Текст книги "Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Если б он сейчас вернулся, я бы снова пошел за ним! – произнес Ангус со слезами на глазах.

– Ангус, ты пьян!

– Какая разница – пьяный или трезвый? Я бы все равно пошел за ним! – с пафосом повторил Ангус.

Невооруженным взглядом было видно: парень готов подраться с любым, кто посмеет ему возражать.

– А ты, Джок? Ты со мной или против меня?

Джок – более чем когда-либо напоминавший отца-пилигрима в исторический момент высадки в Новом Свете – ответил со всей серьезностью:

– Боже правый! Конечно, я с тобой!

В его устах это прозвучало почти как торжественная клятва.

Сэнди, поблескивая стеклами очков, разразился агрессивной тирадой. И хотя он был вполне логичен, никто не обращал на него внимания. Время старых песен прошло, вещал он. Если бы сегодня принц вернулся, конечно же, никто не последовал бы за ним! С какой стати? Все это сентиментальность! Романтика! Католические штучки! («Заткнись наконец, Ангус!») Однако, если как следует задуматься, разве не за последних Стюартов мы все сражались в войну? И кстати, обратите внимание: принц Уэльский один-единственный во всей Европе напоминает своей внешностью и своим обаянием Красавца Принца Чарли. Вы когда-нибудь об этом задумывались? Это доказывает, что в нем живет последняя тонкая ниточка, связывающая нас со Стюартами! Что, не так? («Заткнись, Сэнди!»)

– О, принц Уэльский! – возопила вдруг Мэгги, резко разворачиваясь на своем крутящемся плюшевом стульчике. – Он такой душка! Мы все надеемся, что они приедет на открытие нового завода!

На мой взгляд, именно на этой ноте следовало завершить наш музыкально-якобитский вечер. Оставалось только разбудить йоркширца.

Вся компания вывалилась на крыльцо. Осенняя луна пряталась за холмами. В темноте мы слышали, как шумит ручей, падая со скалы; и как шум этот сменяется тонким серебристым журчанием – там, где ручей достигает дороги и прячется под мостом. Мы все обменялись серьезным рукопожатием – дурной знак в Шотландии! Откуда-то с дороги доносился голос Чарли, который напевал:

 
Никто не любит его, как мы.
Неужто он не вернется?
 

– Да ладно тебе, Чарли! Кончай куролесить, пойдем спать!

– Иди к черту!

5

Ярким солнечным утром я отправился в путь по дороге, ведущей к Форт-Уильяму и Бен-Невису.

Мне искренне жаль тех малодушных любителей комфорта, которые, добравшись лишь до Бреймара и Баллатера, полагают, что они повидали шотландский Хайленд. То, что они видели, – не более чем прелестные почтовые открытки. Только здесь, на подступах к Бен-Невису, открывается настоящий Хайленд. Пламенеющий вереск кажется каплями кларета, щедро разбрызганными по гладким склонам холмов. Густые лесные заросли уже тронуты дыханием осени, время от времени сквозь темные стволы деревьев проглядывает голубая поверхность озера или проблеск горного ручья, торопливо бегущего по крутому склону. Возьмите все самое лучшее, что есть в Рейнской долине, смешайте это с красивейшими швейцарскими пейзажами и выплесните на шотландскую землю – тогда вы получите представление о той щедрой и дикой красоте, которая меня окружала.

Дорога огибала с юга озеро Лох-Ойх, а затем снова пересекала водную преграду возле Инвергарри. Здесь на обочине дороги я увидел удивительный монумент: над бьющим из-под земли ключом (а, может, это был родник) стояла каменная пирамида, увенчанная изображением семи человеческих голов. В нижней части памятника вкруговую шла надпись на четырех языках – английском, гэльском, французском и латыни, которая гласила:

Сей монумент поставлен в память о скором и успешном возмездии, которое было осуществлено на правах кровной мести и в соответствии с приказом лорда Макдоннела и Аросса. Заслуженная кара настигла подлых преступников, повинных в истреблении семейства Кеннох, принадлежавших к могущественному и славному клану Макдоннелов. Этот памятник возведен полковником Макдоннелом из Гленгарри, XVII Маквиком Алистером, являющимся наследником и представителем его светлости, в году 1812 по христианскому летоисчислению. Отрубленные головы злодеев были доставлены в Гленгарри, в замок благородного вождя, но предварительно омыты в водах данного ключа. Все это произошло в начале шестнадцатого столетия, и с тех самых пор сей родник носит название «Тобар-нан-Шинн», что означает «Родник семи голов».

Я продолжил свой путь в Форт-Уильям.

Ласковое полуденное солнце освещало верхушки холмов. Я наблюдал, как маленький колесный пароходик, пыхтя и плюхая по воде своими лопастями, прокладывает путь к верховьям озера Лох-Лохи. Он выглядел явным анахронизмом, место которому в викторианской эпохе. На палубе такого пароходика полагалось бы стоять респектабельным мужчинам с бакенбардами в просторных норфолкских куртках. Я словно воочию видел этих викторианских джентльменов и их изящных спутниц под кружевными зонтиками и с обязательным томиком «Уэверли» в руках. В те времена имя блистательного мистера Телфорда не сходило с уст у лондонской публики – таким образом Хайленд входил в моду и становился частью культурного, цивилизованного мира!

Вскоре плодородные земли Хайленда остались позади, и я углубился в суровое царство скал и утесов. Временами мне казалось, что ветер доносит запах далекого моря. Я напряженно вглядывался в смутные очертания горных вершин на западе и пытался сообразить, неужели это темнеют горы Ская. В пустынных холмах, которые проносились мимо меня, присутствовала некая потусторонняя магия – сродни той, что ощущается на западном побережье Ирландии. День был солнечный, но, несмотря на это, дул сильный ветер. Он гулял по заросшим вереском полянам, пригибая растения до самой земли. По пустошам были разбросаны одиночные утесы странной формы – издали они казались заколдованными рыцарями. Все вокруг – даже обычные куропатки, перелетающие с места на место – несло на себе печать зловещего и сверхъестественного.

Тени постепенно удлинялись, солнце опускалось за вершины холмов, окрашивая их в новые оттенки. Мне и раньше доводилось наблюдать голубой цвет в природе – голубые берега Твида и голубые холмы Приграничья; я помню, как в Стерлинге восхищался голубизной Охильских холмов, а в Перте – синеющими на горизонте Грампианскими горами. Но попав на исходе дня в западный Хайленд, я понял, что до сих пор не видел по-настоящему голубого цвета. Здешний голубой цвет пока еще не открыт живописцами. Человек, использовавший в своих полотнах такие краски, наверное, прослыл бы безумцем.

На мосту через Спин я остановился и, перегнувшись через перила, посмотрел на реку. Она напоминала кипящий дьявольский котел. Дно у Спина каменистое, его покрывают глубокие каверны с зазубренными краями. Страшно становится, когда заглядываешь сквозь прозрачную коричневую воду в их невероятные глубины.

Именно возле этого моста 16 августа 1745 года произошла знаменательная встреча. Две роты Королевских шотландцев под началом капитана Джона Скотта следовали в Форт-Уильям, куда их направили для усиления местного гарнизона. Возле моста они внезапно услышали звуки пиброха и увидели на противоположном берегу большой отряд горцев, вооруженных мечами и кремневыми ружьями. Завязалась ожесточенная схватка, в которой погибли два солдата. В конце концов Королевских шотландцев окружили со всех сторон и вынудили сложить оружие.

Это была первая победа, одержанная на шотландской земле Красавцем Принцем Чарли…

Я проехал еще немного и в сгущавшихся сумерках увидел исполинскую махину Бен-Невиса, возвышающуюся над крышами Форт-Уильяма. Вершина горы терялась в плотной пелене облаков.

6

Жителям Форт-Уильяма, наверное, кажется, что они живут на самом краю света. Город приютился у подножия Бен-Невиса – высочайшей (и самой знаменитой) горы на всех Британских островах. Ее высота составляет 4406 футов, что на 846 футов превышает высоту Сноудона. Каждый более или менее здоровый человек, приехавший в Форт-Уильям, поднимается на Бен-Невис. Причем подозреваю, что никто заранее не собирается это делать, но так уж получается само собой. Неумолимые правила хорошего тона велят совершить восхождение на Бен-Невис. Зато, вернувшись с вершины, человек чувствует себя победителем. Он внезапно обнаруживает, что Форт-Уильям потеплел к нему: кажется, будто город улыбается и раскрывает свои дружеские объятия. Человек доказал, что кое-чего стоит.

Горожане – которые до того равнодушно обходили чужака стороной – с одобрительной улыбкой поглядывают на его стоптанные башмаки и говорят: «О, вы поднимались на Бен?» Тут же он узнает, что рекорд побить ему не удалось – большинство местных шотландцев тратят на восхождение вчетверо меньше времени; но это в конце концов не важно! Он заслужил доверие тех, кто поднимался на Бен-Невис до него. Человек отправился наверх неопытным новичком, а сразу же по возвращении стал заслуженным членом благородного сообщества тех, кто покорил высочайший пик Великобритании.

Я сам, прежде чем выступить в поход, долго бродил по Форт-Уильяму и пытался разглядеть вершину Бен-Невиса. Выяснилось, что сделать это практически невозможно. Гора в основании представляет собой окружность длиной в двадцать четыре мили (во всяком случае так говорят местные жители). Она подобна великану, который незыблемо восседает на своем троне и прячет главу в облаках и за плечами более мелких властителей.

Бодро насвистывая, я шагал узкой долиной, уводящей к вершине Бен-Невиса. На лице моем сияла глупейшая улыбка (ведь в тот момент я еще не знал, что меня ждет впереди!). Под стать ей были и начищенные штиблеты, которые я не догадался сменить перед восхождением. Возле маленькой белой фермы в Ахинтри я повстречал женщину, державшую на руках ребенка в клетчатом килте. Увидев меня, она произнесла с улыбкой: «О, сегодня отличный день для Бена!» Но при этом бросила озабоченный взгляд на небо, туда, где скрывалась невидимая вершина горы. Местные жители именно так говорят о Бен-Невисе – словно это почтенный старый джентльмен, с чьими капризами привыкли считаться. Мне сразу дали понять, что ласковый прием там отнюдь не гарантирован!

Со временем я понял: это самое правильное отношение к Бен-Невису.

Внизу тепло, солнце вовсю сияет на небе. Стоящие в отдалении деревья радуют глаз своим золотым убором. Я следую извилистой горной тропой, и по мере подъема шум ручья, текущего по дну Глен-Невиса, становится все тише, пока наконец совсем не затихает.

Я остаюсь один на один с огромными холмами-великанами. Их склоны местами кажутся коричневыми от засохшего папоротника, местами же серебрятся шелестящим вереском. И почти всюду под растительным покровом обнаруживается болотистая, хлюпающая под ногами почва. Время от времени из вереска взлетают мелкие птички, пасущиеся овцы при моем приближении подымают свои мохнатые морды и, не обнаружив ничего интересного, возвращаются к своему первоначальному занятию. Маленький коричневый ручеек прокладывает себе путь по склону, образуя микроводопады там, где приходится перепрыгивать с одного валуна на другой.

Уже в процессе восхождения обнаружилось, что дорога на Бен-Невис сложена из самого твердого в мире кремнистого материала. Увы, я сильно промахнулся в выборе обуви. Похоже, что моим штиблетам, немало хаживавшим по Пикадилли и Бонд-стрит, пришел конец. Ну и поделом им! Я решаю устроить себе небольшой отдых – сбросить с плеч надоевший рюкзак и оглядеть оставшуюся внизу долину. Дорога, по которой я поднимался, кажется отсюда тонкой ленточкой, пришпиленной к склону холма. Ручей ослепительно блестит на солнце, обозначая крутые изгибы русла, пока не скрывается под ковром из осенних листьев. По склонам холмов лепятся случайные фермы, уменьшенные до размеров спичечного коробка.

Все это милые и привычные приметы человеческого быта. Но в каждом горном восхождении наступает миг, когда приходится отвернуться от них и обратиться лицом к суровым и неприветливым склонам, которые никогда не давали и не дадут человеку ни убежища, ни пищи. Склоны холмов наползают друг на друга, будто стремятся поскорее скрыть от ваших глаз обитаемую землю. Зато появляется возможность хорошенько разглядеть облака, которые теперь располагаются значительно ближе. Те из них, которые снизу смотрелись однородными желтоватыми подушками, неожиданно обретают фактуру, внутри них обнаруживаются прорехи и закрученные ветром спирали. Более темные облака шевелятся разорванными краями и грозят непролившимся дождем. Трава становится все более чахлой и уступает место скалам. К тому же дует холодный ветер.

Подъем дается нелегко. Но я медленно, ярд за ярдом, поднимаюсь по мрачной лощине с каменистыми склонами, по которым сбегает крохотный ручеек. Я уже поднялся выше окрестных гор и теперь могу заглянуть за их вершины. Там виднеются новые холмы, а за ними еще одни… и так до самого горизонта, где обнаруживается легкий намек на море.

По дороге мне встретилось небольшое каровое озеро, на берегу которого стояла каменная хижина без дверей.

Вокруг был разбросан мусор – верный свидетель недавнего человеческого пребывания. Здесь валялись апельсиновые корки, металлические пробки от бутылок и бумага, некогда служившая оберткой для сандвичей. Печальная картина, более уместная в обезьяньей клетке, служила лишним подтверждением дарвиновской теории. Зато отсюда открывался потрясающий вид на Бен-Невис…

Вот она, настоящая Шотландия! Только здесь вы увидите описанный в романах Хайленд. Прямо передо мной, за могучим горным кряжем лежало голубое, словно небо, озеро Лох-Линнхе. Справа между холмов пряталось Лох-Лохи. А еще дальше открывалась удивительно красивая долина, над которой висела радуга. По ней проходил Каледонский канал, он тянулся от озера к озеру и в конце концов приводил к Инвернессу.

Тропа становилась все круче, изобиловала зигзагами и неожиданными поворотами. Я шел, ощущая радостное возбуждение, холодный воздух пьянил, словно вино. Обернувшись, я замер, пораженный новым чудом – внезапным проблеском Атлантики поверх горной вершины. А вон те смутные голубые пики, что виднелись вдали, наверное, были Гебридами. А затем я внезапно очутился в долине смерти. Здесь ничего не росло. Горные склоны усеивали обломки скал. Облака были совсем близко, одно даже оказалось у меня под ногами – неуловимая серая субстанция, струившаяся по поверхности горы.

Привычный обитаемый мир остался далеко внизу, и даже солнечный свет не скрашивал моего одиночества. Со всех сторон меня окружали горы – жестокие и неумолимые. Во всем таилась неведомая угроза. Легкие золотистые облака, проплывавшие в непосредственной близости, при ближайшем рассмотрении превращались в таинственные видения, которые скрывали в себе нечто жуткое – такое, что могло в мгновение ока смахнуть человека с горного склона, подобно тому, как птица на лету склевывает зазевавшуюся муху.

Человек нигде не ощущает так болезненно свое одиночество, как высоко в горах.

Я продолжал подниматься, хотя легкие мои горели, сердце неистово колотилось, а сбитые в кровь ноги молили об отдыхе. Но я запрещал себе даже думать об этом. Меня подгоняла мысль, что вершина уже близко. Она просто не может быть далеко!

Внезапно дневной свет померк. Я вошел в полосу густого тумана и не сразу почувствовал, какой он холодный и влажный. Тело мое было разогрето долгим подъемом, и до определенного момента я не отдавал себе отчета, насколько понизилась окружающая температура. Внезапно из тумана выплыли две темные фигуры. Навстречу мне двигались мужчины, закутанные до самых глаз. Несмотря на теплые шарфы и рукавицы, они выглядели совершенно замерзшими. Их зубы выбивали дробь, носы покраснели, а уши торчали, будто ломти сырой говядины. Они попытались улыбнуться, но жалкие улыбки замерзли на их обледенелых щеках.

– Осталось еще полмили! – сообщили они и поинтересовались: – Там внизу по-прежнему хорошая погода?

– Да, светит солнце.

Они помахали руками, как это делают морозным утром кучеры. Затем, стащив рукавицы, подышали на пальцы в напрасной попытке их согреть.

– Не наваливайтесь на деревянные ограждения! – предупредили меня. – Они ненадежные. Удачи!

И мужчины пошли дальше, мгновенно растворившись в тумане. А я продолжил подъем. Местами мне попадались заснеженные полянки, где снег лежал в два-три дюйма толщиной. Нежданно-негаданно я угодил в самый разгар зимы. Дул сильный студеный ветер, швырявший в лицо клочья влажного тумана. Все накопленное тепло покинуло мое тело. Ссутулившись на ветру, я поспешил достать из рюкзака теплую куртку. Увы, она не сильно исправила положение. Мне по-прежнему было отчаянно холодно, ушей я не чувствовал, глаза болели и слезились.

Туман незаметно превратился в моросящий дождик, а дождь вскоре сменился снегом. Легкие снежинки кружились в воздухе, исполняя легкомысленный танец на ветру. Постепенно подъем стал более пологим. Вскоре сквозь снег я разглядел какое-то полуразрушенное строение и поспешил туда, чтобы хоть ненадолго укрыться от непогоды. Это оказались развалины каменного дома, с виду напоминавшие останки кораблекрушения. Здание выглядело так, будто над ним потрудилось целое полчище злобных демонов воздуха. Спрятавшись за жалкой, зиявшей сплошными дырами стеной, я прислушался к завыванию ветра, гулявшего на вершине Бен-Невиса. Это был ужасный звук, может быть, самый ужасный на земле. Негромкий, но угрожающе настойчивый – от него было никуда на спрятаться. Мне приходилось слушать этот дьявольский, злобный, проклятый звук. Он сам проникал мне в уши и холодил кровь. Более того, он притягивал меня и в конце концов заставил выйти наружу. Я подошел к краю пропасти и посмотрел вниз. Снег кружился над кромкой обрыва, казалось, будто он летит не вниз, а вверх.

Под ногами было полторы тысячи футов пустоты – страшная, головокружительная пропасть. Я поднял камень и бросил вниз. Прошло семь долгих секунд, затем откуда-то снизу донесся звук удара, ему ответило эхо… еще одно… и еще, еще.

Скованный пронизывающим холодом, я стоял на краю обрыва и наблюдал, как кружится и мечется снег на ветру. Временами его относило в сторону, и тогда обнажались грубые, зазубренные очертания утесов, темневшие на противоположной стороне расщелины. Можно было подумать, будто там притаились то ли люди, то ли привидения, то ли вообще какие-то неведомые бесформенные создания. И над всем разгуливал ужасный призрак ветра. Его заунывный вой разносился над пропастью, он стенал и жаловался, что-то рассказывал и обещал, куда-то звал – наверное, в далекие каменистые лощины, где сияет солнце. Порой в нем слышалось злорадное дьявольское веселье, заставлявшее сердце сжиматься от страха. Я не решался отвернуться от бездны. Меня не покидало ощущение, будто оттуда вот-вот появится некий неведомый враг, с которым мне придется сражаться.

Я бы долго еще стоял на краю пропасти, если бы не почувствовал, что промерз до самых костей; пальцы онемели и не слушались. Поэтому я повернулся и побрел прочь сквозь туман и мокрый снег. На обратном пути меня поджидал еще один сюрприз: в облаках внезапно образовалась огромная дыра, и сквозь нее открылась чудная панорама – заснеженные горные вершины, от которых расходились извилистые голубые трещины, а где-то далеко внизу под роскошной радугой синело Лох-Несское озеро. По его поверхности медленно перемещался крошечный, размером с муху, пароходик. Затем дыру вновь затянуло туманом, и я поплелся вниз, поминутно оступаясь на острых камнях и ругаясь на все корки. Я шел примерно с час, прежде чем туман начал редеть и рассеиваться. Вскоре над головой моей снова засияло солнце…

Вокруг меня расстилались великолепные пейзажи Хайленда: облака плыли по синему вечернему небу, горные вершины перекликались друг с другом, на горизонте серебряной полоской сверкала Атлантика. Голая скала под моими ногами постепенно сменилась коричневой болотистой почвой, вновь появились кусты вереска.

Я присел на пригорок и протянул к солнцу озябшие руки. Внезапно взгляд мой упал на ботинки. И при виде того, во что превратилась моя старая верная обувь, знававшая в свое время Пикадилли и Бонд-стрит, я громко расхохотался!

«О, так вы поднимались на Бен?»

Мы сидели у огня и вели неспешную дружескую беседу. Упрямые хайлендские языки, прежде надежно запертые на замок, развязались. Люди наперебой говорили о том странном и удивительном, что видели «на Бене». Один рассказал о незабываемом рассвете над Шотландией; другой вспомнил великолепный закат, когда солнце, словно огромный раскаленный шар, опускалось за горную гряду. Третий нарисовал перед нами чудесную картину бесчисленных хайлендских пиков, которые на сотни миль протянулись в белом безмолвии облаков.

Я тоже внес свою лепту в этот увлекательный разговор. Рассказал о горных вершинах Швейцарии, на которые мне доводилось подниматься; о неповторимых видах, открывавшихся с Ливанских холмов в Египте и с вершины Орес в Северной Африке. И ничего из того, что я видел, не могло сравниться по своему великолепию с этим нагромождением голубых холмов, величественных повелителей Шотландии, которые тянутся на многие мили, сверкая заснеженными вершинами на ярком осеннем солнце.

7

В Форт-Уильяме есть маленький музей Западного Хайленда, где среди прочих реликвий сорок пятого года хранится засекреченный портрет принца Чарли.

Этот экспонат, как никакой другой, воскрешает в памяти все угрозы и опасности якобитского движения. Портрет, представляющий собой антикварную редкость, скорее всего, был написан для тех, кто с риском для жизни поднимал тосты за «короля, который за морем».

Он выглядит как обычная доска, в центральной части которой намалеван цветной полукруг. Больше всего это напоминает палитру небрежного художника, сплошь заляпанную красками. Вы можете до скончания веков вглядываться в невообразимую мешанину беспорядочных мазков, голубых и красных точек, коричневых и зеленых спиралей, но так и не распознать зашифрованного изображения. Однако обратите внимание на маленький белый кружок размером с основание чайной чашки, который располагается на некотором расстоянии от цветного полукруга. Если поместить туда металлический цилиндр примерно шести дюймов в высоту, то на его изогнутой блестящей поверхности, в которой отражается безумный хаос красок, проявляется прелестный миниатюрный портрет принца Чарльза Эдуарда. Принц изображен в каштановом парике и богато вышитом атласном сюртуке. На груди у него красуется лента с орденом Святого Андрея. Это удивительная маленькая картина. Попробуйте отойти на несколько шагов влево или вправо, и изображение исчезнет. Но если стоять прямо перед картиной и смотреть на нее сверху вниз – как это обычно делает человек, намеревающийся поднять тост за чье-то здоровье, – то вы явственно видите портрет «принца Уэльского, регента Шотландии, Англии, Франции и Ирландии, а также всех принадлежащих им территорий!»

Я почти не сомневаюсь, что эта уникальная реликвия долго пылилась на прилавке какой-нибудь антикварной лавки и была приобретена музеем за несколько шиллингов. Большая удача, что за долгие годы металлический цилиндр не затерялся, остался лежать в комплекте с портретом. В противном случае нам так бы и не удалось разгадать тайну этого заляпанного красками куска дерева.

Блестящий цилиндр снабжен кожаным футляром, похожим на стаканчик для игральных костей. Им прикрывали цилиндр в присутствии подозрительных лиц или просто в ожидании того дня, когда настанет время для тоста в честь «короля, который за морем».

Пока я разглядывал этот маленький шедевр, меня охватили те же чувства, что и при исполнении якобитских гимнов из книги Хогга. В памяти вновь встали деревянные панели старинных гостиных, вереница фамильных портретов на стене, часовой у дверей и компания заговорщиков, которая собралась в неверном свете свечей, чтобы поднять бокалы за безнадежное, заведомо проигранное дело Стюартов.

В музее можно также полюбоваться на штаны принца Чарльза, сшитые из очень качественной и прочной тартаны. Штанины соединяются с традиционными гольфами – так что получается некое подобие современных колгот. Кроме того, здесь хранится бессчетное количество документов из так называемого ларца Клунийской хартии: писанные коричневыми чернилами приказы о назначении вождей кланов на должности полковников повстанческой армии, приказы горцам явиться в условленные места и другие тому подобные бумаги. На многих из них стоит подпись «Карл, П. Р.», и все они пожелтели от времени. Ценным экспонатом является подлинный локон принца Чарльза – золотой, пушистый, похожий на локон ребенка.

Если бы кто-нибудь из американских миллионеров пожелал вписать свое имя в историю Хайленда, то я бы посоветовал ему пожертвовать деньги в фонд музея. Трудно придумать более достойный вклад, чем постройка нового приличного здания для музея Форт-Уильяма.