Текст книги "Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Приближались соревнования шотландских волынщиков – и мне был обещан богатейший пир духа. Дабы я смог в полной мере насладиться этим музыкальным банкетом, меня пригласили на предварительное прослушивание в древнем зале для приемов. Причем намекнули, что мне несказанно повезло, ведь посторонняя публика туда не допускалась – конкурсанты выступали исключительно перед членами жюри. Это обещало стать незабываемым зрелищем! Как только судьи расселись по своим местам, раздвижные двери распахнулись. Вошел горец в полном тартанном одеянии, в руках он держал волынку, щедро украшенную длинными ленточками. Он принялся дуть в трубки и извлекать из своего инструмента звуки – столь громкие и отвратительные, что перед ними меркли вопли несчастных грешников в аду. Это продолжалось некоторое время: артист важно прохаживался взад и вперед и терзал свою волынку, а слушатели время от времени впадали в экстаз и разражались рукоплесканиями. Что до меня, то инструмент этот показался мне настолько ужасным, что я был не в состоянии отличить «Собрание Макдональдов» от, скажем, «Плача Аберкромби» – все исполняемые произведения звучали в равной степени тоскливо и негармонично. Я невольно усомнился в искренности доктора Джонсона, который, по слухам, был большим поклонником волынки и на концертах всегда становился поближе к исполнителю, едва не прижимаясь ухом к главному дрону. Промаявшись на этих предварительных соревнованиях три часа, я посчитал, что долг вежливости уплачен сполна, и потихоньку покинул зал. Задним числом скажу: это было нелегкое испытание – сродни тому, что испытывает человек, оказавшийся совсем рядом со звонницей в день королевских именин… Увы, вынужден признать, что волынка – это одно из немногих поистине варварских изобретений шотландцев.

Таково мнение Джона Карра. Я же от себя добавлю: у шотландцев есть три привязанности, которые неизменно ставят в тупик англичан, – Бернс, волынка и хаггис. Из этого набора лишь хаггис поддается какому-то пониманию (особенно, если употреблять его с большим количеством виски).

Тем временем празднество на улицах Бреймара набирало силу. Девушки в килтах отплясывали зажигательные флинги, и серебряные медали блестели на их бархатных жакетах, подобно начищенным пуговицам на костюмах «перламутровых короля и королевы» [37]37
  Так в Лондоне называют победителей конкурса традиционной одежды уличного торговца и его жены. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Седобородые старики, цветом лица напоминавшие старинное красное дерево, скинули с плеч куртки и теперь стояли, подпирая плечами вес кейбера. Молодые дюжие горцы соревновались в толкании кейбера: предварительно они крутились на месте не хуже «вертящихся дервишей» и лишь потом – набрав скорость – толкали бревно (между прочим, при вращении становилось видно, что под килтами на них надеты короткие клетчатые штаны; говорю это специально, дабы успокоить щепетильных английских дам, поскольку знаю, что данная тема активно дискутируется за границей!). Попадались в толпе и волынщики. Одни из них расхаживали взад и вперед, извлекая из своих инструментов те самые звуки, которые вызвали стойкое отвращение у сэра Джона Kappa. Другие стояли на месте, отбивая ритм ногой в шотландском башмаке и оглашая окрестные холмы дикими и печальными мелодиями пиброха.

Внезапно все стихло – это гонец принес известие о том, что королевское семейство выехало из Балморала. Кланы Мэйфера и Белгравии с надеждой встрепенулись на складных стульях. На холмах обозначилось движение, раздались пробные звуки волынок. Наконец показался королевский кортеж: в глазах рябило от королевских тартан Стюартов, последовали поклоны, королевскую чету в окружении придворных проводили в деревенскую беседку, где они должны были принимать приветствия кланов. Это величайший миг для всего Бреймарского собрания. Члены кланов потянулись через поле – большинство из них являлись ветеранами королевской охоты и всю свою жизнь провели на окрестных холмах. Шествие было очень красочным: гремели барабаны, развевались знамена, играли военные пиброхи. Первыми шли Стюарты из Балморала, на плечах они несли лохаберские топоры. За ними следовали Макдаффы со своими древними пиками, затем – Фаркуарсоны со сверкающими на солнце клейморами. Приближаясь к условленному месту, вожди кланов подносили к губам эфесы мечей и отдавали военный салют королевской чете.

– Равнение налево!

По этой команде десятки загорелых лиц обернулись в сторону беседки. И что это были за лица! Среди них попадались и молодые, и старые, но именно старые привлекали особое внимание, ибо так походили на лица патриархов из старинных саг. В это трудно поверить, но если бы вы оказались участником королевской охоты на оленей, то вашим слугой стал бы один из благородных стариков с львиным профилем.

Если вы прикроете глаза, то легко сможете представить себе другое – более дикое и грубое – собрание на берегах Мара. И поймете, как выглядела на Куллоденском поле пехота – та самая, которая после первого залпа отбрасывала в сторону мушкеты и с мечами в руках бросалась на вражеские штыки. А теперь мне хочется спросить: в чем же заключается урок Бреймарского собрания? Мне кажется, что урок этот (если он вообще существует) состоит в следующем: в тот миг, когда последняя колония кельтов уступила место современному миру, из нашей жизни ушло нечто героическое и благородное…

Празднество продолжалось до самой темноты. Одетые в килты члены кланов стояли у дверей своих скромных домов и наблюдали, как королевский кортеж медленно удаляется по горной дороге. Печально гудели волынки в закатных лучах. Судя по всему, Бреймар отчаянно не хотел прощаться с былыми временами. На холмы опускалась тихая ночь. Завтра настанет новый день, языческие боги вновь сложат свои килты в сундуки и превратятся в обычных людей, которые ходят по земле в тривиальных современных брюках.

7

Если вы хотите полюбоваться идеальными – как на рекламных проспектах – видами Шотландии, то вам следует солнечным днем прокатиться по дороге из Бреймара в Баллатер. Каждый ярд этой дороги напоминает раскрашенную почтовую открытку. Именно здесь, в долине реки Ди, берет начало вся привлекательность, мягкость и грациозность Шотландии. Здесь у вас есть шанс увидеть улыбку Хайленда. И хотя местность выглядит довольно дикой, но опытного путешественника не введет в заблуждение эта обманчивая дикость. Уж он-то знает, что за каждой сосенкой в окрестностях Балморала ухаживает свой слуга. Не стоит обращать внимания на холодный ветер, принимать всерьез суровость горных пейзажей и безлюдность вересковых пустошей – ведь понятно, что в конце дня вам гарантирована уютная гостиница и горячая ванна.

Перед вами тот самый маленький кусочек Хайленда, который вы чаще всего находите в своем лондонском почтовом ящике с припиской на обороте: «Птицы очень мало в этом сезоне» или «Жду не дождусь дождя» (это, скорее всего, от какого-нибудь рыболова). И пусть он не так живописен, как дикие шотландские холмы, но и в этом крае есть своя прелесть – уютная прелесть мягкого сухого кресла после снежной бури на улице.

Я не спеша ехал вдоль берега Ди. Безукоризненно гладкое дорожное полотно больше напоминало променад на городской набережной, чем загородное шоссе. В поле зрения попала типичная для этих мест картинка: на некотором удалении от берега маячит фигурка рыболова с большой удочкой для лосося. На берегу рыбака дожидается старый опытный помощник, в руках он держит, судя по всему, еще не пригодившуюся острогу, на губах играет слегка циничная ухмылка. А еще дальше высятся башенки замка Балморал, на одной из них трепещет королевский штандарт. Этот роскошный замок из белого гранита вырос у самого подножия утеса Крейг-Гоуэн – там, где река Ди делает небольшую излучину. Говорят, время от времени здесь появляется привидение: пожилая леди в черном, которая разъезжает в коляске, запряженной лохматым шотландским пони, и с удовольствием рассматривает живописные окрестности. В Хайленде никогда не забудут королеву Викторию. Помнится, в Бреймаре я беседовал с одним стариком, который буквально молился на покойную королеву и называл ее не иначе как «Ее бывшее милостивое величество».

К приятностям этой дороги относятся также маленькие сосновые лесочки, тянущиеся вдоль обочины. Издали они казались пятнистыми от падавших на них солнечных лучей. Я неоднократно останавливался, чтобы перелезть через невысокую каменную ограду и углубиться в этот зеленый рай. Земля здесь была выстлана мягчайшим папоротником, воздух дрожал от птичьих песен, сквозь которые пробивалось тихое журчание невидимого ручейка. Порой колючие сосны расступались, и взору открывались крохотные полянки, сплошь заросшие желтыми лютиками и голубыми колокольчиками. Поглубже в чаще произрастали совершенно роскошные поганки всех оттенков розового и малинового. Сквозь высокие ровные стволы просматривались высокие горы на противоположном берегу Ди: окутанные розовато-лиловым туманом, они высились до самых небес. Нет, все же что ни говорите, а во всех шотландских пейзажах – даже вот в таких идиллических дубравах – присутствует нечто драматическое. Непонятно, как это получается, ведь лес одинаковый во всем мире. Мне доводилось видеть итальянские леса, которые ничем не отличались от тех, что растут у нас в Сассексе. Однако эти шотландские рощи, тянувшиеся вдоль побережья Ди, ни с чем не спутаешь. Полагаю, если взять какого-нибудь человека на другом конце земли и, завязав глаза, перенести сюда, он сразу бы заявил: «Мы в Шотландии!»

Баллатер…

Это маленький городок, который живет и благоденствует благодаря особой милости королей. По сути, здесь все возникло и получило свои названия в соответствии с высочайшим соизволением. Представляю, какая тут кипит борьба за почетное право втиснуться на крохотную главную улицу Баллатера. Сколько сил требуется приложить, дабы заполучить заветную резолюцию «По утверждению с его королевским величеством». Но зато уж каждое заведение, каждая лавка на этой улочке украшены невидимым королевским гербом.

К Баллатеру подходит железнодорожная ветка, и здесь же она со вздохом облегчения заканчивается – конечная станция для тех, кто едет в Балморал. По этой древней узенькой платформе ступали все знаменитости викторианской эпохи и добрая половина деятелей более поздних времен – эдвардианского и георгианского периодов. В результате у работников станции давно уже выработался наметанный глаз на отдельные черты государственных деятелей. Ох, какая здесь поднималась паника при виде гладстоновского воротничка! Возле билетных касс выставлялся почетный караул, высокопоставленный багаж заботливо выгружался из грузовых вагонов.

Характерной чертой Баллатера является его исключительная лояльность к правящей фамилии. По сути, здесь царит культ королевского семейства. Даже принц-консорт пользуется глубоким уважением, и никто из горожан не позволил бы себе пренебрежительного замечания в адрес Мемориала Альберта. Это оказалось бы в высшей степени нелояльно!

Баллатер – восхитительное местечко. В гостинице для рыболовов все стены увешаны королевскими литографиями вперемежку с оленьими головами, которые с укоризной глядят на вас своим черными блестящими глазами. Отель построен на самом берегу Ди – так, что какой-нибудь ленивый миллионер может удить рыбу прямо из открытого окна своей спальни. Кстати, оттуда открывается прелестный вид на старый мост и заросшие лесом окрестные холмы. Вы засыпаете и просыпаетесь под веселый плеск реки Ди, которая несет свои воды по неглубокому каменистому ложу.

Я остановился в Баллатере, чтобы заправиться бензином. Человек, который обслуживал меня, вполне мог бы в прошлой своей жизни вытирать вспотевшие бока лошадей и расчесывать им хвосты. На галстуке у него я заметил булавку с королевской символикой и подумал: в этом весь Баллатер – самый лояльный городок нашего королевства.

8

Поздней ночью я катил по дорожке лунного света в направлении Абердина. Позади Баллатера громоздился величественный отель «Крейгендаррох», а впереди уже маячил «Камбус-о-Мэй», где по обоим сторонам от Ди высились крутые, заросшие ельником склоны… Под луной расстилались призрачно-серые пустоши Диннета… Зеленел своими садами и парками Абойн… Неподалеку от Лумфанана располагался Кинкардин-о-Нейл, где умер Макбет… Далее будет Банхори и небольшой объезд, который выводит к мосту на речке Фью. Там, под его древними арками, река пенится и ревет на каменистых отмелях.

 
Приходят люди издалека
Туда, где бежит под мостом река,
Где рыба прыгает из воды
И где колдовские видны следы.
 

Мне подумалось, что эта ночь исключительно подходит для встречи с келпи [38]38
  Келпи – в шотландском фольклоре водяной в образе лошади, который развлекается тем, что топит случайных путников. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Дорога ослепительно поблескивала в лунном свете, а по обеим сторонам от нее таинственно темнели горы и леса. И подобный ландшафт сопровождал меня до самого конца путешествия.

Глава шестая
Абердин

Я знакомлю читателя с одной из удивительных тайн Абердина; на рассвете я наблюдаю за прибытием рыболовецкой флотилии, присутствую на шотландской свадьбе и встречаю человека в килте.

1

Я считаю, что в Абердине находится одно из самых таинственных зданий в Шотландии. Оно, как и большинство абердинских домов, построено из серого гранита, благодаря чему производит весьма солидное впечатление. Особенно же выигрышно здание выглядит после сильного дождя, когда поверхность стен «сверкает, будто присыпанная алмазной пылью» (снимаю шляпу перед шотландским писателем, которому пришло в голову это чудное сравнение – вечная ему благодарность!).

Попасть внутрь можно лишь по приглашению, подписанному самим лордом-провостом и заверенному ректором университета и главным констеблем. Прежде всего необходимо преодолеть длинную лестницу с массивными ступенями. Наверху возле вращающихся дверей поджидает огромный швейцар, который придирчиво изучает ваши документы, а затем спрашивает тоном бывшего армейского сержанта:

– В какой отдел – внутренний или экспортный?

– Внутренний.

– Тогда поднимитесь на втор-рой этаж и свер-р-рните направо!

На указанном этаже гранит уступает место мрамору. Здесь тянутся длинные коридоры. Вы сворачиваете, как и было велено, направо и идете мимо бесконечных дверей. По дороге читаете таблички на них: на одних написано «Посторонним вход воспрещен», на других значатся фамилии – «Профессор Макдугал», «Профессор Фрэнк П. Хикинг», «Профессор Эпштейн», «Профессор Ченг». Наконец вы добираетесь до комнаты, которая напоминает одновременно редакцию американской газеты и сортировочную главного почтового управления. Здесь повсюду расставлены маленькие столы, за ними восседают не меньше сотни человек. В центре комнаты находится большой подковообразный стол. Здесь тоже сидят люди, они что-то лихорадочно пишут. Время от времени кто-то из сотрудников, сидящих за маленькими столами, поднимается и подходит к расставленным вдоль стен книжным стеллажам. Заглянув в один из многочисленных томов, человек задумчиво возвращается на свое рабочее место.

В помещение постоянно заглядывают курьеры в одинаковой униформе. Они появляются с пустыми плетеными корзинами и сразу же направляются к человеку, который сидит во главе подковообразного стола. Тот быстро раскладывает по корзинкам аккуратно сложенные листовки с машинописным текстом, и молодые люди уносят их в застеленную ковром приемную. Здесь сидит старший начальник (он главнее даже того, кто во главе «подковы»). Начальник жадно просматривает и сортирует доставленные записи: какие-то сразу же уничтожает, остальные штемпелюет при помощи резиновой печати и бросает обратно в корзинки. Свои действия он сопровождает отрывистой командой:

– В сортировочную!

И курьеры бросаются исполнять его приказ. Все организовано очень четко и эффективно: здесь царит тишина – как в Британском музее, и целесообразность – как в Банке Англии. Лишь иногда рабочая атмосфера нарушается взрывом неконтролируемого смеха, и надо сказать, это всегда крайне смущает случайных посетителей! Однако сами сотрудники не выражают удивления и продолжают заниматься своими делами как ни в чем не бывало. Люди за центральным столом все так же увлеченно пишут; те, что сидят за маленькими столиками, лишь морщатся, но не прерывают своей работы. Молодой человек в углу комнаты никак не может справиться с охватившим его весельем. Отшвырнув прочь ручку, он вскакивает с места и громко восклицает:

– Ага, нашел! Что ты скажешь об этом?

Но, похоже, его находка не вызывает энтузиазма у соседей.

– Отстань от меня! – ворчит тот, к которому обращался весельчак.

– Но послушай…

– Я же сказал, помолчи! Не желаю слушать твой старый избитый анекдот!

Ужасная бледность разливается по лицу смеявшегося.

– И вовсе не старый, – мрачно возражает он, но в голосе его чувствуется предательская нерешительность. – Это новая шутка.

– Не отвлекай меня! Пойди и спроси профессора.

С видом оскорбленного достоинства молодой человек пересекает комнату и почтительно обращается к человеку за центральным столом.

– Сэр, послушайте: сидят трое – англичанин, ирландец и абердинец и пьют виски…

– Вот как… – поднимает глаза профессор. – Очень интересно!

Несколько обескураженный юноша продолжает:

– Понимаете, сэр, они пьют виски и…

– Ну-ну, продолжайте.

Молодой человек колеблется, и профессор считает своим долгом его приободрить:

– Говорите же, дорогой сэр. Невозможно составить мнение при таком стандартном зачине.

– Итак, сэр, они пьют виски, и тут прилетают три мухи и падают по одной в каждый стакан.

Взгляд профессора приобретает неприятную холодность, но молодой человек, увлекшись, ничего не замечает.

– Англичанин берет ложечку и вытаскивает муху, – зачитывает он. – Ирландец залезает пальцем в стакан и тоже вытаскивает муху, абердинец же…

– Довольно! – громоподобным голосом прерывает начальник.

Сотрудники поднимают головы, работа на время прекращается.

– Мне стыдно за вас, мистер Джонсон! – тем временем грохочет профессор. – Эту историю нам только в прошлый четверг передали по телеграфу из Торонто! Жду вас завтра в моем кабинете, ровно в двенадцать!

Молодой человек пристыженно возвращается на место и садится, уткнув лицо в ладони. Никто не обращает на него внимания. Сосед продолжает читать, то и дело прыская в кулак. Тишину в комнате нарушают лишь стук пишущей машинки да шелест бумажек, сбрасываемых в корзинки. Время от времени кто-нибудь из сотрудников подходит к профессору и начинает ему что-то нашептывать. Тот иногда улыбается и похлопывает отличившегося подчиненного по плечу. Но чаще он с сомнением качает головой и шепчет:

– Ступайте на улицу, проверьте!

И тогда сотрудник хватает шляпу и поспешно выходит из здания. Мы тоже покинем комнату и поднимемся лифтом на четвертый этаж. Здесь только одна длинная комната, на двери висит табличка с надписью:

ОТДЕЛ ЭКСПОРТА

ВХОДИТЬ ТОЛЬКО ПО ДЕЛУ

Внутри движется конвейер, на котором стоят все те же плетеные корзинки. Каждая из них снабжена своим ярлычком: «Сиам», «Малайские страны», «Кенийская колония», «Мексика», «Япония», «Индия», «Канада», «Соединенные Штаты Америки» – в этой комнате представлен весь мир! Возле конвейера стоят люди, которые внимательно следят за плывущими корзинами и выхватывают из потока те, которые соответствуют их специализации. Они достают из корзинки печатные листочки и аккуратно упаковывают их в прочные коробки. Поверх они наклеивают заготовленные бланки с адресами в различных странах мира и бросают коробки в служебный лифт, который доставляет их в почтовый отдел.

– Так вас интересует абердинская печать, – говорит мне энергичный мужчина средних лет; это начальник отдела, профессор X (увы, мне так и не удалось услышать его имя). – Представьте себе, мы развиваемся семимильными шагами! В этом году мы обработали на полмиллиона анекдотов больше, чем в прошлом. Теперь, когда турки переделали свой алфавит, перед нами открылся новый рынок сбыта. По сути, наши абердинские истории используют в школах. Прошу простить меня…

К нам подошел один из сотрудников, в руках он держал коробочку.

– Взгляните на это, сэр.

– О боже! Старый анекдот про весы для пенни! Где вы его откопали?

– В австралийском ящике, сэр.

– Ужасно! Отошлите его обратно в отдел сортировки и велите перевести на китайский язык. Шесть месяцев назад мы разослали его по всей Австралии.

Служащий удалился.

– Этот человек инспектирует иностранные шутки на предмет свежести, – пояснил мне начальник. – Всегда есть шанс, что какое-нибудь старье проскользнет по ошибке.

– И что вы делаете со старыми шутками?

– Пойдемте со мной.

Он открывает дверь в соседнюю комнату. Там кипит напряженная работа.

– Это отдел перевода. Официально абердинская шутка устаревает через четыре недели. Пять недель спустя она превращается в избитую; а через шесть это уже откровенно плохая шутка. Семь недель – предел, по истечении этого времени шутка мертва! Ну, то есть так считается официально, на самом деле абердинская шутка никогда не умирает. Как только шутка запущена в оборот, ее тут же переводят на все иностранные языки. И даже при таком раскладе нам пришлось бы туго без помощи телеграфа. Кстати, я считаю телеграф самым дорогостоящим способом распространения нашей репутации скупцов. Однако…

Уже подойдя к лифту, профессор останавливается и спрашивает:

– Вы, должно быть, замечали любопытную особенность нашего города. Стоит появиться в абердинской гостинице, к вам обязательно подойдет какой-нибудь человек и поинтересуется: «Вы уже слышали эту шутку?»

– Да, действительно.

– А знаете, как это делается? Так и быть, раскрою вам один из наших секретов. И учтите, большинство абердинцев даже не догадываются о том, что я вам сейчас покажу.

Мы зашли в комнату с надписью «Внешние объекты воздействия». Поперек помещения тянулась длинная стойка. Мы оказались на ее внутренней, служебной стороне, а противоположная, предназначенная для клиентов, была поделена на крошечные кабинки – так, чтобы никто не видел, что делается по соседству.

– Рождение хорошего анекдота сопровождается абсолютной секретностью, – объяснял мне начальник. – Никто не должен знать, откуда взялась та или иная шутка. В идеале они падают на голову, подобно манне небесной. Вот смотрите…

Входная дверь распахнулась и пропустила внутрь группу людей. Каждый бросился в свою кабинку и нетерпеливо, словно в билетной кассе, постучал по прилавку. Я услышал шепот:

–  Есть что-нибудь новенькое?

Быстрым движением клерк передал клиенту запечатанный конверт.

–  Как договаривались, про евреев и абердинцев?

– Именно, сэр.

В соседних кабинках происходили аналогичные разговоры.

– Наш отдел «Внешних объектов» работает круглосуточно, – с гордостью сообщил профессор. – А как же иначе, ведь люди приезжают и на ночных поездах. Мы не можем терять клиентуру!

– Удивительное зрелище!

– Вот именно! А теперь, если вы поторопитесь в отель, то как раз поспеете к премьере наших шуток – тех самых, которые на ваших глазах были запущены в оборот. Ну что ж, мне пора идти. Между прочим, хочу вам сделать подарок – это совсем новая история, ее еще никто не рассказывал. Итак, один еврей, впервые оказавшись в Абердине, заметил, что на улицах совсем мало таксомоторов. И тогда…

Если помните, в начале главы я назвал это здание самым таинственным во всей Шотландии. Теперь вы сами в этом убедились.

2

Абердин (или же Город Согласия, как его иногда называют), несомненно, является одним из краеугольных камней Шотландии. Без него страна не выглядела бы столь правильно и гармонично скоординированной. Образно говоря, Абердин приколачивает северо-восточный край географической карты твердым металлом шотландского характера. Забавно обнаружить эту живую и энергичную общину в той части Шотландии, где естественно было бы ожидать увидеть что-то вроде Голуэя.

На мой взгляд, из всех шотландских городов Абердин обладает наиболее ярко выраженной индивидуальностью. Впрочем, возможно, мне так только кажется из-за того, что я знаю этот город лучше других: в молодости я немало настрадался от его фанатичной страсти к точности. Вообще, надо сказать, что рыжие головы абердинцев являются украшением английской журналистики. Владельцы печатных изданий охотно берут на работу этих трезвых и скрупулезных журналистов, ибо их присутствие в газете сводит к минимуму риск судебных дел по обвинению в клевете. Редакторский карандаш абердинца безжалостно вымарывает со страниц всю словесную шелуху, оставляя лишь надежный костяк реальных фактов. В подобных руках карандаш перестает быть просто карандашом и становится чем-то вроде хирургического скальпеля. Однако для начинающего писателя, который путает свою претенциозность с божественным озарением, нет ничего полезнее, чем годик-другой походить в рабах у такого вот бывшего школьного учителя из Абердина. В этом я убедился на собственном опыте, когда, будучи молодым журналистом из провинции, приехал в Лондон и занял пост редактора отдела в одной из ежедневных газет. Вот весьма показательная история. Как-то поздно вечером мне передали короткую заметку, в которой рассказывалось, что на фиговом деревце во дворе собора Святого Павла появились плоды – числом семь штук. Я кое-что подправил в тексте, придумал подходящий заголовок и пустил новость в текущий номер. Три дня спустя меня вызвали на ковер к ночному дежурному редактору, урожденному абердинцу.

– Это ваша работа? – спросил он, швырнув мне в лицо газетную вырезку.

– Моя.

– А разве вам не известно, – отчеканил редактор, сопровождая каждое слово ударом по столу, – что-точность – пер-р-рвейшее-требование-в-нашей-пр-р-рофессии? Прочтите это!

И он бросил на стол читательское письмо. Это было послание одного из тех назойливых идиотов, которые от корки до корки шерстят печатное издание в надежде отыскать хоть малейшую неточность (надо думать, они и сами родом из Абердина). В данном случае читатель сообщал, что самолично побывал во дворе собора Святого Павла и пересчитал несчастные фиги – их оказалось не семь, а восемь! И вот теперь мой редактор стоял, перегнувшись через стол – со всклоченными рыжими волосами и гневно сверкающими очами – и изливал на меня поток своего сарказма:

– Насколько мне известно, Святой Павел в пяти минутах ходьбы от нашей редакции! Вам не приходило в голову сходить туда и пересчитать фиги?

– Нет, сэр, честно говоря, не приходило. Кроме того, заметку принесли мне в одиннадцать вечера, когда на улице уже совершенно стемнело.

– А что, вы не знаете о существовании такой вещи, как электрический фонарик?

– Об этом я как-то не подумал.

– Жаль вас огорчать, молодой человек, но вы ничего не добьетесь в нашей профессии! Я сам только что был возле собора и, представьте себе, – тут он сделал эффектную паузу, дабы я мог в полной мере ощутить весь ужас своего положения, – действительнообнаружил восемь фиг на дереве! Советую впредь быть аккуратнее…

После года работы в редакции я знал назубок все книги, где приводились ссылки на текущие события. Я завел привычку читать на сон грядущий «Кто есть кто», церковный справочник «Крокфор» и «Регистр Ллойда», а в процессе борьбы с «неумолимыми фактами» научился уважать абердинский способ мышления. Могу засвидетельствовать: он наилучшим образом приспособлен для того, чтобы воспитывать квалифицированных и расторопных работников в различных сферах деятельности. Именно благодаря своему абердинскому редактору я выработал такие ценные качества, как острое чутье на факты и добросовестное отношение к мельчайшим деталям. Мозг абердинца представляется мне замороженной энциклопедией.

Для каждого из них родной город – естественная и логичная среда обитания. Абердинцы сделали свой город точно так же, как Абердин сделал их самих. Город этот, построенный из самого твердого в мире материала, стоит в местности, которая на протяжении нескольких месяцев в году является непригодной для человеческого существования. Свою репутацию абердинцы завоевали в ходе многовековой борьбы – причем не только с силами природы, но и с неблагоприятным материальным положением. Мне кажется, что трудолюбие и готовность к борьбе заложены в самой атмосфере города. Посему Абердин вполне может служить величайшим в мире памятником милосердным богам. Вот только помогают эти боги не всем, а лишь тем, кто помогает себе сам.

Глядя на Абердин глазами иностранца, я понимаю, что город этот как нельзя лучше олицетворяет столь свойственную шотландцам мрачную и упорную решимость в достижении целей. Ведь если задуматься, то в чем корни непоколебимого шотландского характера? Прежде всего в полном отсутствии социального комплекса неполноценности – той самой черты, которая изрядно осложняет жизнь англичанам. Ну и, конечно же, немалую роль играет несокрушимая вера в свои силы. Шотландцы нисколько не сомневаются, что упорным трудом можно преодолеть все беды, даже недостатки происхождения. Стоит ли поэтому удивляться, что родной город абердинцы воспринимают как некий надежный якорь в существующей реальности. Недаром здесь бытует присказка: «Уберите Абердин с его 12-мильной зоной – и где вы окажетесь?»

Я неплохо знаком с абердинской системой образования – лучше, чем с какой-либо другой, за исключением Оксфорда и Кембриджа (хотя, как мне кажется, подобное сравнение не вполне правомочно). Серое здание Маришал-колледжа является одним из самых эффектных на Британских островах. Мне говорили, что лучше всего смотреть на него после дождя. Но мой собственный опыт подсказывает, что еще лучше (да что там «лучше» – попросту великолепно!) оно выглядит в свете полной луны. Если не брать в расчет испанский Эскориал, этот колледж представляет собой крупнейшее в мире строение из гранита. И тем не менее оно не производит впечатление неуклюжей громады. По части изящества линий и благородства пропорций Маришал-колледж даст сто очков вперед любому готическому зданию, возведенному из этого материала.

Однако данный университет знаменит не только готической архитектурой. Большинство горцев связывают с ним свои мечты о славе и преуспеянии в жизни. Дело в том, что ежегодно Маришал-колледж выделяет двести пятьдесят стипендий для одаренных студентов. И сегодня эти стипендии кажутся обитателям маленьких крофтерских хижин не меньшим подарком судьбы, чем в прежние времена было крупное стадо для их предков. Каждый год в Абердин съезжается целая армия молодых людей с хорошими мозгами, но пустыми кошельками. Все они одержимы мечтой заполучить драгоценную стипендию, и уж будьте уверены: если повезет, то они в полной мере используют свой шанс. Над входом в Маришал-колледж красуется надпись:

ГОВОРЯТ – БЕРЕГИСЬ!

СКАЖУ В ОТВЕТ:

ПУСТЬ ГОВОРЯТ!

Эти же слова Бернард Шоу высек на каминной доске в своем старом доме на Адельфи-террас. Однако, по слухам, честь их создания принадлежит Джорджу Кейту, пятому графу Маришалу и основателю колледжа. Говорят, именно таков был дерзкий ответ графа тем, кто оспаривал его права на церковные земли, приобретенные в ходе реформации.