Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть II"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
– Так это в самом деле вы, господин барон?
– Комедия с переодеваниями, мой милый господин д'Эпервье. Вот ключ, благодарю вас. Теперь позвольте мне проститься с заключенным.
Начальник тюрьмы торопливо привязал к ключу прежний номер и с облегчением сказал:
– Я сегодня всю ночь не спал.
– Охотно верю вам, милейший! И со мной было бы то же самое, если бы мне предстояло такое зрелище, каким вы будете наслаждаться сегодня вечером.
– Боюсь, что вся эта история выйдет мне боком. Своими кровавыми злодеяниями Фукс привлек внимание всего двора, и сам император выразил удовлетворение по поводу поимки этого опасного преступника.
– Все это бабьи сказки, милый д'Эпервье! У императора достаточно забот и помимо Фукса! Повторяю вам, что к предстоящему происшествию вы будете совершенно непричастны.
– И все-таки это может стоить мне головы.
– Видеть Леону и затем умереть – не вы ли об этом мечтали, достойнейший господин начальник? – с дьявольской улыбкой спросил Шлеве.– Не вы ли говорили, что нет наслаждения выше этого?
– Пойдемте, господин барон.
– Известно ли Фуксу содержание приговора?
– Нет, он узнает его только сегодня вечером, в одиннадцать часов.
– Когда наше свидание закончится, из камеры меня выпустите вы?
– Это моя обязанность.
– Но при самом свидании не будете присутствовать?
– Это не входит в мои обязанности.
– Отлично! Вы как начальник тюрьмы не будете нести никакой ответственности.
– Вы полны сострадания, господин барон!
– И самоотверженности, добавьте. Да-да, мой милый господин д'Эпервье, и все это – во имя человеколюбия.
Начальник тюрьмы принужденно усмехнулся; он отлично понимал, что, спасая Фукса, Шлеве преследует какие-то свои, далеко идущие цели.
Оба они вышли в коридор, где, переговариваясь, стояло несколько тюремщиков.
Те вытянулись и отдали честь, когда господин обер-инспектор вместе с посетителем прошел мимо.
– Гирль,– позвал д'Эпервье одного из них,– отворите камеру заключенного Фукса. Брат пришел проститься с ним.
Все трое двинулись по коридору. Сторож остановился у одной из дверей, отпер замок и отворил ее.
– Можете войти,– сказал обер-инспектор, обращаясь к Шлеве.– Вам дается для свидания десять минут.
– О Боже,– со вздохом проговорил Шлеве, притворяясь сильно взволнованным,– я не переживу завтрашнего дня.
– Будьте мужественны, милейший, вы ведь не виноваты в злой судьбе, постигшей вашего брата,– произнес д'Эпервье, подталкивая Шлеве к двери.
Надзиратель Гирль запер за ним тяжелый замок. Обер-инспектор принялся ходить взад-вперед по коридору.
Тюремщики удалились.
Фукс увидел незнакомого человека, закутанного в плащ, и, приняв его за священника, не двинулся с места.
– Не утруждайте себя понапрасну, благочестивый господин,– сказал не признающий Бога преступник,– со мной вы лишь потеряете зря время.
– Фукс,– проговорил шепотом Шлеве,– я играю роль вашего брата – пошумите немного.
Седобородый преступник тихо засмеялся и издал несколько восклицаний, которые можно было принять за выражение горести при последнем тягостном свидании.
– Это вы, господин барон…
– Я выполняю свое обещание спасти вас, но только в том случае, если вы сдержите свое.
– Я человек слова. Если через три дня мое обещание не будет исполнено, можете снова передать меня в руки властей.
– А исполнив обещанное, вы уедете В Америку?
– Тотчас же, господин барон, я отправлюсь в Мексику, где, должно быть, найду себе дело, так же как уезжающие туда французы и испанцы.
– Ну так слушайте внимательно,– сказал барон.– Я все подготовил, остальное за вами. От вас потребуется точность, осторожность и, главное, смелость.
– В смелости, кажется, до сих пор у Фукса не было недостатка.
– Сегодня вечером, в одиннадцать часов, к вам должен явиться помощник палача, чтобы осмотреть вашу шею. Затем вскоре придут судья, духовник, двое сторожей с вином и будут находиться при вас неотлучно.
– Ага, они явно торопятся!
– В десять часов для вас начнут возводить эшафот.
– Не стоит труда…
– Вы должны выйти из камеры перед одиннадцатью часами и непременно до того, как к вам явится помощник палача.
– Не беспокойтесь, я буду следить за временем.
– Из этой камеры вы должны выйти именно в облике помощника палача.
– Это мне нравится,– с улыбкой заметил Фукс,– такие приключения мне по вкусу.
– Вот вам красная рубаха.
– У вас, наверное, было много возни с этим, господин барон.
– Да, вы мой вечный должник. Спрячьте рубаху, вот вам еще панталоны и сапоги, а вот,– тут Шлеве невольно понизил голос,– вот ключ от вашей камеры. Постарайтесь воспользоваться им, когда никого не будет поблизости. Главное для вас – пройти коридор, а там уже не составит труда покинуть тюремное здание и пересечь двор.
– Привратник, пожалуй, удивится, что красная фигура выходит, а он никого не впускал.
– В таком случае скажете, что вы вошли через другой ход, с улицы Ла-Рокет, а теперь выходите через большие ворота, потому что вам нужно на площадь, где строится эшафот.
– Отлично, господин барон, теперь я все понял, В одиннадцать часов судья, священник и прочие господа найдут гнездышко опустевшим.
– Обер-инспектор д'Эпервье в десять часов выйдет через дверь на улицу Ла-Рокет. В случае чего, скажете, что это он впустил вас. Теперь вы все знаете.
– Да, господин барон. Благодарю вас!
– Помните о своем долге. Десять минут прошли, я слышу, как Гирль бренчит ключами. Спрячьте вещи!
Сложив весь костюм вместе, Фукс ловко сунул его под соломенный матрац.
Затем оба негодяя состроили такие выражения, будто с горечью расставались навеки.
Надзиратель Гирль отворил дверь, и барон вернулся в коридор, где его ожидал д'Эпервье. Они прошли рядом до самого кабинета, здесь Шлеве раскланялся и еще раз шепнул:
– В десять часов, у двери на улицу Ла-Рокет.
Вместе с надзирателем Гирлем он спустился по лестнице и вышел, не возбудив ни малейшего подозрения.
Когда барон ступил на площадь, мокрую от дождя и снега, на лице его играла торжествующая улыбка – ему пришлось приложить немало усилий, но жертвы не напрасны и обещают блистательный успех всего предприятия.
Он поспешно зашагал по грязным улицам к своему дому, чтобы там переодеться и как ни в чем не бывало отправиться в Ангулемский дворец. Он тщательно вымылся, потому что близкое общение с заключенным и прикосновения к одежде палача внушали ему отвращение.
Под вечер он отправился у Булонский лес. Сады и дачи, сам парк в густом осеннем тумане производили грустное впечатление. С деревьев и кустов облетела листва, газоны пожелтели, беседки были обнажены и неприветливы.
Но барон ничего не замечал. Погрузившись в мягкие подушки своей кареты, подняв воротник богатого плаща, он размышлял о последствиях предстоящей ночи. Он чувствовал, что цель достигнута.
Карета остановилась. Хотя в этот вечер у графини Понинской не было приема, из дворца выбежало много слуг в дорогих ливреях, чтобы отворить дверцы кареты и оказать достойный прием барону, который имел постоянный доступ к графине и экипаж которого они узнали.
Шлеве вышел из кареты и приказал кучеру приехать за ним в одиннадцатом часу.
Он вошел в ярко освещенный вестибюль и велел слугам проводить его до будуара графини. Того самого будуара, где незадолго до этого негр подслушивал его разговор с графиней.
Леона отдыхала, полулежа на диване, а Франсуаза читала ей стихи из миниатюрного томика с золоченым обрезом.
На ней было темное бархатное платье; роскошные черные волосы зачесаны вверх, как у древних римлянок, и скреплены на затылке золотой пряжкой так, что несколько локонов свободно падали на обнаженную шею.
Полное лицо, темные живые глаза, маленький пурпурный рот – ничто не говорило о том, что обладательница всего этого уже не молода. Она была обворожительнее, чем когда-либо.
Пышность ее бюста, ослепительная белизна и нежность кожи, блеск глаз придавали ей столько обаяния, что Леону справедливо называли царицей всех праздников, которые она устраивала у себя во дворце.
Здесь бывали женщины и моложе ее, и красивее, но графиня производила какое-то магическое, колдовское впечатление.
Когда ей доложили о бароне, она встала.
Франсуаза вышла, дружески поклонившись барону, этому старому греховоднику, расточавшему иногда свои ласки и горничной, когда госпожи ее не бывало дома.
Леона расправила белой рукой роскошные складки бархатного платья, слегка примятого на диване, и сказала с приветливой улыбкой:
– А, дорогой барон, вы принесли мне новости? Но и я имею кое-что сообщить вам.
Шлеве поклонился и поцеловал ее красивую руку.
– Буду счастлив выслушать вас, графиня, я весь внимание.
– Хорошо, сядемте, барон! Вы знаете, что князь Монте-Веро благополучно привез сюда свою дочь?
– Никто не может знать это лучше меня, графиня.
– Но вы не знаете, что он также нашел и привез сюда ребенка этой женщины и принца Вольдемара?
– Ребенка?… У вас хорошие шпионы, графиня, об этом я не знал.
– Теперь вы можете понять, что счастье, поселившееся в особняке на улице Риволи, переполняет всех его обитателей.
– Стоит вам только мигнуть, и этому счастью будет положен конец.
– Знаете ли, дорогой барон,– сказала Леона, играя золотой цепочкой своей лорнетки,– какой я задумала план? Хочу заманить Маргариту в Ангулем.
– Не думаю, чтобы это было легко осуществить.
– Даже если принц Вольдемар окажется здесь?
– Князь не допустит этого.
– Маргарита придет сюда, если ей втайне передадут от имени принца, что он желает ее видеть; я знаю женское сердце.
– Не сомневаюсь в ваших знаниях, графиня, но сомневаюсь в успехе, так как принца здесь нет, да он бы и не пришел в Ангулемский дворец.
– С помощью хитрости можно заставить поверить чему угодно. Удивляюсь вашему неверию, барон, от вас я такого не ожидала.
– Опыт сделал меня в последнее время недоверчивым, графиня! Князь охраняет свою дочь, и она не явится на ваше или мое приглашение, даже если бы принц Вольдемар оказался здесь.
– Было бы очень глупо, если бы мы назвали себя, барон! Но если удастся хитростью завлечь сюда принца и заставить его вызвать Маргариту, я твердо уверена, что она явится несмотря ни на что, потому что страстно любит принца.
– Можно попробовать, графиня,– сказал Шлеве, вставая,– но тогда мой план никуда не годится.
– О, я вижу, вы недовольны, барон! Я вовсе этого не хотела. Ваш план, без сомнения, лучше?
– Если не лучше, графиня, то, по крайней мере, не хуже. Если вам угодно, через три дня в особняке на улице Риволи будет покойник.
– Покойник? Так ли я вас поняла?
– Это слова Фукса.
– Заключенного в Ла-Рокет?
– Который нас не выдал на суде,– прибавил Шлеве тихим, но выразительным голосом.
– И вы доверяете этому человеку?
– Вполне, графиня!
– Но ведь он уже приговорен?
– Приговорен, но не казнен пока.
– Если я не ошибаюсь, казнь его назначена на завтра?
– Совершенно верно, но она не состоится.
– Вы просто колдун! Расскажите мне все.
– Я все сказал, графиня. Казни не будет, если вы того захотите.
– Так моя власть выше императорской? – спросила Леона не без гордости.
– В этом нет ничего удивительного, графиня. Я думаю, вам лучше известно ваше могущество, распространившееся по всей стране. Мои жалкие слова не могут описать его!
– Да, вы правы; однако, вернемся к делу. Ваш план заинтересовал меня; что я могу сделать для заключенного в Ла-Рокет?
– Он будет спасен, графиня, если вы позволите господину д'Эпервье полюбоваться вами сегодня вечером, когда вы будете давать наставления мраморным дамам.
– Однако, дерзкое желание у начальника тюрьмы; я занята репетицией «Купающейся Сусанны»; господин д'Эпервье сможет увидеть эту картину, когда будет дано представление в моем театре.
– Он предпочел бы видеть в этой картине прекраснейшую из женщин.
– Каковы будут последствия, если я соглашусь?
– Заключенный в Ла-Рокет выйдет на свободу, а спустя три дня будет покойник в…
– Довольно! – перебила Леона с сияющим лицом.– Ну, а если этот Фукс не сдержит своего слова?
– Тогда через четыре дня он будет опять в тюрьме.
– Я вижу, у вас все продумано.
– Все продумано, и я на все готов, графиня, но последнее слово за вами; иногда ваши мысли и желания кажутся мне непостижимыми.
– Хорошо, господин д'Эпервье может прийти, но я не хочу его видеть.
– Благодарю вас за ваше согласие, графиня! Ваше пожелание для меня равносильно приказу.
Барон встал, лицо его выражало полнейшее удовлетворение.
– Но я думаю,– сказала с усмешкой графиня,– что вы уже опоздали с моим ответом; спешите, часы бьют десять, через несколько минут я отправлюсь в зимний сад, а к полуночи репетиция будет закончена.
– Я знаю это, графиня. Господин д'Эпервье в эту минуту уже направляется в карете к вам во дворец, а заключенный Ла-Рокет готовится выйти из тюрьмы,– произнес Шлеве с самодовольным видом.
– Не хотите ли вы сказать также, что в особняке на улице Риволи готовятся читать предсмертную молитву? Вы меня положительно удивляете, барон.
– А мне остается только благодарить вас за то, что вы одобрили мой план.
– Он хорош, как мне кажется.
– Будем надеяться… По моим расчетам, он должен удасться. Честь имею кланяться вашей милости!
Леона усмехнулась с холодной иронией.
– Через три дня надеюсь услышать от вас доброе известие,– сказала она, делая ему на прощание знак рукой.
– Я поспешу сообщить вам результат, графиня; надеюсь, он вас вполне удовлетворит.
Барон учтиво поклонился владелице Ангулемского дворца и вышел из будуара.
Леона спустилась в мраморную купальню и оттуда направилась в теплый, ярко освещенный зимний сад, а Шлеве заторопился к выходу, чтобы встретить начальника тюрьмы.
Погода стала еще хуже, снег так и валил, поднялась метель, и барону не хотелось второй раз за день промокнуть. Поэтому он остался в вестибюле и оттуда смотрел в парк. Его не оставляло беспокойство – вдруг д'Эпервье изменил свое решение. Но вот послышался шум приближающегося экипажа, и Шлеве вздохнул с облегчением: здесь все в порядке, остальное зависит от Фукса.
Тем не менее беспокойство не оставляло его. Вдруг побег не удастся? Тогда новые упреки и новые опасности, угрожающие лично ему, барону Шлеве.
Через несколько часов он все узнает: Фукс обещал после побега, тщательно закутавшись в плащ, прийти в дом барона и рассказать обстоятельства своего освобождения.
В эту минуту на аллее, ведущей ко дворцу, показался экипаж. Он остановился у подъезда, лакей спрыгнул с козел и отворил дверцы. Из кареты важно вылез господин д'Эпервье.
Изобразив на своем морщинистом лице радость, Шлеве поспешил навстречу.
– Примите мое сердечное приветствие, дорогой господин д'Эпервье!
Взяв начальника тюрьмы под руку, Шлеве повел его наверх по мраморной лестнице.
– Я ужасно волнуюсь,– тихо сказал д'Эпервье.
Шлеве рассмеялся в душе.
– Какие пустяки, дорогой мой! Все будет хорошо. Скажите мне вот что: вы перед отъездом впустили в тюрьму помощника палача?
– Боже упаси, я ничего об этом не знаю!
– Вы его впустили, и он вошел. А раз вошел, то должен и выйти, не так ли? – спросил барон, многозначительно подмигивая.
– Так ли я вас понял?…– пробормотал начальник тюрьмы.– Вы хотите сказать, что заключенный выйдет из тюрьмы под видом помощника палача?
– Угадали, дорогой д'Эпервье, и он, вероятно, уже приступил к делу, пока мы здесь с вами разговариваем.
– Откуда же он взял одежду помощника палача?
– Я подарил сегодня.
– Меня поражает ваша смелость, барон.
– Имея такого союзника, как вы, бояться нечего.
– Но я беспокоюсь за завтрашний день.
– Нечего беспокоиться, господин д'Эпервье! Или вы хотите сказать, что боитесь своего пробуждения завтра, после испытанного сегодня вечером сладостного потрясения? Могу вас понять, но не бойтесь его. Оно явится источником новых наслаждений, потому что воздержанность пробуждает новые желания…
Оба господина дошли до коридора, ведущего в зимний сад, который находился на первом этаже дворца и примыкал к покоям графини.
Это была оранжерея, устроенная с необычайным искусством и своим великолепием и естественностью превосходящая самую смелую фантазию; истинное произведение искусства, перенявшее от природы все ее красоты.
Вдоль стеклянных стен росли апельсиновые деревья и пальмы, между ними кое-где устроены были цветущие беседки среди зарослей сирени и жасмина; местами искусственные гроты, сложенные из дикого камня, таили в себе источники кристально-чистой воды, которая в виде журчащих ручейков стекала в беломраморные бассейны. Роскошная зелень деревьев и кустарников освещалась сверху мягким матовым светом. Аллеи были украшены статуями и фонтанами, а тропические растения и цветы довершали сходство этого зимнего сада с висячими садами в гаремах восточных владык.
В конце этого восхитительного зала располагалась небольшая круглая сцена, также окруженная густой зеленью. Здесь графиня проводила репетиции. Эта часть зимнего сада мало кому была доступна. Но для барона и господина д'Эпервье сделано исключение.
Позади беседок находился скрытый проход, в котором всегда царил таинственный полумрак. Оттуда можно было наблюдать за сценой, самому оставаясь невидимым.
Зеленый ковер делал шаги совершенно бесшумными. Барон и д'Эпервье пробирались к сцене, навстречу плыл аромат цветов и доносилось журчание воды.
Между деревьями там и сям мелькали «мраморные дамы».
Внезапно барон потащил своего спутника к одному из скрытых отверстий в глубине коридора.
Сквозь листву виден был просторный грот, обрамленный темной зеленью; у задней стены его возлежал на высоком пьедестале; лев, извергающий из открытой пасти струю воды. И лев, и роскошная ваза, куда падала вода, были из чистого белого мрамора.
Рядом с пьедесталом стояла скамейка, обтянутая красным бархатом.
На этой скамейке сидела графиня Леона Понинская в белом плаще, а рядом стояла прекрасная ее ученица, с которой графиня собиралась репетировать живую картину «Купающаяся Сусанна»; картина эта должна была вскорости представляться в театральной зале.
Для нее уже строились там декорации, в точности повторяющие этот живописный уголок зимнего сада.
Графиня была уверена, что эту картину ожидает шумный успех у зрителей, и для верности решила сама представить купающуюся Сусанну.
На голову Леоны был накинут золототканный платок, из-под которого на плечи падали волнистые темные волосы.
Она сбросила с себя белый плащ и перекинула его на руку таким образом, что он красивыми складками ниспадал на край мраморного бассейна, над которым сидела графиня, опустив одну ногу так, будто она собиралась ступить в воду, сверкающую от брызг фонтана, извергаемого львиной пастью.
Пышная грудь и роскошная фигура Леоны были облачены в белое трико, цветом своим подобное мрамору и делавшее ее похожей на живую статую. Свободную руку, изящную, прекрасной формы, она протянула вперед, под струю чистой хрустальной воды.
Вся картина походила на совершеннейшую античную мраморную группу, украшавшую какой-нибудь парк,– с той лишь разницей, что она превосходила собой творения самых искусных скульпторов.
Да, восхитительна была сильная, зрелая и вместе с тем грациозная фигура Леоны!…
Серые глаза Шлеве сощурились от блаженства, и он так был увлечен созерцанием, что забыл о своем спутнике и не видел, какое впечатление производило это зрелище на него.
Вдруг он почувствовал, что господин д'Эпервье задрожал всем телом в каком-то безумном экстазе и рванулся через живую зеленую стену к манящему гроту, чтобы обнять ослепительную статую, представшую перед ним во всем своем великолепии. Ему уже недостаточно было только созерцать ее, он терял рассудок…
Шлеве оттащил его назад.
– Вы в своем уме? – гневным шепотом спросил он.– Я обещал показать вам прекраснейшую из женщин, вы видели ее, успокойтесь теперь!
– Это дьявольский обман… я хочу чувствовать ее!
– Безумец! Она ведь не подозревает, что мы подсматриваем.
– Пусть хоть смерть потом, но я пойду к ней. Пустите меня!
– Вы все видели, теперь пойдемте отсюда,– прошептал барон, силой оттаскивая обезумевшего от страсти начальника тюрьмы от смотрового оконца.
– Вы безжалостны, барон!
– Ровно настолько, насколько должен быть безжалостным. Пойдемте!
– Так позвольте мне, по крайней мере, еще раз взглянуть на прекраснейшую женщину!…
Шлеве не мог не уступить этой просьбе, может быть, потому, что и сам недостаточно насладился обворожительным зрелищем.
Они вернулись к смотровому отверстию и еще раз увидели живую мраморную статую. Но в этот раз зрелище продолжалось недолго.
Графиня показала своей ученице, как принять пластическую позу, и набросила на плечи белый плащ.
Барон потащил за собой господина д'Эпервье. С минуты на минуту дома у него должен был появиться Фукс, чтобы подтвердить свой побег, поэтому барон торопился.
Было около одиннадцати часов, когда они, раскланявшись друг с другом, разошлись по своим экипажам.
Господин д'Эпервье поехал на улицу Ла-Рокет, а барон Шлеве – в свой особняк.
Первым делом Шлеве осведомился у камердинера, не спрашивал ли его кто-нибудь. Ответ был отрицательный.
Шлеве забеспокоился. Пробило полночь, а Фукс так и не появился. Беспокойство барона все возрастало. Он не ложился спать, сидел и ждал.
