совершается на наших глазах фетишизация людей самыми крайними социалистами" (Там же. С.192).

Еще одной важной элементарной единицей, которую полагает в основание своей социологии П.А.Сорокин, являются коллективные единства. Часто они образуются вне воли участников. Например, преступник и правосудие. Или "постылые" друг другу жених и невеста, объединяемые в супружеский союз волею родителей, могут служить примером нежелательного, длительного "общества". Соединение в одной камере члена союза русского народа и социалиста, считаемого "контрреволюционером", соединение в наше время весьма частое, может служить вторым примером тако

предыстория семиотики в России 36

го "общества" (Там же. С.273). Принудительными также являются армейские коллективы.

Коллективные единства, конечно, могут возникать и из потребности к сближению. Разделение труда, характерное для современного человека, приводит к образованию таких единств. К сближению ведет и "социально-психологический мономорфизм" (Там же. С.277): "Люди, однородные с нами по языку, по мировоззрению, по идеалам, по внешнему виду, говоря коротко, сходные с нами и по внешнему облику и по внутренним свойствам, близки к нам. Это сходство служит как бы притягательной силой, влекущей нас к социально-сходным индивидам. Дети ищут общества себе подобных детей. Люди ищут общества подобных себе людей. Между двумя европейцами взаимно-притягательная сила гораздо больше, чем между европейцем и варваром. Люди одного социального положения понимают друг друга лучше, чем индивиды различных социальных классов, групп, сословий, профессий и т.д." (Там же).

Детально разработана классификация факторов, способствующих длительному сохранению коллективных единств. В том числе единство этого коллектива создают различные символические проводники: "связь многих индивидов с одним и тем же символом связывает их друг с другом" (Там же. С. 323). Сходство проводников может реализоваться в сходстве по имени: "Коллективное единство эпохи Грозного и коллективное единство 1919 г. – называются одним именем "Россия". Это тождество имени гипнотизирует. Две величины, порознь носящие одно имя, невольно начинают считаться тождественными" (Там же. С.329).

Однотипно П.А.Сорокин анализирует процессы разрушения коллективных единств. И здесь снова на первое место выходят символические проводники: "Всякое, малейшее ухудшение в сфере символических проводников -самым чувствительным образом отражается на существовании и жизни процессов взаимодействия" (Там же. С.353). Одна из последних сносок в книге показывает реализацию этого процесса в России: "Мы возвращаемся к средним векам. Научные и др. общества фактически умерли. Аудитории лекций пустуют. Книг нет. Общение людей механически атрофируется. Сколько процессов взаимодействия не может реализоваться благодаря тому, что нельзя послать телеграмму, нельзя переслать письмо, нельзя поехать; сколько коллективных

системный компонент 37

единств скончалось благодаря смерти трамвая; сколько книжных и газетных взаимодействий умерло благодаря тому, что нет бумаги, не на чем печатать, а если и есть на чем, то не дают печатать. Короче – поток человеческого взаимодействия во всех формах высыхает в пределах России. Если процесс высыхания будет длиться и дальше – одичание людей не будет неожиданностью" (Там же. С.354).

Таким образом, мы видим, что два основных параметра, исследуемых П.А.Сорокиным, – символические проводники и коллективные единства -являются центральными и для семиотики. И, следовательно, мысль человеческая в этот период с неизбежностью натыкается на единицы, необходимые для возникновения семиотики как науки.

1.3.3 Н.Д. Кондратьев

Проблема , коллективных единств возникает и в других работах того периода в качестве нового взгляда, новой парадигмы. Мы можем упомянуть здесь Н.Д.Кондратьева и В.М.Бехтерева.

Николай Дмитриевич Кондратьев (1892-1938) был товарищем П.А.Сорокина, даже гостил у него в Америке до своей гибели у нас. Он придает особое значение коммуникациям, считая, что "чем совершеннее эти средства, тем интенсивнее может быть социальная связь физически разделенных людей, тем шире могут простираться границы единой реальной совокупности -общества" (Кондратьев Н.Д. Основные проблемы экономической статики и динамики. Предварительный эскиз. – М., 1991. С.52). Пишет об идеях, что, "становясь коллективной, идея совершенно теряет связь с лицом (или лицами), впервые формулировавшим ее. В таком случае мы будем иметь проявление закона деперсонификации в полной мере" (Там же. С.57). Сходно с П.А.Сорокиным анализирует фетишизм: "людям начинает казаться, что вещи обладают особыми сверхъестественными свойствами, быть ценностью, находить рынок, обладать прерогативами святости, величия, источника права и т.п. Иначе говоря, люди начинают наделять вещи физически не присущими им значительными свойствами, подобно тому как дикари приписывали свойства всесильного божества истуканам" (Там же. С.67).

Эта книга написана в Бутырской тюрьме и в качестве приложения к ней даны письма Н.Д.Кондратьева родным, и одно из них мне хочется процитировать, за ним стоит одна Достаточно важная семиотическая проблема, но еще сильнее

предыстория семиотики в России 38

Человек: "Существует много культурных ценностей: научных, эстетических, моральных и др. Сознание их значения во многих отношениях наполняет человеческую жизнь, служит источником возвышающих интеллектуальных и эмоциональных переживаний. Но все эти ценности при всем их непреходящем и может быть даже бессмертном значении по самому существу своему безличны и равнодушны к человеку, точнее к конкретному человеку. Поэтому они не в состоянии до конца наполнить собой человеческую жизнь, придать ей характер интимного процесса, осмысленного и привлекательного, поддерживающего и согревающего не с точки зрения вечности, а с точки зрения каждого дня и каждой минуты. Эту функцию в жизни человека выполняет семья и только она, если она сама имеет прочные морально-чувственные основания и связана с детьми" (Там же. С.553).

1.3.4. В.М.Бехтерев

Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927) создал коллективную рефлексологию, задачи которой лежали "в изучении механизма образования коллектива, с одной стороны, и с другой, в изучении способов и проявлений коллективных рефлексов, образующих в общей совокупности коллективную деятельность по сравнению с индивидуальными рефлексами или индивидуальной деятельностью" (Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. – Пг., 1921. С.33). Смерть самого В.М.Бехтерева, по слухам, тоже не была случайной, а оказалась связана с его нелицеприятным отзывом о состоянии психического здоровья И.Сталина.

В.М.Бехтерев обнаруживает новый объект – человек в коллективе ведет себя по-иному, чем человек индивидуальный. "Можно определенно сказать, – пишет он, – что даже личности, входящие в состав того или иного собрания, нередко обнаруживают такие стороны своей соотносительной деятельности, которые обычно не проявляются в индивидуальной жизни" (Там же. С.28). Он даже усиливает эту характеризацию в дальнейшем: "вместо того, чтобы проявлять себя особым образом, личность оказывается в большинстве своих действий и поступков, а равно и в своих заявлениях представителем общества, а не самого себя. Отсюда очевидно, что личность является больше повторителем, нежели индивидуальным созидателем" (Там же. C.6S).

В.М.Бехтерев изучает толпу, вероятно, опираясь на виденные им десятки митингов того периода. Общие интересы

системный компонент 39

способствуют сплочению коллектива. Но "существует известный предел для непосредственного общения в целях коллективной деятельности. Чем элементарнее цель и задачи коллектива, тем больших размеров он может достигнуть. Толпа может достигать сотен тысяч. Театральная публика может состоять из нескольких тысяч" (Там же. С.43).

От анализа толпы, где человек теряет в тормозящих влияниях, но выигрывает в подражательных, В.М.Бехтерев переходит к анализу символических. Он говорит: "Символизм проникает и всю нашу обиходную жизнь в виде преклонения и лести пред власть имущими и великими и в виде условной вежливости при всех отношениях с лицами, хотя бы и с низшими по положению и достоинству, исключая своих семейных, где ни этикету, ни условной вежливости нет места, ввиду их полной бесцельности" (Там же. С. 391).

А нижеследующее определение годится даже в словарь по семиотике: "Всякий символизм объясняется также принципом экономии, ибо символика стремится заместить сложные явления какими-либо бьющими в глаза и во всяком случае выразительными и легко улавливаемыми знаками" (Там же.С.358).

* * *

Характерными для представленных здесь работ являются новые направления семиотики, которые на сегодня не стали центральными. Можно перечислить следующие тенденции:

– перенос центра тяжести с семиотики знака на семиотику человека, в то время как классическая семиотика старательно избегала человека, концентрируясь на знаковом, текстовом варианте семиотики;

– анализ толпы, коллективных единств с точки зрения их знакового окружения, как знаковое окружение формирует типологию того или иного поведения;

– новые аспекты взаимоотношений знаковой и незнаковой действительностей, та или иная роль знака в этих взаимоотношениях.

Приведем в заключение цитату из А.А.Богданова: "Психическая и социальная жизнь отличаются наибольшей пластичностью форм, и потому особенно нуждаются в дегрессиях. Они вырабатываются в виде, например, многообразных символов, норм и т.д. Так, слово своей устойчивостью фиксирует систему психических ассоциаций, образующих содержание Понятия; без этого символа они постоянно расплывались бы

предыстория семиотики в России 40

в неопределенности изменчивой психической среды. Норма обычая, морали, права закрепляет изменчивые, текучие отношения людей к вещам и между собой" (Богданов А.А. Принцип относительности с организационной точки зрения // Богданов А.А. Всеобщая организационная наука (тектология). – Л.; М., 1929. – 4.3. С.141).

1.4. ПРАВОСЛАВНЫЙ КОМПОНЕНТ

Значимость тех или иных исходных составляющих русской семиотики по-разному может оцениваться исходя из нашего сегодняшнего состояния. Но мы должны окунуться в мир исходных представлений, достигнув элементов "нулевого" с точки зрения возникновения семиотики времени. И тогда с несомненностью следует прикоснуться к проблеме религиозных оснований. Отторгнутый от привычных корней современный человек – отнюдь не образец того времени. Иной мир начала века имел иные законы. И в качестве примера мы начнем не с П.А.Флоренского, для которого уже значимой была религиозная семиотика, и не с В.С.Соловьева, который считается основателем всей русской религиозной философии. Наше рассмотрение мы начнем с Сергея Николаевича Булгакова (1871-1944), пытаясь показать, что в рамках его религиозной философии, софиологии (а в этом ряду окажутся и С.Л.Франк, и Л. П. Карсавин, и ряд других личностей) и стоит искать те общие теоретические интересы, которые затем могли реализовываться в виде частного анализа литературных текстов. "Единая Истина чужда дискурсивному знанию" (Булгаков С.Н. Философия хозяйства // Сочинения: В 2-х т. – М., 1993. – Т. 1. С. 174), – писал в "Философии хозяйства" этот мыслитель.

"Философия хозяйства" была его докторской диссертацией. Сам же путь С.Н.Булгакова передает название другой его книги: "От марксизма к идеализму". Объект данного исследования заключался в том, что "явления хозяйственной жизни обладают качеством повторяемости или типичности" (Там же. С.268). Этот переход к типическому как единственно возможный одновременно несет в себе отрицательные последствия. "Все индивидуальное погашается, умирает еще за порогом социальной науки, и туда не доносятся отзвуки непосредственной жизни, оттуда, как из-под колпака, наперед выкачан воздух. Индивидуум существует там не как тво

православный компонент 41

рец жизни и не как микрокосм, но только как социологический атом или клетка. (...) Всякая наука по-своему стилизует действительность, и все научные понятия суть продукты такой преднамеренной и сознательной стилизации, причем прообразом научности и здесь действительно является математическая стилизация действительности с превращением ее в мир геометрических тел и математических величин" (Там же. С.241).

Как следствие С.Н.Булгаков делает вывод о существенной неадекватности объекту принятых моделей научного описания. Они есть как данность, но они не отражают объект. Он пишет: "Но если социальная наука держится на фикции, именно на заведомо неверном предположении о неиндивидуальности индивидуального, типичности и закономерности того, что по самому существу своему отрицает и эту типичность и закономерность, то и само существование ее становится проблематичным" (Там же. С.253).

Опираясь на представления православного христианства, эта группа исследователей занялась созданием софиологии. В нашем мирском измерении это как бы всеобщая структурность мира и человека, исходящая из существования Абсолюта. С.Н.Булгаков пишет: "Природа человекообразна, она познает и находит себя в человеке, человек же находит себя в Софии и чрез нее воспринимает и отражает в природу умные лучи божественного Логоса, чрез него и в нем природа становится софийна. Такова эта метафизическая иерархия. Этим дается ответ и на вопрос о природе человеческого творчества. Человеческое творчество – в знании, в хозяйстве, в культуре, в искусстве -софийно" (Там же. С. 158).

Это – пронизанность Абсолютом, общехристианская идея:

"идея тварности мира; это есть утверждение, что мир не имеет своих корней в самом себе, что мир возник благодаря некоей надмирной силе" (Зеньковский В.В. Основы христианской философии. – М., 1992. С.123). Русская православная традиция активно добавляет сюда идею соборности. "Соборное, сверхличное сознание не может оставаться только сверхличным, -оно становится необходимо и личным опытом, личным достоянием, оно опосредствуется в личном сознании" (Булгаков С.Н. Православие. Учения православной Церкви. – Киев, 1991. С.90). В целом эти две идеи налагают на мир как бы горизонтальную и вертикальную структур

предыстория семиотики в России 42

ность, всеобщую взаимозависимость. Перед нами предстает качественно структурный мир.

Однако мир этом "лишь потенциально софиен, актуально же хаотичен" (Булгаков С.Н. Сочинения: В 2-х т. – Т.1. С.163). С.Н.Булгаков отмечает: "Мир удален от Софии не по сущности, но по состоянию. Хотя он и "во зле лежит", хотя законом жизни является борьба и дисгармония, но и в этом своем состоянии он сохраняет свою связность, в нем просвечивают лучи софийные, отблески нездешнего света. Хаотическая стихия связана в мировое единство, облечена светом, в ней загорелась жизнь, и в конце концов появился носитель Софии – человек, хотя в своем индивидуальном и самостном бытии и вырванный из своего софийного единства, но не оторвавшийся от своего софийного корня" (Там же). Даже слова типа "связность" передают эту сильную структурность мира. Причем христианская метафизика разработана достаточно сильно, например, зло не имеет особой "сущности", оно есть только в личном воплощении (См.: Зеньковский В.Б. Основы христианской философии. С. 144).

Значимость подобных представлений поддерживается распространенностью их в среде интеллигенции. Это тоже один из реальных компонентов, который способствовал формированию семиотических идей в России. С.Н.Булгаков отмечал:

"Сколько раз во второй Государственной Думе в бурных речах атеистического левого блока мне слышались – странно сказать! – отзвуки психологии православия, вдруг обнаруживалось влияние его духовной прививки" (Булгаков С.Н. Сочинения: В 2-х т. – Т.2. С.307). У С.Н.Булгакова была даже статья с парадоксальным названием "Карл Маркс как религиозный тип", впервые напечатанная в 1906 году. Здесь он подчеркивал, что религиозно нейтральных людей практически нет. Или, разбирая роман Ф.М. Достоевского "Бесы", С.Н.Булгаков утверждает: "Бесы" есть символическая трагедия. Но в то же время это существенно есть и русская трагедия, изображающая судьбы именно русской души. Говоря частнее, это есть трагедия русской интеллигенции, определенного духовного уклада личности. Для Достоевского, так же, как и для нас, прислушивающихся к его заветам, русская трагедия есть по преимуществу религиозная, – трагедия веры и неверия" (Там же. С. 501).

С.Л.Франк в своей работе "Русское мировоззрение" находит определяющие черты этого мировоззрения также в рели

православный компонент 43

гиозности его: "Русскому духу присуще стремление к целостности, к всеохватывающей и конкретной тотальности, к последней и высшей ценности и основе; благодаря такому стремлению русское мышление и духовная жизнь религиозны не только по своей внутренней сути (ибо можно утверждать, что таковым является всякое творчество), но религиозность перетекает и проникает также во все внешние сферы духовной жизни. Русский дух, так сказать, насквозь религиозен" (Там же. С.490-491).

Из всех приведенных высказываний можно увидеть, что для подобного типа мышления характерен переход сквозь стандартное представление позитивистской науки, ориентированной на объективный фактаж, в сторону целостного знания. Это целостность и системность, которые затем проявились в семиотических представлениях. И второй важной характеристикой, особенно характерной для русской семиотики, является внимание к человеку, а не к чистой структуре. Вот исходная почва для ММ.Бахтина и других.

Выступая против западного начала, В.Ф.Эрн писал: "Рационализм, считая личность за безусловно иррациональное, воспринимает весь мир в категории вещи. Логизм, прозревая в личности вечную, не гибнущую идею, образ и подобие Божие, воспринимает весь мир в категории личности" (Эрн В.Ф. Сочинения. – М., 1991. С.291). И далее: "Вещь, взятая как чистая категория, есть не что иное, как схема. К схеме математической, динамической, трансцендентальной или диалектической и старался всегда рационализм свести все существующее. Отсюда всесторонний схематизм рационализма. Место схемы занимает в логизме символ" (Там же).

1.5. СИМВОЛИЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ

Не только религиозный ренессанс был характерен для начала XX века в России. Это было также временем расцвета символизма как нового течения, захватившего всю творческую интеллигенцию. "Солнце наивного реализма закатилось, – писал А.Блок, – осмыслить что бы то ни было вне символизма нельзя" (Блок А. О современном состоянии русского символизма. – П6." 1921. СЛО), Это было ответным Докладом А.Блока "О современном состоянии русского символизма" на две речи Вяч.Иванова, обобщенные им в статье "Заветы символизма", опубликованной в журнале "Аполлон"

предыстория семиотики в России 44

(1910, No 8). Статья начинается со слов Ф.Тютчева: мысль изреченная есть ложь. И сразу же задается как бы коммуникативное определение символизма: "поэзия самого Тютчева делается не определительно сообщающей слушателям свой заповедный мир "таинственно-волшебных дум", но лишь ознаменовательно приобщающей их к его первым тайнам" (Иванов Вяч. Заветы символизма // Аполлон. – 1910. – No 8. С.5). Здесь закладывается не только определенная избранность творца, подобно тому, как определял ее В.Ф. "Культура, как дело полубогов, не может быть пищей, пригодной для большинства. Vulgus profanum может жить всегда лишь готовым. А культура всегда есть не готовое, а завоеванное. Культурой как творчеством можно лишь заражать" (Эрн В.Ф. Сочинения. С.284). Здесь заложены зачатки того творческого подхода к коммуникации вообще, которую затем плодотворно разрабатывал Ю.М.Лотман.

Вяч.Иванов уводит символизм к "языку жрецов и волхвов", определяя его как магический. И это далекое прошлое функционирование "языка богов" он переносит в будущее. "Символизм кажется упреждением той гипотетически мыслимой, собственно религиозной эпохи языка, когда он будет обнимать две раздельных речи: речь об эмпирических вещах и отношениях и речь о предметах и отношениях иного порядка, открывающегося во внутреннем опыте, – иератическую речь пророчествования. Первая речь, ныне единственная нам привычная, будет речь логическая, та, основною внутреннею формою которой является суждение аналитическое; вторая, ныне случайно примешанная к первой, обвивающая священною золотою омелой дружные с нею дубы поэзии и глушащая паразитическим произрастанием рассадники науки, поднимающаяся чуждыми плевелами на поле, вспаханном плугами точного мышления, – будет речь мифологическая, основною формою которой послужит "миф", понятый как синтетическое суждение, где подлежащее – понятие-символ, а сказуемое -глагол: ибо миф есть динамический вид (modus) символа, – символ, созерцаемый как движение и двигатель, как действие и действенная сила" (Иванов Вяч. Заветы символизма // Аполлон. – 1910. – No 8. С.11).

"Искусство есть Ад" (Блок А. О современном состоянии русского символизма. С.25), – заявляет А.Блок. Этим объясняет он гибель М.Ю. Лермонтова, В.Ф.Комиссаржевской, 6е

символический компонент 45

зумие М.А.Врубеля, Н.В.Гоголя: "именно в черном воздухе Ада находится художник, прозревающий иные миры. И когда гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце ему чьей-то Незримой Рукой – сквозь все многоцветные небеса и глухие воздухи миров иных, – тогда происходит смешение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет" (Там же).

Вяч.Иванов так определял приоритеты этого направления:

"Историческою задачею новейшей символической школы было раскрыть природу слова, как символа, и природу поэзии, как символики истинных реальностей" (Иванов Вяч. Заветы символизма // Аполлон. – 1910. -No 8. С.14-15).

Очень важно то, что данное направление никогда не рассматривало себя как явление, замкнутое в рамки литературы. Это было определенное мировоззрение, которое возникло в эпоху "всеобщего сдвига культурных ценностей" (Там же. С. 10). Как одно из следствий, на первое место вышел символ. Из явления хрупкого, непонятного, узколитературного он начинает претендовать на всеобщность и всеохватность. По крайней мере, он становится элементом знания широких масс. Вынесению символа помогло также и увлечение мистикой, характерное для начала XX века.

Естественно, что люди двадцатого столетия мистику и мистицизм пытались рационализировать, представить в терминах, принятых на тот момент в качестве научных. Если даже В.И.Вернадский мог констатировать, что "мистика является одной из самых глубоких сторон человеческой жизни" (Вернадский В.И. Очерки и речи. – Пг., 1922. С.96), то П.А.Успенский уже вводил определенный научный уровень для описания этого явления:

"Мистика есть род познания, претендующий на то, что он дает большие результаты в сравнении с обычными немистическими видами познания. В мистическое познание в очень большом размере входит субъективное познание, которым мы постоянно пользуемся по отношению к своему внутреннему миру, который недоступен для объективного изучения. Но в мистике субъективное познание распространяется на объективные явления. Можно определить позитивный метод как объективный метод изучения объективных явлений и попытки изучения даже субъективных явлений ("объективная психология"). Мистический метод можно определить как субъективное изучение и субъективных, и

предыстория семиотики в России 46

объективных явлений, при помощи расширенной интуиции, дающей возможность каким-то образом понимать и оценивать в себе явления, происходящие во вне. Мистика есть метод познания, отличающийся совершенно определенными свойствами, именно это – такое познание, в котором нет познающего и познаваемого. В позитивном познании различаются субъект и познаваемый объект. В мистическом познании субъект и объект сливаются в одно" (Успенский П.Д. Внутренний круг. СПб., 1913. С.143).

В принципе мы видим, что это один круг явлений. И в символизме, и в мистицизме происходит попытка как-то оправдать тот непонятный объем информации, который содержится в слове за пределами нашего осознавания. Символизм в этом плане отсылался Вяч.Ивановым к первоначальному, обрядовому, синкретическому искусству. Эту связь он видел в следующих явлениях: