Текст книги "На развалинах третьего рейха, или маятник войны"

Автор книги: Георгий Литвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

В то время я оставался за командира эскадрильи. Однажды меня вызвали на проходную. Там оказалась девушка, которая подала мне записку. В записке было написано: «Тов. к-р, лежу в ППГ-1 в Ростове, сильные ожоги лица, рук; чувствую себя хорошо. Николай».

Какой Николай? Гундобин сгорел – сам видел. Сели на полуторку с комиссаром эскадрильи – старшим политруком Сеньковским. Приехали. Надели халаты. Сестра показывает нам на палату. Входим. Лежат четверо. Трое – не нашего полка. У четвертого лицо черное, распухшее, руки и ноги тоже черные, обгоревшие. Я посмотрел ему в глаза и подумал: «Неужели Николай? Гундобин?..»

И чуть не упал, когда он произнес: «Юра. Это я…» Гундобин рассказал Устинову и Сеньковскому, что с ним произошло. Когда его подожгли, он хотел выпрыгнуть с парашютом, но внизу были наши наступавшие войска. На самолете бомбы, и он не мог сбросить их на своих. Выход один… Повел горящий самолет на фашистов, сбросил бомбы, развернулся и потерял сознание от ожогов. Самолет упал на землю, но Гундобина выбросило из кабины. Он пришел в себя и начал отползать от горящего самолета подальше. Вскоре самолет взорвался. Николая подобрали и отправили в госпиталь. За этот подвиг Н. Гундобин был награжден орденом Ленина.

Алексей Глоба рассказывал, что после окончания Чугуевского авиационного училища ему присвоили звание сержанта. Осенью 1941 года попал в 590-й истребительный авиационный полк, который в то время базировался в районе Батайска.

Особенно запомнилось первое боевое дежурство: охрана железнодорожного узла от налетов вражеской авиации. Оповещения о предстоящем налете вражеских самолетов не было. Вылетали на перехват одиночных бомбардировщиков только тогда, когда видели в небе самолет противника, кружились над железнодорожным узлом, так как не могли догнать противника, который имел большую скорость, чем наш истребитель И-16. Злость брала, но что-либо изменить мы были не в силах!

При обороне Ростова-на-Дону полк штурмовал противника. Приходилось в то время делать до десяти вылетов в день, несли большие потери от зенитной артиллерии и истребителей противника. После освобождения города в 1941 году на одном из полевых аэродромов было захвачено несколько исправных немецких самолетов «Ме-109». Командование приняло решение: обучить группу летчиков летать на этих истребителях, чтобы изучить его сильные и слабые стороны.

Создали спецгруппу, ее возглавил майор Телегин, а 590-м полком стал командовать майор Соколов. В составе спецгруппы был и заместитель командира авиаэскадрильи нашего полка капитан Виктор Попов. Александр Иванович Покрышкин, впоследствии трижды Герой Советского Союза, летал в этой же группе. Виктор Попов быстро освоил «мессершмитт». В то очень трудное время он совершал на нем разведывательные полеты, добывая ценные сведения.

Однажды, возвращаясь на «Ме-109» с боевого задания, Попов совершил вынужденную посадку. Обычно он перелетал линию фронта на большой высоте, часто в облаках. В этот раз мотор «Ме-109» начал давать пере-, бои над территорией, занятой противником. Летчик был вынужден планировать, перелетая фронтовую линию на низкой высоте. Немцы, видимо, подумали, что их самолет заблудился, и сначала открыли предупредительный огонь, а затем, увидев, что тот летит на восток, стали стрелять на поражение. Попову все же удалось посадить самолет в поле, рядом с каким-то селом. Вскоре его окружили женщины и подростки, вооруженные «подручными средствами». Когда же они услышали, что летчик говорит по-русски, то приняли его за предателя, и дело чуть не закончилось трагедией.

Спасла Попова находчивость. Он стал убеждать своих «конвоиров», что он был сбит над территорией, занятой противником. Там ему, мол, удалось захватить немецкий самолет и перелететь к своим.

Вскоре прискакавшие кавалеристы отвезли летчика сначала в свой штаб, а оттуда доставили на аэродром. Он снова продолжал летать на И-15, а 25 июля 1942 года капитан Виктор Алексеевич Попов погиб в неравном бою с «мессершмиттами».

И вот наш полк построен для встречи командира, который прибыл из Москвы после учебы на краткосрочных курсах. Поздоровавшись, гвардии подполковник А. Д. Соколов медленно прошел вдоль строя, сосредоточенно всматриваясь в лица. Его внимательные глаза как бы пронизывали каждого. Затем обратился к нам с краткой речью:

– Высокое звание гвардейского 590-й полк завоевал в тяжелейших боях ценой многих жизней. Мы всегда должны помнить боевые подвиги однополчан, брать с них пример. Победа достигается в боях настойчивым трудом. Нужно изучить свое новое оружие только на «отлично». Полку предстоят сражения с ненавистным врагом, а побеждать его могут только мужественные и умелые воины… В ближайшее время я постараюсь познакомиться с каждым из вас лично…

Внешне Соколов ничем особенным не выделялся: роста невысокого, щупленький. Но это был опытный и смелый командир.

Однажды я проводил занятия с воздушными стрелками в тире. Занимались прицеливанием по макетам вражеских истребителей. Командир полка внимательно наблюдал за действиями воздушных стрелков, иногда задавал вопросы.

В тот же день он вызвал меня и внимательно расспросил о моей службе в качестве оружейника, об учебе в институте, о родных, о подготовке воздушных стрелков. В конце беседы сказал:

– Нужно так подготовить воздушных стрелков, чтобы они не допускали «мессершмиттов» к нашим Илам. Основная фигура в экипаже – летчик. Но когда начинается воздушный бой, стрелок становится щитом экипажа. Огонь, который он ведет из крупнокалиберного пулемета, является защитным барьером штурмовика, и ни один вражеский ас не осмелится к нему приблизиться. В групповом строю коллективный огонь воздушных стрелков является надежной обороной задней полусферы. Что же касается передней обороны, то огонь, открываемый летчиком из двух пушек и двух пулеметов, создает неприступный барьер для истребителей противника спереди.

Затем объявил, что берет меня в свой экипаж стрелком и надеется, что я приложу все силы для подготовки воздушных стрелков полка.

Александр Дмитриевич был доступным и одновременно требовательным командиром. Иногда он заходил к нам в казарму, слушал игру на баяне воздушного стрелка Владимира Тарасова. Затем брал баян и сам играл. Часто ребята просили его рассказать о боях в Испании, о летчиках-добровольцах. Теперь об этом известно из книг, а тогда перед нами выступал очевидец тех событий.

Запомнился его рассказ о том, как восторженно встречали жители Мадрида наши самолеты, которые вели воздушный бой прямо над городом. Тогда группа, где был и Соколов, разгромила армаду фашистских бомбардировщиков, пытавшуюся бомбить беззащитный город.

Он рассказывал, как наших летчиков на аэродроме под Мадридом приветствовал командующий республиканской авиацией. Тот говорил, что враг бомбардирует Мадрид, горожане живут в страхе и ложатся спать без надежды увидеть утреннюю зарю. Республике нечем отражать налеты итало-германской авиации. На вас все надежды, друзья-интернационалисты, на вас смотрит Мадрид, старики, женщины и дети!..

Однажды Соколов шел на посадку после жаркого воздушного боя, самолет был поврежден и при посадке разбился. Резервных машин не было. Командир эскадрильи Сергей Тархов направил его на наблюдательный пункт, который находился на 14-м этаже здания «Телефоники» – самого высокого тогда здания Мадрида. Там ему вручили бинокль и оптическую трубу на треноге. Оттуда он докладывал по телефону на аэродром свои наблюдения о передвижении фашистов, о появлении вражеских самолетов, артиллерийских батареях.

Рассказал командир и о том, как в ноябре 1936 года над аэродромом пронесся трехмоторный «юнкере». С самолета на парашюте был сброшен ящик. К нему не решались подходить: а вдруг там бомба с часовым механизмом? Через пару часов смельчаки все же подошли и вскрыли ящик.

Внутри, в завязанной простыне, лежали останки изрубленного человека, обрывки одежды, а сверху записка на испанском: «Этот подарок посылается командующему воздушными силами красных, чтобы знал, какая судьба ожидает его и всех большевиков».

Погибшим был командир отряда республиканской авиации Хосе Галарс, он же Владимир Бочаров из эскадрильи капитана Антонио (псевдоним Сергея Тархова).

Летчики, участвовавшие в воздушном бою, рассказывали, что Владимир Бочаров смело вступил в схватку с пятью немецкими истребителями «Хенкель-51» и сбил одного. Как потом стало известно, самолет Бочарова был поврежден, сам он ранен. Произвел вынужденную посадку на территории, занятой фашистами близ города Сеговия…

Мы слушали командира затаив дыхание. За бои в Испании Александр Дмитриевич был награжден орденом Красного Знамени, а за бои под Ростовом орденом Ленина.

Он пришел в авиацию в те времена, когда профессия летчика была овеяна ореолом романтики и таинственности. Слова «авиация», «эскадрилья», «летчик» звучали для него как музыка. В те годы авиацией бредили многие мальчишки. Тогда-то и появился призыв: «Комсомол, на самолет!» Увлечение авиацией было массовым, но не всем желающим выпадала честь стать летчиком. Профессия авиатора требовала от человека беспредельной смелости, мужества, собранности, умения сконцентрировать свою волю. Не каждый может повседневно рисковать жизнью, переносить тяжелые лишения и, несмотря на это, каждый раз вновь испытывать радость полета.

Служба в авиации воспитывала и развивала в людях особые качества. Наш командир часто повторял:

– Помните, смелость, отвагу надо сочетать с осторожностью, с разумным риском. Не допускать ошибок. Ошибка, просчет в бою – это гибель. А вам нужно победить врага и уцелеть самим.

Под руководством таких командиров, как Соколов, наши авиационные части становились подлинной школой боевого мастерства.

Война – суровый учитель. Она учит беззаветной храбрости и самопожертвованию. Заставляет дорого оплачивать любую ошибку. Война – это жестокая проверка каждого, крах дутых авторитетов и быстрое выдвижение талантов.

Человек на поле боя, оказавшийся, волей или неволей, перед необходимостью убивать себе подобных и умирать самому, в этот миг вынужден решать многие вопросы. Честь и бесчестье, верность и предательство, любовь и ненависть, храбрость и трусость, умение победить – все нравственные проблемы завязываются здесь в тугой узел.

В условиях войны, на фронте мог выдержать длительное время только тот, кто вовсе не имел сердца или имел в сердце такую любовь к людям, а это значит и к своей Родине, что полностью забывал о себе, добиваясь победы над сильным противником, имевшим своей целью уничтожение нашего народа. Перед глазами воинов вставали сожженные карателями деревни, часто с живыми людьми, женщины с малыми детьми на руках. Память о тех незабываемых годах войны, о спасших Родину солдатах жива и будет жить в веках – так думали мы, фронтовики, в то время. Хотелось, чтобы нашему народу никогда больше не пришлось пережить то, что выпало моему поколению.

В социализме как учении всегда было много утопического: идея мировой революции, введение социализма насильственным путем, «военный коммунизм» или идиотизм Хрущева – построить «светлое коммунистическое будущее» в 1980 году. Но у нас все же было создано великое государство при помощи плановой экономики. И верно говорили на Западе, что не коммунизм переделал Россию, а Россия переделала коммунизм и он оказался привлекательной идеей. Парадоксы. Вспомните: в колхозы загоняли силой, что приводило к массовым трагедиям, а потом они стали потребностью крестьян, ибо это соответствовало нашему русскому общинному духу.

Историк В. Ключевский писал, что отличительное свойство великого народа есть способность подниматься на ноги после падения!

Подгонка нашей реальности под догмы марксизма приводила к тяжелым травмам, но в этом К. Маркс не виновен. В. И. Ленин, как прагматик, к концу жизни подправил марксизм, а И. В. Сталин вообще исходил из здравого смысла, но тоже наделал много ошибок. Он их исправлял, но никогда не признавался в этом, чтобы не подрывать свой авторитет.

«Великие деятели» часто нарушают народную мудрость многих национальностей: «Не зная броду – не лезь в воду!»

Причина поражения часто кроется в низких интеллектуальных и организаторских способностях. Многие люди, видя зло, помалкивают, соглашаются, а ведь честному человеку плохо жить при любой власти, если молчать.

К чужим советам нужно уметь прислушиваться, но жить чужим умом нельзя! «Односторонность есть главная причина несчастий человека», – говорил Л. Н. Толстой. Обсуждая сегодня проблемы нашего-прошлого, мы не в силах влиять на них. История уже состоялась. Безвозвратны наши надежды, стремления и разочарования, постижения и драмы навсегда ушедших людей и поколений.

Вновь обращаться к делам давно минувшим заставляют нас споры о прошлом, которое судят так безжалостно горячо «новоявленные историки», и часто бескомпромиссно. И получается, что день вчерашний отодвигает на второй план дела и заботы сегодняшние.

Каждому новому поколению невозможно довольствоваться историческими представлениями своих отцов и дедов, ибо найти свое место в настоящем человек может самостоятельно, учитывая сложный, противоречивый опыт всей нашей истории. Самое главное для историка состоит в том, чтобы твердо придерживаться принципа историзма, учитывая все обстоятельства. Нельзя давать простые, однозначные ответы на драматические события прошлого. С другой стороны, нельзя отказываться от своего прошлого, каким бы оно сложным и горьким ни было, ибо в таком случае мы будем натыкаться на старые ошибки и заблуждения. Трудные вопросы истории требуют серьезного, вдумчивого анализа.

История принадлежит не только человечеству, народу в целом, но и каждому из нас лично. Каждый из нас обладает неотъемлемым правом на сугубо индивидуальное осмысление, истолкование и использование на практике ее бесценного опыта, как положительного так и отрицательного…

В те послевоенные годы после всемирно исторической победы казалось, что достигнуто также и единство партии и народа. Однако и тогда было очень много людей, которые думали иначе.

В США сбежал сотрудник военной приемки (доставка грузов в СССР) некий Кравченко. Затем он издал антисталинский бестселлер «Я выбрал свободу». Книга делалась конечно же с помощью американских спецслужб. Там таких мастеров хватает.

французский журнал опубликовал статью, где давал оценку перебежчику как изменнику, предателю и лжецу. Кравченко предъявил иск журналу, и в Париже был процесс по его иску. Естественно, все западные радиостанции передавали об этом, отчеты о процессе широко публиковались в газетах и журналах.

На процессе выступали свидетели с обеих сторон. Бывший руководитель генерал Руденко прибыл из Москвы и в своем выступлении говорил, что Кравченко вор и пьяница, что он боялся службы в армии, притворялся больным. Генерал велел его отправить немедленно в Москву, но тот сбежал. Руденко говорил примерно следующее, что у него в подчинении в Вашингтоне было около тысячи человек, авиаполк на Аляске, группа кораблей. Он возглавлял еще и филиалы в разных городах Америки. И везде работали добрые и честные люди. Этот оказался дезертиром, предателем, к тому ж и уголовным преступником. Не такие люди определяют поступь истории…

В качестве эксперта на суде выступил бывший царский генерал-эмигрант, бывший военный прокурор, и он буквально потряс своей логикой присутствующих на процессе. Он сказал приблизительно следующее: «Я, конечно, давно живу во Франции, служил в царской армии, а затем в армии Деникина. Я антикоммунист, но могу сказать следующее. Военнослужащие принимают воинскую присягу и обязаны ее выполнять. Кравченко был офицером воюющей армии, которая сражалась за Россию, и здесь политические взгляды и пристрастия ни при чем. Кравченко изменил своей Родине в период войны, и если бы я был председателем военного трибунала, то потребовал бы для предателя смертной казни…»

Некоторые западные газеты высказывания такого эксперта замалчивали, а другие писали, что, мол, можно взять от выжившего из ума старика и т. д.

Кравченко учился в Харькове, работал в Днепропетровске. В войну работал на военном заводе инженером, а потом был направлен для приемки военной продукции в США. Ему было присвоено офицерское звание, но, судя по обстоятельствам дела, попал в поле зрения разведки и совершил то, что случилось.

Были и другие выступления, в которых содержалось немало правды о нашей действительности. Умалчивать их было бы не справедливо. К примеру, выступали свидетели, которые рассказывали о страшных годах принудительной коллективизации в стране и голоде на Украине в начале 30-х годов. Так, профессор Николай Лаговский, который в то время проживал и работал в Париже (процесс проходил в 1949 году), говорил:

«Во время коллективизации и голода я жил в Харькове. По дороге в институт я часто видел трупы, которые не успевали убирать. Это были тела крестьян, приходивших в город в поисках куска хлеба. Помню, как-то раз я шел в институт, и у меня был кусочек хлеба. Я увидел какого-то очень изможденного человека. У него не было сил подняться с земли. Я отдал ему кусочек хлеба, а на обратном пути я снова его увидел. Он держал в руках мой хлеб. Я подошел поближе, чтобы узнать, в чем дело, и увидел, что он уже мертвый. Рассказывали также про людоедство. Я видел женщину, которая съела своего сына. Мне нужно было попасть в деревню Мерчик, в тридцати километрах от Харькова. Я должен был навестить сына, который там находился в детском доме и болел. На обратном пути я познакомился с врачом из этой деревни, вместе с которым нам нужно было пройти четыре километра до станции. Доктор мне сказал: «Зайдемте в эту хату, я вам кое-что покажу». Мы зашли. Там лежала женщина, уже сильно опухшая. Врач мне сказал: «Посмотрите на эту женщину. Она убила своего четырехлетнего ребенка и съела его. Но арестовывать ее нет смысла, потому что она через два, а может, три дня сама умрет». Студенты мне рассказывали про людей, которые собирали колоски в поле и которых за это отсылали на принудительные работы…»

Другой свидетель инженер Удалов, уроженец Днепропетровска, рассказал суду о зверствах в застенках НКВД, а затем и в лагерях.

На вопрос судьи, зачем так поступало Советское правительство, он ответил: «Мы предполагали, что правительство нуждается в рабочей силе в Сибири и на Крайнем Севере, где шли большие стройки. Люди добровольно туда не ехали, а правительство не хотело давать никаких привилегий, поэтому оно и прибегало к таким методам».

Когда-то Вольтер писал: «Никогда еще история не испытывала той нужды в достоверных фактах, как в наши дни, когда так беззастенчиво торгуют ложью. Правда – суть истории. И пока будет править бал ложь, история будет снова «хромоножкой». Так до недавнего времени уже было. И, видно, опыт агитпропа не пропадает ныне втуне у нынешних демократических правителей.

Шарлотта Корде сказала: «Я убила не человека, а дикого зверя» (убийца Марата).

В мемуарах графа Черника, министра иностранных дел Австро-Венгерской империи, есть такая запись от 6 декабря 1917 года: «Это большевики, и кто знает, не найдется ли своя Корде и для Троцкого?..»

Через четверть века предсказания графа сбылись. В этом деле выступила сначала группа талантливых террористов-интеллектуалов (в том числе известный мексиканский художник Д. Сикейрос и чилийский поэт П. Неруда). Злодеяния масона и сиониста Лейбы Бронштейна над русским народом не остались безнаказанными, хотя его и сейчас оплакивает еврейская буржуазия, проклиная патриота России грузина Сталина….

Затем на процессе выступала свидетельница – врач из Днепропетровска Кашинская и рассказывала о голоде на Украине: «Нас, студентов, разбили на бригады и послали в разные деревни, в которых вымерло много народу…

В деревне, где я работала, в живых не осталось ни души. Весь урожай должны были убрать студенты, а мы сами пухли от голода… Вернулись мы в город только осенью, конечно не управившись с уборкой. Все были опухшие от голода. Занятия начались только в конце осени, а в Днепропетровске в это время еще было немало трупов. Мы вечно были голодные. Хлеб отсылали за границу, а украинский народ умирал с голоду. Украинским хлебом финансировали мировую революцию через Коминтерн, устраивали демпинги на мировом рынке… В 1927 году на Украине было 32 миллиона жителей, а в 1939 году 28 миллионов… Вот почему я не хочу возвращаться в СССР».

Затем выступили другие свидетели, и хотя они теперь жили на Западе, но их ответы можно считать правдивыми, ибо это действительно было в моей стране.

Вот показания слесаря Лузна: «У моего отца была семья тринадцать человек. У нас было семь гектаров земли и четыре коровы. Батраков никогда не нанимали. Нас выселили на Север. Маленькие дети там умерли от голода. И нас постоянно преследовал голод. Ели мы чаще всего иглы сосновые, пили березовый сок. Работали в лесу, а тут эпидемия тифа пошла. Большинство раскулаченных погибли. Мне удалось сбежать на Украину. В 1933 году я видел там страшный голод. Хлеб весь у крестьян отобрали до последнего зернышка. Голод на Украине был устроен нарочно. Были случаи людоедства. В селе Ипатьевка крестьяне откопали падшую лошадь и съели. А их НКВД расстреляло. Был я свидетелем и принудительной коллективизации. Всего этого я простить правителям не могу…»

Этот процесс показал всему миру, какие страшные годы пережил советский народ и после Гражданской войны. Я и сам в то время, будучи мальчишкой, многое из того, о чем рассказано выше, видел в Харькове собственными глазами.

Приговор того парижского суда был таков: ответчикам надлежало выплатить Кравченко в возмещение ущерба, нанесенного ему публикациями в «Леттр франсэз» 175 тысяч франков. Суд также предписывал «Леттр франсэз» опубликовать свое решение. Впоследствии решение о денежной компенсации было отменено кассационным судом, вернее, сумма компенсации была снижена до символической.

Кравченко после процесса вернулся в США, затем жил в странах Латинской Америки, занимаясь бизнесом. В 1966 году он приехал в Нью-Йорк, где вскоре в отеле покончил с собой.

Возможно, как предателю, ему помогли это сделать наши спецслужбы. Если это так, то можно сказать, его настигло возмездие.

Собственно говоря, приводя на страницах своей книги материалы того парижского суда, я ставил целью показать, как преступная политика властей разрушала облик социализма, в который поверил наш народ. А проводили на Украине эту политику истребления людей под благовидными предлогами выполнения решений партии и Советского правительства все те же косиоры, эпштейны-яковлевы, кагановичи, чуть позже Хрущевы и им подобные. Вот почему Сталин в 1937 году уничтожил многих из этих ретивых исполнителей, хотя им приписывались другие злодеяния.

А вот отзвуки этих событий уже на фронте, свидетелем которых я был сам. Южный фронт, осень 1941 года, аэродром Константиновка в Донбассе. Солнышко чуть пригревает, облака кучерявятся. Летчики уже сделали кто два, а кто три боевых вылета. Но далеко от самолетов они не уходят. Двое сидят под крылом, беседуют, а я набиваю пулеметные ленты. Эти двое мои земляки, тоже украинцы. Так что понимают друг друга с полуслова. И толкуют они о своих недавних крестьянских делах. Один другому говорит:

– Да, и у нас голод был. Да еще какой! Все, что собрали, еще до весны вывезли. А потом еще уполномоченные каждую хату чуть ли не через сито перетрясли. Ни зернышка на прокорм не оставили, о семенном фонде я уж и не говорю.

Но наш дед до чего ушлым оказался: все-таки припрятал на весну для посева несколько початков кукурузы. Где-то на чердаке, под стрехами хранил. Никто из нас даже не знал об этом. Только меньшой наш – Ванятка – умудрился подсмотреть за дедом, как-то пробрался на чердак и один початок схрумкал прямо там. А тут, как назло, дед решил проверить свои сокровища. И застал Ванятку прямо на месте «преступления». Дед-то немощный был, он чуть-чуть-то и толкнул Ванятку, а тот с испугу, что ли, – с чердака на двор свалился. Да так неловко – головой оземь. И насмерть! Дед страшно убивался: хлопчика из-за початка жизни лишил.

После похорон Ванятки и прожил-то недолго, помер. От тоски, наверное. Только все равно вряд ли он бы выжил, уж больно зима голодная была. Не только старики и старухи мерли, не знаю, как мы живы остались. Смотри-ка, ракета! По машинам!..

Такой вот разговор, которому я был невольный свидетель, вели два советских летчика-истребителя перед тем, как поднять в воздух свои самолеты, повести их в бой, итог которого кто мог предугадать: вернутся ли они живыми?..

В то время большинство советских воинов думали о том, как спасти Родину от нашествия внешних врагов, а не о мести своим руководителям. И в этом тоже был залог нашей будущей победы.

В 1949 году в берлинском Трептов-парке был открыт мемориальный комплекс. Авторам удалось не только успешно решить чисто композиционную задачу, сохранив цельность и ясность основной пространственной, пластической идеи, не впадая в мелочность, в излишнюю детализацию. Был достигнут самый важный, конечный результат – сила и полнота художественного эффекта и устойчивого впечатления, производимого на зрителя. Это был уникальный мемориальный комплекс, не имевший себе аналогов в мировой практике. Еще в 1946 году военный совет Группы советских оккупационных войск объявил конкурс на проект памятника-кладбища героям штурма последнего бастиона нацизма. В условиях конкурса отмечалось: «При разработке проекта исходить из задачи создать долговечное монументальное историко-мемориальное сооружение, отражающее идею увековечения светлой памяти павших советских воинов и величие интернациональной освободительной миссии Советской Армии, во имя осуществления которой эти воины отдали свои жизни».

Самым оригинальным, наиболее полно отвечающим замыслу, признали проект, разработанный скульптором Е. В. Вучетичем и архитектором Я. В. Белопольским. Это была работа, во многом неожиданная по своему идейному содержанию. На покоренной земле бывшего врага предполагалось установить памятник, символизирующий не мощь и превосходство оружия, а превосходство морального духа и благородства русского солдата. И все же хотя это был глубоко русский по форме проект, он оказался подлинно интернациональным по содержанию.

Выбор пал на Трептов-парк не случайно. Предложение это сделал Вильгельм Пик, ибо там, по традиции, устраивались маевки, начинались демонстрации берлинского пролетариата. Там выступали Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Эрнст Тельман. Сюда были перенесены останки павших советских воинов. Более трех лет велась напряженная работа над монументом. В ходе строительства был выполнен огромный объем работы (каменная орнаментальная мозаика, создание скульптурных рельефов, отливка статуй из бронзы, посадка тысяч деревьев и кустов). Тридцатиметровая фигура воина-освободителя со спасенным на руках ребенком и мечом, вонзенным в обломки фашистской свастики, была хорошо видна в Берлине. Интересно, что гранит для памятника был использован тот, что по распоряжению Гитлера был заготовлен для строительства памятника победы фашистских войск над Россией. Но история, как говорится, распорядилась иначе.

В ГДР, на территории 108 177 квадратных километров проживало около 17 миллионов человек. Расстояние по прямой от южной границы до северной составляло почти 500 километров, а с востока на запад – около 350 километров. В масштабах Европы она не относилась к числу крупных стран. Но по показателям объема, структуры и качества промышленной продукции постепенно ГДР начала входить в число наиболее промышленно развитых стран мира. Жизнь народа с каждым годом улучшалась, и пропаганда утверждала, что социализм – это уже не мечта, а действительность.

Я вспоминаю события послевоенного времени. Первые годы были временем апогея культа личности Сталина. Эти же годы были годами продолжения массового подвига народов СССР, сумевших возродить разрушенное войной хозяйство, села и города. Временем крупных достижений науки и техники, в том числе решения атомной проблемы для укрепления обороноспособности страны и для мирных целей. Но, как всегда в периоды конфронтации, велся поиск «внутреннего врага». Сталинскому руководству нужно было «поставить в рамки» людей, познавших вкус победы и относительной свободы. На фронте ведь, по крайней мере на первый взгляд, нет ничего страшнее войны. Люди, с боями прошедшие пол-Европы, видевшие жизнь в других странах, привыкшие в боях мыслить и действовать самостоятельно, жили надеждой, что после войны жизнь будет лучше.

«Прочищение мозгов» начали с творческой интеллигенции. Первый удар был нанесен против двух талантливых и популярных авторов: писателя-сатирика Михаила Зощенко и поэтессы Анны Ахматовой. Некоторые исследователи выражают мнение, что кто-то услужливо подсунул Сталину переводы речей Геббельса, в которых тот иногда цитировал Зощенко. Так же тенденциозно подбирался материал и о творчестве Ахматовой. 14 августа 1946 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в которых Зощенко и Ахматова были подвергнуты жестокой критике. В 1946 году, тяжелом, неурожайном, голодном, были приняты еще несколько аналогичных постановлений, целью которых было отвлечь внимание народа от послевоенных трудностей и невзгод. Позже развернулась борьба с «космополитизмом», «преклонением перед иностранщиной»… Грубость, бесцеремонность в обращении с деятелями науки, культуры и искусства, гонения на них, высокомерное отношение к культуре Запада снижали авторитет нашей страны в мире, хотя престиж русской культуры в мире был весьма высок. Как и положено, все должны были одобрять постановления и клеймить кого приказано…

В Военно-воздушном отделе, где я тогда служил, тоже проводились открытые партийные собрания, на которых обсуждались эти вопросы.

Помню, один выступающий чистосердечно сказал:

– Я этого хохмача Зощенко не читал, а об Ахматовой даже не слышал, что такая существует и что она там пишет. Но я скажу, что этот Зощенко не стоит нашего переводчика Петренко. Вот это юморист! Знаете, вчера он нам всем в отделе задал вопрос: знаем ли мы, кто такой Обломов? Мы, естественно, отвечаем, что отрицательный персонаж из романа Гончарова. А он говорит дальше: «А знаете, что такое сверхобломовщина?» Мы молчим: не проходили. А он отвечает: «Обломов читал газету, лежа на кровати, а потом заснул. Проснулся и захотел продолжить чтение, а газета-то под ним. Лень ему подниматься, так он оторвал кусок газеты, прочитал его и снова – спать. Потом проснется, еще кусок оторвет и так далее…» Вот это хохмач!