Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть II"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
II. РЕВОЛЮЦИЯ
Через несколько дней после описанных нами событий над Европой разразилась внезапная буря, сильная и неудержимая, и ничто не могло ей противостоять.
Первые искры – источник пожара – посыпались из Франции, из Парижа, где произошла революция со всеми ее ужасами. После подписания конвенции и в большом городе, где происходит действие нашего рассказа, на улицах стали происходить стычки и кровопролития.
Прежде чем в замке успели прибегнуть к каким-либо решительным мерам, на главных улицах с необыкновенной быстротой стали воздвигаться баррикады. В ход шли камни, опрокинутые экипажи, выломанные двери – одним словом, все, что попадалось под руки разъяренных людей.
Мостовые были разрыты, толпы озлобленных мужчин и женщин с искаженными лицами метались с криками по улицам, вламывались в дома, требовали оружия, и вскоре в руках у многих были уже ружья и шпаги, пусть даже и заржавленные. Кто не нашел оружия, вооружался пиками из металлических оград.
Король с трудом решился на военные действия против восставших, и его нерешительность привела к тому, что приказ армии очистить улицы вызвал страшное кровопролитие.
Люди на баррикадах успели уже хорошо вооружиться, а их товарищи произносили на площадях речи, возбуждавшие буйные головы, что привлекало к ним тысячные толпы. Ораторы явно загодя приготовили свои пламенные речи и только ждали удобного момента, чтобы их произнести.
Впоследствии говорили (и совершенно справедливо), что Шлеве нанял одного из этих ораторов, рыжебородого бездельника, с тем, чтобы он поднял народ, дабы дать барону возможность проявить себя спасителем престола. Этот рыжебородый, сопровождаемый разъяренной толпой, наклеивал на дворцах и министерских зданиях плакаты: «Собственность народа». Эта приманка, брошенная толпе, принесла обильные плоды.
С торжествующими криками люди высыпали на улицы и площади и бросились громить булочные, пивоварни, оружейные магазины, воруя и грабя все, что попадалось под руку.
Ужас овладел теми, кто имел какую-либо собственность; люди наглухо запирали двери и ставни, перебираясь в самые отдаленные комнаты.
Восстание разрасталось с каждой минутой. Раздались первые выстрелы; зазвенели шпага, в узких улицах столицы началась резня; брат шел против брата, сын против отца. Толпе удалось ворваться в арсенал и овладеть оружием. Это еще больше обострило обстановку.
Правительственные войска, действовавшие до сих пор довольно сдержанно, пришли в смятение и начали стрелять без разбора – в виновного и невиновного, в каждого, кто показывался из окна дома или на крыше. Душераздирающие крики раненых сливались с плачем матерей и жен, бродивших по улицам в поисках своих близких. Слышались приказы офицеров и крики предводителей на баррикадах. Во всех концах громадной столицы гудел набат, наполняя город смятением. Страх царил не только в домах и дворцах, но и в замке, хотя он был окружен гвардейскими полками. Выстрелы раздавались и вблизи его; королю, находившемуся с королевой и принцем в зале Кристины, окна которой выходили во внутренний двор, доложили, что пулями выбиты стекла на фасаде.
Комендант, которому удалось вместе с войсками пробиться через королевские ворота, принял общее командование. Он приказал артиллерии стрелять по баррикадам, отчего погибали не только мятежники, но и солдаты королевских войск. Отдельные части стали выказывать явное желание перейти на сторону мятежников. Казалось, разъяренная толпа останется победительницей.
Адъютанты постоянно докладывали королю о ходе восстания, все ближе и ближе придвигавшегося к замку.
Королева отправилась в капеллу на молитву; принцессы плакали, стоя на коленях; король был бледен и в высшей степени взволнован. Из залы Кристины он перешел в покои, окна которых выходили на площадь перед замком.
– Умоляю, ваше величество,– говорил Шлеве, неотлучно находившийся возле короля,– умоляю вас не подвергать себя опасности и покинуть эту комнату, ибо безумие толпы достигло крайних пределов.
– Вот я и хочу видеть, до чего безумие может довести толпу,– сказал король и решительно направился к окну.
То, что король увидел, так потрясло его, что от ужаса и горя он закрыл лицо руками. Страшный бой завязался на мосту, казалось, кровь окрасила реку. Площадь с трудом удалось расчистить, но в прилегающих к ней улицах, где были воздвигнуты баррикады, продолжалась яростная резня.
В комнату вошел адъютант.
– Какие новости? – отрывисто спросил король.
– Ваше величество, полк Альторф перешел на сторону мятежников, что привело в смущение войска,– доложил адъютант.
– Вы злополучный вестник,– озабоченно ответил король.
В дверях показался генерал, посланный комендантом. Мундир его был изодран, шлем прострелен, правая рука в крови.
– Ваше величество! – воскликнул он.– Есть только одно средство спасти столицу.
– Какое же? Говорите! – встрепенулся король.
– Прикажите обстреливать город, только тогда мы сладим с ними.
– Никогда! – вспыхнул король.– Пока я дышу, этого не будет. Вы хотите, чтобы мирная, приверженная мне часть населения погибла?
– Тогда все пропало, ваше…– успел еще сказать генерал и упал без чувств.
Король был крайне взволнован, но ему предстояло выслушать еще худшие вести. В комнату вошел адъютант и сообщил, что принц Август, которому король только что отказал в его желании обстреливать город, переодетым бежал из города вместе с несколькими льстивыми сановниками, которым король сделал немало добра.
– Все меня покидают! – Короля явно поразило это известие.
– Все, кроме верного вашего слуги, осмеливающегося произнести эти слова,– прошептал барон Шлеве, тогда как королева, рыдая, бросилась в объятия игуменьи монастыря Гейлигштейн.
– Я сумею вознаградить вас за вашу верность,– ответил король, протянув руку негодяю.
Шлеве, встав на колено, поцеловал руку короля.
– Ваше величество, эти нечестивцы подойдут к вам только через мой труп,– проговорил он.– Однако, не слышно больше. выстрелов,– прибавил он скороговоркой,– не удалось ли верным войскам вашего величества усмирить мятежников?
Король с бароном подошли к окну. Им представилось удивительное зрелище: на баррикаде на улице Маренталь стоял Эбергард Монте-Веро, своим появлением укротивший дикую толпу, стоял без оружия, с непокрытой головой, как на окровавленном эшафоте. Казалось, он был неуязвим. Общее возмущение сменила мертвая тишина. Эбергард обратился к народу с короткой речью, затем спокойно сошел с баррикады и направился к воротам замка.
Король смотрел с немым удивлением на эту сцену, а камергер Шлеве не мог скрыть злой усмешки.
Князь направился к замку. Он шел прямо в западню, расставленную ловким бароном.
– Ваше величество мне не поверит, если я скажу, что влияние этого человека будет иметь самые ужасные последствия. Он сам сейчас доказал это лучше, чем все мои слова.
– Вы думаете, князь виноват в этом мятеже? Нетнет, господин барон, вы ошибаетесь. Очень может быть, что князь либерал, что он вредит мне своими непонятными идеями, но что он строит изменнические планы…
– Князь Монте-Веро,– доложил, войдя в комнату, Биттельман, верный слуга короля, в то время как Шлеве на последние слова короля двусмысленно пожал плечами.
– Просите князя,– приказал король.
Биттельман отворил дверь, и на пороге показалась высокая фигура Эбергарда. Его лицо посуровело, когда он увидел рядом с королем Шлеве.
Эбергард знал, что этот человек был злым гением замка, что вместе с другими, тесно связанными с ним вельможами, что обязаны были ему своими местами, являлся самым вредным советником короля; именно они-то и вызвали возмущение народа.
Случилось то, чего князь Монте-Веро боялся, то, чего он старался, насколько мог, не допустить. Этого никогда бы не произошло, если бы обманутый король не доверился людям, которые не гнушались никакими средствами, чтобы обогатиться за счет народа.
И вот то, чего так опасался Эбергард, произошло. Сердце князя обливалось кровью, он всеми силами старался остановить это ужасное опустошение. С этой целью он вошел в замок. Король принял его. Однако на лице короля Эбергард заметил внутреннюю борьбу: король не знал, доверяться князю или нет. Семя, посеянное Шлеве и его приверженцами, успело дать свои ростки.
– Несете ли вы нам, князь, известие об усмирении мятежников, или нам придется прибегнуть к крайним средствам?
– Ни то ни другое, ваше величество; я не делегирован несчастным народом, в эту минуту я только человек, следующий влечению своего сердца.
– Нам казалось, что вы имеете неотразимое влияние на народ; кроме того нам сказали, якобы вы руководитель и защитник народа. Не является ли это народное восстание плодом ваших идей и ваших действий, князь?
– Я бессилен перед такими обвинениями, ваше королевское величество,– произнес возмущенный Эбергард,– Ваши приближенные приписывают мне это ужасное кровопролитие и уверяют вас в том, что я изменник! Если и вы, ваше величество, такого же мнения, то я повергаю себя к вашим стопам с просьбой произвести тщательное расследование!
– Отвечайте мне фактами, а не рассуждениями,– проговорил король.– Ведь в вашем дворце собирались предводители этих мятежников. Разве это неправда?
– Ваше величество, в моем доме разогнали общество моих друзей, посредством которых я старался сблизиться с благонамеренными и влиятельными людьми, чтобы избегнуть того, что совершается теперь.
– Так вы знали обо всем раньше? Это удивительно, князь, похоже, вы сами себя обвиняете.
– Я обвиняю советников вашего величества,– твердо ответил Эбергард.
– Простите меня, ваше величество,– обратился к королю Шлеве, находя, что настала его очередь сказать несколько слов.– Шум мятежа все не умолкает. Не следует ли какими-нибудь средствами его остановить? Я убежден, что стоит только князю появиться на этом балконе, и он положит конец всей этой резне.
– Вы слишком высокого обо мне мнения, барон. Полагаю, оно возникло у вас с тех пор, как мне удалось освободить вас из рук возмущенной толпы, когда ваша карета переехала одного бедного ребенка. Но это было только невинным началом кровавой драмы, что разыгрывается теперь. Мое появление на балконе не может удержать возмущенного до крайности народа. Вид крови, барон, раздражает народ и приучает к себе его глаза. Вспомните только сражения, где друг и недруг с одинаковой яростью убивают один другого.
– Попробуйте, князь, может быть, вам все же удастся с этого балкона усмирить толпу,– продолжал настаивать Шлеве, тогда как король, сложив руки на груди, мрачно смотрел на Эбергарда, идеи которого казались ему еще опаснее прежнего.
Вошел Биттельман.
– Господин комендант! – доложил старый слуга.
– Просите! – ответил монарх, в то время как камергер приблизился к нему и шепнул несколько слов. Так же тихо получив от короля приказание, он со злой улыбкой вышел из комнаты.
– Что скажете нам? – спросил король запыхавшегося и бледного генерала.
– Ваше величество, я опять пришел к вам с просьбой позволить обстрел города. Мятеж с каждым часом ширится. Приближается вечер, ночь будет страшной, если кровопролитие не остановить!
– Мы вам укажем лучший способ для водворения мира и спокойствия, граф! – Голос короля дрожал.– Мы не согласны обстреливать нашу столицу; тем самым мы будем только потворствовать желаниям наших противников. Зачинщика этого кровопролития нет среди бунтовщиков. Барон и наши министры правы: народ явился непроизвольным орудием в руках злодея, которого надо искать в другом месте! Господин комендант, объявите мятежникам, что князь Монте-Веро арестован…
Эбергард, пораженный, отступил на шаг.
– …и что мы берем его в заложники,– продолжал король.– Прибавьте еще, что если не водворится спокойствие, то завтра же князя Монте-Веро не будет в живых. Полагаю, это будет действеннее обстрела города!
Комендант поклонился в знак повиновения. В ту же минуту дверь отворилась, и вошли алебардщики. Эбергард переводил взгляд с короля на караул, и ему казалось, что он видит сон.
– Так вот что было мне уготовано, вот как вознаграждено мое доверие! – воскликнул он с отчаянием.– Вы пользуетесь моей беззащитностью! Горе вам, мой повелитель, что вы доверяетесь своим советникам! А я со спокойной совестью войду в темницу без боязни предстать перед престолом Господним. Мои рука и сердце служили вам гораздо вернее, чем мне самому! Не в вашей власти казнить меня.
– :Я вправе это сделать, князь, справедливость требует этого.
– Справедливость, ваше королевское величество? Ее знает только Бог, которому известны наши сердца и самые сокровенные наши помыслы. Я обвиняю не вас, ведь не вы меня осудили, а может быть, и приговорили к смерти! Не вы подготовили мне этот горький час, но тем тяжелее будет для вас запоздалое раскаяние. Я в вашей власти, и я сам, и все мое имущество. Приказывайте!
– Исполняйте, что вам приказано, господин комендант,– повысил голос, король, видя его нерешительность.– Отвести князя Монте-Веро в подземную темницу нашего замка и приставить к нему строжайший караул,– прибавил он, обращаясь к алебардщикам.
Комендант удалился, чтобы исполнить приказание короля, и тут же в комнату вошел офицер, командовавший караулом.
– Я сдаюсь вам,– сказал Эбергард твердо.
– Извольте следовать за мной, ваша светлость,– вежливо обратился офицер.
Прежде чем покинуть покои короля, Эбергард еще раз обернулся. Он явно хотел еще что-то сказать королю; одно только слово, которым он выразил бы все, что наполняло его сердце, что теснило его грудь. Он протянул к королю руки. Но слово осталось невыговоренным… Король отвернулся.
Не вкралось ли в эту роковую минуту какое-то предчувствие и в его душу? Едва ли. Или оно быстро исчезло, когда он, отвернувшись, подошел к окну и увидел, что происходило на баррикадах…
Эбергард вышел из комнаты, куда незадолго перед тем сам добровольно вошел. Алебардщики окружили этого благородного человека, спокойного в сознании своей невиновности и исполненного долга. Не за себя боялся Эбергард, когда вели его в темницу,– с раздирающей сердце болью он думал об ослепленном народе и обманутом короле! Жертва своих высоких стремлений и чистых идей, он найдет в себе силы мужественно перенести и это тяжкое испытание.
В действиях своих врагов Эбергард видел намерение унизить и оскорбить его. Однако враги просчитались – то, как они это делали, привело к совершенно противоположному результату.
Барону Шлеве не терпелось увидеть ненавистного ему князя Монте-Веро в окружении караула, и он встал у входа в Золотую галерею, где тот должен был пройти. Он ожидал увидеть Эбергарда раздавленным, и каково же было удивление Шлеве, когда князь прошел мимо него твердым шагом, с гордо поднятой головой и не удостоил его ни единым взглядом. Исполненные ненависти серые глаза камергера проводили Эбергарда до выхода.
– И все-таки я уничтожу тебя,– прошептал негодяй.
Офицер повел князя через двор в ту часть замка, где находились подсобные помещения и казначейство. Мрачный вид многочисленных комнат, расположенных в уровень с землей, высокие окна, снабженные толстыми решетками, и караул у дверей – все говорило о том, что комнаты эти могли служить надежной темницей. И действительно, эти комнаты, использовавшиеся прежде как темница замка в исключительных случаях, и теперь служили местом заточения.
Эбергарда ввели в одну из таких крепких клеток и заперли с осторожностью, что явно свидетельствовало о том, сколь строгие распоряжения были сделаны на этот счет советником короля.
Оставшись один посреди мрачной комнаты с низкими белыми сводами, он осмотрелся, словно желая убедиться, что он действительно пленник и заключен по повелению того, кому готов был отдать жизнь, к кому и до сих пор питал глубокое уважение.
Решетки на окнах и окованная железом дверь наводили на грустные мысли. Посреди комнаты стоял большой круглый стол, покрытый зеленым сукном, и вокруг него – несколько старых стульев с высокими резными спинками. Между окнами находился старый шкаф, изъеденный жучком, предназначенный, вероятно, для хранения документов. Высокая серая печь и походная солдатская раскладушка с шерстяным одеялом дополняли убранство.
Если бы князь уподобился своим врагам, то он тут же, не задумываясь, искал бы пути для своего освобождения. Но насколько низкими были его враги, настолько князь был благороден. Он молил Бога только о том, чтобы поразивший его удар прекратил кровопролитие. Он готов был страдать, лишь бы положить конец междоусобице. Забыв о собственном горе, он думал об общем благе. Молитва Эбергарда была услышана, его жертва принесла свои плоды, как и предчувствовал король.
Между тем как разгоряченная толпа попритихла, чтобы передохнуть и набраться сил, ей объявили, что комендант взял князя Монте-Веро под стражу и его держат как заложника.
Известие это оказало свое действие. Бои постепенно стали стихать. Правда, кое-где еще продолжали драться, желая, в свою очередь, приобрести заложников, но когда при звуке трубы объявили, что пленный взойдет на эшафот, если до ночи не восстановится покой, и что король готов выслушать благоразумные требования, бои прекратились.
Эбергард мог следить из заточения за шумом на улицах» и когда выстрелы стихли и крики прекратились, стал думать о собственном положении.
Он мужественно вынес обрушившийся на него удар – не унизился и не изменил своим нравственным принципам. Но теперь он с ужасающей ясностью осмыслил все потрясения последних дней. Ему представилась преступница дочь, которую он так долго искал; последнее придворное празднество, где враги решили лишить его даже доброго имени, обесчестить даже родителей. А теперь, покинутый всеми, непонятый и оклеветанный, он находился в заключении, как самый низкий мятежник.
Удрученный тяжестью этих дум, он закрыл лицо руками и долго стоял так, стараясь подавить вспыхнувшее в нем минутное отчаяние. Он так глубоко был погружен в свои мысли, что не слыхал или не обратил внимания на то, как отворилась дверь и в помещение вошла монахиня. Она несколько минут не шевелясь пристально вглядывалась в Эбергарда, потом дверь медленно захлопнулась за нею.
Точно из мрамора выточенное лицо Леоны выражало торжество. Она осмотрелась, как будто желая убедиться в том, что ненавистный ей муж действительно находится в заточении.
Эбергард стоял к ней спиной. Казалось, он постепенно овладевает собой. Глаза его, обращенные к небу, прояснились, и он достал висевшую у него на груди ладанку. Вид ее как будто успокоил его и придал ему новые силы.
В эту самую минуту во двор замка ввели молодую девушку, которая едва держалась на ногах. На руках ее были цепи, бледное лицо искажало горе; ее прекрасные голубые глаза горели лихорадочным блеском.
Игуменья тронула Эбергарда за плечо. Он оглянулся и узнал Леону.
– Посмотри-ка,– произнесла эта страшная женщина, указывая на окно,– ты ищешь своего ребенка – вот она.
Князь Монте-Веро посмотрел во двор замка и увидел закованную в цепи Маргариту. Как ни был закален Эбергард, это ужасное для родительского сердца зрелище потрясло его. На этот раз удар был рассчитан слишком точно. Тело взяло верх над волей. Лишившись чувств, упал он на холодный пол.
Торжествующая и удовлетворенная Леона отступила на шаг, чтобы лучше видеть дело своих рук. С нескрываемым удовлетворением глядела она на беспомощно распростертого у ее ног Эбергарда.
III. ВЕСЕЛАЯ НОЧЬ В ШАТО-РУЖ
Минуло пять лет.
Перенесемся в Париж на блестящий карнавал. Уже год, как Луи Наполеон вступил на французский престол и женился на прекрасной Евгении Монтихо, подруге детства королевы испанской Изабеллы.
Дождливым мартовским вечером множество богатых экипажей и просто наемных карет бесконечной вереницей тянутся к одному из тех веселых уголков Парижа, где наши предки умели жить, любить и веселиться намного непринужденнее, беззаботнее и веселее, чем мы, дети века сомнений и самоанализа. В доброе старое время в Шато-Руж можно было встретить скрытого под маской принца крови, герцогов, маркиз и графинь. Родовитая знать, связанная в своих салонах неумолимыми предписаниями строжайшего этикета, приезжала сюда отдохнуть душою, весело и непринужденно провести время вместе с молодыми девушками из народа, всегда красивыми и зачастую вовсе не успевшими вкусить плодов от древа познания добра и зла. В гостеприимных гротах и беседках Шато-Руж это невинное препровождение времени, не стесняемое никакими законами, часто переходило в самые утонченные по разврату и цинизму оргии.
В описываемый нами вечер у входа в Шато-Руж происходила сильная давка: любопытные гризетки и работницы, несмотря на проливной дождь, не могли удержаться от желания рассмотреть всех гостей, съехавшихся на бал-маскарад в веселый кафе-шантан. Однако нельзя сказать, чтобы прибывающие гости удовлетворяли любопытству публики, так как все почти мужчины и дамы, выходившие из карет, были в костюмах, а лица их были закрыты черными масками.
Но вот к крыльцу подъехала карета, из которой вышли две маски – монах в коричневой рясе и маленький, почти шарообразный послушник, возбудивший своей особой громкий взрыв хохота.
– Ты взял на себя все расходы, брат Жозе,– весело шепнул послушник монаху,– так плати!
Худощавый человек в рясе вытащил из потайного кармана, где явно позванивало золото, деньги и получил в кассе билеты.
– Тебе, брат Жозе, следовало выбрать другой костюм,– не успокаивался послушник.– Ты поступил чересчур смело.
– Я нарочно выбрал этот костюм, брат Кларет, дерзость меньше рискует,– отвечал монах, у него из-под маски выбилась рыжая борода.– Да и чего же нам бояться?
– А если сюда явится Олоцаго со своими друзьями? Он, кажется, хорошо тебя знает еще с тех пор, как ты был начальником ордена «летучей петли».
– Не беспокойся. Дон Салюстиано Олоцаго сегодня вечером находится в Тюильри, а завтра ночью, даст Бог, будет уже в наших руках. Я узнал, что он посещает Bal de l'opera.
– Отлично,– шепнул иезуит.– Значит, нам представляется случай быть еще на одном балу во славу Санта-Мадре, и это будет исполнено нами – ведь подобное посещение также входит в круг наших тяжких обязанностей.
– Для меня гораздо легче отыскать завтра Олоцаго, нежели найти сегодня монахиню Франциску Суэнца, бежавшую из Бургосского монастыря,– отвечал Жозе. Читатель, наверное, узнал в нем брата Франциска Серрано. Он жил вместе с новым духовником королевы братом Кларетом в Париже, где ему было поручено отцами Санта-Мадре отыскать дона Олоцаго, посланника Изабеллы при дворе Наполеона, и лишить его возможности вредить инквизиции.
Удалось ли сие двум испанским монахам и как удалось, этого мы не станем здесь описывать, а будем следить за двумя благочестивыми братьями лишь в той мере, в какой это необходимо для хода нашего повествования.
– А уверен ли ты, что Франциска Суэнца находится в Шато-Руж? – спросил Кларет.
– Похититель покинул ее, и она продолжает и здесь, как мне сказали, предаваться ужасному греху.
– О заблудшая сестра! Однако откуда ты почерпнул эти сведения?
– От брата Эразма из здешнего монастыря кармелитов; он случайно услышал, как во дворце одной графини говорили о ее красоте.– Жозе с товарищем вошли в большую высокую залу, где царило веселье.
Жозе остановился у одной из колонн, что поддерживали галерею, откуда раздавалась музыка, и стал рассматривать многочисленных гостей и убранство залы. Обитые темно-красным бархатом стены, расписные ниши, где стояли мягкие кресла и били благоуханные фонтаны, мелодичная музыка действовали расслабляюще.
Рядом с залой находился зимний сад. Здесь среди мраморных колонн и зелени были расставлены столы и стулья, а напротив них находились беседки, обвитые зеленью. В зимнем саду был свой оркестр; он играл попеременно с оркестром залы, и под его музыку танцевали. На галерее располагались отдельные кабинеты, куда могли удалиться от шума толпы все, кто жаждал уединения и даруемых им наслаждений.
Убранство залы было до того ослепительно, что Жозе невольно остановился, чтобы привыкнуть к окружающему блеску этих пышных чертогов разврата.
Некоторые ниши, прибежища влюбленных, были уже задернуты красными драпри, а посреди залы на гладком, как зеркало, паркете танцевали веселые маски.
Бальные туалеты дам, украшенные цветами, поражали изысканной смелостью, лица скрывали маленькие полумаски, порой дерзко приподнимаемые рукой любопытного кавалера, желавшего получше разглядеть личико своей дамы. Многие мужчины были в домино, между ними мелькали рыцари, разбойники, турки, индийцы, цыгане. Один гость рискнул даже явиться на этот праздник любви затянутым в трико, с небрежно перекинутым через плечо красным шелковым шарфом.
Пользуясь свободой маскарада, гости смеялись, шутили самым непринужденным образом, пили шампанское, кружились под звуки музыки так, что платья развевались и обнажали прекрасные ножки обольстительных масок более, чем это было принято даже в маскарадах Шато-Руж.
Вдруг раздался звук фанфар, приглашавший гостей в зимний сад посмотреть на танец вакханок и фавнов в стиле Людовика XV. Женщины, увенчанные плющом и прикрытые лишь небольшими тигровыми шкурками, представляли собой обольстительную картину. Ни одной из кружившихся в диком танце вакханок нельзя было отдать предпочтения: все были одинаково хороши, грациозны и легки. То неслись они, опираясь на руки фавнов, с виноградными венками на голове, то рука об руку вертелись в страстном упоении.
Блестящие темные глаза Жозе пристально следили за каждой фигурой, он не мог скрыть удовольствия от вида обнаженных женских форм. Брат Жозе уже слышал, что открывшееся его взорам сладострастное зрелище – это лишь начало, за. ним последуют живые картины, еще более соблазнительные. Искусная постановка этих живых картин принадлежала какой-то высокопоставленной графине, недавно купившей в Париже роскошный дворец, о сказочном великолепии которого ходили легенды.
Внутренний голос говорил Жозе, что эта графиня, быть может, та самая женщина, о которой таинственно упоминал брат Эразм. Он попытался расспросить соседей, но никто не мог назвать ее имя. Известно было только, что в ее дворце устраивались увеселения, которые были еще роскошнее и соблазнительнее исполнявшихся здесь.
В то время как Кларет развлекался, ухаживая за хорошенькими масками, Жозе заметил в зимнем саду высокую стройную даму в черном шелковом плаще и такой же маске. Она стояла в тени колонны и могла наблюдать и за танцами и за входом в зимний сад. Хотя танец фавнов и вакханок приводил всех в восхищение, но опытный глаз Жозе заметил, что дама следила за ним с надменным равнодушием, зато частые взгляды, которые она с возрастающим нетерпением бросала на входящих в зал, явственно говорили, что она ждет кого-то.
Эта черная маска очень заинтересовала монаха, и он решил подойти к ней поближе. Но тут увидел, как блеснули ее глаза, когда она заметила вошедшего в зал Мефистофеля. Он был невысок, но, казалось, создан для своего красного костюма. Читатель может подумать, что он узнал в этой маске камергера Шлеве, однако это был не барон.
Красное трико плотно облегало грудь и ноги вошедшего. Он выглядел несколько худощавым. Красная маска, белые перчатки, шпага и шапочка с двумя красными петушиными перьями довершали костюм.
Маска эта понравилась рыжебородому монаху, возможно, потому, что между ними существовала некая связь. Мы должны заметить здесь, что брат Жозе был страшным вампиром, державшим в ужасе всю Испанию и особенно столицу – Мадрид. Все усилия полицейских властей, направленные к тому, чтобы схватить его, были безуспешными. Потомок древнего дворянского рода, воспитанный любящей матерью, родной брат благороднейшего человека, он был безобразным извергом с рыжими волосами и бородой и скрывался в монастыре Санта-Мадре, чтобы под маской благочестивого монаха предаваться своим страшным наклонностям.
Итак, красный Мефистофель понравился ему. Тем более возросло в нем желание не терять из виду ни его, ни черную маску. Конечно, он понимал, что это вовсе не монахиня, которую ему поручили привезти обратно для водворения в Бургосский монастырь. Он сразу сообразил, что формы приглянувшейся ему дамы слишком роскошны для шестнадцатилетней Франциски Суэнца. Однако он не стал торопиться отыскивать Франциску. Он знал: прекрасная монахиня, куда бы она ни бежала, не избегнет его когтей. Видно, в сутолоке парижской жизни она считала себя в безопасности и уж во всяком случае не подозревала, что мадридские инквизиторы решили вернуть ее в монастырь.
Жозе почти одновременно с черной маской подошел к Мефистофелю и стал прислушиваться к их разговору.
– Наконец-то,– произнесла дама.– Я уже думала, что меня обманули, хотя и не могла сомневаться в вашем почерке. Почему вы избрали для этой встречи именно Шато-Руж?
– Шпионы князя следят за мной, и я не мог войти в ваш дворец, графиня, не выдав себя. Только так, в этой толпе, удастся мне передать вам желанную весть, хотя и здесь должны быть шпионы,– отвечал вполголоса Мефистофель.
– Вы не упоминали об этом в письме. Что же, вы вернулись один?
– Нет, графиня, победа за нами: мне удалось совершить невероятное – дочь князя в наших руках.
– В наших руках? – повторила черная маска. И Жозе почувствовал, как эта весть взволновала ее,
– Это было трудное дело, графиня, не всякий взялся бы его исполнить. И если бы не моя ненависть…
– Вы должны были отомстить за свою каторгу!
– И если бы не помогла моя ненависть, я вернулся бы с пустыми руками.
– Об этом мы поговорим после, мой друг, Я сумею вас вознаградить,– проговорила черная маска.– Но где же сейчас находится девушка?
– В монастыре кармелитов, на улице Святого Антония.
– Так вы с Ренаром снова вхожи туда?
– Тайком, графиня! Девочка так ослабла, так ошеломлена дорогой, что покой…
– Понимаю,– прервала черная маска.– Монастырь – хорошее место, никто не заподозрит, что вы там. Я знакома с братом Эразмом и с настоятелем, больше того, они у меня в долгу.
– Я знаю, они часто пользуются вашим гостеприимством.
– Смотри ка, и здесь показывают гостям мои картины.
Мефистофель и Жозе оглянулись. Под звон колокола в задней части залы поднялся занавес. Взорам очарованных зрителей предстала живая картина необыкновенной красоты. Она изображала похищение сабинянок. Сцена меденно вращалась, в то время как участники картины не шелохнулись.
Впечатление, произведенное картиной, было так велико, что черная маска не могла скрыть своей радости от этого успеха.
– И все это ваших рук дело, графиня! – шепнул Мефистофель.– Вы в самом деле становитесь властительницей умов.
Черная маска стала осматриваться кругом и заметила за откинутой драпировкой одной из ниш освещенное магическим светом поразительно красивое лицо юной девушки. Оно было мечтательным, даже меланхоличным. Темные блестящие глаза и перевитые жемчугом черные волосы ясно говорили о ее принадлежности к пламенным дочерям знойной Испании. Матовая кожа, характерная для южанок, придавала ей необычайную прелесть. Ее точеная обнаженная рука свидетельствовала о прекрасном сложении.
