Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть II"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
– Ваше королевское высочество,– шепнул ей покрасневший от злости смотритель.
– Не вмешивайтесь, любезный,– сказал ему тихо принц,– вы не даете прелестному ребенку быть откровенным.
– Не сердитесь, благородный господин,– повторила девочка, вероятно, не расслышав слов чиновника,– я деньги сдала, а нитку снова положила сюда.
– Так она тебе не понравилась? – спросил Вольдемар, в то время как Шарлотта любовалась девочкой.
– О, она мне очень, очень понравилась, благородный господин, но мы не смеем носить подобных украшений, а так как вы мне ее подарили, то я и подумала, что могу с ней сделать все, что захочу.
– Совершенно верно, милое дитя, ты имела на это полное право.
– Если я ее еще раз продам, то опять получу деньги для бедных погорельцев, вот я и решилась снова положить ее сюда.
– А тебе не жаль было расстаться с такой красивой красной коралловой ниткой? – спросила Шарлотта, добродушно улыбаясь.
– О да, благородная дама, она мне очень нравится, но…
– Ну говори, не стесняйся.
– Я ее надела на себя, и она мне показалась такой роскошной, что я поскорей сняла ее и положила сюда.
– Ты милое, доброе дитя! – сказала игуменья, а чиновник, несколько озадаченный, отступил назад, заметив, что их королевские высочества гораздо больше интересуются девочкой, нежели им.– Сколько же тебе лет?
– Тринадцать, благородная дама.
– Эти цветы тем более достойны одобрения, что они так искусно нарисованы твоими маленькими ручками на этой скверной тонкой бумаге,– проговорил принц, все более и более заинтересовываясь девочкой.– А как тебя зовут, дитя мое?
– Жозефина, благородный господин.
– А дальше?
– Дальше? – спросила девочка и замялась.– Дальше у меня нет никакого имени.
Шарлотта нагнулась к принцу и шепнула ему на ухо:
– Она из воспитательного дома, это бедное безымянное существо!
– О Боже, я и забыл! – так же тихо ответил Вольдемар.
Продолжая рассматривать картины, он обратился к девочке:
– У тебя везде полевые цветы, а рисуешь ли ты камелии, фиалки, гортензии?
– Я их никогда не видела, благородный господин! Я люблю троицын цвет, незабудки, дикие розы. Они растут у дороги, но разве они хуже тех, что вы назвали?
Принц был даже несколько смущен этим неожиданным и верным замечанием; он все пристальнее смотрел на сиротку.
– Нет, они вовсе не хуже, и кроме того их каждый может сорвать. Я часто встречал их, но никогда они не нравились мне так, как сегодня, на этой простой бумаге. Можешь kи ты отдать мне эти картинки? Вероятно, ты намеревалась продать их?
– Я не смею этого сделать, благородный господин; мне сказали только что, что они слишком дурны,– отвечала Жозефина со смущением и грустью.
– Как это – слишком дурны? Может ли быть дурным подношение ребенка, тем более сделанное от чистого сердца? Ай-я-яй, любезный,– проговорила Шарлотта, обращаясь к чиновнику,– у вас, как видно, нет ни чувства, ни вкуса! – Затем она повернулась к принцу.– Не оставите ли вы мне несколько произведений этой милой невинной девочки, дорогой кузен?
– Жозефина,– сказал принц,– здесь я вижу восемь картин; можно ли нам забрать все? Мы заплатим за них бедным погорельцам так, как если бы купили их у тебя.
– О благородный господин, неужели вы решили взять все мои картинки? Если это правда, то я теперь буду знать, что они кому-то понравились, и нарисую новые!
Маленькая Жозефина проговорила это с такой искренней доверчивостью, что Шарлотта и Вольдемар обменялись взглядами, выражавшими одно и то же: какая милая, прелестная девочка!
Любуясь маленькой Жозефиной – ее изящной фигуркой, белокурыми локонами, белым платочком, повязанным вокруг тоненькой нежной шеи, Шарлотта диву давалась, как такое очаровательное и невинное существо могло вырасти в стенах воспитательного дома. Бытовало мнение, что воспитанники этого заведения успешно учились там лишь лгать и лицемерить.
Забрав картинки, Шарлотта и Вольдемар ласково попрощались с Жозефиной и удалились, а пожилой чиновник прикусил губу от злости. Слыханное ли дело – их королевские высочества попрощались с этим непочтительным чертенком за руку, а его, полицейского секретаря, смотрителя округа, церкви и попечителя приютов, одетого в форменный фрак с лентами и орденами, едва удостоили взглядом, осмеяли его придворный этикет и обвинили в недостатке чувства и вкуса!
Господин Шварц был вне себя от негодования, в то время как принц и игуменья уже выходили из звездной залы.
В следующей главе мы узнаем, как гнев смотрителя Шварца отразился на Жозефине.
На другой день смотритель Шварц указал «чертенку», распродавшему все порученные ей вещи, другое место в совершенном отдалении и поручил одному из инспекторов строго за ней наблюдать.
Благотворительный базар близился к концу. Он принес солидный доход, благодаря которому бедные погорельцы были теперь надолго обеспечены всем необходимым. В последний день базара его снова посетил принц Вольдемар в сопровождении своих придворных. Он долго искал взглядом прелестную сиротку – ведь в сущности он только ради нее и пришел.
Для него было особенным удовольствием говорить с невинным ребенком; образ девочки не покидал его ни на минуту.
Вольдемар много раз рассматривал картинки Жозефины и с нетерпением ждал следующей встречи.
Наконец он увидел ее милую белокурую головку и лицо его прояснилось. Принц подошел к отдаленному столу, за которым стояла Жозефина.
Но что это с ней? Она была задумчива и печальна, а голубые глаза покраснели от слез.
Увидев Вольдемара, девочка сразу повеселела, как это бывает при встрече с человеком, который нравится, и темно-голубые глаза ее снова заблестели.
Вольдемар должен был сознаться себе, что радость ребенка чрезвычайно его тронула и он нашел ее еще прелестнее прежнего.
– Тебя запрятали в самый дальний угол, Жозефина,– сказал ей принц.– Мне кажется, ты плакала?
– Немножко, благородный господин, но теперь это прошло,– отвечала девочка.
– Утешься, милое созданье, все будет хорошо. Тебя, верно, обидели?
– Начальница отняла у меня мой ящичек с красками, чтобы я больше не смела рисовать. Она сказала, что я должна молиться, а не заниматься греховными делами. Я очень люблю рисовать, и мне так жаль этих красок!
– Куда же делась коралловая нитка? – спросил принц, пошарив взглядом по опустевшему столу; он хотел перед закрытием базара еще раз купить это скромное украшение и снова подарить его девочке.
– Она принесла мне еще пять золотых монет! – с радостью объявила Жозефина.
– Очень жаль, я заплатил бы вдвое больше. Но так как теперь ничего уже не поделаешь, поступим иначе. Ты говоришь, что начальница отняла у тебя ящик с красками?
– Да, и выбросила его в окно.
– Вот тебе золотая монета, купи себе новые краски.
– О благородный господин, как я могу ослушаться начальницу? – проговорила девочка, и на прелестном ее личике отразились и радостный испуг при виде золота, и надежда приобрести новые краски.
– Об этом не беспокойся, Жозефина, бери монету, она твоя.
– Мое сердце так и бьется от радости,– проговорила девочка с сияющими глазами,– благодарю вас, благородный господин, за эту монету, но еще больше я буду вам благодарна, когда смогу купить себе новые краски.
Вольдемар ласково улыбался, его радовало ликование так легко осчастливленного ребенка.
– Куда ты спрячешь эту монету, милая Жозефина? – спросил он.
– Вы правы, благородный господин, я даже не знаю, куда ее спрятать, нам ведь не разрешается иметь карманы… Но вот, придумала! Я спрячу ее за своим корсажем!
Быстро развязав платочек на шее, она опустила монету за лиф.
– А ты не потеряешь ее там?
– О нет, благородный господин. Но вы постарайтесь, пожалуйста, сделать так, чтобы у меня не отняли краски.
– Обещаю, милая Жозефина, вот тебе моя рука.
Принц протянул девочке руку, и Жозефина так доверчиво вложила в нее свою, что Вольдемар радостно засмеялся.
Затем он простился с прелестной малюткой и уехал домой.
XII. ОТЧИЙ ДОМ ЖОЗЕФИНЫ
Прежде чем мы узнаем, удалось ли князю Монте-Веро спасти жизнь своей дочери, ход нашего повествования требует, чтобы мы познакомились с внутренним расположением того заведения, около которого несчастная молодая мать положила своего ребенка в корзину, находившуюся для этой цели в специальной нише.
Воспитательный дом – особый приют для бедных детей, от которых отказались родители и которые находятся здесь на попечении сострадательных людей, основавших это заведение.
Фасад дома не имеет двери, а вход расположен с внутренней стороны, со двора.
Ворота находятся в стороне, у флигеля. Они обычно заперты, в сторожку проведен звонок.
Пожилой привратник с богобоязненным лицом осведомляется о намерениях посетителя, после чего отправляется к начальнице заведения, чтобы испросить у нее позволение открыть ворота. Чаще всего отворять ему не приходится, он лишь передает ответ начальницы, суть которого, состоит в том, что для праздных любопытствующих воспитательный дом закрыт.
Попадают сюда, как правило, люди влиятельные или те, кто имеет серьезные намерения взять на воспитание одного из здешних питомцев. Миновав ворота, они оказываются на просторном дворе, который со всех сторон обсажен деревьями и представляет собой большую площадку для детских игр. Здесь царят образцовый порядок и чистота, которые подчеркивает яркая зелень деревьев.
Само здание расположено как раз посредине двора. Обогнув его, можно войти внутрь.
На первом этаже по обеим сторонам лестницы находятся комнаты учителей и смотрительниц, там же спальни для самых маленьких детей. На втором этаже справа от лестницы общие спальни мальчиков, слева – девочек. На третьем этаже апартаменты начальницы, столовая и классы для занятий. Малышей, не способных пока кушать самостоятельно, кормят смотрительницы-няни.
Доктор воспитательного дома живет во флигеле, вблизи ниши с корзиной для подкидышей. С другой стороны флигеля – касса и контора.
Вот в нескольких словах описание отчего дома маленькой Жозефины.
Воспитательный дом – отчий дом.
В этой короткой фразе – вся тяжесть судьбы многих несчастных обездоленных малюток, не имеющих ни дома, ни родителей, ни семейного тепла…
Вечером того дня, когда был закрыт благотворительный базар, господин полицейский секретарь Шварц, церковный смотритель, смотритель округа и попечитель бедных, подошел к воспитательному дому.
Он выглядел очень взволнованным, лицо его было синевато-багровым.
Он быстро направился к боковому флигелю и позвонил у ворот. Ему недолго пришлось ждать. Согбенный благочестивый сторож услышал сильный и решительный звонок, выглянул в маленькое оконце у ворот и, увидев господина церковного смотрителя, с торопливой услужливостью распахнул дверь.
– Доброго вечера, привратник! Дома ли начальница?
– Дома-с, господин смотритель.
– Так доложи обо мне, любезнейший. Я с удовлетворением видел, что в прошлое воскресенье она опять причащалась со всем своим семейством,– это отлично!
– Я удостаиваюсь этой милости каждые две недели, господин смотритель,– доложил сторож с низким поклоном.
– Это тоже очень хорошо, любезнейший; молиться, исповедоваться и каяться – вот смысл нашей жизни.
– Наша благородная начальница говорит то же самое, и я строго следую ее наставлениям; она очень умная и добрая госпожа. Я сейчас же доложу о вас, господин смотритель.
Сторож с богобоязненным лицом поспешил в дом, а господин смотритель неспешными шагами последовал за ним.
Темнело. Девочки давно уже вернулись с базара в залы воспитательного дома.
Вскоре на лестнице показался сторож и, сделав знак рукой, сказал с выражением кающегося грешника:
– Благородная начальница очень рада принять господина смотрителя.
Полицейский секретарь Шварц, гордый своим влиянием, неторопливо поднялся по лестние.
Начальница, пожилая женщина со строгим и нетерпеливым выражением лица, страшно худая, в сером монастырском костюме, встретила господина церковного смотрителя на пороге своих апартаментов.
Ее худое мрачное лицо приняло принужденно-радостное и, вместе с тем, богобоязненное выражение.
– Вот мое приветствие! – сказала она, указывая на белую стену, где большими черными буквами было начертано: «Да благословит Бог твой приход и уход!»
– Да пребудет всегда Матерь Божия с нами, аминь! – отвечал господин Шварц, слегка поклонившись. Затем под руку с благочестивой начальницей вошел в приемную, дверь которой она тут же заперла за собой.
– Сядемте, дорогой господин смотритель,– проговорила достойная женщина, по всем признакам, постоянно постившаяся и таким образом, если не другими делами, думавшая угодить Богу.– Чему обязана я честью вашего дорогого посещения? Прошлым воскресеньем мы приветствовали друг друга в церкви.
– Как и всегда, благочестивая начальница, привела меня забота о ваших воспитанниках. К несчастью, приходится снова жаловаться на одну из ваших заблудших овец, которых вы всеми силами стараетесь приучить к покаянию и молитве. Просто невероятно, но на некоторых из этих созданий, получающих все необходимое от нашей милости, просто-таки нисходит злой дух. Невероятно! Казалось бы, эти создания, которых призрели, кормят и воспитывают из милости и сострадания, должны бы знать только кротость и молитву!
– Вы пугаете меня, господин смотритель! Опять жалоба? В постыдных газетах нашей столицы так называемые либералы утверждают, что я чересчур строга и набожна, но я спрашиваю вас, лучше знающего все обстоятельства нашей жизни, не чересчур ли я добра и снисходительна?
– Строгая дисциплина и покаяние угодны Богу, дорогая начальница. Что до меня, то, по-моему, воспитываемых здесь девочек держат недостаточно строго, их недостаточно усердно воспитывают, им позволяют вещи, неприемлемые для детей, которых приютили из милости и сострадания. Так, например, каким образом в этот дом молитвы попали предметы искусства?
– Вполне согласна с вами, господин смотритель; я думаю, вы имеете в виду Жозефину? Коробка с красками у нее отобрана и разломана, и я еще строже заставлю ее нести покаяние.
– Эта Жозефина – дерзкий и неприятный ребенок, и я прошу вас обратить на нее самое пристальное внимание. У меня есть основания подозревать ее в бесчестности, потому что выручка ее слишком мала, хотя она и продала большую часть своего товара на благотворительном базаре.
– Неслыханное дело! – всплеснула начальница своими костлявыми руками.– Какое постыдное известие!
– И кроме того она упрямилась, не желая обращать внимания на мои слова: когда их королевские высочества удостоили ее чести подойти к ней за покупками, она, вообразите себе, все время называла их благородный господин и благородная госпожа, несмотря на то, что я шепнул ей, как следует к ним обращаться.
– О, я выхожу из себя от гнева и стыда! Что теперь подумают при дворе о моем воспитательном доме?
– Более того. Эта испорченная девчонка с совершенно непонятным бесстыдством навязывала их высочествам свои скверные картинки…
– Как, их высочества видели, что…
– Что в воспитательном доме вместо молитвы и покаяния допускаются безбожные искусства. Этот чертенок вынудил их высочества купить ее дрянные картинки, прежде чем я успел отнять их у нее,– рассказывал господин Шварц.
– О Боже, ведь это ужасно! – воскликнула тощая начальница, и лицо ее при этом приняло самое что ни на есть бесовское выражение.– Значит, Жозефина украдкой отнесла на базар их величеств свои безбожные произведения и выставила их там! Какой позор для всего нашего дома! Это мое упущение, господин смотритель, но нельзя же уследить за каждой из этих притворщиц. О животные! О лицемерные твари! Когда следишь за ними, они поют и молятся, но стоит лишь отвернуться, и они делаются хуже всяких змей!… Есть ли у вас какие-нибудь жалобы и на других?
– Нет, благочестивая начальница, другие были скромны, честны, кротки, готовы к молитве и покаянию.
– Опять эта негодница Жозефина, эта коварная тварь! Подождите минуту, многоуважаемый господин смотритель, я приведу ее сюда.
Теперь заметим, что из всего множества мальчиков и девочек, населяющих воспитательный дом, одна лишь Жозефина была вполне невинной чистой девочкой; среди лицемерок и притворщиц лишь одна она молилась искренне, но втихомолку, лежа на своей убогой постели в общей спальне; именно поэтому она слыла безбожницей среди кротких и благочестивых.
Жозефине и в голову не приходило украсть что-нибудь, а большая часть остальных воспитанниц постоянно находила возможность во время базара утаить для себя какие-нибудь лакомства. Но эти лицемерки, ставшие такими не без влияния благочестивой начальницы, ловко скрывали от всех свое воровство.
Жозефина же презирала притворство. Она искренне и чистосердечно молилась Богу, когда чувствовала в этом потребность; ее отталкивала фальшь остальных воспитанниц; своим детским сердцем она инстинктивно умела отличать добро от зла.
Она сидела в комнате, где кроме нее жили еще три десятка девочек.
Все они украдкой делили между собой свои лакомства, искали способы понадежней спрятать утаенные от продажи деньги; Жозефина тем временем сидела у окна и смотрела на пожелтевшие деревья во дворе.
Она забыла про свои горести и, вспоминая слова благородного и ласкового господина, тихо улыбалась.
Это чистое, одухотворенное детское лицо могло бы послужить моделью для живописца, желающего изобразить надежду.
Ее белокурые волосы ниспадали на плечи, голубые глаза блуждали по ветвям деревьев; она сняла с голубого корсажа шейный платок; щеки ее были покрыты нежным румянцем, крошечный ротик еще не сформировался, так же как и многообещающий бюст.
Мысли ее в эту минуту были далеко от воспитательного дома, ее «отчего дома», где она провела так много тяжелых дней и вытерпела так много незаслуженных наказаний и упреков.
Но все напасти она переносила с таким спокойствием и покорностью, какие трудно было ожидать от девочки-подростка; чистая совесть и вера в Бога давали ей силы на все.
Начальница же и ее помощницы называли это упрямством и становились все злее и нетерпимее к бедной Жозефине. Она находила себе утешение в том, что летом, во время прогулок, собирала у обочин дорог цветы – такие же одинокие и покинутые, казалось ей, как и она сама,– срисовывала их на бумагу, а затем раскрашивала.
Это занятие было для нее счастьем, и теперь она надеялась вновь обрести его с помощью того доброго господина, который подарил ей блестящую золотую монету и пообещал заступиться за нее, чтобы начальница разрешила ей купить новые краски; она взялась за корсаж и убедилась, что монета на месте.
Вдруг дверь в комнату отворилась. Прочие девочки, бывшие всегда настороже; быстро спрятали свои лакомства и взялись за рукоделие, и лица их приняли самые скромные и невинные выражения. Жозефина ничего не видела и не слышала, погруженная в свои мечты.
Вдруг в большой спальне раздался громкий гневный голос:
– Жозефина!
Девочка узнала этот голос и вскочила.
Начальница обратилась к ней со следующими словами:
– Скверная девчонка, ты даже не замечаешь, когда я вхожу! Лентяйка, ты опять бездельничаешь? Сидит себе у окна и глазеет в сад! Посмотри на своих подруг: у каждой из них в руках работа. Иди за мной!
– О Боже мой! – воскликнула бедная девочка, и на глаза ее навернулись слезы.
Она покорно пошла за начальницей в кабинет – сколько раз ее подвергали там самым тяжелым и унизительным наказаниям.
В коридоре начальница со злостью схватила ее.за руку и потащила за собой, выговаривая на ходу:
– Ты негодная, неблагодарная тварь! Жду не дождусь, когда я смогу наконец от тебя избавиться и отправить в такое место, где ты поневоле исправишься! Ты злоупотребляешь моей добротой и снисходительностью, и на этот раз я накажу тебя со всей строгостью!
– О Боже мой,– прошептала Жозефина,– я ничего плохого не сделала.
– Как, негодная тварь, ты еще смеешь оправдываться? Ты надеешься снова обмануть нас своей дерзкой ложью? Погоди-ка, скоро у тебя пройдет охота лгать!
Она отворила дверь в кабинет и втолкнула туда Жозефину со словами:
– Вот она, ехидная змея!
Дрожавшая от страха девочка увидела перед собой человека с пронзительными черными глазами, который так грубо обошелся с ней на благотворительном базаре. Он впился в Жозефину взглядом, и невинная девочка опустила глаза.
– Да, это она, непослушная и надменная тварь,– отвечал господин церковный смотритель Шварц,– теперь-то уж мы найдем средства ее исправить!
– Я прошу вас помочь мне, дорогой господин смотритель, сама я чересчур добра и снисходительна.
Как ни была Жозефина взволнована и перепугана, при этих словах начальницы она с немым удивлением взглянула на нее и тут же подняла глаза к небу.
– Когда ты рисовала эти свои скверные картинки, которые осмелилась выставить на базаре? – спросил смотритель.
Девочка молчала, собираясь с мыслями.
– Отвечай, когда ты рисовала их? – прикрикнула начальница.
– Я рисовала их, когда все мальчики и девочки играют во дворе, по субботам,– тихо ответила Жозефина.
– Это явная ложь, недостойная и греховная,– с усмешкой изрек церковный смотритель и попечитель бедных.
– Совершенно недостойная и греховная! – с готовностью подтвердила начальница.– Но я отняла у нее краски, больше она не будет рисовать.
– Вы отлично сделали, мой благочестивый друг,– сказал смотритель и обратился к Жозефине: – Все ли деньги ты сдала, которые выручила?
– Все, сударь,– отвечала Жозефина.
– И ты ничего не утаила, не оставила себе? Ты ничего не хранишь у себя?
Девочка замялась. Она ничего не утаила, но хранила у себя золотую монету, подаренную ей незнакомцем.
– Ну, что же ты молчишь?! – воскликнула начальница, и ее злые серые глаза неестественно расширились.
Жозефина собралась было ответить, что у нее есть деньги, подаренные ей незнакомцем, и вдруг спохватилась, что если она признается в этом, монету тут же отнимут, и тогда ящик с красками будет для нее потерян навсегда.
– Я ничего не утаила и у меня ничего нет! – скороговоркой выпалила она, отведя взгляд.
– Ты краснеешь, змея, значит, ты лжешь!
– Мое предчувствие оправдывается,– сказал Шварц, торжествуя.
Жозефина не могла больше владеть собой и разрыдалась.
– Отчего ты плачешь, лгунья? Снимай свои платья, я их обыщу! – приказала начальница строгим голосом.
Девочка давилась рыданиями и не могла вымолвить ни слова.
– Слышишь ли ты? Снимай платья! – повторила начальница громче.– Или позвать для этого кастеляншу?
Жозефина никак не могла решиться исполнить это строгое приказание.
– Может быть, не здесь? – нерешительно спросила начальница, поглядывая на господина церковного смотрителя.
– Как, эта тварь осмеливается противиться? – восккликнул господин Шварц с еще большей злобой, нежели начальница.– Эта тварь думает, что на нее обратят внимание, что она уже взрослая, что у нее может быть стыд и своя воля!
Более не колеблясь, начальница схватила девочку за руку и потащила в соседнюю комнату, где сорвала с нее корсаж и юбчонку, прежде чем несчастная девочка смогла произнести хотя бы слово.
Вдруг что-то со звоном покатилось по полу.
– Вот оно! – почти в один голос воскликнули начальница и смотритель из соседней комнаты.
«О Боже милосердный, заступись за меня!» – произнесла мысленно девочка.
– Золотая монета! – с ужасом воскликнула начальница и подняла блестящий дукат.– О змея! О негодная тварь! Золотая монета! И молчит, воровка! О я, несчастная! В моем доме, обители благочестия, свершаются подобные дела.
Злая фурия закрыла лицо руками и сделала вид, будто вытирает слезы, одновременно обратив глаза к небу.
– Золотая монета! – повторила она почти беззвучно и, вернувшись к смотрителю, показала ему дукат.– Какой стыд! О, это ужасно!
– Утешьтесь, мой благочестивый друг! Я почти был уверен в этом. Мир исполнен греха! Подумать только, так молода и уже так опасно испорчена!
– О, я не переживу такого стыда! Ее величество, попечительница нашего заведения, конечно же обо всем узнает. А эта неблагодарная змея не сумела даже понять благородной цели, с какой был устроен этот базар.
– Я вполне поняла ее! – проговорила Жозефина, успевшая одеться и войти в комнату.– Мне подарили коралловую нитку, но я снова положила ее на место, чтобы еще раз продать.
– И присвоить себе деньги,– сказал господин Шварц.
– Но я с радостью отдала бедным погорельцам свои картинки, свои милые цветы.
– Змея! – воскликнула начальница, задыхаясь от гнева.– Негодная тварь! Ты осмеливаешься опять лгать? Ведь эта монета выпала из твоего корсажа!
– Мне подарили ее,– отвечала Жозефина твердым голосом.
– Это уже превосходит все границы! – возмущенно произнес господин церковный смотритель.
– Подарили! Ей! – захлебываясь от гнева, возопила начальница.– О Боже, помоги мне собственными руками задушить эту змею!
– Позвольте, мой благочестивый друг,– прервал ее господин Шварц с таким выражением, будто ему пришла в голову хорошая мысль.– Позвольте мне задать ей вопрос.
Начальница молча кивнула, не имея более сил выражать свой гнев, тогда господин смотритель вперил твердый взор в несчастное дитя.
– Ты утверждаешь, что золотую монету тебе подарили. Кто же этот человек?
– Господин с черной бородкой,– отвечала Жозефина.– Я поступила дурно, что сразу не сказала об этом, но я боялась, что у меня отнимут монету.
Правдивость девочки еще больше усугубила ее положение.
– Отнимут монету! – с новой силой вскричала уязвленная начальница.– Эта змея осмеливается меня подозревать!
– Кто же этот щедрый господин, подаривший тебе дукат? – продолжил допрос господин полицейский секретарь.– Как его зовут?
– Не знаю,– отвечала девочка.
– Ага, вот оно что! Она украла и, как все опытные воровки, для своего оправдания ссылается на какого-то незнакомца, которого никто никогда не видел… Ну, благочестивый друг, накажите ее. На этот раз мы не доведем ее проступок до суда, но если такое повторится, то ей не миновать исправительного дома.
– Вы можете думать, что хотите, сударь, но эту золотую монету мне все-таки подарили! – дрожа от обиды, воскликнула Жозефина с детским гневом.
Бессовестный смотритель так оскорбил ее своими словами, что она готова была броситься на него, лицо ее побледнело, губы крепко сжались.
– Вот увидите,– твердо сказала она,– незнакомец придет сюда, он обещал мне, и тогда вы сможете убедиться, что я невиновна.
– Ты надеешься этим дерзким обещанием отсрочить свое наказание и успокоить меня,– сказала начальница,– но ты будешь подвергаться наказанию до тех пор, пока твой незнакомец не явится сюда и не подтвердит твою ложь.
– Вот и отлично! – удовлетворенно воскликнул церковный смотритель.– Она сама вынесла себе приговор, и наказание ее продлится неопределенно долго!
После этого господин полицейский секретарь учтиво раскланялся с благочестивой начальницей. Та поблагодарила его за совет и помощь; когда же господин Шварц удалился, она повернулась к Жозефине, с яростью схватила ее за плечи костлявыми руками и принялась трясти, желая выместить всю свою ярость на хрупком юном теле.
Но Жозефина внезапно выпрямилась и, бледная как смерть, приняла оборонительную позу.
– Не трогайте меня,– воскликнула она,– я невиновна!
– Как! Ты осмеливаешься поднять на меня руку? Ты угрожаешь мне?
– Не бейте меня, на этот раз я вам не дамся! Если бы я чувствовала за собой вину, я покорилась бы и приняла наказание безропотно, хотя бы и более суровое; но я невиновна, и вы не должны меня наказывать!
– Вот когда проявилось все твое коварство, лицемерная воровка! Я заменяю тебе мать, а ты осмеливаешься…
– Заменяете мне мать?! – с горечью воскликнула девочка.– Боже мой, да разве вы когда-нибудь обходились со мной, как со своей дочерью, разве хоть раз назвали меня ласковым именем?
– Никогда и ни разу, потому что ты этого не стоила, змея! Прочь с моих глаз! Ступай тотчас же на чердак, там ты подвергнешься наказанию. С тебя снимут это хорошее платье и наденут дурное, чтобы каждый знал, что ты преступница; ты будешь ходить босая и носить воду благочестивым помощницам и учителям и вообще будешь исполнять все, что они тебе прикажут.
– Я это исполню,– дрожащим голосом проговорила бедная Жозефина, но затем, рыдая, бросилась к ногам начальницы.– О, сжальтесь надо мной! Клянусь всеми святыми, я невиновна! Не посылайте меня на чердак, там так страшно!
Начальница, наслаждаясь горем бедной девочки, назидательно сказала:
– Именно потому, что наказание это кажется тебе таким ужасным, ты и претерпишь его. Я сумею тебя смирить, дерзкую злую тварь. Прочь с моих глаз! На чердак!
Начальница позвонила. Вошел сторож.
– Эта безбожница отправится сейчас на чердак и пробудет там неопределенно долго,– сказала она, указывая на Жозефину.– На сухом хлебе и воде она научится каяться и молиться.
– Каяться и молиться необходимо,– благоговейно подтвердил сторож.
– Она будет носить самые старые и худые платья, которые отбирает кастелянша, и будет босиком исполнять все службы.
– Все, что прикажет благородная начальница, будет исполнено в точности.
– Не давать ей ни свечей, ни книг, ни пера, змееныш этот должен только каяться, молиться и тем исправляться.
– Молитва и покаяние – лучший способ спасти душу,– поддакнул сторож.
Не удостоив больше Жозефину ни единым словом, начальница надменным жестом указала ей на дверь. Сторож хотел схватить девочку, но Жозефина отпрянула.
– Не трогайте меня, я сама пойду.
Затем она повернулась к начальнице и голосом, идущим из глубины ее сердца, произнесла:
– Да простит вас Бог и да защитит он меня.
С этими словами она вышла из комнаты в сопровождении удивленного сторожа.
В узких извилистых коридорах воспитательного дома было темно. Жозефина знала, какому наказанию она подвергнута. Однажды она уже провела трое суток в уединенной комнате на чердаке из-за одной девочки, ложно обвинившей ее. Но на этот раз наказание было неизмеримо длительнее.
С наступлением ночи стало холодно. Девочка вошла к кастелянше и обменяла свою одежду на изодранные лохмотья. В таком виде она поднялась по крутой лестнице в сопровождении кастелянши, которая светила ей и несла с собой кружку воды.
Вот и чердак – темный, страшный. Там стояла старая сломанная мебель, висела ненужная одежда, хранилась непригодная посуда.
Там водились голодные злые крысы.
Пройдя по темному длинному переходу, они достигли наконец комнаты.
Кастелянша отворила дверь, и Жозефина с трепетом вступила в темную, холодную, пустую каморку. У задней стены находилось ложе, устроенное из гнилой соломы; потолок над постелью круто спускался, так что лежащий здесь, забывшись, мог сильно стукнуться головой.
Кастелянша поставила кружку с водой, положила рядом кусок черствого хлеба и вышла, заперев дверь на ключ.
По телу Жозефины пробежала дрожь. Да и какая девочка в тринадцать лет не остолбенеет от страха, оказавшись запертой в комнатушке на огромном пустом чердаке, наедине с мышами и крысами.
