Текст книги "О Москве Ивана Грозного"

Автор книги: Генрих Штаден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

А Фромгольд Ган, который вышел со мною из Лифляндии в Москву и был со мною дружен, начал действовать по такому плану. Он написал челобитье, передал его на Казенный двор (in dem. Schaz) Григорию Локурову; в этом челобитье он просил разрешения креститься по русскому обряду. Для московских господ великая радость, когда иноземец крестится и принимает русскую веру: обычно они старательно ему [в этом] помогают, считая, что они правовернейшие христиане (die heiligsten Christen) на земле. Обыкновенно они же бывают и крестными отцами и из казны выдают новокрещенным крестильный подарок (Ра– tenpfennig) и золотые, а также всячески помогают ему [в дальнейшем].

Когда Фромгольд Ган пребывал, как полагается, шесть недель в монастыре, где его поучали и наставляли в русской вере, он прислал ко мне из монастыря с просьбой доставить ему лютеранскую Библию. В этом я, конечно, не мог ему (об.) отказать. Но когда он вышел из монастыря и крестился, он получил крайне незначительный крестильный подарок, потому что не догадался попросить в крестные отцы настоящих бояр.

А позже он был отчаянно побит в своем собственном имении своими [же] соседями – служилыми людьми [Boiaren], с которыми он затеял неразумное дело.

Он жил постоянно на своем дворе в имении; а когда запустошил поместье, то рассчитывал получить другое. Но это ему не удалось, ибо, кто хочет иметь поместье, тот должен иметь

139

деньги. Надо смазать сковороду маслом, коли хочешь испечь себе пирог, не то пирог прилипнет и подгорит. Если уже нет денег, можно использовать и другие средства, но для того надо иметь не плохую смекалку!

Фромгольд Ган, крестившись по русскому обряду, не мог уже бывать в нашем обществе. Так как нигде ему не было места-он, раздосадованный, просил великого князя, чтобы тот взял его в опричнину, при чем сослался на меня, будто бы он мой товарищ. Великий князь послал ко мне узнать-так ли это. Я подтвердил,-будто это правда. И великий князь снова дал ему поместье в уезде Ржевы Володимировой. Так, Фромгольд Ган попал в опричнину.

/Тогда, как уже было описано, великий (82) князь отправился грабить свой собственный народ, свою землю и города. И я был при великом князе с одной лошадью и двумя слугами. Все города и дороги были заняты заставами, а потому я не мог пройти со своими слугами и лошадьми. Когда же я вернулся в свое поместье с 49 лошадьми, из них 22 были запряжены в сани, нагруженные всяким добром,.– я послал все это на мой московский двор^|

Фромгольд Ган, узнав об этом, собрал своих людей и крестьян и, пользуясь моим отсутствием, пришел на мой двор и силой забрал Все, Что там было, и все яровое, и весь хлеб. Известие о том я получил еще на Москве. Тотчас же совсем налегке с одним только слугой я пустился в путь и пришел к нему на двор так неожиданно, что он не успел надеть кольчугу. И прежде, чем он стал к ответу, я уже порешил дело: взял у него некую сумму денег на Некоторое время. Так я вернул свое, а он должен был брать в долг хлеб на моем дворе, когда во время голода нуждался в нем.

Село, ранее ему [т.-е. Фромгольду?] принадлежавшее, я променял Иоганну Таубе на деревню (об.) Спицино, расположенную в 1 миле от Москвы. Эта деревня была приписана к подклетному селу великого князя Воробьеву и была продана [Иоганну Таубе] с согласия шурина великого князя Никиты Романовича. Это место служило „для прохлады" (zur Lust). Здесь я держал лошадей, чтобы иметь их под рукой, когда будет нужно.

Я сам жил в моем дворе – в опричнине. В земщине же я удержал первый двор. Там была у меня служанка: татарами она была уведена в плен из Лифляндии. Ей я доверил все свое

140

имущество. Но мне часто доносили, что она меня обворовывает. Тогда вместо них я препоручил свой двор татарину, по имени Рудак. В мое отсутствие он управлялся так, что безо всякой пользы перевел все мое имущество. Я приказал его наказать: его выволокли обнаженным и побили плетьми. А я снова все поручил моей служанке. Узнав об этом, Рудак изготовил для себя другой ключ по образцу моего. У меня был еще один человек, лифляндец Яков; он должен был Сторожить арестованного татарина. Однако, татарин сумел его (83) уговорить выпустить его ночью. Татарин взял ключ, выкрал у меня' золото, жемчуг, драгоценные камни и другие ценности и вместе с лифляндцем убежал прочь. Когда через некоторое время я хотел сделать подарок моей возлюбленной, все было – пустым пусто (befiride ich das Nest leer)!

Немного спустя я узнал, что мои люди сидят в Переяславле в тюрьме; они расчитывали укрыться с деньгами в какой-нибудь монастырь! Я бил челом великому князю и просил суда. Когда с грамотой на руках я явился к [городовому] приказчику (Amt– mann), то их обоих вместе с торговыми людьми и золотых дел мастерами, которые у них покупали вещи, отвезли в Москву. Их так строго охраняли, что я не мог видет их для переговоров. На Москве я выступил на суде. Себя я не забывал и сумму округлил изрядно, ибо вещи были на суде, опечатанные, но жемчуг и камни, что были в золотой оправе, исчезли, золото и серебро весьма усохАи, печати же [на вещах] были целы; а посему золотых дел мастерам никто не мог помочь! {Да и] князья и бояре не могли принять от них никакого дара: если те предлагали (об.) сотню, то я давал тысячу. Так-то научили мастеров покупать [краденые] драгоценности и жемчуг! [А лифляндец Яков и татарин Рудак] оба были брошены в тюрьму.

Но татарин написал челобитье с изветом, будто я хотел бежать за рубеж от великого князя. Он говорил: „да“, а я: „нет", но нас не ставили с очей на очи. Ему предложили доказать [свои слова], и он решил сослаться на мою служанку Анну и ее мужа. Ивана, которые будто бы знали об этом. Их тотчас схватили в земщине и поставили на суд. Бояре и дьяки в опричнине [уже] надсмехались надо мной и один из них сказал другому: „Не хочешь ли съесть мясца?" Дело было в пятницу, и они думали,, что мне будет зарез. Но, Когда моя служанка была поставлена на суд, она говорила по правде, по чести. Начальник боярин и

141

князь Василий Темкин.спросил ее: „Собирался ли твой господин бежать от великого князя?". Та, как и следует, сотворила крестное знамение и ответила: „Ей богу, нет!". Так были посрамлены все дьяки и бояре, которые только и думали о моих деньгах. Благодаря моей служанке я выиграл дело. Татарин хотел получить мое поместье (84), но из-за ответа служанки он проиграл дело, а я был оправдан. А если бы служанка сказала, что она ничего не знает, то прибегли бы к пыткам, и тогда – я проиграл бы.

Татарин был брошен в тюрьму, а я поехал к себе во двор и,, взяв с собой мужа служанки, поставил его перед высокими господами. Он был также допрошен и также отвечал: „нет". Был уже вечер. Бояре велели привести из тюрьмы татарина и сказали ему, чтоб он говорил всю правду. Когда татарин увидел, что деньги сделали свое дело (das der Beutel vorhanden war), он признался в том, что это – неправда и что он оговорил меня, так как я приказал жестоко наказать его плетьми. Между тем во дворе были наготове все приказные, [кто] на лошадях, [кто] пешие-с фонарями. Если бы татарин остался при своем, то меня тотчас же ночью схватили бы на моем дворе и увели бы [в тюрьму]. По утру я опять пришел на опричный двор [и стал] перед высокими господами (vor diese grossen Hansen). Дьяк сказал: „Вот твой слуга!" И в моей власти было взять его и убить. Я же ответил дьяку (об.) Осипу Ильину: „В таком слуге я не нуждаюсь". Но, так как люди [мои] просили меня, Чтобы я помиловал его, я так и сделал и опять взял его к себе. Иначе он должен бы сидеть в тюрьме и есть блины, а бояре не смели бы его отпустить без моего повеления.

Когда он опять попал ко мне во двор и понял, что я не хочу доверять ему ничего,, он снова задумал донос и как-то проговорился, что он собирался жаловаться великому князю будто бояре получили от меня деньги и за то отпустили меня. При мне постоянно были два сына боярских – Невежа и Тешата: они-то и открыли мне это. Я быстро все сообразил и приказал вытолкать [татарина] за ворота. Немного спустя он был пойман на воровстве и на смерть забит кистенем, а затем брошен в реку. Его сотоварищ бежал из тюрьмы.

Мнз донесли опять, что служанка таскает многое из моего добра. У меня был слуга, лифляндец Андрей; он пришел в Москву (85) с одним поляком. Его-то я и поставил на ее

142

{служанки] место. Но заметив, что и он ведет себя не так, как следует, я опять поставил служанку вместо него. Тогда Андрей устроил такую штуку. Он раздобыл мою печать я написал грамотку моему приказчику Надею: „Надей! ты должен отпустить с этим самым Андреем шесть лучших лошадей* Я должен спешно выехать в одно место". Приказчик плохо рассмотрел грамотку, ибо мною она не была подписана, и отпустил Андрею шесть лошадей вместе с конюхом. Андрей взял их и привел к поляку в его поместье. А поляк, получив лошадей, велел Андрея прогнать. Узнав об этом, я спросил через посредство Иоганна Таубе у поляка, что он думает делать дальше. Видя, что я' и Иоганн Таубе действуем заодно, тот возвратил мне столько своих лошадей, что я получил полное удовлетворение.

Этот мой слуга Андрей умер от чумы на пустом дворе и тело его было съедено собаками.

у,Когда великий князЬ со своими опричными грабил свою собственную землю, города и деревни, душил и побивал на смерть всех пленных и врагов – вот как это происходило. Было приставлено множество возчиков (об.) с лошадьми и санями – свозить в один монастырь, расположенный за городом, все добро, все сундуки и лари из Великого Новгорода. Здесь все сваливалось в кучу и охранялось, чтоб никто ничего не мог унести. Все это должно было быть разделено по справедливости, но этого не было. И когда я это увидел, я решил больше за великим князем не ездить.

Когда великий князь отправился/во Псков, ко мне прибежали несколько купцов, которые пришли из Холмогор. У них было много сороков соболей1 и они опасались, как бы их не отобрали. А потому хотеЛи расторговаться, ибо дороги были крепко заняты заставами. Они говорили: „Государь (Her)! Купите у нас наших соболей и дайте за них сколько вам будет угодно". „Но, отвечал я, у меня нет с собою денег!". „Так дайте нам расписку: мы получим деньги от вас на вашем дворе в Москве. Я мог бы получить этих соболей и без денег, но не сделал этого. Причина: я имел дела и дружбу с Петром.Вислоухим [сборщиком] на Пустоозере, который собирает годовую дань соболями с самоедов (86). Я им отказал:) *

Обычный счет соболям велся сороками.

143

Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы (nackt und bloss); одел их. Им: это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повел своих людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то распрашивали честью, где – по монастырям, церквам или подворьям – можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро.“1

Как– то однажды мы подошли в одном месте к церкви. Люди мои устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости. А было это неподалеку от двора одного из земских князей, и земских собралось там около 300 человек вооруженных. Эти триста человек гнались за [какими-то] шестью всадниками. В то время только я один был в седле и, не зная [еще]-были ли те шесть человек земские или опричные, стал скликать моих людей из церкви к лошадям. Но тут выяснилось подлинное положение дела: те шестеро (об.) были опричники, которых гнали земские. Они просили меня о помощи, и я пустился на земских.

Когда те увидели, что из церкви двинулось так много народа, они повернули обратно ко двору. Одного из них я тотчас уложил одним выстрелом наповал; [потом] прорвался чрез их толпу и проскочил в ворота. Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке.

^Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей.]

Когда я поспешил опять во двор, те шестеро опричников упали мне в ноги и воскликнули; „Мы благодарим тебя, господин (Негге). Ты только что избавил нас от смерти. Мы скажем об этомк нашему господину и пусть он донесет великому князю,, как рыцарски (ritterlich) держался ты против земских. Собственными глазами видели мы твое бережение (Vorsichtigkeit) и храбрость". (87)*Я же, обратившись к моим слугам, сказал им: „Забирайте, что можно, но поспешайте!".

144

Затем мы проехали всю ночь и подошли к большому незащищенному посаду. Здесь я не обижал никого. Я отдыхал.

Пробыв на покое два дня, я получил известие, что в одном месте земские побили отряд в 500 стрелков – опричников.

Тогда я возвратился к себе в село Новое, а [все] добро отослал в Москву.

Когда я выехал с,великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ью, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра.

» Когда великий князь пришел в Старицу, был сделан смотр, чтобы великому князю знать, кто остается при нем и крепко его держится. Тогда-то великий князь и сказал мне: „Отныне ты будешь называться – Андрей Володимирович “. Частица „вич“ означает благородный титул (ist furstlich und adelich). С этих пор я был уравнен с князьями и боярами. Иначе говоря, этими словами цели кий князь дал мне понять, что это-рыцарство. В этой стране всякий иноземец занимает лучшее место, если он в течение известного времени умеет держать себя согласно с местными.обычаями^

Великий князь поехал в (об.) Александрову слободу и распорядился там постройкой церкви. Я же не поехал с ним, а вернулся в Москву.

Потом все князья и бояре, которые сидели в опричных дворах (die in den Hofen Aprisnay sassen), были прогнаны; каждый, помня свою измену, заботился только о себе (ein jeder weiss hir sein eigen Herz).

Когда [великий князь приводил это в исполнение, в стране еще свирепствовала (regirte) чума. Когда я пришел на Опричный двор, все дела стояли без движения (das Regiment war beige– legt). Начальные бояре косо (saur) посмотрели на меня и спросили: „Зачем ты сюда пришел? Уж не мрут ли и на твоем дворе?". „Нет, слава богу!" ответил я. Тогда уж они больше не спрашивали меня, что я здесь делаю.

» Здесь я убедился, что боярские холопы получили разрешение [уходить от своих господ] во время голода. Тогда к своим [прежним холопам] я прибавил еще нескольких. Памятуя слова великого князя: „ты должен именоваться [отныне] Андрей Володимирович",– я устраивал свою жизнь соответственно с этим.

У меня были дела с одним бюргером в Ашерслебене округа Гальберштадт-Гартманом Крукманом. Если бы он не обошелся

ю

145

'со мною нечестно, то я смог бы приблизиться к соболиной казне (Zobelschaz) и получил бы оттого' такой барыш, что, вернувшись в хриетанскую землю (in die Christenheit), я мог бы вести дворянскую жизнь. (88) Но тогда я рассуждал так: так как он [Крукман] остается за рубежом, то ты должен вернуться, подняться выше ты не можешь! Но из-за денег я должен был еще поучиться русскому праву.

Именно: приходит муж моей служанки Анны; ему и ей я доверял все мое имущество, от чего он получал наверное хорошие барыши. В расчете на то, что он сохранит то, что украл у меня, он подал челобитье, будто я хотел его заставить дать на себя кабалу (Hantschrift), как это было тогда в~ обычае. Ибо никто не смел держать слуги [без кабалы]; никто этого и не делал. И каждый слуга должен был дать своему господину кабалу, иначе он не мог быть принятым. Одна [кабала] называлась полной (leipeigen), другая же писалась так: „Я, имя рек, объявляю, что я получил от такого-то деньги; росту будет дано с пяти – один". Если кто-нибудь держит слугу или служанку без кабалы, то они могут свободно обокрасть его и уйти прочь (spazieren gehen) у него на глазах. Если же слуга или служанка дадут на себя кому-либо кабалу, то никто другой не может их принять. [А если примет и] господин уличит его в этом, то дело идет на суд. Если мой кабальный убежит (об.) и пожелает записаться в опричнину в стрельцы, то являюсь я и не даю на то своего согласия.

Не было запрещено записывать в [опричные] стрельцы слуг опричных князей и бояр.

Слуга начал с того, что взял во дворе у одного стрельца в залог за пропитые, но не выплаченные им деньги, кафтан. А стрелец этот убежал. Тогда схватили моего слугу и связанного приволокли на суд. Слугу спросили – чей он? Тот отвечал: „Андрея Володимировича". Немедленно вызвали на суд и меня. И стрелецкий голова [обратившись к боярам] сказал: „На этом дворе убит стрелец. Великий князь не хочет терять своего: у стрельца было золота и денег на 60 рублей. Прикажите ему возвратить эти деньги". -Решение было быстро произнесено, тем более, что на суде был предъявлен и кафтан! Я должен был заплатить. Остальные стрельцы радовались этому и немедля хо-

1 Текст не вполне исправен: начало дела не изложено.

146

•гели взять меня на правеж (vor Recht) и бить меня палками по

ногам. Но бояре сказали: „Не бейте! Оставьте его (89), пока

он не принесет денег". Когда же я положил деньги на стол,

стрелецкий голова заявил, что он ошибся, обвинив меня в такой

незначительной сумме. „Я должен был искать целую тысячу",

сказал он.

После того мой слуга был отпущен и отдан мне. Бояре ска-

зали: „Возьми своего слугу и делай с ним, что хочешь". Так я,

как только пришел к себе на двор, приказал подвесить его

в кладовой за руки. Он же взмолился: „Государь! Отпусти

меня! Я добуду тебе твои деньги". „Ну, хорошо!" отвечал я.

Тогда он взял рубаху и завернул в нее один из моих золо-

ченых кубков. Затем пошел к одному человеку, торговавшему

солодом: говорили, что моя служанка приносила к нему на хра-

нение часть украденных у меня денег. Слуга, придя к нему

в дом, попросил хозяйку взять на хранение его рубаху, а сам

внимательно следил, куда она ее положит. Затем я схватил

моего слугу и повел на суд и просил бояр дать мне целовальни-

ков, будто бы я хорошо знаю, где (об.) находились деньги,

украденные у меня моим слугой. Когда мы подошли к дому, где

была рубаха с золоченым кубком, туда же привели и моего

слугу раздетого до-нага, и водили его по всем углам. Хозяйка

быстро сообразила, в чем дело, кричала и плакала. Как только

в присутствии целовальников слуга нашел рубаху, ее тотчас же

опечатали, этим дело было уже выиграно. Хозяйку схватили и

повели на Судный двор (Richthof). Мне было стыдно, что я по-

клепал напрасно эту женщину: в земщине она была моей бли-

жайшей соседкой; ее первый муж был иконописец (Biltmaler).

„Бояре!" сказал я, „теперь уже поздно начинать дело".

И бояре приказали держать эту женщину в тюрьме, чтобы поста-

вить ее на суд, когда я предъявлю ей обвинение. Тогда судьей

был Дмитрий Пивов. Он был расположен ко мне и охотно по-

пускал тому, что я добываю обратно свои деньги: он хорошо

знал, что стрелецкий голова оговорил меня напрасно и неправдой

получил от меня деньги. Теперь в моей власти было также ото-

брать деньги от другого, но я этого не сделал!

Торговый человек турецкого султана Чилибей (90) должен

был покинуть Москву немедленно (ohne Respitt). И великий

князь приказал, чтобы все его должники заплатили ему свои долги.

Тогда Алексей Басманов просил одолжить ему 50 рублей. Когда

147

я выплачивал ему эти деньги, он принес с собой золотые цепи и хотел оставить их мне в залог. Но я от них отказался. Узнав об этом, сын его Федор, •– тот самый, с которым развратничал великий князь [и] в годы опричнины был первым воеводой против крымского царя, – обратился ко мне по дружески: „В каком уезде твое поместье?". „В Старицком, боярин", ответил я. „Этот уезд, ответил он, отдан теперь мне; не бери с собой Никакого продовольствия: ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими". Я поблагодарил его, а он продолжал: „ Если ты не хочешь отправляться – я в том волен и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить". Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной.

Когда этот боярин вернулся домой, великий князь сосватал ему невесту (ein Furstin); на свадьбу был приглашен и я. Великий князь на этой свадьбе был очень весел (об,). И боярин сказал мне: „Говори, чего ты хочешь: все будет исполнено, так как великий князь весел. Я расскажу ему, какое преданное сердце бьется в твоей груди!". Я поблагодарил его и сказал: „ Сейчас, слава богу, я ни в чем не нуждаюсь, но я прошу тебя сохранить твое расположение ко мне". Он обернулся назад и приказал вернуть, мне взятые в долг деньги. Деньги были отсчитаны в мешок, а мешок запечатан.

Один боярин по имени Федор Санин – он побывал во многих чужих странах – видел это и совсем по дружески упросил меня поехать вместе с ним. Когда мы пришли к нему на двор, Мне были оказаны все обычные почести. Он пошел со мною в кладовую, где увидел я много денег и добра. „Ты женат?" спросил он меня. „Нет", отвечал я. „Присылай, сказал он, посмотреть моих дочерей, и, коли ты решишь, я отдам тебе ту, которую ты пожелаешь. А вместе с ней добра и денег, сколько тебе -будет угодно". Я поблагодарил его: „И денег, и добра у меня довольно", ответил я ему, „из-за них я не хочу жениться".

Во время чумы, когда были заняты [заставами] все проселки и большие дороги, в моей деревне умер один из моих крестьян вместе с женой и детьми и со всеми домашними, (91) за исключением маленькой девочки. Мои приказчики в присутствии понятых поместья переписали все добро; оно охранялось стражей. Но вот приходит один крестьянин по имени Митя Лыкошин и заявляет, что [умершая] женщина была его милой (Gefreundin).

Те, что охраняли пожитки, отвечали: „Теперь нет суда ни здесь, ни где-либо в другом месте. Если хочешь что-нибудь получить, отправляйся тогда в Москву". А он, конечно, знал, что ни в Москву, ни из Москвы никто пройти не может. Поэтому все, что там было, он забрал силой. Я узнал об этом и, хотя все пути были заняты, я, подав челобитную, посылал за ним тайно, с опаской там, где не было застав, с приказом поставить его на суд – однажды, дважды и, наконец, в третий раз. А он так и не прибыл. Когда же были сняты заставы с дорог и от городов, я вновь послал за ним и велел его арестовать. Когда это приводилось в исполнение, он был пьян. Его связали, и я приказал жестоко бить его на торгу в городе Старице с тем, чтобы он дал мне по себе поруку. Но никто (об.) не хотел быть поручителем по нем, потому что знали про него, что он богат, а про меня, что я себя не обижу. А у него было еще и мое имущество, и я действовал так, чтобы вместе с моим добром получить и его. Он же упорствовал, не желая отдавать ни своего, ни моего. Тогда его заковали в железа, залили их свинцом и отправили его в Москву. На Москве недельщики обошлись с ним цодобным же образом; при них он был и слугой, и служанкой, и малым; и каждый день, как обычно, они бивали его на торгу.

Когда я пришел в Москву из Александровой слободы и вник в положение дела, Митя Лыкошин и опечалился, и обрадовался. Он написал челобитье и просил выдать его мне в качестве моего холопа (mein leipeigen sein) до тех пор, пока он не заплатит. Бояре спросили Меня: „ Согласен ли ты взять его и на нем до– править? Мы готовы выдать его тебе, но когда' ты получишь свое, ты поставишь его опять перед нами". (92) Так добыл я по нем поруку, увел его и отйравил в мое поместье в село Новое.

Здесь он так был отделан моей дворней, что уже не мог стоять на правеже и говорил, что ночью наложит на себя руки, так как не в силах долее выносить побои и насмешки. Я тотчас же сообразил это и изготовил для него шейные железа с цепью в сажень длины, так что цепь затягивалась узлом, и ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять, и такие ручные железа, что обе руки можно было запереть вместе. Так его охранили от самоубийства. По утрам его освобождали, выводили на площадь и ставили на правеж. Железа его. были залиты свинцом. Я отдал приказание – бить его не очень сильно, чтобы он не умер. После того,

149

как он отстаивал четверть часа в селе на площади и подвергался всякого рода насмешкам и укорам, его доставляли обратно на его место. Так происходило ежедневно в мбем селе, (об.) Но он все еще не отчаивался. Каждый день, когда его били, он взывал ко мне громким голосом: „Господарь Андрей Володими– рович, пожалуй меня!" (Haspodar Andre Wolodimerowiz poselu mine). Он расчитывал терпеть до тех пор, пока я не отпущу его наконец. Деревня, где жил этот крестьянин, была неподалеку от моего села. Сын его – хороший был паренек! кутил и ругался круглые сутки, держал все время тайных любовниц. Он приехал к отцу и уговаривал его оставаться непреклонным. Так тот и поступал и ни разу не вызвался что-либо дать. Правда, он говорил: „Государь! пошлите и прикажите привезти из деревни все, что там есть моего". Но я возражал: „Ни к чему мне такой труд. Пусть твой сын продает и платит. Не думаешь ли ты, что у меня мало палок, чтобы измочалить (weichmachen) твои ноги?". И хотя его ноги были порядком разбиты – настолько, что он не мог больше стоять, а должен был лежать – он [не сдавался и] продолжал ежедневно призывать мое имя.

Когда я пришел из Москвы, при мне был один бюргер по имени Ульрих Крукман; он живет теперь в Кеннерне в княжестве Ангальт (93). Он очень хотел уехать за рубеж, но не знал, как это сделать. Когда он узнал о деле [Лыкошина], он обратился ко мне с просьбой: „Любезный Генрих Штаден! Помилуйте этого человека ради меня. Возьмите с него что-нибудь и отдайте мне это на пропитание, а его отпустите на свободу". Так я и сделал. К тому же я позволил ему выбрать на моей конюшне двух лучших коней вместе со слугой. И хотя мой крестьянин должен был уплатить мне 260 рублей, он уплатил мне тогда– только 10. Их-то я и подарил [Крукману] вместе с лошадьми и отправил его ближе к Лифляндии, чтобы он смог уйти за рубеж. При этом я подвергал опасности свою жизнь. Если бы их схватили, то меня повесили бы или утопили, ибо никого не выпускают из страны без проезжей или без разрешения великого князя. Как отплатил мне за то [Крукман] – теперь слишком долго рассказывать.

Когда крымский царь подошел к Москве, никто не смел выйти из нее. Так как пожар все распространялся, я хотел бежать в погреб. Но перед погребом стояла одна немецкая девушка из Лифляндии, она сказала мне: „Погреб полон: туда вы не

150

войдете". В погребе укрылись, главным образом, немцы, которые почти все служили у великого князя – с их женами и детьми, (об.) Поверх погреба под сводом я увидел своего слугу Германа из Любека. Тогда я пробился через [толпу] русских и укрылся под сводом. У этой сводчатой палатки была железная дверь. Я прогнал оттуда половину [бывших там] и оставил там мою дворню. Между тем от огня Опричного двора занялся Кремль и город.

На свой собственный счет по воле и указу великого князя я добыл для него трех горных мастеров. Я увидел одного из них, Андрея Вольфа: он хотел тушить пожар, когда вокруг него все горело. Я выскочил из палатки, втащил его к себе и тотчас же захлопнул железную дверь.

Когда пожар кончился, я пошел посмотреть, что делается подо мной в погребе: все, кто был там, были мертвы и от огня обуглились, хотя в погребе стояла вода на высоте колена.

На другой год, когда войско великого князя собралось у Оки, каждый должен был помогать при постройке гуляй-города соответственно размеру своих поместий (94), равно как и при постройке укреплений по берегу реки Оки-посаженно. Я не соглашался на это. Когда [крымский] царь подошел к реке Оке, князь Дмитрий Хворостинин – он был воеводой передового полка – послал меня с 300 служилых людей (Knesen und Boia– ren). Я должен был дозирать по реке, где переправится царь. Я прошел вверх несколько миль и увидал, что несколько тысяч всадников крымского царя были уже по сю сторону реки. Я двинулся на них с тремя сотнями и тотчас же послал с поспешеньем ко князю Дмитрию, чтобы он поспевал нам на помощь. Князь Дмитрий, однако, отвечал: „Коли им это не по вкусу, так они сами возвратятся". Но это было невозможно. Войско [крымского] царя окружило нас и гнало к реке Оке. Моя лошадь была убита подо мной, а я перепрыгнул через вал и свалился в реку, ибо здесь берег крутой. Все три сотни были побиты на смерть. [Крымский] царь со всей (об.) своей силой пошел вдоль по берегу. И я один остался в живых. Я сидел на берегу [реки], ко мне подошли два рыбака. „ Должно быть татарин", сказали они, „давай убьем его!". „Я вовсе не татарин, отвечал я, я служу великому князю, и у меня есть поместье в Старицком уезде".

На том берегу реки паслись две хороших лошади, которые убежали от татар. Я упросил рыбаков перевезти меня через

151

реку, чтобы мне опять раздобыть себе лошадь. Когда же за рекой я подошел к лошадям – никто не мог их поймать.

Когда эта игра (dis Spil) была кончена, все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этих другие поместья.

Благодаря этому я лишился моих поместий и вотчин и уже не числился в боярской книге (in der Knesen und Boiaren Muster– register). Причина: все немцы были списаны вместе в один смотренный список. (95) Немцы предполагали, что я записан в смотренном списке опричных князей и бояр. Князья и бояре думали, что я записан в другом – немецком – смотренном списке. Так при пересмотре меня и забыли.

Спустя некоторое время бросил я все, уехал в Рыбную Слободу и выстроил там мельницу. Но тщательно обдумывал, как бы уйти из этой страны.

Я был хорошо знаком с Давидом Кондиным, который собирает дань с Лапландии. Когда я пришел туда, то я заявил, что я жду купца, который должен мне некоторую сумму денег. Здесь я встретил голландцев. Я держался, как знатный купец и был посредником между голландцами, англичанами, бергенцами из Норвегии и русскими.

Здесь же русские изъявляли желание диспутировать со мной: они говорили, что их вера лучше, чем наша, немецкая. Я же возражал, говоря, что наша вера лучше, чем ихняя. За это русские хотели бросить меня в реку Колу. Но этого не допустили Яков Гейне, бюргер из Схидама (об.), Иоганн из Реме, Иоганн Яков из Антверпена, Северин и Михаил Фальке, бюргеры из Норвегии. Увидев это, я представился скудоумным, и на меня больше не обращали внимания.