Текст книги "Султан и его враги. Tom 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

III. Новое украшение гарема

Праздник Байрама уже наступил, начался восточный пост. Безмолвие царило на улицах Константинополя, лишь изредка встречались старые и молодые мужчины с четками в руках, прогуливающиеся по улицам и ничего не произносящие, кроме хвалы Аллаху и его великому пророку. Никто не смел работать, никто днем не смел ни есть, ни курить [12]12
  К преступлениям, которые делают дневной пост недействительным, принадлежит, по верованию турок, также и злословие. Этот нравственный пост достоин подражания.


[Закрыть] – все это было строго запрещено. Чтобы как-нибудь убить время поста, народ гуляет по базару или стоит во дворе мечети, или внизу на берегу ожидает пушечных выстрелов, возвещающих закат солнца. Как только прозвучит сигнал, начинается бурная жизнь, которая под гнетом закона замерла на день. Все едят, пьют, курят и с истинным восторгом бросаются в вихрь запрещенных днем удовольствий.

«По извилистым улицам гремят трубы, – так описывает праздник Швейгер-Леркенфелд в своем сочинении, – под полумесяцем глухо звучат тамбурины в руках смуглых детей арнаутов, и когда ночное покрывало спустится на освещенный Стамбул, тут и там слышится нежная игра на флейте, исполняемая за затейливыми проволочными окнами того или другого гарема. С первыми лучами утренней зари за горами Скутари пушечные выстрелы возвещают наступление дня, и каждый мусульманин снова на день воздерживается от пищи, питья, курения и употребления благовонных эссенций.

Величие всего праздника составляет таинство святой ночи. Страх овладевает исламитами с наступлением этой ночи. С ней связано необъяснимое, таинственное представление о сверхъестественных влияниях на весь видимый мир; все существа одушевленной и неодушевленной природы в эти часы приводятся в движение волшебными силами, которые сильнее проявляют в них чувство бытия. Это исламитское таинство нашло свое проявление в обычае, который состоит в так называемой брачной ночи падишаха.

После большой церемонии в одной из мечетей султан отправляется верхом в свой мраморный дворец Долма-Бахче, где с танцами и музыкой повелителя всех правоверных ждет еще нетронутый цветок гарема, новая жена, которая долгое время перед тем тщательно воспитывалась под присмотром султанши Валиде, чтобы быть достойным образом подготовленной к этому часу.

Свидание происходит посреди празднества. Между тем как в великолепном зале под отливающим рубинами стеклянным куполом прогуливаются взад и вперед разодетые красавицы, и невидимый оркестр разносит по огромному покою тихие, приятно ласкающие слух мелодии, султан прислушивается к ним из-за бархатного занавеса своего ложа. Цветные огоньки перебегают с пуговицы на пуговицу – по вот зашумел пурпурный занавес, и Тала, единственное мужское существо, которое смеет находиться в течение этого праздника в императорских покоях, просит у султана разрешения сделать ему обычный туалет.

Все покои пусты, все двери заперты, зеркала завешены, и на большой террасе, выходящей на Босфор, стоят хорошо вооруженные бостанджи, чтобы немедленно застрелить всякого злодея, дерзнувшего в эту святейшую из ночей приблизиться к султанскому святилищу.

В прелестном, сверкающем мозаичными, алебастровыми и янтарными украшениями брачном покое молодая, по мнению мусульман счастливейшая под солнцем Аллаха, девушка ожидает той минуты, когда снова зашумит пурпурный занавес и появится султан, чтобы принять новую красу своего гарема.

На улице сотня пушечных выстрелов возвещает народу минуту свидания. Огромная толпа на улице с любопытством ждет того момента, когда султан на молочно-белой кобыле Недидере отправится верхом в одну из императорских мечетей, чтобы показаться народу во всем величии восточных государей.

Через два часа после захода солнца падишах отправляется в мечеть для молитвы.

Молитвенные галереи сверкают в блеске разноцветных огоньков и цветных лампад, которые блестящими цепями перебегают на красивые карнизы. Наверху, на голубом куполе, блестит золотой полумесяц, между тем как первые появившиеся на небе созвездия бросают свои серебряные нити на эту волшебную картину.

Султан приближается на лошади. Шталмейстеры в развевающихся плащах открывают шествие; их замыкает гвардия. Далее следует султан в роскошном мундире, окруженный блестящей свитой, в сопровождении длинной пестрой толпы придворных и кавассов. Во время церковной церемонии гвардия охраняет все входы в храм, офицеры занимают лестницы и стоят во внутреннем покое – и еще раз ярко сверкает полузабытый восточный блеск, расточительная роскошь Османидов, баснословное великолепие востока…»

Наконец-то султанша Валиде праздновала торжество и победу своего влияния.

Шейх-уль-Ислам уже считал ее низвергнутой или, по крайней мере, отстраненной. Последний выпад султанши, как мы уже видели, совершенно не удался – как вдруг «святая ночь» снова подняла ее до прежнего, а может быть, и еще большего влияния! Она надеялась на это! Императрица-мать знала могущество своего средства и сумела им воспользоваться! Теперь она была сильнее и могущественнее, чем когда-нибудь, и смотрела с торжествующим презрением на своего противника Шейха-уль-Ислама, который с притворной преданностью безмолвно и сосредоточенно перенес эту перемену.

Султан Абдул-Азис был в таком восторге от новой красавицы гарема, молодой, прекрасной черкешенки, избранной для него и представленной ему султаншей Валиде, что после церемонии в мечети он еще раз посетил свою мать, чтобы засвидетельствовать ей свою признательность.

Этот случай явно показал всем, что султанша Валиде находится снова на высоте своего могущества. Султан был в прекраснейшем расположении духа, и давно не видели его таким милостивым и веселым, как в брачную ночь.

Однако императрица-мать стала осторожнее и на всякий случай обеспечила себя еще одной союзницей или, лучше сказать, орудием, которое при случае могло быть важным и могущественным. Она так воспитала и так опутала своим влиянием новую красавицу гарема, что в любом случае могла с помощью прекрасной черкешенки достигнуть своего могущества, если бы султан снова изменил к ней свое отношение. Султан и без того уже сожалел о разрыве с султаншей Валиде; для него заметно было ее отсутствие, он не мог обходиться без ее советов и влияния. Императрица-мать сумела почти совсем уничтожить в нем самостоятельность.

В последний день Байрама принцы могли являться к султану с уверениями в своей преданности, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В прежние годы султан не хотел беспокоить себя их приемом, в этот же раз они, к своему удивлению, были введены гофмаршалами в гостиную султана.

Абдул-Азис принял их в мундире с орденскими звездами на груди. Он сидел, а принцы должны были стоять.

После того как они засвидетельствовали султану свою покорность и преданность, султан напомнил им в нескольких словах, что его милости обязаны они своей жизнью и всем, что имеют. Затем он приказал им прочесть древние хроники и припомнить родовые законы. В одной из этих хроник говорится слово в слово следующее:

«После свержения с престола нашего повелителя султана Мустафы в 1618 году (по турецкому исчислению в 1024) царствовал наш повелитель султан Осман. Перед началом своего победоносного похода против врагов государства позвал он к себе брата своего Магомета, чтобы приказать его убить. Когда принц вошел в покои, султан сидел на софе и читал книгу.

Принц обратился к нему с такими словами!

– Умоляю тебя именем Аллаха, не пятнай себя моей кровью и не делай меня твоим обвинителем в страшный день всеобщего воскрешения мертвых! Я ничего не желаю от тебя, кроме сухого хлеба ежедневно!

Султан отвечал на это приказанием удушить принца, которое и было исполнено в присутствии султана посредством окрашенного в красный цвет шнурка. При казни у принца из носа брызнула кровь так высоко, что обагрила чалму нашего повелителя султана.

Это произошло в Джемади [13]13
  Так называются у турок пятый и шестой месяцы.


[Закрыть]1030 года (по нашему исчислению 1621 год).

Но не прошло и года, – так говорится в хронике дальше, – как с нашим повелителем султаном Османом случилось то же, что сделал он со своим братом: он был задушен, и оправдалось справедливое изречение: «Каким судом судишь, таким и сам будешь судим!»

После прочтения этих древних хроник султан отпустил испуганных принцев, которые были рады возможности вернуться к своим женам во дворцы, где они вели жизнь заключенных, а потому искали развлечений в тех удовольствиях, какие могли доставить себе в своих покоях.

Через несколько дней после того султанша Валиде явилась к султану во дворец Беглербег. В сильном волнении вошла она в покои сына, который по ее просьбе отослал свою свиту.

– Что случилось, султанша, что привело тебя в такое волнение? – спросил Абдул-Азис.

– Твоя великая милость и доброта, султан, которую ты оказал принцам, не останется без последствий, – отвечала строго императрица-.мать. – Если бы ты только послушался моего совета! Теперь я не сомневаюсь больше, что они находятся в тайной связи с Шейхом-уль-Исламом!

– Из чего ты заключила это? – спросил султан.

– Конечно, из того, что Мансур-эфенди все еще ничего не делает для изменения порядка престолонаследия, хотя он и обещал это! Приверженцы этой идеи многочисленны, султан, и я говорю тебе, что новый закон не встретит ни малейших препятствий.

– Я подожду, что сделает Мансур!

– Ты ждешь напрасно, султан! Не доверяй ему!

– Неужели снова должно начаться старое соперничество? – спросил султан с мрачным видом.

– Никакого соперничества быть не может! Мансур слишком ничтожен, чтобы быть моим соперником, – отвечала султанша Валиде с явным презрением. – Только для того, чтобы предостеречь и охранить твое величество, я говорю это! Но слушай, в нескольких словах я приведу тебе надежное доказательство, которое убедит тебя и предоставит случай обличить виновных.

– Каким образом ты достала это доказательство?

– С помощью верного средства, султан! – сказала султанша Валиде торжествующим тоном. – Столица твоя со времени Байрама скрывает в своих стенах чудо!

– Чудо? Что случилось?

– Я знаю твое отвращение ко всем вещам, которые кажутся тебе невероятными, но я другого мнения, султан, я верю в чудеса и знамения!

– Сначала я должен узнать, что это за чудо.

– С Байрама, с самой святой ночи, как говорят, явилось это чудо!

– А кто сообщил тебе это?

– Мушир Изет! Я доверяю ему во всем!

– Скажи же мне, что это такое?

– В доме одного бедного софта, который занимается магией, внезапно появилось чудо; никто не знает, каким образом и откуда.

– Как зовут этого софта?

– Ибам! Дом его стоит возле большого минарета на Садовой улице! Изет был у него! Неожиданно в верхнем покое его дома ночью нашли существо, ожившее из мертвых!

Султан махнул рукой.

– Басни! – сказал он.

– Я знала, что ты не поверишь этому. Я, может быть, и сама не поверила, если бы мне не представился случай самой видеть это теперь живое существо, – горячо продолжала султанша Валиде. – Но поверишь ли ты моим глазам! Мой раб при мне поднял мертвое, безжизненное, истекающее кровью существо на улице, когда я проезжала мимо! Он отнес его по моему приказанию в дом, где оно жило!

– А что это за создание?

– Дочь гадалки Кадиджи из Галаты, несчастное создание при жизни, обиженное природой и изуродованное; но, кажется, она вознаграждена за свои несчастья! Она была похоронена! Допросили свидетелей, отрыли могилу и нашли гроб пустым! Весь Стамбул только и говорит, что об этом чуде! Никто не знает, никто не может понять, каким образом она ожила из мертвых. Народ толпами стекается туда посмотреть на чудо! Даже толковательница снов, по донесению мушира Рашида, была в доме софта и узнала ожившую. «Да, да, это Сирра, это моя умершая дочь!» – воскликнула она.

– Знает ли Шейх-уль-Ислам об этом происшествии?

– Пусть он опровергнет его, если может, чудо нельзя отрицать! – продолжала султанша Валиде. – Как пророчица она дает объяснения неизъяснимым предметам, подает советы и помощь! Она видит больше, чем могут видеть человеческие глаза, и голос ее звучит, как ангельский! Дом софта не бывает теперь пуст, и бедность его превратилась в богатство, так как каждый спешит принести в его дом какой-нибудь дар!

– Твой рассказ подтверждает твою веру в этот странный случай, – сказал султан, – но я не могу решиться серьезно поверить в него! О таких происшествиях рассказывали неоднократно!

– Но никогда еще ни о чем подобном! – возразила султанша Валиде горячо и с воодушевлением.

– Ты была уже в доме софта?

– Нет еще, но я решила посетить его не для себя лично, не для своих дел, а единственно для того, чтобы наконец получить объяснение планов Мансура, – сказала султанша Валиде и встала с места. – Нужно же наконец решить, основательны ли мои сомнения или твое доверие к нему справедливо!

– Я ничего против этого не имею, но сообщи мне о результате своего посещения, – закончил султан разговор. – Из твоего рассказа о том, что ты сама видела и слышала, я лучше всего смогу узнать, что это за чудо! Но будь осторожна, не выдай своего намерения относительно Мансура, чтобы невольно не содействовать обману! Да хранит тебя Аллах!

IV. Глас пустыни

Там, где по дороге, ведущей из Каира в Суэц, извивается караванный путь в Акабу по пустыне Эль-Тей, где Синай в конце пустыни гордо поднимает свою священную вершину, а Красное море с обеих сторон гонит свои волны до Суэца и Акабы, по одинокой пустыне шел человек, один, без всякого провожатого.

Это редко, почти невозможно, чтобы один человек блуждал по песчаному морю. Никто не рискует один идти навстречу опасностям пустыни, а к тому же без лошади или верблюда. Путешественники всегда объединяются в караваны. Человек этот в оборванном кафтане отваживался на чрезвычайное! Спокойно, мерным шагом, сгорбившись, шел он по песку пустыни, между тем как после жаркого дня наступил уже вечер.

Одинокий путешественник опирался на пилигримский посох. Зеленая арабская головная повязка, концы которой развевались по обе стороны, закрывая наполовину очень бледное лицо, обвивала его голову, а под ней при ярких огненных лучах вечерней зари сверкала узкая золотая маска. Рваный желтовато-серый плащ походил на полинялую орденскую мантию. На ногах одинокого путешественника были кожаные сандалии, которые укреплялись широкими ремнями выше лодыжки. Длинная седая борода спускалась на грудь, но почти ничто не выдавало глубокой старости этого человека: походка его была тверда и уверенна, фигура отнюдь не старого человека, и весь его вид среди пустыни был полон таинственности. Кругом, насколько мог объять глаз, не было видно ни одного живого существа. Далеко вокруг, до самого горизонта ничего, кроме песка, облитого красноватым светом вечерней зари! Ни одной тропинки нигде, ничто не предоставляло места для отдыха, ничто не указывало направления!

Как море, эта необозримая водная пустыня, через которую направляет мореход свой корабль, окружало песчаное море путника в оборванном плаще. Но все же был след, обозначавший большую, ведущую через пустыню дорогу: большие меккские караваны оставили следы на своем пути! Тут лежали полусгнившие остатки овцы, там – сандалия, в другом месте – оборванный мех для воды, посох, остатки головной повязки и другие вещи, обозначая место, где караван отдыхал и откуда уже продолжал свой дальнейший путь.

Ни деревца, ни кустарника, ни былинки – насколько может объять взор, ничего, кроме страшной пустыни смерти! Ни пения птицы, ни жужжания жука, ни плеска воды – всюду могильная тишина! Пагубна эта тишина, мучительна, страшна эта пустынность, и смертельный страх овладевает всяким, кто в первый раз отважится пуститься в это песчаное море!

Но путник в оборванном кафтане не чувствовал, по-видимому, ни страха, ни ужаса. Он, казалось, привык к ужасам и опасностям пустыни.

Когда же вечерняя заря мало-помалу погасла, а горизонт оделся сначала в пурпурно-красный, а затем в фиолетовый цвет, когда в туманной дали песок пустыни, казалось, слился с небом, и наступил час молитвы, тогда одинокий путник опустился на колени и, обернувшись лицом к Мекке, тихо произнес молитву.

Едва на далеком западе зашло солнце, как на востоке уже взошла луна и тихо поднялась по небу, проливая свой свет на необозримую пустыню.

Фигура в лохмотьях встала. Теперь, при бледном лунном свете, со своею длинною тенью выглядела она еще призрачнее в уединенной, безлюдной пустыне.

Только хотел он продолжить свой путь, как заметил перед собой вдали полузакрытое туманом, по очень заметное явление пустыни – Фата-Моргану, которая зовется караваном духов.

Точно так же, как это бывает вблизи некоторых берегов, кажется, будто в этом песчаном море или над ним несется длинный-предлинный ряд молчаливо двигающихся фигур, навьюченных верблюдов, с трудом передвигающих ноги лошадей, одним словом, целый караван!

Путешественникам пустыни хорошо знакомо это странное явление, разновидность миража, которое совершенно естественным образом переносит и приближает к удивленным глазам созерцателя то, что удалено на несколько миль. При виде такого каравана духов каждого невольно охватывает тайный ужас.

Одинокий путник, глядя на призрачный караван, узнал в нем богомольцев, которых глава Египта, подобно султану, обязан ежегодно отправлять в Мекку. Он посылает постоянно два драгоценных ковра в Мекку и Медину, один из них, называемый Кисвей-эль-Торбей, зеленого цвета и украшен изречениями из Корана. Им следует накрыть гроб пророка в Медине. Другой – из черного штофа с зеленой бахромой, называемый Кисвей-эль-Неббен, предназначен для украшения кровли Каабы в Мекке.

Верблюд в роскошной сбруе везет эти дары в дорогой палатке на своей спине.

Кавассы окружают верблюда, и отряд кавалерии сопровождает караван через пустыню для защиты его от хищнических набегов арабов.

Перед глазами одинокого путника прошел этот караван с богомольцами и всадниками, с чиновниками и дервишами и с необходимой принадлежностью каждого каравана – безумными богомольцами, которые на востоке, как состоящие под особым покровительством Аллаха, причисляются к святым. Они составляют самостоятельную часть каравана и почти каждый год посещают Мекку. Между ними можно было увидеть таких, все тело которых, смуглое и худое, блестит от жира, которым они мажутся каждый день, между тем как с головы свисают длинные, заплетенные или всклокоченные волосы; другие же гладко стригут волосы и обвешиваются старыми горшками, сковородками и котлами; третьи, почти совсем голые, носят на теле вериги или железные кольца на шее, четвертые увешиваются пестрыми лохмотьями и трубят в рога антилоп.

При виде этого длинного каравана человек в рваном кафтане остановился, и, сложив руки на груди ждал до тех пор, пока воздушная картина снова не обратилась в ничто, из чего она и возникла. Затем он продолжил свой путь и свернул в сторону с караванной дороги. Вскоре вдали на горизонте выплыла едва видимая черная точка. К этой-то точке и направился одинокий путник; последняя становилась все больше, по мере того как он к ней приближался. Скоро показалась темная, громадных размеров пирамида. Из песка пустыни, из бесконечно гладкой равнины выдавалось эго мощное, воздвигнутое из больших плит строение, которое стоит здесь тысячелетия как огромный символ давно минувшего времени, как исторический памятник старины, который никакая сила не в состоянии разрушить, который устоял и против разрушительного действия времени.

Это была одна из тех пирамид, встречающихся чаще в Египте, которые служат надгробными памятниками властителем, жившим тысячелетия назад, и здесь в пустыне она возвышалась, производя удивительное впечатление своим видом. Огромное строение среди песков пустыни заключало в себе нечто строгое, нечто мощное, и его громадность внушала уважение. Освещенное луной, оно выглядело еще таинственнее. Как немой исполинский сторож, как сверхчеловеческое произведение и все же воздвигнутое человеческими руками, как необыкновенный колосс, внутри которого, глубоко скрытая в каменной массе, заключена мумия того властелина, в царствование и по приказанию которого было воздвигнуто это исполинское произведение, – так представлялось оно в своей величественной прочности, в своем мощном размере глазам одинокого путника, который в сравнении с ним казался карликом.

Он направился к той из четырех сторон пирамиды, на которой находились иероглифические знаки, теперь уже давно разгаданные. Пирамида была сложена из огромных камней, но ничего не выдавало двери, входа или отверстия.

Итак, одинокий путник в оборванном кафтане подошел к пирамиде с той стороны, на которой находился удивительный иероглиф давно минувшего времени.

– Бейлер-беги! [14]14
  Владыка над владыками.


[Закрыть] – воскликнул он громким голосом.

– Кто зовет меня? – раздалось глухо, как из могилы.

– Твой вестник из Стамбула! – отвечал путник.

– Какую весть принес ты мне? – спросил как бы выходящий из глубины пирамиды голос.

– Семеро бегов шлют тебе со мной поклон и пожелания всякого благополучия! – воскликнул одинокий путник. – Шейху-уль-Исламу не удалось еще открыть ни малейшего следа! Все его стремление, как и прежде, направлено на то, чтобы захватить в свои руки верховную власть!

– Неужели он или его соперница пользуются еще властью? Это несчастье! Близок день, в который род Османов рухнет!

– Грек Лаццаро доставил принца Саладина и Рецию в руки Кадри, они находятся в развалинах.

– И маленький принц тоже? Он погибнет в неволе!

– Кадри содержат его хорошо, так как Шейх-уль-Ислам питает надежду с его помощью влиять на принца Мурада, за которого, равно как и за принца Гамида, он ходатайствовал перед султаном!

– Судьба должна свершиться! – продолжал голос пустыни пророческим тоном. – Никакая власть и хитрость не смогут удержать течение событий! Всякая вина будет отомщена на земле.

– Дочь толковательницы снов возвращена к жизни, – продолжал одинокий путник. – Сирра полна благородных намерений и чувств! Она с большой хитростью н умом служит добру, и все ее планы и действия направлены только на то, чтобы помешать намерениям Кадри и грека!

– Это грек Лаццаро заколол Абдаллаха?

– Да, по приказанию Кадри! Грек был только орудием воли Мансура.

– Горе вере, имеющей такого защитника, который прибегает к подобным средствам, – прозвучал голос пустыни. – Аллах есть любовь! Все люди братья! Вера должна не разделять их, а приводить к снисхождению, к справедливости, к согласию! Этой цели служим мы!

– Аллах есть любовь! Все люди братья! – повторил стоящий снаружи торжественно и преклонился, сложив руки на груди.

– Продолжай! – приказал голос.

– Мансур-эфенди выдал Сирру за чудо, за пророчицу.

– Вот моя воля и приказание, которые ты должен сообщить всем: пусть братья помогают Сирре и руководят ею сейчас и впредь! Пусть ни одна капля ее крови не прольется безнаказанно!

– Беги из Стамбула спрашивают, пришел ли последний час толковательнице снов и греку?

– Мой голос уведомит братьев, когда придет этот час!

– Сади-бей и Зора-бей не убиты, смертная казнь заменена ссылкой, – продолжал одинокий путник, – они здесь для борьбы с Солией и эмиром!

– Сади-бей подвергается тяжкой смертельной опас «ности в этой стране, – отвечал голос пустыни, – но он на должен погибнуть! Сообщи ближайшему бегу, чтобы ему были предоставлены помощь и защита! Он далеко от Зоры-бея; курьеры, которых оп к нему посылает, не достигают цели! Бег должен известить Зору-бея и привести его, иначе оба они погибли!

– Приказание твое будет исполнено! Мое поручение закончилось! Смиренно жду я дальнейших твоих рас* поряжений!

– Сообщи братьям, близким и далеким, что я бодрствую и знаю все! Сообщи бегам, что я доволен их усердием! Еще не настал час, когда мы все встретимся в Стамбуле, но он приближается! Великое лежит в лоне будущего! Уже подымается первый признак бури! Мансур-эфенди выбрал Салоники для того, чтобы дать первый сигнал к борьбе! Око мое все видит! Пройдет несколько месяцев, и прольется первая кровь! Вы все остерегайтесь! Пусть каждый исполняет свою обязанность! Когда пламя вспыхнет, наше дело будет потушить и уничтожить его! Аллах есть любовь! Все люди братья! Да победит любовь! Да будет везде согласие и благодать!

– Аллах есть любовь, все люди братья! Вера но должна разлучать, она должна вносить согласие! – повторял стоящий у пирамиды.

– Да будет твоим путеводителем Аллах! Иди с миром! – прозвучал голос пустыни.

Человек в рваном кафтане склонился, сложив на груди руки, перед пирамидой, как перед повелителем, и хотя никого вокруг не было, он выражал глубокую почтительность разговаривавшему с ним.

– Да будет надо мной твое благословение, Бейлер-беги! – сказал он и снова поднял свою укутанную голову. Месяц осветил золотую маску у него на лбу, она ярко блеснула при лунном свете. Одинокий путник повернул от пирамиды в сторону и снова вернулся на большую караванную дорогу, по которой и исчез в полумгле наступающей ночи.

Ветер замел следы его шагов на песке, ни одно живое существо не слышало ни его слов, ни голоса пустыни.