Текст книги "Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)"
Автор книги: Георгий Венус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Опять?
– Что такое?
– Да вот опять третий взвод куда-то отправили...
– Ну-у?..
– И не просто, господа,– с пулеметами... Я проследить думал, да прогнали меня... И что за время, черт рога сломит!..
– Говорят, господа, куда-то и четвертую роту повели. Подпоручик Тяглов разрезал яичницу и, нагнувшись, сопел над самыми желтками.
– Серьезное, видно, дело!
Пар над яичницей быстро садился.
– Да ну их к богу! Надоело!.. Офицеры подвинулись к столу.
– Не трогают – живи, завтра в бой – умирать будем!..
– Верно! Господа, а насчет николаевской как? Эй, хозяйка!
Но хозяйки в избе уже не было.
Я разостлал шинель в сенях, рядом со спящим на полу подпоручиком Морозовым.
Очевидно, офицеры в хате уже приканчивали яичницу.
– Ты! Пень сибирский! Пальцем не лазь!
– Господа, не перекинуться ль в картишки? В преферанс сыграем? доносились голоса из-за двери.
– Да сколько же, наконец, говорите вы? Триста семьдесят один? Верно?
– Нет еще... Куда! Триста пятьдесят девять только. Ведь двенадцать прихлопнул поручик Ягал-Богдановский. Потом кто-то закрыл дверь, и в сенях стало тихо.
Этой же ночью мы выступили на Орехов.
А не доходя до Орехова, на Сладкой Балке, где провели мы следующую ночь, мы узнали еще небывалую для Дроздовского полка новость: поручик Барабаш, старый офицер-доброволец Румынского похода, снял с себя погоны, повесил их на кусты и вместе со своим вестовым, бывшим красноармейцем, перебежал к красным.
– А знаете, что еще говорят? Знаете? – уже на пути от Сладкой Балки испуганно спросил меня поручик Кечупрак. И, обождав, пока подвода выехала на более ухабистую дорогу, он перегнулся ко мне и стал рассказывать под шум и треск быстро бегущих колес:
– Говорят, в четаертой роте – еще до этого – напали на след коммунистической ячейки Да, да, ячейки По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки, говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами,– вы понимаете? – возвращались опять Потому наш третий взвод и лежал в цепи Перед заставой он лежал Не знали? Это когда они в первый раз уходили А второй раз,– позавчера это черт дери, и не поверишь! – а второй раз они четвертую роту обрабатывали Ну конечно,– чтоб меньше свидетелей было. Все третий взвод. Как? Прижимкою брали на психику. Да так же, как и тот раз с пленными Но хуже еще, говорят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел... вместе с офицерами Что там творилось, говорят, господи!.. "Этот, этот, этот..." Так же вот было! Но со своими ведь!.. Черт возьми, ужас какой! И наугад, в свалку, огулом. Подумайте!
Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали опять гудело
Шли бои со 2-й Конной армией.
Трясло все больше и больше.
Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли поручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как старый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и ушел из полка, оскорбленный.
И еще я гадал о том – расстреляют ли его красные?
ОРЕХОВ
Мы сидели под упавшей оградой кладбища. Было совершенно темно Ни луны, ни звезд не было видно Со стороны кладбища, с тыла, несло сыростью и ночным холодом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступали красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух Ветра не было. Деревья на кладбише стояли не двигаясь В степи трещал кузнечик. Потом и он смолк.
Слева от нас, за углом кладбищенской ограды, стояла команда наших пеших разведчиков, почти исключительно состоящая из вольноопределяющихся В Орехов мы вошли уже с наступлением темноты, с условиями местности не были знакомы, а потому не знали также, отчего курсанты наступают исключительно на участок нашей, офицер– ской роты
– Эх, ракету бы! – сказал кто– то. Ему никто не ответил
Но вот со стороны степей вновь поплыли далекие, сперва немного приглушенные, голоса:
И решитель ныи бой
С Ин-тер-наци-о-на...
– Становись! – шепотом скомандовал полковник Лапков.
...а-а-алом – Воспрянет род людской!..
– Ать, два! Ать! – Уже выстроенные, мы мерно раскачивались
Никто не даст нам избав-ле-нья
– Ать, два! Левой! Левой
Ни бог, ни царь и ни герой
– Левой!
Ротный ударил о кобуру ладонью
– "Вперед, дроздовцы уда-лые! – грянули мы по команде – Вперед, без страха, с нами бо-ог, с нами бог!.. "
Добьемся мы освобожденья
Своею соб...
...Помо-жет нам как в дни бы-лые
Чудес-ной си-ло-ю по-мо-ог!..
Наши голоса и голоса курсантов сливались и, качаясь, плыли над степью. Степь ожила. Казалось, ожила и темнота. Вырванная из тишины, она перестала быть грузной и не давила больше на брови
– Отставить! – скомандовал вдруг подошедший к нам Туркул.
Оборвался вдали и "Интернационал"
И опять, перебивая друга друга, затрещали вдали два кузнечика
– Десять!
Пальцы нащупали прицел
– По линии черных кустов! – Генерал Туркул отошел к правому флангу и, кажется, поднял в темноте руку.– ...пальба... ротой!.. Ро-та...– Затворы звякнули.-...пли!..
Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.
– Ро-та... пли! Ро-та...
Между каждым залпом над степью взлетала испуганная тишина. После шестого она потекла спокойно. Кузнечики затрещали с новой силой. Мы ответили им тихим звоном обойм.
...Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,
Отво...
– Ро-та...– Затворы опять звякнули.-...Пли!
– Ура-а-а-а! – нагоняя эхо нашего залпа, раскатисто покатилось по степи.
– Ура-а-а! – закричали мы, нагоняя эхо курсантов. И огромная, четырехсотштыковая офицерская рота, не ломая фронта, двинулась вперед.
– ...ротой!
Кузнечики трещали уже позади нас.
– Ро-та... пли!
– Рот-та... пли!
– Ротт-та... пли!..
По всей степи бежали быстрые залпы.
...Это есть наш последний
И ре-ши...– отходя за кусты, вновь, уже далеко запели курсанты. Мы отходили к ограде кладбища. Потом курсанты замолчали.
– Эх, закурить бы! – сказал кто-то, когда, дойдя до кладбища, рота опять легла в траву.
...Пробежал ветерок. Кусты за оградой зашумели.
Кладбищенские кусты, подступив за нами к самой ограде, висели в небе тяжелыми перекладинами.
А в тылу далекий Орехов молчал все так же выжидающе.
И в шестой раз встали мы и пошли с пением на пение. Потом в седьмой и, уже без песен, в восьмой и в девятый раз.
Когда мы пошли в десятый, пулеметы курсантов нас нащупали, и мы залегли цепью.
Подтянулась, выйдя налево, и команда разведчиков.
Разведчики открыли огонь. Скользнул влево и огонь курсантов.
Мы лежали в траве, не только не стреляя, но и почти не двигаясь.
– Тише, господа!.. Подпускай!
Две пули звонко ударились в траву за ногами. Третья звякнула о чью-то винтовку.
– Не стонать!.. Оттяните его!.. Тише!..
Поручика Иванова 2-го отнесли в кусты за кладбищем, к которому, по звеньям, уже оттягивалась и команда разведчиков.
А пулеметы курсантов, очевидно, растерянные нашим молчанием, подняли прицел и били сквозь чащу сонного кладбища, куда-то далеко за выселки Орехова.
...Ухнула пушка. Кажется, наша. Потом еще раз. Завязался короткий артиллерийский бой.
– Эх, ракетку бы!..
– Дались тебе эти ракеты! Молчи ты!.. Наконец и нас отвели к ограде.
Прошло полчаса.
И вот сквозь темноту опять пополз сдержанный шепот.
– Идут!.. Идут!..
– Донесли разве?..
– Кто?.. Секреты?.. Кто донес?..
– Да тише, господа!..
– Рав-ня-айсь!
На минуту из-за тучи выпала луна. Далекие кусты в степи быстро пригнулись.
– Вот они!.. Вот!.. Видите?..
Но луна опять опрокинулась за тучи, и между нами и курсантами вновь тяжелою стеной опустилась темнота.
Локтем левой руки мы искали соседа. Ладонь правой лежала на винтовке. Щека тянулась к штыку. Когда холодок штыка ее обжигал, делалось как-то спокойнее.
– Ждите команду! – обходил роту полковник Лапков.– Без команды не бить!.. Никто без команды огня не откроет. Полковник отошел к левому флангу. Кто-то зевнул:
– Спать бы!..
И вдруг над нами взвизгнула скользкая полоса пуль. И в тот же момент перед нами сверкнули острые змейки огня, и что-то черное метнулось к нам навстречу, клином ударило в развернутый строй, смяло кого-то и нескольких бросило в сторону.
Мы кинулись за ограду.
...Два куста хлестнули меня по лицу. Зацепившись за третий, я упал лицом в свежую зелень могильной насыпи. Надо мной кто-то пробежал. Кто-то ударил сапогом по затылку, и я скатился с могилы.
Над деревьями гудели снаряды. Крапива жгла лицо. Совсем близко за кладбищем снаряды разрывались.
"Заградительный огонь..." – подумал я и, ощупью отыскав винтовку, снова встал на ноги.
– Эй! Кто здесь?
Я пошел на голос, раздвигая кусты винтовкою.
– Что случилось?.. Мичман!..
– Поручик!..
Мичман Дегтярев стоял над холмиком осевшей могилы и тяжело дышал, обхватив крест рукою. Крест медленно наклонялся.
Ни пулеметной, ни ружейной пальбы слышно не было. Затихала и артиллерия.
– Черт!.. А?.. Или красные уже отбиты, или... или... Вы понимаете что-либо, поручик?
Крест под ним повалился на землю, задев за кусты, которые всплеснули, точно волны.
Подошли еще два офицера. Потом еще три.
– Господа, нужно назад!..
– Господа, смелее!..
И мы пошли к ограде, на всякий случай рассыпавшись цепью.
* * *
– ...Нервы, черт дери!
– Одиннадцатая атака!.. Шутка ли!.. Здесь и сам дьявол...
– Но что случилось, господа?..
– Господа, построимся. Господа, нельзя так! Ведь красные под самым носом!..
– Капитан!..
– Поручик!..
– Капитан, примите команду!..
– Капитан Темя!..
– Ста-но-ви-ись!..
За оградою собиралась разбежавшаяся офицерская рота. Строились уже и разведчики, нами же смятые и побежавшие вслед за нами. Командира офицерской роты с нами еще не было.
– Далеко забежал!..– сказал кто-то.– Я его у мельницы видел. Как заяц прыгал. А ну, равняйсь! Да рав-няйсь же!..
– Вот и все! Не предупредив, Лапков выдвинул пулеметные двуколки,рассказывал из строя подпоручик Морозов, кажется единственный офицер, не поддавшийся панике.– Конечно, не перед фронтом... на это его хватило!..– за флангами, конечно... Но все равно, предупредил бы, дурак!.. Очевидно, курсанты дали залп и почти по цели... Слыхали, как взвизгнули пули?.. А наши пулеметы, очевидно, ответили... Думаю, что так, иначе что за огонь видели мы в таком случае? Одну лошадь ранило... из тех... наших двуколочных... Она и понесла... И въехала... да дышлом! Поручику Коркину все зубы выбила... И могли же они переколоть нас... за милую душу!.. Господа, а где был Туркул?.. Да?.. Ну, наше счастье!..
В это время за нами зашуршала трава.
– Ноги повыдираю!.. Бежать?..– Голос вынырнувшего перед нами полковника Лапкова зашипел вдруг, как на огне сало.– Беж-ж-жа-ать?.. Я... я... я при... прикажу... Прикажу десятого... Бежать?.. Офицерье!.. Трусы!..
Мы стояли, угрюмо опустив головы.
* * *
– Где?..
– В кустах, господин полковник! – ответил ротному поручик Ягал-Богдановский.
Потом мы услыхали частые глухие удары.
– По швам!.. По швам руки!..– И удары посыпались вновь. Чаще и чаще...
Когда, наконец, все стихло, кого-то за нами быстро повели в кусты. Побежал в кусты и генерал Туркул, только что вернувшийся, кажется, из солдатских рот.
– Поручик Горбик!..– забыв про осторожность, закричал в кустах полковник Лапков.
Мы тревожно оборачивались в темноту.
Через минуту в кустах раздался выстрел.
Это расстреляли поручика Кечупрака, в панике сорвавшего с себя погоны.
...А далеко на горизонте уже едва-едва забрезжил рассвет.
Курсанты шли под белой полоской неба, низко склонившегося над степью...
Последнее, что заметил я возле ограды кладбища,– это профиль Туркула и его движение рукой: идите!..
В кустах на кладбище весело чирикнула овсянка.
А мы двинулись вперед, на ходу разомкнулись и взяли штыки наперевес...
По траве бежал низкий туман. Мы шли сквозь туман, разрывая траву коленями. Колени мне казались совсем легкими, и очень тяжелыми казались сапоги. Полковник Лапков шел на правом фланге. Рот его был приоткрыт, рука бегала по кобуре нагана.
Мы шли в контратаку.
...Как и мы, курсанты разомкнулись всего лишь на один шаг. Как и нас, их можно бы было взять одним пулеметным взводом. Но пулеметы с обеих сторон молчали. Очевидно, командир курсантов, так же, как и генерал Туркул, решил боя не затягивать.
Петь курсанты перестали. Мы также шли молча. Только трава под коленями рвалась, как под рукой приказчика рвется тугой коленкор: раз! раз! раз!..
Я помню,– ногти вошли в ложе винтовки. Помню, как остро хотелось мне, чтоб навстречу нам брызнули пули. Но рота шла молча.
И молча шли курсанты. Не стреляя.
Прицел шесть... Нет, уже четыре... Четыреста шагов. Рота шла, виляя флангами. Под ногами рвался коленкор: раз! раз! раз!..
Я скосил глаза направо, туда, где шел полковник Лапков. Полковник Лапков роты не вел,– рота тянула его за собой. Он бессмысленно смотрел вперед. Нижняя губа его свисала, подбородок дрожал. "Зачем он не бросает?.. Нужно бросить вперед,– думал я, все крепче сжимая винтовку.– Рота не выдержит... Бросай!.. Да бросай же!.."
А коленкор под ногами рвался уже медленней – раз! раз! раз! – точно рука приказчика рвать его уставала. Ра-аз! ра-аз!..
Триста...
Штыки курсантов поднялись – наши опускались. Цепь курсантов угловато выгнулась. Теряла равнение и наша. Двести... Местами цепь уже порвалась. Но подбородок полковника все еще свисал вниз... Сто... Цепь завиляла. "Раз, два, три..." – считал я секунды,– шагов считать я больше не мог... И вот, сломавшись зубчатой пилой, цепь заерзала, с двух сторон сдавленная вдруг отяжелевшими флангами.
"Сейчас, сейчас побежим...– мелькнуло во мне.– Сейчас!.. Да бросай, бросай же!.." Но раздался выстрел,– кто-то из нас не выдержал. И вслед за выстрелом стиснутый в груди страх рванулся вперед хриплым, освобожденным криком:
– Ура-а-а!..
Побежали не мы. Побежали курсанты.
Широкой цепью мы шли назад к ограде. Хотелось курить, но никто не мог крутить цигарки.
Только один поручик Горбик то и дело выбегал из цепи,– то вперед, то назад, то в сторону.
Поручик Горбик пристреливал раненых курсантов.
Прошло несколько часов.
Квартирьеры все еще не возвращались. Жара текла по пыльным улицам Орехова. На камнях она оседала. Мы лежали под самыми заборами, там, куда камни не доползали.
Через улицу – тремя-четырьмя домами дальше – разместился штаб полка. Около ворот штаба стоял поручик Горбик.
Орехов был пуст. Жители сидели в домах. Дома были заперты.
Посреди улицы, вдоль которой разместилась офицерская рота, валялся дырявый сапог. Какой-то котенок легонько толкал его лапкой.
– Смотри-ка, зверюшка какая! – сказал, улыбаясь, поручик Аксаев.
– Ух, жара!..– вздохнул возле него капитан Темя.– А уснуть бы сейчас, господа!.. А?.. И выспаться!..
– Но не тем холодным сном моги-лы,
басом запел кто-то.
– Дурак!.. Не холодным?.. А каким тебе еще?.. Тебе чтоб и в могиле печенки припекло?..
Кто-то засмеялся.
А взобравшийся на сапог котенок вдруг выгнул спину, прыгнул в сторону и скрылся в траве канавы.
По улице вели пленных.
Все три пленных курсанта были босы. Руки у них были скручены за спиной. Когда курсанты с нами поравнялись,
один из них высоко в воздух подбросил ногой дырявый сапог с улицы.
– Ишь, нервничает!..– сказал поручик Пестряков и тяжело и громко зевнул.
. .Солнце пекло все сильней. Из-под соседних ворот опять выбежал веселый котенок.
– А зверюшка-то, зверюшка-то наша!.. Но вдруг, подняв головы, мы удивленно посмотрели друг на друга.
...за-клей-менный
Весь мир голодных и ра-бов!
громким голосом пел кто-то в кустах за пыльными домишками.
– Господа!
– Господа, кто это?..
Кое-кто из офицеров приподнялся.
– Такого нахальства!.. такого...– И, сплюнув, поручик Ягал-Богдановский встал и пошел через улицу в штаб. А голос за штабом крепчал и рос:
Эт-то есть наш послед-ний,
все выше и выше подымался он,
И реши-тель-ный бой,
С Интер...
Здесь короткий выстрел подсек пение. Следующие два выстрела упали уже в тишину...
* * *
Солнце сдвинуло тень под самые наши ноги. Мы лежали, еще ближе прижавшись к забору.
– ...И пел, господа офицеры, и пел!..– рассказывал какой-то вольноопределяющийся.– Вокруг крики: "Заткнись!.. Ты!.. Молчи!.. Сволочь!.." А он, господа офицеры,– и знаете, плюгавый такой! – стоит себе и, понимаете..
– Господа, слыхали? – еще издали крикнул нам поручик Горбик.– Слыхали, как Туркул его петь заставил?.. "Ах, сука такая!. Пой на прощанье!..крикнул Туркул – Пой, чтоб знал, за что подыхаешь!.."
– А не врете?
Поручик Горбик вспыхнул. Потом улыбнулся.
– Вам бы, Дегтярев, в че-ка служить! Всё допытываетесь! Спросите у генерала Туркула. Ага, не спросите!..
Кто-то стучал в закрытые ставни окна:
– Молока!.. Хозяйка...
На самом солнце, посреди улицы, стоял подпоручик Морозов.
Он долго смотрел почему-то на драный сапог, которым играл веселый котенок и который ткнул потом в сторону идущий к штабу красный курсант.
АЛЕКСАНДРОВСК И БОИ ВДОЛЬ ДНЕПРА
Лошади шли рысью. С подвод соскакивали солдаты, бежали в степь на баштаны и вновь, уже с арбузами, нагоняли обоз.
За подводами каждой роты шла тачанка с бочкой. Воды в бочках не хватало. Возле бочек, по всему нашему пути через степи, бежало по несколько солдат. Несколько офицеров бежало и за бочкой нашей роты.
– На Днепр идем,– напьетесь! – кричал с подводы полковник Лапков.– По ме-ста-ам!
– Накачал брюхо и командует! – ворчал мичман Дегтярев, вполоборота сидящий на краю нашей подводы.– А нам пальцы сосать, что ли?
Сидящий по другую сторону мичмана поручик Ягал-Богдановский обернулся:
– Мичман, не забывайтесь! – И, опять склонившись над поручиком Пестряковым, вопросительно поднял брови: – Так!.. Ну, и что же?..
– Вот и говорю... Махно нам подчинился. Володин подчинился. Граф Пален в Белоруссии подчинился... Это уже три...– продолжал поручик Пестряков, растянувшись на подводе и выгрызая из разбитого кулаком арбуза красные куски мякоти.– Булак-Балахович с Савинковым – это уже четыре... Атаман Семенов – пять... Это и называется своими силами. . Народными, так сказать, силами... Ну, так что же вы скажете, дорогой Ягал-Богдановский? .
Поручик Ягал-Богдановский усердно выдувал застрявший в мундштуке окурок.
– Что?..– Щеки его ходили, как баллон пульверизатора.– Что?.. А то, что, если б мы, вместо этого, подчинились польскому командованию...
– Молчите, ренегат! – крикнул вдруг мичман.– Патриот называется! А губернии почем продаете, сукин сын?
– Отродье эсеровское! Истерик! Хайло заткните! – побледнев, вспылил всегда сдержанный Ягал-Богдановский.
– Так!
– Крой! Крой его!
– Матом натягивай!.. Матом! – обрадовавшись, загалдели офицеры, которых сдержанность Ягал-Богдановского всегда несколько стесняла.
– А ну!..
– Еще!
– Наша берет!.. Матюком!.. В три матери загибай!.. Матерью!..
– Я?.. Это я ренегат?..
Уже овладев собой, поручик Ягал-Богдановский презрительно поджал губы, опустив под косой линией коротко подстриженные, всегда прямые усики.
– Я предлагаю, мичман, созвать...
И вдруг, взмахнув рукой, он быстро соскочил с подводы и закричал, схватив подводчика за портки:
– Стой, мать твою!.. твою мать! стой!.. Но колесо подводы уже повернулось и поломало его упавший на дорогу мундштук.
– ...Твою мать в три бога и в черта косого!.. твою... Куда уши,болван! черт! – спрятал?..
Офицеры на подводе захохотали, сразу, словно по команде.
– С производством, поручик Ягал-Богдановский!
– Вчера была девица, сегодня дама!
– С крещением!
– Магарыч!
– Магарыч!
...А вдали за облаком пыли уже гремели орудия.
Рассыпавшись лавой, шли куда-то кубанцы. Наши 1-й и 2-й батальоны соскочили с подвод и также рассыпались в цепь.
За цепями показались далекие дома Александровска.
* * *
Мичман Дегтярев стоял на подводе, широко расставив ноги, и смотрел вдаль.
– Ну что? – не подымая головы с вещевого мешка, спросил его поручик Пестряков.– Докладывайте!
– Да ничего!.. Перестрелка.
Но вот по полю покатилось далекое "ура". Роты бросились к Александровску, выйдя из цепей и образовав густой черный треугольник. За город бросились кубанцы.
Наши подводы свернули с дороги и тоже помчались к городу,– прямо через поле.
Мимо нас, нагоняя роты, пролетел автомобиль Туркула. За ним другой генерала Витковского.
– Сюда! Санитары!..– кричали раненые. Но никто раненых не подбирал. Все стремительно шло на Алекса ндровск.
– Поймаем!
– Возьмем!
– Нагоним!
– Потопим!..
Неслась по полю и наша батарея.
– Эй! Не отставать! Эй!
Одно орудие в трехпарной упряжке долгое время шло, грохоча зарядным ящиком, возле нашей подводы. Потом обогнало и пошло впереди нас.
– Здорово! Черт! Нагоним!
Шесть мулов, впряженных в орудие, неслись, прижав к голове острые уши. Вбежав в полосу встречных кустов, они отдернули уши еще испуганней.
– Го... Го... Гони!.. Нагоним!
Кусты под подстройками быстро пригнулись. Легли под колеса. Кто-то под колесами вскрикнул. На секунду орудие задержалось, потом, виляя зарядным ящиком, опять понеслось рядом с нами.
В кустах, придавленный колесами орудия, остался штабс-капитан Карнаоппулло. Он лежал на животе, лицом в землю, на которой длинными змеями чернели его окрашенные кровью усы.
– Нагоним!
– Возьмем!
– Потопим!..
Но красные успели форсировать Днепр. Когда мы въехали в пустой город, наша артиллерия открыла огонь по последним уходящим баржам.
...Кажется, уже в третий раз за время нашего пребывания тушил Александровск огни.
Занятия давно окончились. Была произведена уже и вечерняя поверка. Мы стояли в кругу и разучивали новую песню,– на этот раз в честь генерала Витковского, наскоро сочиненную поручиком Винокуровым.
Поручик Винокуров, или "лейб-поэт полка", как в насмешку называли его в нашей роте, числился прикомандированным к штабу, где писал он "Историю Румынского похода и Дроздовской дивизии". От поры до времени он сочинял также и стихи, сам же подбирал к ним мотив. Потом стихи эти переписывались и разучивались по ротам.
...Тяжелые, черные листья каштана качались под ветром. Над ветром плыли спокойные, вечерние звезды.
Чей черный Форд ле-тит впе-ред
Пред сла-вными пол-ка-ами,
без конца тянули мы всю ту же нудную песню,
И кто к побе-де нас ве-дет
Уме-лыми ру-ка-ми?..
– Отставить!.. Не так! – оборвал поручик Винокуров.
– "И кто к побе... К побе-е..." – повторял он нараспев.– Поняли?..
И кто к побе-де нас ведет...
С дороги поднялся ветерок. Бросил вверх шестилистники черного каштана. Они потянулись к небу, точно жадные, широко растопыренные пальцы. Но звезды ушли из-под листьев и также спокойно поплыли дальше.
Влево от каштановой аллейки, возле штаба полка, толпились вновь мобилизованные. Когда песня обрывалась, до нас доносились робкие, просящие голоса.
Вслед за ними короткие оклики часовых.
– Да пусти, голубчик! – плакала женщина.– С провизией я... Отдам ему только... И пойду себе с богом...
– Назад!
– Пустите ее... господин!.. Да ведь мать это... Послушайте...
– Пошла! Пшла!
Но второй часовой перебил первого:
– Постой! Постой-ка!.. Курица?.. Послушай, курица у нее!
– Курица? Давай сюда курицу!
– Милые!.. Ми-и-лый!.. Да сыну это... сыну...
...улице
Не пройдет и курица!
весело запел второй часовой.
Если ж курица пройдет,
То дроздовец унесет...
– Ать, два!
...ле-тит вперед
Пред сла-вным-ми пол-ка-ми!
запели мы снова.
* * *
Было уже совсем темно.
Я отошел в глубь улицы и сел на крылечко двухэтажного деревянного дома.
В темноте передо мной какая-то собака обнюхивала тумбу. Потом собака побежала дальше.
– Сидит?..
– Сидит!..– услыхал я над собой чей-то испуганный женский голос. И жалюзи во втором этаже тихо опустились на окне.
Я поднял голову. Звезды над крышей плыли еще гуще, чем прежде. Крыша подравнивала их и, казалось, хотела уплыть вместе с ними.
...Перед славными пол-ка-ми,
вполголоса напевал кто-то, не замечая, проходя мимо меня.
И кто нас к ги-бе-ли ве-дет
Кро-ва-вы-ми ру-ка-а-ми...
Я кашлянул. Песня сейчас же оборвалась.
Не знаю, но, кажется, пел ее мичман Дегтярев.
Опять подбежала собака и опять остановилась возле тумбы. Надо мной, слабо скрипнув, опять приподнялись жалюзи и сейчас же вновь опустились.
– Ухожу! Ухожу!..– крикнул я, улыбаясь. Встал и пошел в сад, где был расположен наш, 1-й, взвод.
Попыхивая огоньками папирос, в саду за составленными винтовками сидели офицеры.
– Скука!
– Да-а!.. А-адская скука!..
Пройдя между винтовками, я остановился около крайней группы офицеров.
– Не то выпить хочу,– лениво гудел капитан Темя,– не то постегать кого... Матом хотя бы...
– Воистину, господа, невесело! И отдых не отдых...
– Кому как!.. Вот Ягал-Богдановский баб отыскал. Каждую ночь пропадает.
– Пропадает?
– Пропадает...
Сквозь листья, шуршащие под ветром, пробежала тишина.
– А Пестряков... Знаете, что поручик Пестряков делает?.. На дереве сидит,– ей-богу,– и глядит, как девчонки какие-то раздеваются... В окно...
– Ну?.. Глядит?..
– Глядит...
И опять тишина зашуршала тревожными листьями...
– Пойдемте, господа, снимем его,– предложил капитан Темя.– Попугать никого не вредно! Ловлю дезертиров изобразим, что ли,– и за ноги его!.. А?..
– Идея!
– А ну, подымайся!
– Не темя, а голова, ей-богу!..
Офицеры встали и, обойдя винтовки, пошли к воротам.
– Эй! Кого ведете? Коммунистов? – уже в воротах окликнул кого-то поручик Горбик.– Сколько?
– Мобилизованных,– ответили с темной улицы.– Тридцать четыре... И то с трудом!.. Все разбегаются. И так – черт! – под кровати лазили!..
Ворота скрипнули в последний раз.
...Ночь цеплялась за кусты, плыла дальше и тихим ветром с Днепра качала траву над дорожками сада. В траве около главной дорожки лежал подпоручик Морозов. Запрокинув вверх голову, он смотрел на бегущие звезды.
Я долго ходил возле него. Мне хотелось заговорить с ним, но о чем говорить – я не знал.
– А на Днепре – оживление! – вошел в сад поручик Аксаев.– Кубанцы там... Говорят, переправляться будут.– Он вздохнул и продолжал, уже живее: – А рыб-то!.. Рыб сколько!.. Так, господа, и плещутся!..
Далеко на улице раздался хохот. Очевидно, поручика Пестрякова поймали за ноги.
Под следующее утро мы выступали из Александровска.
Было еще совсем темно. Мы уже садились на подводы, когда побежавшие за Ягал-Богдановским офицеры притащили его завернутым в шинель.
– Кто?
– Где?
– Когда?..
Горло его было перерезано. Во рту торчала еще не вынутая тряпка.
– А в доме никого не было,– шепотом рассказывали офицеры.– Ни баб этих, ни соседей... А в кармане – записка... Так и торчала... Во френче... Вот...
– Свети!
– Да свети же!
Чья-то папироса над бумагой поплыла красным огоньком вдоль неровных строчек:
"Благодарим за сведения. Возвращаем по принадлежности и кланяемся. Итак, до скорого свидания на Перекопе".
Мы тихо положили поручика Ягал-Богдановского в канаву, прикрыли крапивой и побежали по подводам.
– ...И молчать! Ясно? – Поручик Пестряков тер обожженные крапивой руки.– Отпускай вас на свою голову шляться!.. Будете сидеть, как приказано. Погибнешь с поблажками, черт! Молчать, значит! А там вывернемся! Как-нибудь!.. Бои ведь будут...
Весь следующий день нестерпимо палило солнце. Деревни и хутора бежали к Днепру. Но, окружив себя камышами, Днепр спокойно огибал испещренные хатами холмики и, только изредка подпуская нас к своим берегам, вновь уходил куда-то в сторону, оставляя степному жаркому ветру и деревни, и дорогу, и наш бесконечный обоз.
К вечеру, кажется второго дня, мы наконец подошли к нему вплотную. Слева от нас, за осенними золотыми садами, белели хутора. К северу, уже по другую сторону Днепра, виднелся Никополь. Над Никополем взлетали легкие дымки разрывов.
– Бабиев?
– Думаю,– Бабиев! – ответил поручик Пестряков, подымая к глазам бинокль.
Днепр перед нами качал упавшие в него тучи. Два буксира тянули ряд привязанных друг к другу барж.
Баржи относило в сторону, и они шли к нашему берегу, выгнувшись бумерангом.
– Кажется, раненые...– Поручик Пестряков медленно наклонил бинокль и, засопев, долгое время наставлял его на баржи.– Да... Раненые! Вот, подождите, расспросим.
– По па-а-двода-а-ам! – опять поплыла над ротами долгая команда.
– Расспросишь! Кувыркались чайки.
И опять Днепр упал за холмы, оставив нас все еще знойному вечернему солнцу.
Кружились стрижи...
За нами бежала пыль.
– Куда мы?..
А к вечеру кто-то принес известие, что идем мы на Каховку, в которой, несмотря на переброску нашей конницы на правый берег Днепра, все еще держались красные, пользуясь ею как базой для набегов и прогулок по нашим глубоким тылам.
– Ложись!..
– Не расползаться, приказано! Ложись рядом!..
– Винтовок не составлять!.. Клади около!..
– Дневальный!
– Поручик Зайчевский!..
За опушкой черного леса молчала ночная степь. В степи бродила красная конница, кажется, 2-й Конной армии.
Два дня, отбиваясь от конных налетов, кружил по степям наш полк. И только теперь, ночью на второй день мы наконец остановились.
– Не понимаю, – удивлялся подпоручик Тяглов,– ведь правый берег нами уже занят. И откуда они?.. Ведь не мы окружены, они ведь...
– Кольцо в кольце, понимаете?
– Какое там кольцо!.. А Каховка?
– Господа, не теряйте времени! Господа, ложитесь!
Но есть хотелось больше, чем спать. Кухонь с нами не было. Хлеба едва хватало. В этот вечер не выдали вовсе. Офицеры ворчали.
– Ложись! – упрямо приказывал поручик Пестряков.– Во сне пообедаешь!
– Да подвинься!
– А не толкайся, говорю! Слышь?..
– Господа, не грызитесь!
В темноте бродили дневальные. Где-то очень далеко шел артиллерийский бой. Кажется, к северо-западу. Это дрались с красными генералы Драпенко и Бабаев.
Я лежал, слушая отрывки отдельных разговоров. Наконец повернулся лицом к орешнику.
– ...А стена камеры, вся как есть, была исчерчена,– кому-то за орешником рассказывал поручик Зайчевский – "Здесь сидели юнкера Владимирского военного училища такие-то и такие-то..." "Да здравствует Учредительное Собрание!" Я подошел к следующей надписи: "Долой Керенского! Вся власть Советам! Рабочие Путиловского завода Петров Иван и Петр Малинин". Кажется, в этом роде что-то. Не помню... Рядом была еще одна надпись: "генерал-майор" – не помню какой,– "Зинченко", кажется. А внизу: "Боже, царя храни!" – очень четко... Я взял карандаш и написал: "Прапорщик Зайчевский". "А лозунг?" – подошел ко мне какой-то сидящий со мной капитан. Лозунга у меня не оказалось... Ну и вот...
Меня все более клонило ко сну.
Передо мной, прорастая сквозь сон круглыми желтками, медленно вздувалась малороссийская яичница. На сале. И с помидорами...
"Вот бы ее ножом! – думал я.– Напополам, и еще раз напополам!.. Крест-накрест... Потом на вилку и в рот".
И я уже потянулся за вилкой, как вдруг шепот надо мной стал тревожнее.
Я быстро сел. Но сон, как извозчика на козлах, тихо меня раскачивал. Чтобы овладеть собой, я подтянул под себя ноги и прислонился к стволу убегающей в темноту ели.
Вокруг подпоручика Тяглова, только что пришедшего из штаба полка, толпились черные фигуры.
– Убили?
– Кого?.. Кого убили?..– услышал я тревожные вопросы.
