Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть II"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
XVI. ЗАКЛЮЧЕННЫЙ ТЮРЬМЫ ЛА-РОКЕТ
Фукса повезли в Мазас, временную тюрьму, и через несколько недель судьба его была решена. Несмотря на то, что он свалил всю вину на Эдуарда, участие его в преступлениях было настолько очевидно, что его приговорили к смертной казни.
Между тем Рыжий Эде не терял времени. Перебрав все возможные средства, чтобы спасти своего товарища, он решил искать помощи в Ангулемском дворце. С величайшей осторожностью пробрался он туда и обратился к Леоне и Шлеве с просьбой помешать исполнению приговора.
Расчет его был точен. В Ангулемском дворце бывают сильные мира сего, люди влиятельные и знатные. Кроме того мстительный барон не упустит возможности спасти Фукса от гильотины и тем самым обрести в его лице надежного исполнителя своих коварных замыслов.
Чтобы убедить барона, Эде употребил все свое красноречие, ибо дело предстояло не только трудное, но и рискованное: смертный приговор был уже представлен на утверждение императору.
Барон знал, что Наполеон с уважением относился к решениям окружного суда и никогда не пользовался своим влиянием, чтобы добиться их пересмотра.
Между тем, промедление было воистину смерти подобно. Как только император утверждал приговор своей подписью, преступника тотчас же перевозили в тюрьму Ла-Рокет и вскоре предавали казни.
Думая о том, как помочь Фуксу, барон вспомнил человека, который мог бы оказать большую помощь в этом деле, несмотря на то, что услугами его он до сих пор пренебрегал; это был господин д'Эпервье, начальник тюрьмы Ла-Рокет.
Господин д'Эпервье был частым посетителем Ангулемского дворца и ревностным поклонником графини Понинской, которую он называл богиней греховной красоты и прелести.
Начальник тюрьмы вел широкий образ жизни, что позволяло думать о нем, как о человеке богатом и влиятельном, а частые визиты в Ангулемский дворец свидетельствовали о его смелости.
После недолгих размышлений Шлеве решил, что господин д'Эпервье – как раз тот человек, который может спасти Фукса от гильотины. В свою очередь, Фукс был как раз тем человеком, который поможет ему, барону Шлеве, свести счеты с князем Монте-Веро. Фукс уже не раз доказывал ему свою преданность.
Тем временем Фукс был перевезен в закрытой арестантской карете из Мазаса в Ла-Рокет. Это было равносильно объявлению смертной казни, назначенной через два дня.
Это обстоятельство неприятно поразило Фукса. Если из Мазаса бежать было невозможно, то из тюрьмы Ла-Рокет – тем более.
Однако, когда его ввели в камеру на первом этаже, он первым делом измерил толщину стены, проверил прочность решетки на маленьком оконце и осмотрел крепкую железную дверь с небольшим отверстием внизу, через которое ему подавали пищу, сравнительно вкусную и питательную.
С мрачным юмором он заметил себе, что его хотят откормить для последнего шествия, чтобы было кого казнить и чтобы не оскорбить взоры парижан, предавая смерти полумертвеца.
Впрочем, ему было вовсе не до смеха, когда он, обследовав свою камеру, выглянул в зарешеченное оконце и увидел усиленный караул в тюремном дворе. Бежать отсюда было невозможно.
Да, бежать из тюрьмы Ла-Рокет невозможно, но для Фукса не было ничего невозможного. И даже здесь, в тесной камере, откуда только один выход – на эшафот, он все-таки не терял надежды силой или же хитростью, но спастись.
Итак, он составил план: при первой возможности, когда надзиратель вечером войдет в его камеру, наброситься на него и задушить, а потом переодеться в его платье и, обманув охрану, выбраться за ворота. В случае неудачи терять ему было нечего…
Но тут неожиданные обстоятельства заставили его отказаться от своего плана.
Это произошло вечером того дня, когда его перевели в Ла-Рокет. В коридоре он услышал громкие голоса, один из которых показался ему хорошо знакомым. Фукс саркастически усмехнулся. Высокие покровители, которых он не выдал на суде, не забыли о нем; барон Шлеве, которого он мог бы сильно скомпрометировать, но не сделал этого, пришел его ободрить и утешить.
Заскрежетал ключ в замке тюремной двери, и она отворилась.
Надзиратель отошел к противоположной стороне коридора, а в дверях, рядом с господином начальником тюрьмы, показался барон Шлеве.
Добрый, благочестивый, сострадательный друг отыскал в тюрьме несчастного узника! На такую жертву был способен только один человек – благородный барон Шлеве!
Начальник тюрьмы вежливо откланялся – он сделал исключение барону, позволив ему повидаться с приговоренным к смерти, и теперь удаляется, чтобы не мешать их свиданию.
Фукс церемонно поклонился барону, не побрезговавшему навестить его.
– Простите, господин барон, что не могу предложить вам кресло,– с усмешкой сказал он.– Париж называют столицей цивилизованного мира, но я нахожу, что он очень отстал по части комфорта.
Шлеве рассмеялся; ему понравилось, что Фукс сохранил способность шутить, даже будучи приговоренным к смерти.
– Ничего, мой милый Фукс, мы можем разговаривать и стоя… Мне очень грустно видеть вас здесь, так как я уверен, что вы невиновны.
– Вы вольны так думать, господин барон, и я тоже так считаю, но на суде мне не хватило доказательств.
– Мне ужасно грустно, что вашей голове угрожает опасность,– продолжал Шлеве, понизив голос и подойдя ближе,– вы были тем человеком, на которого можно положиться.
– Был и остаюсь им, господин барон, даю вам слово.
– К сожалению, когда вас арестовали, я находился в Испании, возникли срочные дела в Бургосском монастыре, и не было никакой возможности своевременно вмешаться в вашу судьбу; а теперь приговор уже подписан и дела ваши плохи.
– Хуже некуда, барон!
– Боюсь, что спасти вас уже не удастся. Слишком поздно!
– Спасти приговоренного к смерти никогда не поздно, дорогой барон, пока наши головы не лежат на плахе.
Барон закашлялся: слово «наши» применительно к нему неприятно резануло слух.
– Вы очень благородно поступили в отношении некоторых людей,– продолжал Шлеве,– и эти люди желают что-нибудь сделать для вашего спасения.
– В таком случае, им надо поторопиться.
– Вы уже ознакомились с обстановкой?
– Я всегда начинаю с этого.
– Ну так вот, эти люди готовы помочь вам, если они и в дальнейшем могут рассчитывать на ваше молчание и вашу благодарность… Кстати, вы знаете, что князь Монте-Веро нашел свою дочь?
– Это новость для меня. Однако, везет этому человеку! Скажите графине Понинской, дорогой барон, что через три дня этому везению придет конец… После того, конечно, как мне удастся вырваться из этой проклятой западни.
– Всемилостивейшая владетельница Ангулемского дворца может ли, во всяком случае, рассчитывать на вас? – спросил Шлеве.
– Всегда и везде, господин барон! Разве Фукс хоть когда-нибудь подводил?
– До сих пор вам не очень везло.
– Вы говорите о Рио и о пожаре? Но ведь дело мастера боится, дорогой барон!
– Вы, однако, шутник, Фукс!
– Почему бы и не пошутить в двух шагах от эшафота. Так что если вы собираетесь мне помочь, то приступайте к делу немедленно.
– Я пришел вас утешить, но…
– Если вы не можете предложить мне ничего более существенного, то я сам сумею себя спасти.
– Предоставьте это мне, Фукс; завтра ночью вы будете на свободе.
– Завтра ночью – это слишком поздно. Вы, должно быть, знаете, что в ночь перед казнью к приговоренному приставляют двух сторожей и священника; думаю, господин барон, что завтрашняя ночь может оказаться последней в моей жизни.
– Сторожа со свечами и вином придут к вам только в полночь, а вместе с ними и судья, чтобы огласить вам приговор. Потом явится священник. Но ни надзиратели, ни судья, ни священник вас уже не застанут: в одиннадцать часов вы будете на свободе.
– Это очень рискованно: вдруг вы меня бросите в последнюю минуту?
– Тогда графиня Понинская лишится вашей помощи.
– Да, но я лишусь головы; мне-то она дороже!
– Раньше не получится, милейший Фукс. Я не чародей и провести вас сквозь тюремные стены не могу.
– Что ж, придется рискнуть,– блеснул глазами Фукс.– Передайте графине, что я буду с надеждой ждать своего вызволения. Скажите ей, что в этот раз я более успешно докажу ей свою благодарность, и через три дня в особняке на улице Риволи безутешный князь будет оплакивать дорогого ему покойника.
– Хорошо, милый Фукс, я так и передам. А потом вы, без сомнения, из Гавра отплывете в Америку?
– Вы угадали мои намерения, барон! Только не через Гавр, я выберу дорогу получше.
– Это ваше дело,– удовлетворенно кивнул Шлеве.– Договор заключен! Теперь все зависит от начальника тюрьмы; я направляюсь к нему сию минуту, от него вы узнаете все остальное.
– Тысяча благодарностей, барон!
– Не спите, Фукс, чтобы и во сне не проболтаться о том, что мы с вами решили. Значит, через три дня в особняке на улице Риволи будет покойник?
– Наверняка, дорогой барон.
Заскрежетал ключ в замке, и барон громко сказал:
– Да ниспошлет вам Господь свою милость!
Разговор был окончен.
Господин д'Эпервье лично отворил дверь – неслыханная благосклонность! Но, чтобы не испортить своих рук, он надел кожаные перчатки.
Барон двинулся к нему навстречу.
Господин начальник предоставил надзирателю запереть дверь и провел дорогого гостя в свой служебный кабинет, а оттуда они направились домой к господину д'Эпервье – он жил совсем рядом с тюрьмой.
Разговаривая о холодной осени и о последних скачках, они дошли до роскошной квартиры господина д'Эпервье.
Канделябры уже горели в зале, куда начальник тюрьмы провел своего гостя.
Он попросил его сесть в обитое бархатом кресло.
Лакей принес отличную мадеру и дорогие кубки.
Казалось, господин д'Эпервье задался целью оказать барону самый изысканный прием.
Когда оба господина, познакомившиеся, как мы уже знаем, в Ангулемском дворце, остались вдвоем, разговор зашел об удивительных увеселениях, доставляемых своим гостям графиней Понинской.
– Эта женщина просто чародейка! – заявил д'Эпервье с таким восторгом, что барон не мог более сомневаться в его любви к Леоне.
– Она так же хороша, как и умна и недоступна,– подтвердил он.
– Недоступна,– повторил д'Эпервье. – Должно быть, вы правы, барон. Кстати, вы давно знакомы с графиней?
– Я имею честь уже несколько лет пользоваться ее доверием. Это несчастная женщина, преследуемая судьбой.
– Кто бы мог подумать! Она всегда так весела и безмятежна.
– Это обманчивое впечатление.
– В чем же причина ее несчастий?
– О, это семейная тайна!
– Графиня – красивейшая и благороднейшая изо всех виденных мною женщин! – с воодушевлением воскликнул д'Эпервье и наполнил кубок барона в надежде, что тот предоставит ему возможность увидеть вблизи первую красавицу Парижа.– Выпьем за здоровье этой прелестной женщины, барон!
– С удовольствием! – охотно согласился Шлеве.– Между прочим, мое сегодняшнее посещение имеет прямое отношение к этой тайне.
– Имеет отношение к этой тайне? – с удивлением переспросил начальник тюрьмы.– Этот приговоренный к смерти…
– …с которым я по вашей милости разговаривал,– продолжил Шлеве.
– Этот Фукс и прекраснейшая и благороднейшая дама…
– …таинственно связаны между собой,– закончил Шлеве.– Не расспрашивайте меня более, господин д'Эпервье, прошу вас, я не распоряжаюсь чужими тайнами. Могу лишь заверить вас, что графиня всем пожертвует, лишь бы приговор не был приведен в исполнение.
– Я в высшей степени поражен. Но Боже мой, почти в каждом семействе случаются какие-нибудь несчастья. Вспомните маркиза Шартра, брат которого был сослан на вечное поселение в Кайен; вспомните сына графа Монтебло, бежавшего в Австралию…
– Ему удалось бежать? – подхватил Шлеве, стараясь повернуть разговор в нужном ему направлении.
– Он хотел избежать позора,– пояснил д'Эпервье.
– Граф, должно быть, горячо благодарил Создателя и тех доброхотов, которые способствовали его бегству. Каким образом ему удалось бежать?
– Пять или шесть лет назад это было еще возможно…
– Вы хотите сказать, что теперь другое дело? – многозначительно спросил Шлеве.
– Правительство обязало тюремные власти принять все меры предосторожности.
– Я вынужден буду дать весьма грустный ответ графине Понинской,– сказал Шлеве и встал, не скрывая своего неудовольствия.
– О достойный барон, не сочтите за труд передать прелестной графине, что для нее я на все готов! – с прежним воодушевлением произнес начальник тюрьмы.
Лицо Шлеве приняло свойственное ему дьявольское выражение, соединявшее в себе и высокомерие, и злость, и насмешку.
– Графиня Понинская пропускает пустые слова мимо ушей и вознаграждает своей милостью только дела.
Начальник тюрьмы Ла-Рокет задумался над словами барона, а Шлеве пристально смотрел на него.
Вдруг д'Эпервье схватил его за руку.
– Скажите мне прямо, что я должен сделать для прекрасной графини, чей образ не покидает меня ни во сне, ни наяву,– быстро проговорил он голосом, полным страсти.
– Говорите тише, господин д'Эпервье,– предупредил его Шлеве,– у нас тут зашла речь о таких вещах…
– …из-за которых я могу лишиться головы! Вы правы, господин барон, но все-таки скажите, что желает графиня Понинская?
– Между нами говоря, милый господин д'Эпервье удовлетворить ее желание нелегко, но вам, я думаю, это удастся. Графиня желает, чтобы заключенный в Ла-Рокет человек избежал мучительных сцен, предстоящих ему в эту и следующую ночи.
Д'Эпервье, ни слова не говоря, взял барона под руку и повел в свой кабинет. Там он показал ему сверток лежавший на столе, и сказал:
– Вот приказ о приведении в исполнение смертного приговора Фуксу. Он должен быть казнен через два дня. Вся ответственность лежит на мне, господин барон. Вы понимаете, что это значит?
– Заключенный у вас в тюрьме под надежной охраной, не так ли?
– Да, это так.
– Завтра в полночь ему огласят приговор и приставят двух сторожей, если я не ошибаюсь?
– Да.
– Вы доверяете своим надзирателям?
– Вполне.
– Вот видите, все складывается как нельзя лучше. Заключенный находится под строгой охраной надежных, проверенных надзирателей. Не можете же вы, господин д'Эпервье, сами его караулить! Да от вас никто этого и не требует. Поэтому, если вдруг заключенный совершит побег, отвечать будут те, кто нес непосредственную охрану. Вы же в это время будете находиться в Ангулемском дворце, в обществе очаровательной графини, тет-а-тет…
– Тет-а-тет с графиней? – возбужденно воскликнул д'Эпервье,– я не ослышался?
– Я вам это обещаю, если только вы поможете осужденному избежать казни.
– Перед каким трудным выбором вы меня поставили…
– Решайте, милый д'Эпервье, и решайтесь. У вас есть редкая возможность завтра в одиннадцать вечера быть свидетелем того, как прекраснейшая из женщин будет давать наставления балетным танцовщицам и мраморным дамам [1]1
Так называли в Париже девушек, исполнявших живые картины, придуманные Леоной.
[Закрыть]в своем будуаре, куда никто и никогда не допускается. Вы будете присутствовать при этом зрелище, в то время как заключенный, переодетый в какой-нибудь другой наряд, выйдет из тюрьмы.
– Это невозможно, его узнают!
– Предоставьте это мне, милый господин д'Эпервье! Но прежде ответьте мне на два вопроса: во-первых, имеете ли вы вторые ключи от камер заключенных?
– У меня есть ключи от всех камер.
– Отлично! Одолжите мне один из них – от камеры Фукса – до завтрашнего полудня. И второе: кто, кроме надзирателя, войдет завтра вечером к заключенному?
– Никто не имеет права к нему входить.
– Подумайте хорошенько, господин д'Эпервье. Не может ли к нему войти завтра, скажем, помощник палача?
– Вы правы, помощник палача может войти к нему. Ваша предусмотрительность просто поражает меня, господин барон,– отвечал начальник тюрьмы в сильном волнении.
– Помощник палача? Отлично! Если до завтрашнего полудня вы дадите мне ключ, чего никто, даже моя тень, не узнает, то от вас в дальнейшем потребуется только одно: сесть в экипаж, который в десять часов вечера будет ждать вас у ворот.
– Вы… вы страшный человек, барон! – прошептал д'Эпервье, чувствуя себя побежденным.– Вы демон-искуситель!
Шлеве торжествующе рассмеялся.
– Мы с вами хорошо понимаем друг друга, любезный господин д'Эпервье. Для того, чтобы увидеть близко прекрасную женщину, можно прибегнуть и к услугам дьявола. Я жду вас завтра в начале одиннадцатого вечера у входа в Ангулемский дворец. Итак, по рукам!
Господин д'Эпервье вложил свою пухлую ладонь в сухощавую руку барона Шлеве.
Ну, а теперь позвольте ключ, друг мой! – напомнил барон.
На лице д'Эпервье отразилась внутренняя борьба. Он понимал, что, отдав барону ключ, сам становится соучастником преступления, и пути назад уже не будет.
Видя его колебания, Шлеве постарался помочь ему сделать выбор.
– Вам будет позволено любоваться графиней так долго и на таком расстоянии, какое вам будет угодно.
– Хорошо, хорошо; когда же вы возвратите мне ключ?
– Завтра в полдень я сам принесу его вам.
– Вы понимаете, господин барон, чем я рискую?
– Будьте совершенно спокойны, господин д'Эпервье; если я берусь за дело, то можете положиться на меня.
– Что ж,– помедлив, сказал начальник тюрьмы,– в таком случае нам придется вернуться в мой служебный кабинет.
Шлеве молча кивнул. Морщинистое лицо его выражало торжество.
Привратник, удивленный столь поздним визитом начальства, с готовностью отпер ворота и впустил их. Д'Эпервье снова провел барона в свой кабинет и, попросив обождать, скрылся в соседней комнате.
Через несколько минут д'Эпервье вернулся; в руке у него был довольно большой заржавленный ключ.
Сорвав с него номерок, он отдал его барону.
– Благодарю вас за вашу любезность, господин д'Эпервье,– с усмешкой сказал барон,– вы не будете в ней раскаиваться! Завтра в полдень я еще раз вас побеспокою, чтобы вернуть вам ключ и просить вас в последний раз посетить Ла-Рокет и проститься с заключенным.
– Это невозможно ни под каким видом: вы сами себя выдадите.
– Разве в последний день к приговоренному не пускают родственников проститься?
– Родственников – да, но больше никого.
– В таком случае я завтра представлюсь вам как брат узника и в вашем присутствии прощусь с ним.
– Это весьма дерзкий и смелый план!
– Вы и тут ничем не рискуете, господин д'Эпервье, потому что если все откроется, то вы просто окажетесь жертвой обмана, за который никак не можете нести ответственность.
– Хорошо, я ничего не знаю и знать не хочу; все предоставляется вам, барон.
«Только не посещение Ангулемского дворца»,– подумал про себя Шлеве.
– Прощайте, господин д'Эпервье. В десять часов вас будет ждать экипаж.
Барон еще раз пожал пухлую руку начальнику тюрьмы как вновь приобретенному другу и вышел из комнаты.
Было поздно; один взгляд, брошенный в коридор темницы, убедил барона, что она не так уж сильно охраняется: негромко переговариваясь, два надзирателя бродили взад-вперед по коридору, где находились камеры заключенных.
Внизу жил сторож, без разрешения никого не впускавший в здание тюрьмы и не выпускавший из него. По приказанию начальника он с готовностью отпер тяжелую дверь.
Барон вышел во двор, где так же ходили часовые; двое часовых стояло у ворот и с внутренней стороны.
Привратник отпер их, и только тогда барон оказался на свободе.
XVII. СУСАННА В ВАННЕ
Следующий день выдался пасмурным, небо было покрыто облаками, моросил дождь со снегом, лишь увеличивая грязь на улицах Парижа.
Еще с вечера Шлеве отправил надежного слугу к слесарю, живущему в одном из боковых переулков, и приказал к утру изготовить точную копию ключа. Ни слесарь, ни лакей не знали, какую дверь должен отпирать этот ключ, но утром заказ был готов.
Получив ключ и отослав лакея, чтобы незаметно уйти из дому, барон переоделся в простое платье мещанина; парик, которого он никогда не носил, совершенно изменил его лицо, слегка загримированное; облачение завершили широкополая шляпа и темный плащ, закутавшись в который барон вышел из дому.
Никто из самых близких знакомых и друзей не узнал бы в этом наряде гордого поверенного графини Понинской.
Кроме того было еще так рано, что все друзья и знакомые барона просто-напросто спали; кому могла прийти в голову мысль отправиться куда-то пешком в такую погоду?
Поливаемый дождем, Шлеве торопливо шагал к окраине Парижа; он пересек несколько площадей, перешел на другой берег Сены и наконец оказался у цели.
Перед ним на отшибе стоял большой дом, позади которого начинался пустырь. То было жилище парижского палача.
Хотя занятие его и не считалось уже бесчестным, водить знакомство с палачом избегали все. В прежние времена палач не имел права жить в центре города, теперь на это не обращали внимания. За пустырем тянулись другие кварталы, хотя и окраинные.
Шлеве вошел в приоткрытые ворота и увидел во дворе человека, занятого у небольшой, странного вида повозки. Вымоченное дождем дерево, из которого была сделана повозка, казалось черным. Верх повозки был откинут, человек с засученными рукавами, которые позволяли видеть его мускулистые руки, мыл повозку внутри. Это был фургон для перевозки заключенных к месту казни, и, судя по всему, предназначался он для Фукса, а человек с мускулистыми руками являлся помощником палача.
Шлеве отряхнул мокрый плащ и позвал:
– Эй, любезный друг!
Человек с голыми руками обернулся и, увидев Шлеве, сказал:
– Любезный друг? Вы первый меня так называете. Что вам угодно?
Шлеве подошел поближе, но на него так пахнуло из фургона, что он тут же отпрянул.
Помощник палача гулко рассмеялся; его черные волосы взлохматились от работы, он был одет в непромокаемую рубаху и панталоны, красный кант на которых указывал на его былую принадлежность к военной службе.
– Я бы очень хотел переговорить с вами с глазу на глаз,– сказал Шлеве с любезной миной, хотя на душе у него кошки скребли.
– Говорите, мне некогда,– отвечал помощник палача, продолжая мыть фургон.
– Мы здесь промокнем.
– Мы и без того уже промокли. Ну так что у вас за дело ко мне?
– Я хочу просить вас об одном одолжении – разумеется, за определенную плату.
Услышав о деньгах, человек с голыми руками сделался покладистей.
– Пойдемте под арку,– сказал он,– там не так мочит.
Шлеве, дабы подтвердить свое обещание, побренчал кошельком.
Помощник палача слез с повозки и, подойдя к барону, которого до этой минуты не знал, но начинал все более и более уважать, провел его под арку ворот.
– Дело, видите ли, просто в моем желании пошутить. Приятель дает завтра маскарад, и я хотел бы прийти туда в вашем костюме.
Помощник палача рассмеялся тем же грубым смехом.
– Вы, видать, решили напугать всех женщин?
– Что-то в этом роде. Во всяком случае, мне нужен точно такой костюм, какой вы надеваете перед казнью.
– До завтра? Это не так-то просто.
– Я думаю, что он не так уж сложен, а?
– Ничего сложного; но, может быть, вы желаете взглянуть?
– Вы очень добры, но не смогли бы вы одолжить ваше платье до завтра, чтобы портной мог взять его за образец.
– Нет, оно мне понадобится сегодня вечером; в Ла-Рокет поступил один смертник, и мы будем строить ему трон.
– Ну, если так, тогда и смотреть не стоит,– сказал Шлеве,– потому что описать словами ваш костюм довольно трудно.
– Вовсе нет, он очень прост: красная рубаха, черные панталоны и высокие сапоги – вот и все.
– Ваше платье еще новое?
– Совсем новое,– отвечал помощник палача.
– Я дал бы вам сорок франков, если бы вы одолжили мне его до завтра.
– Сорок франков? – воскликнул работник.– Черт возьми, это было бы неплохо.
– И мне это выгодней,– сказал барон.– Портному я заплатил бы шестьдесят, а вам дам только сорок и вдобавок получу подлинный костюм.
– Да,– заверил помощник палача,– это так.
– Скажите, а платья ваших товарищей и ваше одинаковы?
– Конечно, все костюмы совершенно одинаковы, и потому мне кажется, что ваше дело можно уладить.
– Если так, то я сейчас же дам вам сорок франков.
– А я дам вам свой костюм, а на вечер займу такой же у Германа, так как иначе меня не пустят в тюрьму. Ну, а ночью, при постройке эшафота, там уже будет все равно, красная или белая на мне рубаха – ночью все кошки серы.
– Хорошо,– сказал барон,– но вы должны молчать об этом, потому что мне будет очень неприятно, если на празднике узнают, что я надел ваше настоящее платье.
– Не беспокойтесь, никто ничего не узнает,– ответил помощник палача и быстро зашагал через двор.
Барон с радостным нетерпением провожал его взглядом; все шло как нельзя лучше, теперь он сможет быть к полудню в Ла-Рокет, как и обещал.
Помощник палача скоро вернулся с пакетом в руках; он развернул его перед Шлеве, чтобы показать, за что тот платит деньги.
Там была темно-красная рубаха с вышитым на груди серебряным топором, черные бархатные панталоны и соединенные с ними блестящие сапоги.
– Возьмите сорок франков,– сказал барон, протягивая две монеты.– Мы в расчете?
– А вы вернете мне мои вещи?
– Конечно! Но может случиться, что мне разорвут рубаху или обольют вином панталоны.
– Ага, если так, то с вас восемьдесят франков,– воскликнул помощник палача,– чтобы я в случае чего мог заказать себе новое платье. Я не знал, что вы собираетесь в кабак.
Барону ничего не оставалось, как достать еще две монеты.
– Вот вам восемьдесят франков – видите, четыре двадцати франковые монеты. Теперь вы удовлетворены?
– Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков – не так уж много!
Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.
– Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?
– Около одиннадцати.
– А когда начнете строить эшафот?
– Около десяти.
– Когда же гильотина скажет свое слово?
– Завтра в семь часов утра дело будет сделано.
– Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?
– Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.
– Его товарищ бежал, как я слышал?
– Да, к сожалению,– сказал помощник палача,– а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.
– Видели вы когда-нибудь Фукса?
– Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.
– Поосторожней с ним!
– Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?
– С такими людьми шутки плохи.
– Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.
– Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.
– Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.
– С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!
– Желаю вам повеселиться на маскараде!
– А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.
Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.
Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.
Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.
Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо – барон входил в роль.
Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.
Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.
Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.
Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:
– Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.
Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.
Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.
Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее. Барона он не мог узнать, потому что накануне впускал и выпускал его в темноте и не разглядел лица; кроме того барон, как мы уже знаем, до неузнаваемости изменил свою внешность.
– Я хотел бы видеть господина обер-инспектора,– произнес Шлеве голосом, в котором звучало неподдельное горе.
– Это невозможно!
– О, умоляю вас: попросите его принять меня и выслушать только несколько слов; я брат заключенного в Ла-Рокет.
Словосочетанием «заключенный в Ла-Рокет» обозначался приговоренный к смерти, и сторож понял его.
– Вы брат Фукса? В таком случае войдите.
– Да, самый несчастный из всех братьев на свете!
– Покажите свои бумаги,– сказал сторож и, заперев за вошедшим тяжелую дверь, внимательно посмотрел на него.
Часовые мерно шагали взад-вперед неподалеку от того места, где барон Шлеве вед свой разговор с привратником.
– Бумаги?… Добрый господин, я не взял их с собой, скажите это господину обер-инспектору.
– Не пустит,– отрезал сторож и, поколебавшись, добавил: – Но все же пойдемте со мной.
– Я вижу, вы сжалились надо мной, да вознаградит вас за это Матерь Божья,– бормотал Шлеве, следуя за сторожем по тюремному двору, окруженному со всех сторон стенами из красного кирпича. Больше всего он боялся, что кто-нибудь из тюремщиков заметит, что он прячет под плащом какую-то ношу.
Наконец они достигли двери, ведущей внутрь тюрьмы. Сторож отпер ее. Часовой окинул барона пристальным взглядом, тот быстро проскользнул в коридор.
– Замолвите за меня словечко, – жалобно попросил он сторожа. – Мне так тяжело, так жаль брата!
– Нашли, кого жалеть! – бросил на ходу сторож.
– Что поделаешь, я не могу отвечать за его поступки, хотя сам в своей жизни мухи не обидел…
– Постойте здесь,– сказал сторож и направился в кабинет начальника тюрьмы.
Шлеве чувствовал неуверенность, даже робость, но усилием воли взял себя в руки. Фукса необходимо освободить любой ценой, потому что через три дня после этого особняк на улице Риволи должна посетить смерть.
Господин д'Эпервье вышел в коридор. Он уставился на закутанного в широкий плащ барона и с трудом узнал его.
– Подойдите ближе! – приказал он.
Привратник удалился, и Шлеве поспешно вошел в кабинет начальника тюрьмы.
– Слава Богу,– проворчал он, когда д'Эпервье запер за ним дверь.– Ну, теперь все в порядке!
