Текст книги "Султан и его враги. Tom 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

XXVI. Призрак Сирры

Реция предалась уже отчаянью в страшной темнице в развалинах, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете проник к ней голос Сирры.

Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще было потеряно для нее.

Если бы только она отыскала Сади и позвала его на помощь: спасение и освобождение ее были бы обеспечены.

Образ Сади постоянно витал в ее воображении. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее; внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма ее была скрыта и надежна, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова прокралась в душу Реции.

Когда Саладин, спавший в смежной комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему радостную весть, что они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы около него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха, хорошей пищи и ряд тяжелых испытаний имели такое гибельное влияние на Саладина, что Реция серьезно беспокоилась за него. Да и сама она выглядела бледной и утомленной. И на нее разрушительно подействовали последние недели с их страшными событиями. Единственное, что поддерживало ее, это мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем после того, как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!

Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, чтобы старый дервиш не заметил Сирру. В смертельном страхе прислушивалась она, но не слышала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, – значит, Сирра прошла незамеченной.

Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и фрукты. Он едва бросил взгляд на своих заключенных. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и трогательная прелесть Реции не производили на него никакого впечатления. Это был получеловек: ни чувства, ни участия, ни интереса не было в душе этого старого сторожа. Он мог видеть людские страдания и смерть, не чувствуя и тени сострадания. Механически исполнял он свои обязанности, как животное, влачил он свою жизнь. Ни радости, ни свободы, ни наслаждения не существовало для него.

Всегда одинаково было его лицо, всегда без какого-либо выражения. Что бы ни случилось, его грубые черты не изменялись.

Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру: он казался ему одним из страшных сказочных образов.

Когда ушел Тагир, Реция накормила Саладина фруктами, сама поела немного, затем предалась мечтам об освобождении их дорогим Сади, чтобы только разогнать грустные думы в этой мрачной тюрьме.

Жалобы ее давно смолкли, никем не услышанные, ее мольбы об освобождении замирали в толстых стенах тюрьмы.

Никто, кроме Тагира, не являлся к ней, ни один человек не приходил спросить у нее, почему она здесь томится и кто привел ее сюда.

Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи! Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина.

Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей таким длинным.

Тихо разговаривала она с Саладином.

– Мужайся, моя радость! – шептала она. – Сегодня ночью мы будем свободны, спасены!

– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.

– Да, Саладин, я буду охранять тебя!

– Если бы не ты, Рения, я давным-давно бы умер! – жалобно шептал принц, рано испытавший горькую судьбу.

– Ты останешься у меня, будь спокоен! Мой Сади придет освободить нас!

– Ах, теперь я люблю твоего Сади так же, как и ты.

– За это я еще больше люблю тебя! Это мой Сади принес тебя ко мне!

– А я тогда боялся его, так как прежде никогда не видел и не знал его! Другой офицер взял меня от Баба-Корасанди и отдал меня твоему Сади. Я не знал, что он отнесет меня к тебе. Разве Баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?

– Я боюсь, что он совсем больше не вернется, Саладин!

– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.

– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне! Но он уже давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня! Мне принесли весть, будто он умер!

– Умер! Ах, Баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он тоже больше не вернется! Знаешь что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!

– Что ты говоришь, Саладин? – укоряла она сердито маленького принца. – Ты не должен так говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?

– Ты так же любила и Баба-Альманзора, а он тоже не вернулся! Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся! Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь!

– Мне страшны твои слова, Саладин!

– Ты сердишься на меня, Реция?

– Никогда больше не говори ничего подобного.

– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон!

– Мне казалось, будто я слышала твой крик или стон.

– Мне снилось, будто я шел за руку с тобой погулять за ворота, и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилу доброго Баба-Альманзора и Абдаллаха! Как только вступил я на надгробный камень доброго Баба-Альманзора, он скатился прочь, мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых, песчаных гор, на которые мы хотели взобраться.

Наверху росли цветы, и деревья отбрасывали тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади него стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, – и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз. Твой Сади не смотрел на нас больше, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто ячмак упал с ее головы, и тут я закричал от ужаса: глазам моим представилась мертвая голова.

– Как это только такие сны снятся тебе, Саладин, – сказала Реция с тайным ужасом.

– Не удивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую же в кабинете Баба-Альманзора, и вот опа иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.

Реция посмотрела в решетчатое окно – на дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!

– Отгони от себя эти мрачные образы твоих снов, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика, – вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!

– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно было подыматься по песку, мы все падали вниз.

Эти образы сновидения, как казалось дочери Альманзора, имели легко объяснимый смысл – но она не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила впечатление, которое произвел на нее сон Саладина. Она знала мужество и силу Сади!

Она говорила сама себе, что он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодеяниях последнего! Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против могущества и любви, наполнявших Сади! Кроме того, Сади, занимая высокое положение, был офицером и с помощью своего чина мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели.

Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем страстно ждали своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, в котором эхо больших, высоких, со сводами покоев громко разносило малейший шум. Это не мог быть старый Тагир: он никогда в этот час не приходил к заключенным.

Реция прислушалась. Она поднялась с места – восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади. Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь.

Исполненная ожидания, стояла Реция. Нежный свет луны проникал в комнату и серебряным покрывалом ложился на высокую, прекрасную фигуру заключенной.

Вот шаги дошли до двери.

Затаив дыхание, смотрела на нее Реция! Следующая минута должна была решить все!

В замок был воткнут ключ и тихо, медленно повернут.

Так никогда не отворял дверь Тагир! Но это могла быть Сирра. Но вот дверь отворилась, и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины.

Реция подалась вперед. Лунный свет упал на вошедшего – крик ужаса вырвался из уст заключенной: эго не Сади и не Сирра! Лаццаро, грек, стоял на пороге! Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне, но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, полный страха при виде грека.

Реция отпрянула назад, когда Лаццаро подошел к ней, раздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного, который среди ночи пробрался к ней.

Но крик замер неуслышанным в обширных покоях Чертогов Смерти, глухонемой сторож не слыхал его, а пляшущие и воющие дервиши точно так же не могли его слышать и, казалось, в развалинах никого не было!

Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятья возлюбленного Сади! Какое ужасное испытание предстояло ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно ему было от Реции?

Она отшатнулась от него, как трепетная лань от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени возле постели у стены, в то время как Саладин прижался к пей и не спускал глаз с Лаццаро.

Тот уже освоился с царившим в камере смешением темноты и бледного лунного света и направился к Реции, к прекрасной жертве своей страсти!

На этот раз она была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, как будто бы бессознательное побуждение защитить свою благодетельницу сразу заглушило в нем страх, бросился на грека и попробовал оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился, как репейник, в руку Лаццаро, который, хотя его и не смутило это препятствие, все же пробовал освободиться от него.

Он отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не пикнув, повалился, как сноп, и остался лежать у стены.

Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросается на него, так набросилась Реция на грека.

– Презренный! Если ты преследуешь меня, то, по крайней мере, пощади ребенка, что тебе сделал этот мальчик? – воскликнула она. – Зачем ты и здесь не оставляешь пас в покое?

– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция! – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!

– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу и презираю тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живая или мертвая остаться верной женой Сади.

Адский хохот был ответом на ее восторженные слова.

– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.

– Зачем ударил ты мальчика, презренный! Мой бедный, милый Саладин!

– Оставь его! Ты должна быть моей! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятья.

Снова раздался раздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в огромных покоях.

– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.

Она гордо выпрямилась. С угрожающим жестом, пылая ненавистью, стояла она перед врагом, как будто с последней отчаянной силой хотела защититься от его нападения.

– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своей сильной рукой ее нежный, тонкий стан.

Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который видел себя уже у цели!

Никто тут не видел, не слышал его, никто не приходил вырвать у него его жертву! Прекрасная Реция, которую он уже давно преследовал своей любовью, была его! В этой дальней камере не было для бедняжки ни помощи, ни защиты.

– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы, вызванные в ней отчаянием и смертельным страхом. Она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его палящее дыхание у своей щеки Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки против возбужденной страстью силы грека.

– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие вырваться из рук своего смертельного врага.

Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их столь поспешно и сильно. Видно было только, что на полу во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось. В то же мгновение это что-то прыгнуло в воздух при ясном свете луны, освещавшем часть комнаты. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, как что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею.

Это случилось так быстро, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а скорее решил, что случилось нечто с ним самим.

Однако вслед за тем как он выпустил Рецию, задыхаясь от недостатка воздуха, он схватился за шею и тут-то почувствовал, что у него на спине сидел кто-то и крепко сжимал его шею!

Это мог быть только ребенок! Может быть, мальчик? Но ведь он все еще без чувств лежал на полу!

Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения в эту минуту пересилило все! Он хрипел, ему не хватало воздуха, еще минута – и он задохнулся бы, не успев увидеть и отбросить врага, державшегося на его спине.

Реция, вырвавшись из рук грека и не видя причины своего внезапного освобождения, полумертвая от страха и от напряжения, упала на колени.

Как безумный, схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он чувствовал теперь, к своему крайнему ужасу, что сзади чья-то голова касалась его. Итак, на нем сидело человеческое существо.

Так как руки его не достигали цели, он пробовал употребить в дело зубы, хватался за голову врага и пробовал из всей силы удариться спиной об стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно! Страшный вид имел бешеный грек, на спине которого сидело неуловимое существо.

Он выбежал из камеры. Страшное существо оставалось на нем, как южноамериканская сороконожка, впивающаяся в мясо, он должен был тащить его с собой!

В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого дервиша Тагира, который, найдя дверь в камеру двух заключенных открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были еще на месте.

Хрипя, ударяясь о степы, как сумасшедший, с широко выпученными глазами, с пеной у рта бросился грек по слабо освещенным коридорам к лестнице – в одно мгновение он был уже внизу – на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову, он узнал Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой как знак смерти принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло, он видел даже остаток левой руки у своей шеи, это призрак Сирры схватил его в ту минуту, когда он уже держал в руках Рецию. Как ослепленный бешенством и болью бык неудержимо бросается в стороны, не видя и не заботясь о том, куда попадет, точно так же и Лаццаро бросился через дверь темного коридора в зал дервишей. Он забыл уже, что призрак Сирры все еще сидел на нем и сжимал его горло, ноги его двигались машинально. Наконец он достиг большого, открытого сверху зала, где воющие дервиши совершали свои религиозные обряды.

Шатаясь, вступил грек в средину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.

XXVII. Переодетый принц

Вернемся снова к тому вечеру, когда переодетый принц со своим слугой Хешамом отправился в сераль отыскивать следы маленького принца Саладина.

В то время как принц Мурад на дворе запальчиво говорил с Зсрой-беем, мушир Изет показался в передней султанши Валиде, находившейся в серале.

Изету было вменено в обязанность наблюдать за принцами, и султанша-мать тотчас приняла его, так как она признавала важность этого наблюдения.

Мушир Изет вошел в комнату, где на диване сидела султанша Валиде, и поклонился ей низко, со всеми знаками глубочайшего почтения.

– Ты принес мне известие, касающееся принцев? – спросила она.

– Ваше величество! Соизвольте выслушать мое важное известие, – сказал мушир. – Принц Абдул-Гамид не оставляет никогда Терапии и занят назначениями и распоряжениями относительно устройства своего маленького дворца в Китхат-Хапе у Пресных Вод, куда принц хочет вскоре переехать, как только придут все вещи из Парижа! Принц же Мурад с некоторого времени в сильной тревоге, и причина ее – неизвестность об участи принца Саладина.

– Какой вздор! Принц Мурад может быть спокоен, что мальчик этот, во всяком случае, останется жив! – воскликнула султанша Валиде.

– Принц хочет убедиться сам и получить нужные объяснения, – продолжал мушир, – поэтому его высочество сегодня вечером в сопровождении слуги, переодетый, потихоньку оставил Терапию.

– Переодетый? В каком же костюме?

– Его высочество надели мундир баши!

– А где находится принц?

– Внизу, во дворе сераля, ваше величество! Его высочество явились в сопровождении слуги и вступили в жаркий спор с офицером Зорой-беем, которого они искали!

– Этот Зора-бей заодно с принцем? Сопровождал ли он принца?

– Его высочество искали Зору-бея, по всей вероятности, питая надежду получить от него сведения о местопребывании маленького принца Саладина!

– К чему это переодевание? Что значит этот маскарад? – воскликнула султанша. – Хотят сыграть со мной шутку или стать насмешкой прислуги? Принц ведь и так может оставлять свой дворец, к чему же такое переодевание?

Мушир поклонился, пожав плечами.

– Пусть немедленно попросят принца и его свиту отправиться в Розовый дворец, дальнейшее пусть решит сам султан!

Это походило на арест. Изет снова поклонился.

– Приказание вашего величества будет немедленно приведено в исполнение, – сказал он тоном рабской преданности.

– Ступай и донеси мне, как только принц и свита его будут там, – приказала султанша Валиде, – я хочу тогда оставить сераль! Пусть предварительно займут караулами все выходы, как того предписывает положение принцев. Чтобы приказание мое было исполнено!

Мушир отправился, и вскоре после того показался дежурный офицер, пригласив принца, Зору-бея и слугу следовать за ним в Розовый дворец, который находился в садах сераля и представлял уединенное, очень старое и угрюмое здание, вовсе не заслуживающее названия Розового дворца. По названию можно представить его обвитым розами, живописно расположенным, прелестным домиком – ничего подобного не было! Это строение расположено в тенистом, пустынном месте, среди прежде баснословно прекрасных, а теперь совершенно запущенных садов сераля, и ничто не дает повода так называть его, кроме нескольких дико растущих поблизости розовых кустов.

Сам Розовый дворец – очень неуклюжее сооружение, которое в настоящее время необитаемо и остается без всякого употребления. Своими серыми, угрюмыми стенами, грубыми лепными украшениями и куполами вверху напоминает оно то время, когда султанские жены часто приходили в этот сад и тут пили кофе, курили и предавались скуке.

Как только Изет донес султанше Валиде, что ее приказание выполнено, она оставила сераль и отправилась в Беглербег к султану.

Когда принц Мурад, Зора-бей и слуга Хешам через коридоры сераля и затем через дворы были введены в сад, в это время случайно их увидел из своих покоев Шейх-уль-Ислам, у которого было какое-то дело в серале. Тотчас же он велел позвать начальника капиджей.

– Давно не удостаивался я милости являться пред твое высокое лицо, могущественный и мудрый Мансур-эфенди, – сказал Магомет-бей.

Шейх-уль-Ислам велел ему подойти к окну, выходившему во внутренний двор. В эту минуту по двору как раз проходили в вечерних сумерках трое арестованных.

– Кто те военные, которых ведет капиджи-баши? – спросил он.

– Баши, который идет впереди, не кто иной, как переодетый принц Мурад, великий и могущественный Баба-Мансур!

– Как принц?

– Клянусь бородой пророка! Последний – слуга принца Хешам, а второй – один из тех трех неверных, которые своим внезапным и самовольным выходом обесславили твой полк, всемогущий Баба-Мансур!

– Полк капиджи? Ты об этом еще ничего не доносил мне, Магомет-бей.

– Твоя милость с того дня еще ни разу не удостаивал меня аудиенции!

– Как могли они выйти из полка? Кто дал им позволение на такой неслыханный шаг?

– Сам его величество султан!

– А кто эти три смельчака?

– Зора-бей, Гассан-бей и Сади-бей!

– Тот, кого ты назвал последним, не он ли был нам рекомендован принцессой Рошаной?

– Да, мудрый и всемогущий Баба-Мансур, это он. Сади по повелению султана переведен беем в корпус башибузуков вместе с Зорой!

– А третий?

– Третий из этих преданных друг другу товарищей, Гассан-бей, стал адъютантом принца Юссуфа-Изеддина, – отвечал Магомет-бей с выражением ненависти, зависти и глубокого негодования. – Они обратились к его величеству султану с просьбой о перемещении. Такого позора еще никогда не случалось в твоем полку, всемогущий Мансур-эфенди, и осмелюсь высказать мое живейшее желание и настоятельнейшую просьбу, которая ни днем, ни ночью не дает мне покоя: накажи этих дерзких за этот позор.

– Твое раздражение справедливо, и меня также возмущает этот поступок, так как до сих пор все считали за особенную честь и милость иметь право служить в полку капиджи, – сказал Шейх-уль-Ислам.

– Накажи, раздави этих недостойных твоим гневом, мудрый и могущественный Баба-Мансур, или предоставь мне дать волю моему справедливому негодованию и наказать троих друзей.

– Знаешь ли ты причину, приведшую трех офицеров к этому шагу?

– Да, могущественный и мудрый Баба-Мансур, и это могу я тебе сказать. Сади, тот молодой, рекомендованный светлейшей принцессой солдат, должен был по твоему приказанию арестовать дочь толкователя Корана Альманзора, Рецию, и находящегося при ней мальчика, но Сади любит эту Рецию и взял ее себе в жены!

– Тот Сади-бей? Верно ли твое известие?

– Не сомневайся в этом…

– Оп вернулся тогда с ответом, что не нашел дочери Альманзора в доме ее отца?

– Это была правда, мудрый и всемогущий Баба-Мансур, он не нашел ее на том месте, которое ты ему указал, по потом оп нашел ее в другом месте и взял к себе в дом! Тут, по случаю пожара, дом его обратился в пепел, и она пропала без вести! Чтобы не получать больше такого приказа, он искал и нашел случай выйти из твоего великого и славного полка!

– А два других офицера?

– Они, как я уже заметил, связаны с Сади тесными узами дружбы, и я понял из их разговоров, что они имеют общие дела и что все трое разыскивают дочь Альманзора. Итак, они ради Сади изменили полку!

– Я предоставляю тебе, Магомет-бей, наказать троих отступников за их измену, но устрой так, чтобы никто ничего не узнал и не заметил наказания! Перевод состоялся по приказанию его величества султана, значит, об открытом приговоре и наказании не может быть и речи!

– У меня готов уже хороший план, могущественный и мудрый Баба-Мансур.

– И оставь его при себе! – перебил его Шейх-уль-Ислам. – Я не хочу узнавать его, ты один в ответе, будь осмотрителен! В моей же признательности за твое усердие можешь быть уверен.

Мансур-эфенди отпустил начальника капиджи и затем без свиты отправился по самой отдаленной дороге к внутреннему двору сераля, который, как и первый двор, постоянно охраняют капиджи.

Отсюда проходят в сады сераля, ворота которых теперь открыты, а в прежнее время строго охранялись черными и белыми евнухами.

С тех пор как султан появляется в серале очень редко, только в торжественных случаях, а настоящий своп двор и гарем держит во дворце Беглербег, ворота эти вовсе не охраняются. Поэтому никто не заметил, что Мансур-эфенди в такое позднее время отправился в темные сады сераля. Войдя, он тотчас повернул в ту сторону, где вдали, среди высоких деревьев, находился Розовый дворец. Когда он приближался к нему, навстречу ему вдруг раздался сторожевой оклик солдат: «Кто идет?»

Шейх-уль-Ислам остолбенел, он и не думал, что Розовый дворец охраняется стражей! Затем он быстро подошел к часовому, прежде чем тот успел повторить оклик – это был солдат из капиджи! Шейх-уль-Ислам назвал себя, солдат стал навытяжку.

Мансур направился к дворцу, но не к глубокому, наподобие остроконечной арки, входу, а к выдающимся по сторонам, тоже в форме высоких остроконечных сводов, окнам.

Он увидел, что в соседней комнате горел огонь, слабое мерцание которого доходило до него через комнату, окно которой было еще открыто.

– Светлейший принц! – сказал Мансур-эфенди тихим голосом.

Вслед за тем к окну приблизились шаги.

– Кто ты? – спросил принц Мурад.

– Разве светлейший принц не узнает того, кто только что получил известие об участи вашего высочества?

– Мне кажется, ты великий, мудрейший Мансур-эфенди! Что тебе от меня нужно?

– Я пришел уверить ваше высочество в своей преданности!

– Зачем это? Ты настолько посвящен во все, чтобы знать, как опасно давать здесь подобные уверения, – отвечал принц Мурад.

– Известие о случившемся огорчило меня, и я пришел уверить ваше высочество в том, что я хочу употребить все свое влияние, чтобы избежать последствий!

– Кажется истолковали в дурную сторону то, что переодетый принц посетил сераль! Но ведь это было необходимо! Я имел на то свои причины!

– Причины эти – тайна?

– Они уже больше не тайна, великий муфтий, с тех пор, как их знает офицер, находящийся теперь в другой части дворца! Я пришел отыскать следы моего сына, принца Саладина.

– Смею ли я указать вашему высочеству этот след? – спросил Мансур-эфенди уклончиво.

– Можешь быть уверен в моей вечной благодарности, мудрый Мансур-эфенди, если окажешь мне эту услугу!

– Ваше высочество оставили принца на воспитании у известного своей мудростью толкователя Корана Альманзора?

– Это так! Но Альманзор ведь умер!

– Я слышал, будто он пропал без вести и каким-то образом маленький принц был отдан бывшему служителю сераля Корасанди, – продолжал Шейх-уль-Ислам, нашедший, наконец, давно желанный случай сойтись с будущим преемником престола и приобрести его доверие.

– Все это я знаю! Но где же теперь находится принц Саладин?

– Пусть ваше высочество предоставит мне с этих пор отечески заботиться о принце.

– Ты согласился бы сделать это, мудрый Мансур-эфенди?

– Я обещаю вашему высочеству еще больше: переселение в любимый дворец светлейшего принца!

– Что побуждает тебя к таким обещаниям?

– Я хотел бы приобрести доверие вашего высочества.

– Ты получишь его и к тому еще мою благодарность, если сдержишь слово, мудрый Мансур-эфенди!

– От меня самого, ваше высочество, больше ничего не услышите, но дела будут говорить за меня! – отвечал Шейх-уль-Ислам. – Да защитит ваше высочество милосердный Аллах!

В то время как в этой стороне дворца происходил вышеупомянутый разговор, Зора-бей ходил взад и вперед по отведенной ему комнате в другой его части.

Он не зажигал огня. Встреча с переодетым принцем не выходила у него из головы, и он сожалел только об одном обстоятельстве, что, к несчастью, не мог сообщить принцу о местопребывании Саладина.

Но только он подошел к открытому окну и бросил взгляд в глубокий мрак, расстилающийся между деревьями, как ему показалось, что под окном кто-то шевелится.

– Благородный Зора-бей! – прозвучал тихий голос.

Он прислушался – он ясно слышал свое имя, но не мог узнать ни голоса, ни фигуры.

– Кто зовет меня? – спросил он.

– Тише, пожалуйста, мой благородный Зора-бей, тише! – отозвался голос. – У меня есть для тебя известие, которого никто другой не должен слышать!

– Прежде всего скажи мне, кто ты?

– Твой друг и друг твоих обоих товарищей! – отвечал глубокий, сдержанный голос, который молодому офицеру показался знакомым, но все-таки он не мог догадаться, кто бы это мог быть.

– Сади ищет свою жену, которая исчезла во время пожара в его доме! Ты и храбрый Гассан-бей присоединились к Сади, и все трое отыскиваете дочь Альманзора.

– Твоя правда.

– Я даже скажу тебе, благородный Зора-бей, где находится прекрасная Реция, чтобы ты мог передать эту весть твоему другу Сади-бею!

– Как, ты знаешь, где дочь Альманзора? Говори, кто ты, оказывающий моему товарищу эту услугу?

– Не спрашивай о моем имени, благородный Зора-бей, достаточно будет тебе моих слов. Сади-бей снова увидит дочь Альманзора, если ему удастся проникнуть в те покои сераля, где находятся избранные на праздник Байрам женщины, из которых султанша Валиде выбирает на этот год одалиску для гарема султана.

Зора-бей прислушался, эта весть поразила его!

– Ты наверняка это знаешь? – спросил он.

– Ты и Сади-бей сможете сами убедиться в истинности моих слов! – отвечал незнакомец. – Я видел сам, как была введена в эти покои дочь Альманзора!

Зора-бей помолчал минуту, потом вдруг подошел к столу, чтобы зажечь стоящую на нем свечу. Он хотел увидеть, кто же принес это известие.

– Постарайтесь проникнуть в покои, может быть, вам удастся, – продолжал незнакомец, – вы найдете там прекрасную Рецию!

В эту минуту Зора-бей зажег свечку и подошел к открытому окну, чтобы осветить стоящего в саду, но незнакомец в ту же минуту бросился в кусты. Зора-бей еще слышал его шаги, но видеть его самого уже не мог.