Текст книги "Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте"

Автор книги: Генрих Хаапе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

На несколько минут наше продвижение было приостановлено, пока саперы быстро восстанавливали одну из секций моста, взорванную русскими при отступлении, но зато вся оставшаяся часть переправы прошла без приключений. Сопротивление врага на той стороне оказалось лишь очень незначительным и вскоре было подавлено. К полуночи мы уже были на твердой земле. Мы нашли какие-то огромные стога сена и зарылись в них спать.

* * *

Во второй половине следующего дня мы обошли стороной город Белый и оказались к востоку от него. Над городом висели густые клубы дыма, и оттуда раздавался шум ожесточенного сражения. Нам было приказано двигаться дальше и дойти до главного шоссе, соединяющего Белый со Ржевом. Закрепившись на шоссе, мы должны были отрезать русским отступление по нему. Однако наш путь к самому шоссе пролегал по проселочной дороге, ведущей через чрезвычайно густой лес, и нас там ожидало серьезное препятствие в виде поваленных русскими на эту дорогу деревьев. Их огромные стволы до метра и больше в диаметре зигзагообразно перекрывали дорогу на значительном расстоянии, а лес по бокам от нее был и подавно непроходим. Расчищать путь только с помощью топоров и пил оказалось нереальным – для того, чтобы справиться с самыми толстыми и неподъемными стволами, пришлось прибегнуть к помощи саперов и их пироксилина.

Пока мы боролись с этой преградой, батальон догнало свежее пополнение, прибывшее прямиком из Германии. Все вновь прибывшие были распределены по разным ротам. Я отобрал себе одного человека в качестве санитара и носильщика на замену Шепански, а до него – Дехорна. Им оказался приземистый коренастый светловолосый паренек с открытой и располагавшей к себе манерой поведения. Из его документов я узнал, что в результате несчастного случая он полностью потерял зрение на один глаз, но, несмотря на это, все равно добился, чтобы его отправили добровольцем на передовую. Дома, в Германии, он прошел хорошую подготовку в оказании первой медицинской помощи и как санитар-носильщик. Звали моего нового санитара Генрих Аппельбаум, а родом он был из Липперлянда.

– Итак, значит, ты подготовлен для того, чтобы стать здесь моей правой рукой, не так ли? – спросил я его для начала.

– Да, герр ассистензарцт.

– Ты у меня уже третий, знаешь об этом? Говорят, что три – счастливое число. И прямо с этого момента у тебя будет три главных обязанности. Запоминай. Первая: всегда, в любой момент иметь в своем медицинском походном мешке надежный запас бинтов, шприцев и всех остальных необходимых материалов. Вторая: всегда, в любой момент, когда он мне понадобится, иметь этот мешок под рукой. Как ты это обеспечишь – уже твоя забота. И третья обязанность, которая на тебя возлагается: следить за тем, чтобы я всегда располагал всем необходимым для моего личного удобства. Все ли тебе понятно, Генрих?

– Да, герр ассистензарцт.

– Тогда отправляйся сейчас к Петерманну и скажи ему, чтобы он отдал тебе новый медицинский походный мешок – тот, что сделан унтер-офицером Тульпином.

Петерманн испытал огромное облегчение оттого, что ему было велено передать оный мешок – хоть и новый – в другие руки, поскольку, как он сказал мне сам, он любил своих лошадок гораздо больше, чем вещмешки.

В результате бомбардировочного налета на нас примерно двадцати русских самолетов погибла одна лошадь и двое солдат получили легкие ранения. Это был, как обычно, совершенно неуклюжий, суматошный и нерезультативный воздушный налет русских, однако Нойхофф не был склонен подвергать нас излишнему риску и приказал двигаться дальше в рассредоточенном порядке.

– Судя по карте, – сказал он, – здесь совсем уже недалеко впереди должна быть небольшая деревушка. Штаб, 9-я и 10-я роты будут расквартированы в ней, а 11-я и 12-я роты останутся с машинами под командованием фон Кагенека.

Генриху и мне пришлось поотстать, чтобы взглянуть на двоих раненых. У одного было не слишком серьезное ранение икры ноги, а у другого – маленький осколок в руке. К тому времени, как мы закончили перевязку ран, мы уже потеряли контакт с головными отрядами, но, поскольку Нойхофф сказал, что деревушка уже недалеко, я решил догнать их, а Тульпину велел остаться с замыкающими ротами под командованием Кагенека. Я вручил Генриху винтовку, и мы тронулись в путь, решив немного срезать не слишком густым лесом. Перебравшись несколько раз через валежник, мы снова вышли на песчаную дорогу, где уже можно было разглядеть следы грузовиков наших головных рот. Заблудиться было уже просто невозможно.

Тем не менее примерно после получаса непрерывной ходьбы я начал ощущать некоторое беспокойство от того, что мы как-то все до сих пор никак не выйдем из леса. Стараясь не выдать голосом свою встревоженность, и, наверное, больше для того, чтобы приободрить самого себя, я заметил Генриху как бы между прочим:

– То, что мы с тобой делаем сейчас, посыльные проделывают по дюжине раз на дню.

Я, конечно, умолчал тогда о том, что эти самые посыльные к тому же частенько исчезают без всяких следов, не добравшись до места своего назначения. Чем больше я обо всем этом думал, тем больше жалел, что не остался с Кагенеком, который в ту минуту, вероятно, наслаждался кружечкой горячего кофе у полевой кухни. Я успокаивал себя мыслью о том, что повергнутый в бегство враг редко представляет собой серьезную опасность, если, конечно, не отрезать ему путь к отступлению.

Кругом стояла мертвая тишина, хотя до нас все еще доносились отдаленные звуки боев за Белый. Мы прошли еще около пятнадцати километров, когда вдруг впереди, за изгибом дороги, я услышал голоса.

– Ну наконец-то! – с облегчением вздохнул я. – Наше путешествие близится к своему завершению.

Мы ускорили шаги, вышли за поворот и остолбенели как парализованные. Русские!

Метрах в пятидесяти-шестидесяти впереди, кажется, заметив нас, двадцать или тридцать русских метнулись из лесу справа от дороги, стремительно пересекли открытое пространство и мгновенно исчезли в густых деревьях по другую ее сторону. Судя по приглушенным встревоженным возгласам, они все-таки видели нас. Не успел я обо всем этом подумать, как еще человек десять беззвучной тенью промелькнули следом за первой группой. И снова оглушающая тишина, как будто ничего этого и не было… Я сиганул под укрытие каких-то густых кустов слева от дороги, Генрих – за мной. Сдернув с плеча автомат, я выпустил в сторону красных несколько очередей. Генрих исправно поддержал «шквал» моего огня поддакиваниями своей винтовки. Только мы прервали свою беспорядочную стрельбу, как через дорогу тут же стремительно прошмыгнули следом за своими товарищами вначале три, а потом еще восемь полусогнутых теней. Мы успели сделать по ним лишь несколько выстрелов, а потом я что было сил метнул как можно дальше в лес еще и пару гранат. Минут пять мы напряженно вслушивались в оглушающую тишину, но больше с той стороны до нас не донеслось ни звука.

Вдруг мы увидели двух немецких солдат, преспокойно шагавших, посвистывая, по дороге навстречу нам. Они шли по тому самому месту, где вот еще совсем недавно, несколько считаных минут назад, подобно безмолвным лесным призракам, перепархивали через дорогу русские. Это были посыльные, несущие Кагенеку донесение из штаба Нойхоффа.

– Где находится штаб? – как можно строже спросил я у них.

– Примерно в двух с половиной километрах дальше по дороге, герр ассистензарцт, – беспечно кивнув головой назад, ответил один из них.

– Будьте осторожны! – предостерег я их. – В этих лесах еще полно русских.

Оба иронично ухмыльнулись, подумав, вероятно, что я либо шучу, либо страдаю галлюцинациями.

– Десять минут назад дорогу, по которой вы только что шли, перебежали около пятидесяти русских солдат и скрылись вон в той чаще!

– А, так вот, значит, все-таки, что за выстрелы мы слышали! – воскликнул второй солдат, продолжая смотреть на меня все так же насмешливо.

Их непробиваемая легкомысленность начинала уже раздражать меня.

– Ладно. Шагом марш дальше. Надеюсь, вы все-таки доставите ваши донесения по назначению. Советую вам все же поменьше болтать языками по дороге и побольше прислушиваться к тому, что творится вокруг. Ясно?

–  Jawohl,герр ассистензарцт! – вытянулись оба.

Думаю, что, отправившись своим путем дальше, эти двое все еще продолжали глупо ухмыляться и насмешничать по поводу докторов, которым мерещатся в лесах воображаемые русские. С обуявшей меня досадой по поводу этих двоих умников я смог справиться, только прочтя Генриху по дороге целую проповедь:

– Эти два щеголя так и будут спать и грезить наяву, пока где-нибудь их все-таки не остановит пуля. Потом они будут надрываться во всю мощь своих легких и глоток: «Санитара! Носилки!» До сих пор, поди, хихикают, полагая, что мы стреляли по бесплотным теням и лесным призракам. Повезло еще и нам и им, что эти русские сами от нас удирали!

Сидя перед Ламмердингом и с аппетитом поглощая яичницу, я как бы случайно упомянул о нашем приключении, но и его это тоже более позабавило, нежели обеспокоило. Так я и остался наедине с одним собой в своих грустных размышлениях по поводу странной особенности человеческой природы – не делать для себя выводов из негативного опыта других людей.

А «пятьдесят русских нашего доктора» стали в батальоне неизменным поводом для зубоскальства.

Пророчество старого дровосека

По степям навстречу нам неуклонно наступала зима. Дни делались все короче. С момента начала операции «Барбаросса» мы уже потеряли два с половиной часа утреннего светлого времени, да и темное время суток стало наступать на три с половиной часа раньше. Ночи стали непривычно холодными и сырыми. Мы старались больше не устраивать ночные привалы под открытым небом – за исключением, конечно, случаев, когда это было совершенно уж неминуемым. Вместо этого мы предпочитали расквартировываться на ночь в русских деревнях, невзирая даже не то, что жилища там неизменно кишели клопами.

Однако отступавшие русские уступали нам свои теплые ночные постои слишком дорогой ценой. По-настоящему упорное сопротивление они оказывали нам только тогда, когда мы пытались выбить их из занимаемой ими деревни с наступлением сумерек. За возможность провести ночь в тепле и домашнем уюте вокруг огромной крестьянской печи они дрались как тигры.

Мы отчаянно надеялись на то, что Москва падет до того, как зима сцапает наши армии своей ледяной хваткой.

Грохот сражения за город Белый разбудил нас еще до побудки, и снова мы «наступали на пятки» отступавшему врагу. Мы еще не так долго находились на марше, когда группа русских танков поспешно скрылась от нас в направлении леса, расположенного прямо по ходу нашего следования. Местные крестьяне сообщили нам, что русские прошли через их деревни всего лишь часом раньше. В наши руки попало два брошенных вражеских танка – у них просто кончилось горючее. Мы дошли до дороги на Ржев и с радостью узнали о том, что прорыв прошел успешно по всей линии наступления и что наша дивизия в полном составе преследует разбитых красных.

Вечером нам пришлось выбить несколько отрядов русских из деревни, которую мы наметили себе для ночлега. Согнав местных жителей в одну половину их деревни, мы заняли для нашего расквартирования другую половину домов. Красные как раз успели хорошенько натопить их для нас.

На следующий день русские наспех подготовили у нескольких деревень оборонительные позиции и бросили против нас свежие силы. Однако наш свирепый лобовой огонь в сочетании с применением нами двойного охвата (захвата в клещи), как и всегда, оказались исключительно эффективны и причинили врагу ощутимые потери. Те, кому удавалось вырваться из нашего капкана, сеяли панику среди остальных сопротивлявшихся. Наши потери были куда менее значительными.

5 октября мы заняли подобным образом пять деревень и преследовали врага вплоть до самой поздней ночи. Однако в процессе этого роты нашего батальона оказались разбросанными на довольно обширном пространстве, и я примкнул к 10-й роте Больски, приписанной к резерву. Было уже 11 часов вечера, но мы не прекращали нашего движения, чтобы догнать остальную часть батальона и не остаться без ужина. Мы не ели ничего весь день и, несмотря на частые боевые столкновения, покрыли расстояние в сорок километров. Ночь была холодной, и чтобы согреться, я спешился и пошел рядом с Больски. Вдруг всполохи пожара горевшей неподалеку деревни осветили неясные очертания какого-то массивного контура на обочине дороги. Предмет походил на пушку, но внизу у него почему-то мерцало какое-то тусклое свечение.

– Что это? – схватил я за руку Больски.

– Черт его знает! Что-то странное, не правда ли?

– Эй! Пароль! – крикнули мы в темноту.

Ответом нам была только зловещая тишина.

Мы стали осторожно приближаться к подозрительному предмету, держа наготове автоматы и гранаты. В очередном отблеске пожара мы разглядели вдруг силуэты двух лошадей и полевую кухню. Нашу собственную полевую кухню! Один из солдат Больски приподнял крышку котла, и до нас донесся изумительный запах бобов, лука и мяса. Но где же кухонные «буйволы»? Ни их тел, ни каких-либо следов схватки видно не было. Мы стали громко звать нашего повара по имени. В ответ на это в придорожных кустах раздался наконец робкий шорох, и из них, стыдливо отводя глаза, вылезли повар и три его помощника. Их комично-жалкий вид смягчил сердце даже свирепого Земмельмайера.

– Какого дьявола вы там делали? – воскликнул Больски. – Мы уже думали, что русские перебили вас всех! Ну, говорите же, ради бога, хоть что-нибудь! Почему бросили полевую кухню?

Повар, казалось, собирался с силами, чтобы выдавить из себя хоть слово.

– Мы ехали по этой дороге к штабу батальона, и вдруг из темноты к нам приблизилось около тридцати человек. Мы вначале подумали, что это наши, но когда они окружили кухню, мы поняли, что это русские. В тот же самый момент и они увидели, что мы – немцы. Они сразу убежали, и… мы тоже.

– И что же, даже не сказали друг другу «до свидания»?

Все, кроме «буйволов», разразились дружным хохотом.

– Ну ладно, теперь вы нашлись. Я ужасно голоден. А как вы, доктор?

– «За» обеими руками.

Мы все с аппетитом съели по большущему половнику тушеного мяса с луком и бобами – это было восхитительно – и мысленно поблагодарили русских за то, что они оказались такими нервными, когда натолкнулись на котел с нашим ужином. К полуночи мы догнали наш батальон, расположившийся на ночлег на ферме невдалеке от деревни. Пища была роздана уже «умиравшим» с голоду солдатам, после чего практически весь батальон втиснулся в амбары, наполовину заполненные сеном и соломой.

– Слава богу, что мы сделали привал здесь, а не в деревне, – пробурчал маленький Беккер, когда я устроился рядом с ним на копне сена. – В деревне полно Иванов. Если бы мы попытались разместиться на ночь там – накликали бы себе на голову целое сражение. Ноги-то у них, наверное, мерзнут точно так же, как у нас.

Лежавший рядом с нами Нойхофф не произнес на это ни слова. Он провалился в сон буквально мгновенно – сразу же, как только принял горизонтальное положение. По нему стало очень заметно, что постоянное напряжение и стрессовость последних дней сказываются на нем гораздо сильнее, чем на всех нас, а груз ответственности, возложенной на него, рос при этом день ото дня.

Беккер оказался прав. Русские устроили оборонительные сооружения по всему периметру деревни, но основная часть противника расположилась на ночлег поближе к выездным дорогам и выдвинулась за полчаса до рассвета. Их последние арьергардные отряды как раз покидали деревню, когда мы входили в нее сразу с двух направлений. Было совершенно ясно, что враг торопится отступить как можно дальше – к ближайшим окрестностям Москвы, но пребывает в постоянном напряжении из-за того, что за ним по пятам следуют наши бронетанковые дивизии и дивизии моторизированной пехоты, неуклонно отжимая его в направлении к Зубцову, Старице и Калинину.

Где-то уже ближе к полудню мы решили заглянуть ненадолго на местную государственную сыроварню, работавшую как ни в чем не бывало на полную мощность. Все желавшие напились, кто сколько смог, молока, наелись сливочного сыра с нашим армейским хлебом, а также запаслись головками твердого сыра еще и впрок, набив ими вещмешки.

– Угощайтесь, дети, не стесняйтесь! – радостно бубнил Больски набитым ртом. – Это все бесплатно – неустанная забота о вас папаши Сталина!

Вокруг нас с любопытством собралось несколько русских рабочих сыроварни. Они дружелюбно улыбались нам и совершенно безбоязненно наблюдали за тем, как мы лакомимся плодами их трудов.

– Извольте видеть – в России счастливы абсолютно все, даже штатские! – сухо съязвил Крамер. – В конце концов что-то рациональное есть и в большевизме: никто ничем не владеет, поэтому и терять им тоже нечего.

–  Prosit!Да здравствует Москва! – с умным видом изрек Больски, поднимая над головой свою кружку с молоком.

На следующий день, легко преодолев незначительное сопротивление противника, мы заняли городок Бутово и захватили при этом большое количество пленных. Вся вторая половина дня и вечер были объявлены свободными. В лучах позднего осеннего солнца Бутово выглядело очень миролюбиво и живописно. Деревья готовились сбросить свои золотисто-коричневые одеяния, а неспешно проплывавшие в небе темно-лиловые облака наталкивали на мысль о том, что лето и осень шлют нам свой одновременный прощальный привет. Кагенек, молодой лейтенант Гелдерманн и я неспешно прогуливались по улицам Бутова. Горожане были очень приветливы и милы с нами. Было совершенно очевидно, что они не относятся к нам как к врагам или завоевателям.

– Их будет совсем не трудно перетянуть на нашу сторону, – заметил Кагенек. – Нам лишь следует вернуть этим людям то, что отнято у них Сталиным и большевизмом. Пока еще для этого есть и время, и возможность, но уже совсем скоро может стать слишком поздно…

Облокотившись на ограду, окружавшую его бревенчатый дом, нас с интересом разглядывал пожилой крестьянин. Судя по внушительному количеству сложенных у него на дворе лесоматериалов, пил и топоров, он был, должно быть, дровосеком или плотником. Старик обладал весьма колоритной внешностью и мог бы послужить прекрасной моделью для скульптора. Его иссеченное суровыми ветрами и морозами лицо было будто бы вырезанным из старого сучковатого дерева.

– Взгляни-ка на этого старика-крестьянина, – сказал я Кагенеку. – Ему, наверное, есть о чем вспомнить. Он и царский режим еще застал; по сути, он был уже в довольно зрелом возрасте, когда расправились с царем. А сейчас он доживает вторую половину своей жизни при большевиках. Интересно было бы знать, что он обо всем этом думает…

– Бьюсь об заклад, что он лишь подчинился красным, но никогда не любил их, – откликнулся Кагенек. – Иначе он не смотрел бы на нас сейчас столь дружелюбно.

– А я думаю, что он не любил ни царей, ни большевиков, – вставил Гелдерманн. – Его борьба за существование всегда была, по сути, неизменной. Одни и те же невзгоды, невежество и бедность при обоих режимах.

– А я догадываюсь, какой вопрос он хотел бы нам сейчас задать, – задумчиво продолжал Кагенек. – Он ведь видел много разных солдат за свою жизнь – и царской армии, и Красной Армии, и вот теперь германской армии. И вот теперь он разглядывает нас и спрашивает про себя: «Вы такие же, как и все, что были до вас, или вы все же чем-то отличаетесь?»

– «И вернете ли вы нам обратно нашу старую матушку Россию и нашу церковь?» – добавил я за старика.

– Да, – кивнул Кагенек. – И, поверьте мне, если мы сделаем это, миллионы будут приветствовать нас как своих освободителей; при их поддержке мы смогли бы действительно завоевать Россию.

Кагенек говорил спокойно, с расстановкой, отчего его слова звучали еще более выразительно и значительно. Я никогда еще не видел его в подобном настроении раньше. Гелдерманн внимательно прислушивался к нему с удивленным и все более возраставшим интересом.

– Если бы я увидел хоть какие-то признаки приближения этого или чего-либо подобного – я был бы просто счастлив, – продолжал Кагенек. – Я был бы спокоен за то, что наша победа имеет долгосрочный характер. Загляните в глаза этого старика, они как будто требуют у нас ответа. Да поможет нам Бог, если мы разочаруем миллионы этих людей. Если такое все же случится, они станут нашими злейшими врагами.

Когда мы вернулись в штаб, я достал из своего дорожного чемодана лист плотной бумаги для рисования и угольный карандаш. Взяв с собой Кунцля в качестве переводчика, я отправился обратно к дому того старика. Он все так же стоял у своей ограды и с невозмутимостью сфинкса наблюдал за действиями наших солдат. Я объяснил через Кунцля, чего хочу, и он кивком выразил свое согласие. Однако когда я принялся делать первые наброски его портрета, в его глазах появилась тень какого-то страха. Это было именно то выражение, которое никогда окончательно не покидало лица ни одного русского из всех, что мы встречали. Старик сказал мне, что не испытывает к немцам какой-либо злобы или враждебности. Его жизнь всегда была очень трудна и тяжела, но сейчас он ее уже почти прожил и вступает, так сказать, в закатную, зимнюю ее пору. Происходящее вокруг имеет лично для него гораздо меньшее значение, чем могло бы иметь раньше. Когда мы заговорили о зиме, старик многозначительно изрек:

– В этом году жуки откладывают свои личинки очень глубоко в земле. Зима, стало быть, будет ранней. Это будет по-настоящему суровая зима – зима, которую запомнят очень многие.

Всякий раз, когда бы я ни взглядывал на портрет старого дровосека, хранившийся бережно упакованным в моем чемодане, я вспоминал эти его пророческие слова.

* * *

Во время одного из амбулаторных осмотров легко раненных солдат нашего батальона я обнаружил первую вошь. Вернее, это была не вошь, а пока еще только гнида (личинка), но зато очень крупная. Это событие напрочь лишило меня покоя и душевного равновесия.

Мне предстояло немедленно выяснить, является ли этот случай одним из единичных, – я увидел ее, перевязывая рану одного из своих пациентов, – или же завшивлена уже значительная часть личного состава батальона. Тем же вечером я провел неожиданные инспекции нескольких домов, в которых были расквартированы на постой наши люди. Я обнаружил, что у большинства из них под потертую и изношенную летнюю форму было поддето по две или даже по три нательных рубахи и по паре-другой кальсон – то есть практически все, что только можно было поддеть, лишь бы уберечься от холода.

Почти на каждом человеке было по нескольку вшей, но в некоторых случаях их количество исчислялось уже сотнями. Вши не только ползали по телу и одежде, но отдельные из них буквально вгрызались под кожу в местах плотного прилегания к ней одежды – например, в области поясного ремня.

– Почему вы не докладываете мне о таких вещах?! – не на шутку разошелся я. – Ведь это не только отвратительно и ужасно, это подрывает мое доверие к вам! Это означает, что я не могу на вас положиться! А ваши дневальные, санитары и кладовщики – вообще, наверное, постоянно спят! Неужели вам не известно, что вши являются переносчиками самого ужасного инфекционного заболевания, которое только можно подхватить?! Неужели вы не знаете, что сыпным тифом были выкошены целые армии, причем буквально в считаные недели и дни?! Вы думаете, это русские победили Наполеона? Ну так я скажу вам, что Наполеона выдворили из Москвы не столько сами русские, сколько именно сыпной тиф! То же самое может произойти и с нашей армией! – ревел я. – С этого момента каждый личноотвечает за то, чтобы у него не было вшей!

Я приказал Тульпину не только выдать абсолютно каждому военнослужащему нашего батальона средство от вшей, но и подробно проинструктировать каждого из них, как обрабатывать им свою одежду.

Люди, в общем-то, были в этом не так уж и виноваты. Я понимал это. Когда мы устраивались на ночлег под открытым небом в более теплую погоду или когда спали прямо в наших траншеях, риска подцепить вшей еще пока не было. А во время длительных постоев у солдат было вполне достаточно времени, чтобы содержать себя в чистоте: мыться, стирать одежду и достаточно часто менять нательное белье. Сейчас же общая обстановка была совершенно иной: бедняги были в постоянном движении и свободное время оставалось лишь на сон, а спали они каждую ночь в кишевших вшами и клопами избах. У них почти не было времени на то, чтобы переодеться во что-нибудь чистое, и уж подавно его не было на то, чтобы успевать стирать свою одежду. А для того, чтобы не мерзнуть, они поддевали под форму все имевшиеся у них одежки и спали, нечеловечески устав, не раздеваясь, практически в полной боевой выкладке.

– А теперь, Генрих, – сказал я, когда мы дошли до места нашего постоя, – давай-ка внимательно посмотрим, нет ли этих букашек на нас самих.

– Конечно нет, герр ассистензарцт. Мы ведь только этим утром поменяли нательное белье на совершенно свежее.

– И все же давай посмотрим.

Мы оба сняли рубашки и стали пристально их осматривать. Уже вскоре я обнаружил на себе первую вошь. Как бы то ни было, но это вызвало неподдельное удивление у нас обоих. В конечном итоге, после тщательнейшей проверки каждого предмета нашей одежды, оказалось, что на мне «квартировало» четыре вши, а на Генрихе – две. Я с омерзением раздавил их между ногтями больших пальцев. Прежде чем одеться, мы основательно обсыпали и одежду, и самих себя порошком «Russia».

Нойхофф, Ламмердинг, Беккер и я, умиротворенно беседуя о чем-то, усаживались ужинать, как вдруг Ламмердинг, брезгливо сморщившись, спросил:

– Откуда, черт возьми, так воняет?

– Да уж, – согласился Нойхофф. – Мне тоже интересно было бы узнать…

Ламмердинг принюхался, поводя носом из стороны в сторону, подошел ко мне, наклонился и удивленно воскликнул:

– Это от тебявоняет! Что это?

Сам я к тому моменту уже немного принюхался к не слишком, прямо скажем, приятному «аромату» порошка «Russia» и ответил:

– Это очень передовой, новейший и современнейший гигиенический запах, Ламмердинг. Всего-навсего.

– Какой еще «передовой» и «гигиенический»? Ты воняешь в точности как канализация!

– Ну уж и сравнение… Это порошок «Russia». Применяется против вшей. И, если не ошибаюсь, все вы скоро сами будете пользоваться точно таким же.

– Что вы имеете в виду, доктор? – негодующе воскликнул Нойхофф. – У меня нет вшей!

– Не советую вам быть слишком уж уверенным в этом, герр майор…

– Не говорите глупостей! У меня за всю жизнь не было ни одной вши!

– Боюсь, что для вашей же безопасности буду вынужден просить вас доказать это…

Мы поспешно управились с едой, и трое штабных офицеров еще поспешнее поскидывали с себя мундиры и нательные рубашки. У Нойхоффа оказалось шесть вшей, у Ламмердинга – одна. Совсем без вшей оказался лишь маленький Беккер. Я триумфально извлек из кармана заранее приготовленную баночку порошка «Russia». Особенно мне хотелось, чтобы такой же «аромат», как и я сам, источал Ламмердинг.

– Теперь все мы будем вонять, как дикие лесные ослы, – сморщив нос, проворчал он.

– Нет, – мягко поправил я его. – Вы несколько непоследовательны. Теперь вы будете вонять в точности как канализация.