355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генрих Хаапе » Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте » Текст книги (страница 29)
Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:56

Текст книги "Оскал смерти. 1941 год на восточном фронте"


Автор книги: Генрих Хаапе



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

– В таком случае у меня просто не остается выбора, герр майор, – только и было что ответить мне на это.

Еще до нашего появления в Гридино все раненые были перенесены в дом, который я использовал для перевязочного пункта раньше. Для своего перевязочного пункта доктор Шюсслер выбрал более просторное здание, рассудив, что так будет лучше для раненых, но почему-то совершенно упустил из виду, что оно прекрасно простреливается русскими. Расплата за эту недальновидность оказалась как для него самого, так и для многих его раненых суровой: несколько русских снарядов, разорвавшихся прямо перед домом, буквально нашпиговали их осколками. Само же здание в конце концов сгорело дотла, а тело штабсарцта Лирова так и осталось где-то на его пепелище.

Теперешнее здание перевязочного пункта (то есть именно то, что было у меня и раньше) было хоть и поменьше, но зато гораздо безопаснее. Оно было буквально забито стонущими ранеными. В не слишком большой главной его комнате на полу лежало около двадцати человек, и почти всем им не было оказано пока еще никакой медицинской помощи. На всю эту не слишком веселую компанию был всего лишь единственный и уже давно сбившийся с ног санитар-носильщик. Я знал, что раненым придется дожидаться отправки в Малахово до наступления темноты – эвакуировать их по этой опасной дороге раньше этого времени было просто безрассудно.

– Где все инструменты и медикаменты? – спросил я у санитара-носильщика.

– Ничего нет, герр ассистензарцт. Все сгорело вместе с тем, другим перевязочным пунктом.

То есть мы располагали лишь тем, что имелось в моей медицинской сумке, в старом вещмешке Генриха, да еще разве что небольшими рулончиками бинтов, которые, по идее, должны были иметься у каждого солдата. Увидев меня, раненые принялись наперебой взывать к моему вниманию, и тут я в очередной оказался перед весьма непростой дилеммой, прекрасно знакомой каждому фронтовому врачу: принимая решения, я должен был основываться на своих реальных возможностях и таким образом обходить своим вниманием тех тяжело раненных, которым я все равно мало чем мог помочь – для того, чтобы иметь время помочь другим, тем, помочь кому я действительно мог. Двое тяжело раненных в живот и один с критически тяжелым ранением в голову были укутаны одеялами и помещены в стороне на особенно толстых и мягких соломенных подстилках. Голова последнего была зафиксирована в вертикальном положении для уменьшения внутричерепного кровяного давления. Один из раненных в живот был в настолько тяжелом состоянии, что вряд ли выдержал бы дорогу до госпиталя. Состояние раненного в голову прогнозировать в настоящее время было затруднительно, но и он тоже выглядел далеко не лучшим образом. Главным для него в тот момент было мобилизовать в себе внутренние энергетические резервы, достаточные для того, чтобы противостоять болевому и психическому шоку. Второй раненный в живот выглядел более обнадеживающе.

Сделав для них все, что мог, я занялся относительно более легкими ранениями. Перво-наперво – сделал болеутоляющие уколы тем, кто в них действительно нуждался, раненным в легкие и испытывавшим слишком сильный болевой шок произвел инъекции С.Э.Э., ввел «Кардиазол» раненым с сильными нарушениями кровообращения и сделал всем до одного противостолбнячные прививки. К тому времени, когда я закончил заполнять и подписал все карточки ранений, я был непрерывно занят ранеными в течение трех с половиной часов. Хромая по направлению к посту боевого управления, я впервые за все это время вспомнил о собственном ранении ноги. Решив отложить обсуждение этого вопроса с Клостерманном до вечера, я лишь сообщил ему, сколько санитарных машин понадобится для эвакуации раненых после наступления темноты, а также вручил ему список медицинских инструментов, медикаментов и прочего, которые следовало раздобыть в госпитале.

Когда я вернулся на перевязочный пункт, солдат с ранением головы был уже мертв. Я попробовал применить прямую внутрисердечную инъекцию, но было уже слишком поздно. Тяжело раненный в живот, как я и опасался, тоже умер. Для того чтобы высвободить на полу побольше места, я сразу же велел вынести тела обоих на улицу. Убедившись в том, что моей помощи больше никому пока не требуется, я снял свой левый валенок и осмотрел ногу.

Поскольку рана голени до сих пор довольно сильно кровоточила, то выглядела она гораздо серьезнее, чем была на самом деле. Кость была все же немного задета, но в основном это была лишь не слишком глубокая, даже, можно сказать, поверхностная рана тканей. Рассмотреть вторую рану было сложнее, но, самое главное, я убедился в том, чего и опасался: осколок впился и застрял в ахилловом сухожилии, в результате чего боль становилась все острее и острее. Предпринимать я пока ничего не стал, а лишь позволил Генриху перевязать мне голень и лодыжку и сделал самому себе противостолбнячную прививку.

Втыкать иглу шприца в чью-то другую плоть гораздо проще, чем в свою собственную, поэтому вокруг меня собралась целая группа сочувствующих зрителей, и мне пришлось притворяться, что я абсолютно, как говорят французы, sangfroid(хладнокровен).

* * *

В тот вечер на всем нашем участке фронта было относительно спокойно, и поэтому я принял приглашение майора Клостерманна и еще двух офицеров поиграть с ними в Doppelkopf.Поскольку я все время думал о своих ранах на ноге, сосредоточиться на игре было довольно сложно; гораздо проще оказалось придумывать все более и более веские обоснования того, почему рана моей пятки требует непременной госпитализации. Мои мысли были очень далеки от хода игры, на который другие трое, наловчившись, обращали тоже не слишком много внимания, будучи в гораздо большей степени занятыми отслеживанием звонких ручейков пфеннигов и марок, перетекавших из моих в их карманы.

– Играйте, доктор! Ваш ход, – в очередной раз напомнил мне Клостерманн.

Я вытащил карту и шлепнул ею по столу с таким остервенением, будто меня разбирал недюжинный азарт.

Довольно ухмыльнувшись, Клостерманн спокойно бросил сверху свою карту и облегчил мою наличность еще на несколько десятков пфеннигов. Я громко рассмеялся, будто пытаясь скрыть свое сожаление о проигрыше, а про себя на самом деле подумал: «Развлекайся здесьсвоим Doppelkopf-ом сколько хочешь, а я скоро поеду домой!»

После игры я намеревался настоятельно порекомендовать Клостерманну начать подыскивать для своего батальона другого врача уже сейчас, но не успел я приступить к развитию этой темы, как он хлопнул меня по плечу и с выражением безмерного счастья на лице произнес:

– Как я все-таки рад, что теперь с нами опытный доктор! Уверен, что в скором времени вам у нас очень понравится.

«Ничего подобного!» – возмущенно подумал я, а вслух сказал:

– Меня довольно сильно беспокоит осколок в моей пятке, герр майор.

– Постарайтесь вылечить свою пятку, пока вы у нас, – с непоколебимым дружелюбием предложил Клостерманн. – Я выдам вам пару валенок самого большого размера, чтобы их можно было обувать даже на забинтованные ноги.

Его практический подход к вопросу чуть было не сбил меня с нужного настроя, но тут он добавил:

– Прошу вас, доктор, не понять меня неправильно – я вовсе не хочу оказывать на вас никакого давления. Поступайте со своей раной как знаете. Вам, как доктору, конечно, виднее.

– Осколок, застрявший в ахилловом сухожилии, – весьма неприятная штука, – продолжал упрямо настаивать я, немного преувеличив степень своих мучений. – Я, конечно, не смогу сказать раньше чем завтра, как поведет себя рана дальше, но, скорее всего, возникнет воспаление. Возможно, даже заражение крови.

Попрощавшись и покидая пост боевого управления, я на всякий случай хромал гораздо сильнее, чем это было действительно необходимо. А когда я доковылял до перевязочного пункта, моя память не без злорадства напомнила мне о Мюллере, который буквально умолял позволить ему остаться вместе с нами на фронте после того как ему оторвало два пальца на левой руке. Но ведь и ситуация была тогда совершенно иной: Мюллер был среди своих старых товарищей, а не среди едва знакомых людей. Как бы то ни было, но справиться со своей не по делу разошедшейся совестливостью я смог лишь к утру следующего дня.

Тем временем Генрих, не вдаваясь в излишние рассуждения, принялся к подготовке обороны перевязочного пункта со стороны конюшни. Он даже успел уже соорудить из бревен особые баррикады в тех местах, откуда было удобнее всего вести огонь по врагу. Не принимавший в этом никакого участия ординарец штабсарцта Лирова околачивался, ничем особенно не занятый, на перевязочном пункте. Когда я, вдобавок к этому, узнал, что он даже не пытался отыскать тело своего офицера для того, чтобы предать его подобающему захоронению, меня захлестнула волна яростного гнева.

– Убирайся отсюда! – прикрикнул я на него. – Перерой хоть все пепелище старого перевязочного пункта, но найди тело герра штабсарцта! Если даже от него осталась лишь одна зола – принеси ее. Хоть один палец с его тела – но чтобы мы смогли похоронить его так, как он того заслуживает!

Выпроводив мерзавца на улицу, я устало присел и задумался о прелестной жене и ребятишках Лирова, чью фотографию он с такой радостью и гордостью показывал мне всего какие-то две недели назад.

Ординарец вернулся уже через несколько минут.

– Я ничего не нашел, – упрямо потупившись, доложил он.

– Пошли со мной, – мрачно ответил я, чувствуя, что вот-вот могу взорваться.

Поддерживаемый с одной стороны Генрихом, я захромал к сгоревшему дому. Ординарец угрюмо плелся сзади. Останки Лирова мы отыскали почти сразу под первой же грудой обгорелых бревен.

– Бери и неси, – приказал Генрих, наподдав ординарцу сзади увесистого пинка.

Ранним утром, еще задолго до рассвета, противник предпринял энергичную атаку, в результате которой некоторые красные прорвались почти к самому перевязочному пункту. Они были уже буквально в тридцати метрах от нас. В свирепую рукопашную схватку вступили все, кто был поблизости, включая медицинский персонал и не слишком тяжело раненных. Русских отбросили. Чуть позже я узнал о том, как в самый критический момент боя один унтер-офицер, получивший к тому моменту жесточайшее обморожение обеих ступней, попросил поднять его вместе с его пулеметом на чердак одного из домов. Несмотря на нечеловеческую боль и полуобморочное состояние, он поливал оттуда врага своим смертельным огнем до тех пор, пока у него не вышли все патроны. Когда мне стало известно вдобавок, что этого унтер-офицера ждут дома жена и трое детей, мне стало невыносимо стыдно за свое пусть и небольшое, но все же малодушие.

К рассвету враг был выбит из Гридино полностью. И с рассветом же улетучились мои мечты о скором возвращении домой. С помощью Генриха я провел местную анестезию своей левой ступни и без особых затруднений извлек осколок из пятки. Так моя судьба оказалась связанной на некоторое время с 3-м батальоном 37-го пехотного полка.

* * *

Следующие десять дней оказались сущим адом: стремясь прорвать нашу линию обороны и открыть себе таким образом путь на Ржев и Смоленск, русские обрушили на Гридино нескончаемую череду следовавших один за другим ударов. Для отражения всесокрушающего натиска русских был задействован весь фронт Группы армий «Центр». Гридино находилось как раз на остром изгибе кривой вокруг Ржева и к тому же являлось ближайшей к Москве точкой всего фронта – так что ему доставалось особенно. С пункта боевого управления майора Клостерманна была видна, однако, лишь постепенно уменьшавшаяся от разрушений и пожаров деревня. Мое поле зрения было и того уже – от перевязочного пункта до громадного колхозного амбара, расположенного в сорока метрах позади дома. На какое-то время этот амбар стал нашей самой главной головной болью.

8 января русские захватили его снова, и каждый из нас, кто мог держать в руках оружие: санитары-носильщики, некоторые раненые, Генрих и я сам, – выбежали на мороз, готовые схватиться с ними за наш перевязочный пункт в жестоком рукопашном бою. Еще у нас была небольшая мелкокалиберная пушка, из которой мы принялись лупить по амбару прямой наводкой. Проку от этого, впрочем, было не слишком много, поскольку ее снаряды, ударяя в массивные стены амбара, теряли основную часть своей убойной силы, а их осколки и вовсе не проникали внутрь. Враг значительно превосходил наш маленький отряд числом, и мы уже начинали было подумывать о самом худшем, как появился Клостерманн с группой своих людей, и в результате нашей совместно проведенной контратаки красные были выбиты из амбара. Очередная атака русских, предпринятая ими ночью, очень быстро захлебнулась, встретившись с нашим концентрированным заградительным огнем из ручных видов оружия, подкрепленным залпами наших тяжелых 21-сантиметровых орудий. Ближе к утру русские отплатили нам с безопасного расстояния тоже довольно ощутимым артиллерийским обстрелом.

Закончился этот артобстрел примерно в 5 утра, и как только наши уши немного попривыкли к «оглушающей» тишине, мы услышали, что с востока к нам опять приближается огромная и пронзительно вопящая «Ура-а! Ура-а!» толпа красных. Вот – судя по воплям на пределе возможностей голосовых связок – они уже где-то рядом с амбаром. Взвившаяся в небо осветительная ракета выхватила из мрака довольно густую и большую толпу бегущих красных. Мы разом открыли по этой надвигавшейся на нас зловещей массе шквальный огонь из всех наших автоматов и винтовок. Скошенные нашими пулями, русские падали дюжинами, и их тела тут же втаптывались в снег бежавшими следом за ними. Колхозный амбар снова перешел в их руки, но на этот раз мы забросали его гранатами из гранатометов. Выбегая из него с дикими криками наружу, русские попадали прямо под наш прицельный огонь. Чуть было не завязалась рукопашная, но тут вдруг все оставшиеся в живых русские, не сговариваясь, как один рванули обратно на восток под покров тьмы.

Некоторые из наших людей осторожно вошли в амбар. По всему полу валялось множество убитых и раненых красных – жертв гранатных осколков, а в одном из дальних углов амбара… совершенно не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг них, обнявшись друг с другом и размахивая в такт руками, хрипло горланили какую-то песню еще двое русских. Тут мы вдруг поняли, что эти двое просто-таки вдребезги пьяны! От наименее тяжело раненных мы потом узнали, что, комиссары, начиная уже впадать в отчаяние от неспособности Красной Армии прорвать наши линии обороны ночными атаками, выдали своим солдатам невероятно огромное по сравнению с обычными боевыми 100 граммами количество спирта, а когда те основательно набрались им – отправили их в атаку.

Когда наше первое удивление от увиденного прошло, мы разглядели и другую, еще более гротескную картинку: в другом углу, пытаясь укрыться во мраке за какими-то сельскохозяйственными агрегатами, тряслись от ужаса две довольно преклонного возраста старухи – они были укутаны в такое количество одежды, что поначалу мы приняли их за мужчин. Оказалось, что этих двоих, а вместе с ними еще пятьдесят стариков и старух из занимаемых красными деревень комиссары заставили бежать впереди атаковавших наши позиции красноармейцев. Весь этот щит из живых людей (за исключением двух старух) был сражен в горячке атаки нашим заградительным огнем и втоптан в снег бежавшими за ними невменяемо пьяными красноармейцами. Задумка комиссаров была дьявольски проста – подставить под наши пули пятьдесят бесполезных гражданских жителей вместо пятидесяти солдат. И она сработала… Мы вышли из амбара наружу, и нашим глазам предстало несомненное доказательство этого невероятного злодеяния – в снегу на подступах к амбару было множество трупов беззащитных, невооруженных стариков и старух. Трое из них были ранены, но пока еще живы. Их перенесли на перевязочный пункт вместе с тридцатью нашими ранеными. Убитыми у нас оказалось восемь человек.

По мере того, как вражеская артиллерия сжигала или разрушала своим огнем дом за домом, наша деревня как бы усыхала и сморщивалась вокруг нас. Бесконечные тревоги держали нас день и ночь в напряжении. На следующий день, 10 января, мы подверглись бомбардировке со стороны Люфтваффе и в результате недосчитались еще девятерых убитыми. Мы проклинали наших же летчиков за их глупость и совершенно неуместную точность бомбометания. После этого наш разведывательный отряд из двенадцати человек неожиданно наткнулся в лесу на значительное скопление русских и был практически полностью уничтожен; лишь двое тяжело раненных из его состава смогли каким-то чудом добраться обратно до наших позиций. Было отброшено назад еще две атаки русских; в ходе одной из них наш собственный миномет случайно произвел несколько выстрелов по нашим позициям, в результате чего восемь наших солдат получили тяжелые ранения. Следом за этим русские начали применять свой ужасающий «сталинский оргáн» и здорово отделали однажды Гридино. Пока «сталинский оргáн» исполнял свою дьявольскую сюиту, каждый человек в батальоне лежал распластавшись, где бы ни застало его это поистине адское светопреставление, и молился, чтобы на его долю не досталось ни одного из этих смертоносных снарядов. К счастью, в Гридино они надолго не задержались, и «оргáн» был переброшен на другой участок фронта, чтобы повторить свое выступление и для тамошних «слушателей».

У меня было сильно простужено горло, температура – постоянно повышенная, да и вообще я был абсолютно вымотан. Времени и возможности для хоть какого-то отдыха практически не было, поскольку со следующего дня русские принялись интенсивно обстреливать деревню из крупнокалиберных и противотанковых орудий. В результате попадания одного из таких снарядов была в щепки разнесена пристроенная к нашему перевязочному пункту конюшня. Красные атаковали нас в очередной раз и снова захватили колхозный амбар. На этот раз они сосредоточили особенное внимание именно на перевязочном пункте, и через окна к нам влетело множество их винтовочных пуль. Наши резервные отряды контратаковали русских, и амбар оказался снова в наших руках. Той ночью мы его сожгли – оборонять его было слишком проблематично, и он оказывался полезным больше русским, чем нам. В зареве этого пожарища и при температуре воздуха, достигшей отметки минус пятьдесят градусов по Цельсию, мы вынесли на улицу и тщательно вытряхнули все имевшиеся у нас одеяла. Для ползавших по ним вшам это стало чем-то вроде Варфоломеевской ночи – уже мертвыми, с одеял они падали на снег сотнями.Вражеских атак в ту ночь больше не было.

Казалось, что произошло невозможное: последовательно отбив одну за одной все атаки русских, мы вынудили врага прибегнуть к осуществлению какого-то другого плана действий. Весь следующий день, 12 января, длинные колонны Красной Армии двигались маршевым порядком на запад в обход Гридино – всего в пяти километрах от нас. Нескончаемые колонны перемещались по белой, как лист бумаги, равнине длинным грязно-бурым потоком. Будь у нашего батальона артиллерия – мы могли бы причинить им своим прицельным огнем немалый урон с такого расстояния. Наши более удаленные артиллерийские батареи обстреливали их в течение всего светового дня, и время от времени их снаряды попадали не только в целинные снега по бокам от дороги, но и по маршировавшим колоннам. В такие моменты наблюдавший за этим в бинокль Клостерманн удовлетворенно улыбался и приговаривал: «Наша задача – держать оборону в Гридино, а вступать в бой с теми, кто проходит мимо нас, в нашу задачу не входит. Сегодня вечером сможем спокойно, ни на что не отвлекаясь, поиграть в Doppelkopf». И все же ему – так же как и всем нам – было прекрасно известно, что применение русскими новой тактики может означать для нас в недалеком будущем только еще более серьезные проблемы. Было совершенно очевидно, что они намереваются обойти с фланга западную оконечность «линии Кёнигсберг» и попытаются взять Ржев с тыла. И все же мы сидели и играли в Doppelkopf.

На следующий день, 13 января, стало ясно, что для того, чтобы мы не скучали, Красная Армия оставила в тылу некоторые из своих частей. Атаки с востока возобновились. За этот день враг оставил на полях перед нашими позициями более трехсот убитых; наши потери убитыми составили сорок один человек. Однако такие несоразмеренно малые потери с нашей стороны, могущие показаться при сопоставлении с потерями врага очень даже в нашу пользу, в действительности были для нас очень тяжелы – гораздо тяжелее, чем мы могли вынести. Подобная война на истощение постепенно, но верно пожирала батальон Кпостерманна – точно так же, как она постепенно истощила силы нашего 3-го батальона. Потери русских – если уж на то пошло – и должны были быть, грубо говоря, раз в десять больше, чем наши, поскольку мы вели огонь с подготовленных позиций, тогда как русские каждый раз шли на него по открытым заснеженным пространствам.

Легко раненным пришлось опять принять участие в защите перевязочного пункта – вплоть до рукопашных схваток, – да и я в который уже раз был вынужден забыть на время о своих прямых врачебных обязанностях и занять свое место среди сражающихся с оружием в руках. По части организации нашей собственной обороны перевязочного пункта Клостерманн в конце концов стал полагаться на меня полностью – так же, как в свое время и Кагенек с Ламмердингом. У нас в основном вполне получалось справляться со всем этим, и в первую очередь – в результате вдохновляющего примера со стороны самого медицинского персонала, а также благодаря хитроумным оборонительным укреплениям, организацию которых добровольно взял на себя Генрих.

14 января русские атаковали нас дважды, и все места, оставшиеся после вчерашних раненых, уже полностью эвакуированных, оказались занятыми следующей партией из тридцати раненых – оставалось лишь заменить соломенные подстилки на свежие. А вечером того дня с подступов к нашим позициям было убрано двести пятьдесят трупов русских, представлявших собой ложные мишени, которые только мешали бы нам при отражении следующей атаки.

Из Малахово было получено донесение: «Русские прорвались через позиции 1-го батальона 58-го пехотного полка в районе Раминцы. В контратаку были брошены остатки 3-го батальона 18-го пехотного полка. Русские были отброшены назад. В ходе контратаки погиб командир батальона гауптман Грамински. Командование 3-м батальоном возложено на гауптмана Ноака».

Значит, наша старая шайка была снова в бою! И теперь ее командиром – уже шестым по счету за последние четыре недели – стал Ноак: Нойхофф, Кагенек, Ламмердинг, Бёмер, Грамински и теперь Ноак.

Одновременно была доставлена копия донесения из расположенного в Ржеве штаба дивизии: «Прорыв русских у Ржева отражен. Но значительные силы русских совершили еще один прорыв у нас за спиной, в тринадцати километрах к западу от Ржева. Сложившееся положение представляется угрожающим». Это было последнее донесение, доставленное в Гридино в дневное время из Малахово. На следующий день, 15 января, русские оборудовали свои опорные позиции в лесах по правую и по левую стороны, а также прямо перед нами и стали в значительной мере контролировать дорогу, связывавшую нас с тылом, а также периодически забрасывали оттуда Гридино минами из минометов. Теперь для того, чтобы иметь возможность попасть в Малахово, приходилось дожидаться темноты, но даже и тогда никто не был наверняка уверен в том, что дорога не будет на этот раз заблокирована русскими. Полевой кухни к тому же в Гридино не было, и еду доставляли нам из Малахово с наступлением темноты. Раненые и мертвые перевозились по этой дороге также ночью, а ведь температура воздуха при этом была минус сорок пять градусов!

В одну из таких ночей к нам наконец прибыло подкрепление. Это были люди из строительных частей, из железнодорожных частей, откуда угодно, вплоть до музыкантов из полкового духового оркестра – лишь бы хоть как-то укрепить нашу обороноспособность. Эти «солдаты» не имели абсолютно никакого боевого опыта, а многие из них даже не представляли, как обращаться с оружием. К нам были направлены специалисты по самым разнообразным тыловым работам: инженеры, архитекторы, каменщики, геодезисты и т. д. В качестве пушечного мяса годился любой, лишь бы у него имелась пара неотмороженных ног и пара рук, способных держать оружие: Гридино должно было быть удержано любой ценой.

Моя рана на ноге нагнаивалась, отдохнуть толком не было никакой возможности. Оставшиеся не разрушенными дома в деревне были забиты людьми настолько, что лечь и вытянуться там в полный рост было просто негде. И всегда было полно работы – либо по оказанию первой помощи новой партии раненых, либо по эвакуации «старых», т. е., как правило, вчерашних.

Под покровом предрассветной мглы русские атаковали нас снова, и в бой против них была брошена эта почти не организованная толпа только что прибывших несмышленышей. Все эти высококвалифицированные в своих областях специалисты просто не имели практически никакого шанса на благополучный для себя исход, поскольку не обладали самой главной и единственно необходимой для выживания квалификацией – боевым опытом. Если, например, мы открывали по русским огонь из темноты, то сразу же вслед за этим старались перебежать на другую позицию, пригнув пониже голову. Новобранцы, каковыми они, по сути, и являлись, еще не постигли таких тонкостей ведения боя и проявляли фатальную для себя наивность буквально на каждом шагу. Они отважно отстаивали выбранный ими же самими клочочек земли и упорно стреляли из одного и того же места, обнаруживая свое местонахождение с точностью, достойной лучшего применения, и становясь таким образом удобной мишенью для более опытных красных. Короткая прицельная очередь из русского автомата – и одним нашим новичком меньше. С наступлением рассвета 16 января мы просто выбились из сил, оттаскивая с поля боя четыре сотни русских трупов. Перекличка «подкрепления» показала, что из 130 человек, прибывших к нам двенадцать часов назад, двадцать человек ранено, а 84 (…) убито.

Над Гридино повис еще один короткий день, который был в гораздо большей степени сумрачным, чем световым. У нас почти кончился керосин для ламп, совершенно необходимых на перевязочном пункте. Растворив по совету какого-то химика в бензине побольше пищевой соли, мы попробовали заправить лампы этой хитроумной смесью. Свет они при этом давали довольно скудный, но все же это было лучше, чем совсем ничего. При таком вот неустойчивом мерцании этих ламп мы и производили все перевязки, переливания крови и даже не слишком сложные хирургические операции, с которыми могли справиться своими силами. С возобновлением наших ночных перемещений по дороге Гридино – Малахово мне в помощь прислали молодого врача. Он сообщил мне, что оберст Беккер серьезно болен – по всей видимости, пневмонией. На следующий день, 17 января, я попросил моего молодого коллегу побыть немного моим заместителем на то время, пока я съезжу проведать Беккера. Мороз немного смягчился, и я очень надеялся на то, что мой смертельный номер, состоявший в дневном переходе из Гридино в Малахово, пройдет без встречи с русскими.

По здравом рассуждении мы с Генрихом вначале все же дождались наступления вечерних сумерек и лишь затем отправились в путь. Примерно на полпути по довольно узкой дороге, обрамленной с обеих сторон глубокими сугробами, мы заметили, что со стороны Малахово к нам приближаются по ней санная повозка и пятеро солдат. Мы были уверены, что это не русские, поскольку из Малахово они ехать просто не могли. Однако эти пятеро были вовсе не так уверены в том, что мы – немцы. Остановившись в отдалении, они требовательно крикнули нам: «Пароль!»

– Франкфурт! – выкрикнул я в ответ, прекрасно зная, что это вчерашний пароль, и надеясь на то, что это позволит нам подойти ближе, а там уж объяснить, что сегодняшний пароль нам просто не успели сообщить.

– Поднимите руки вверх! – крикнул один из пятерки.

Мы с Генрихом медленно подняли руки и оказались пленниками парашютистов-десантников. Они приказали нам забраться в сани и повернули обратно на Малахово, недвусмысленно направив два своих автомата прямо нам в животы. Однако когда я ввернул по дороге в свой монолог чрезвычайно грубое и типично немецкое выражение, это вроде бы более или менее убедило их, что мы, возможно,все-таки немцы. В любом случае дула их автоматов были теперь направлены на нас гораздо менее угрожающим образом. Они доставили нас к своему командиру в Малахово, который узнал меня и принес извинения за произошедшую ошибку. Я искренне поблагодарил его за возвращение нам статуса германских граждан, а также за то, что нас подвезли на санях. Если не считать наставленных на нас автоматов, это было все же намного приятнее, чем идти пешком.

Первым же делом я немедленно отправился осмотреть оберста Беккера. У него действительно была пневмония с сильным воспалением левого легкого. Сотояние Беккера было, без натяжек, очень тяжелым. Я обещал зайти к нему еще раз утром.

Когда я появился на пункте боевого управления 3-го батальона, все мои старые друзья крепко спали. Но Ноак и престарелый оберштабсарцт Вольпиус, каким-то образом оказавшийся за время моего отсутствия обратно в батальоне, оказали мне весьма радушный прием. От чашки кофе я отказался, сделал несколько глотков прокипяченной воды из растопленного снега и с огромной благодарностью растянулся на уютно похрустывавшем соломенном тюфяке. Мне необходимо было поскорее забыть о Гридино хотя бы на какое-то время.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю