Текст книги "Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
Глава четвертая
Сент-Эндрюс и Перт
Я под дождем следую к Лох-Левену и оказываюсь в плену у новых воспоминаний о королеве; далее я приезжаю в Сент-Эндрюс – город, который даже во сне играет в гольф. Я пересекаю Тей по пути в Данди и продолжаю свой путь в Перт, где встречаю коробейника, распивающего ром и пиво.
1
Неподалеку от Стерлинга на склонах Охильских холмов я наткнулся на местечко под названием Доллар. Меня особо позабавило, что Доллар располагается буквально под боком у Стерлинга и всего в нескольких милях от живых, полновесных долларов Данфермлина! Думаю, что шотландцы – которые, по слухам, в равной степени любят доллары и фунты стерлингов – должны особенно охотно селиться в здешних местах. В деревушке мне рассказали, что, если подняться выше в холмы, то там можно увидеть узкую горную долину (в Шотландии они называются гленами). Посреди этой долины находятся развалины замка, некогда принадлежавшего семейству Аргайлов. Он носил название Касл-Глум, то есть Мрачный. По словам местных жителей, в древности про обитателей этого замка говорили так: живет в Мрачном замке, на берегу речушки Гриф (или Горестной), в долине Кэр (то есть Долине забот), рядом с деревней Доллар (или деревней Скорби [23]23
Название деревни созвучно «Dolour» – скорбь. – Примеч. перев.
[Закрыть]) – уж точно, в самом несчастном месте на земле! На мой слух, звучит, как отрывок из Беньяна.
Был мокрый, дождливый день. Облака висели так низко над холмами, что верилось: встань на табуретку, и достанешь их палкой. Мелкий дождь падал тонкими косыми струйками, а злобные порывы ветра со всей силы ударяли из-за угла и заставляли струйки снова взлетать в воздух. Местность вокруг выглядела серой и унылой, словно застывшей в печали. Время от времени в Шотландии выдаются такие дни, когда кажется, будто и небо, и земля сдались на волю грусти. На фоне плачущего неба и слезливой земли особенно отрадно видеть неизменное добродушие людей, эту землю населяющих. В такие дни поленья в камине сельской гостиницы пылают особенно ярко, и вы с обостренной благодарностью воспринимаете простой вопрос хозяйки:
– Возьмете яйцо к чаю?
Я просто влюбился в эту фразу! Попав сюда, забудьте всякие изыски типа «не желаете ли яйцо?» или «подать вам яйцо, сэр?» или «позволю себе смелость предложить яйцо». В Шотландии спрашивают именно так: «Возьмете яйцо к чаю?» И в этом, мне кажется, присутствует некая средневековая учтивость. Как будто мне и вправду предлагают пойти на кухню и протянуть руку за яйцом.
Или вот еще одна достойная фраза: «И тут раздался стук в дверь». Шотландцы говорят буквально следующее: «И тут пришелстук к двери». Да-да, у них никогда не бывает стука «в дверь», а только так – «к двери». Это наш английский «стук» тупо стучит, шотландский же «приходит». Согласитесь, звучит намного драматичнее. Так и видишь, как нечто – еще не «стук», но уже несущее в себе все его зловещие признаки – маячит вдалеке, затем начинает приближаться с неотвратимостью Рока в греческой трагедии и наконец останавливается на вашем пороге и, выдержав долгую, почти устрашающую паузу, проявляет себя в полной красе. Жутковатая картина! Почти как в шотландских легендах:
– И вот… ты слушаешь меня?., и вот стук пришелк двери, а затем…
2
День уже клонился к вечеру, когда я подошел к озеру. На фоне серого неба его поверхность казалась серебристо-белой и была вся исколота падавшими дождевыми каплями. Недалеко от берега на волнах покачивалась маленькая лодочка, а в ней мужчина в мокром, блестящем дождевике методично забрасывал в озеро наживку. День был как раз подходящий для рыбной ловли: дождливо, облачно, ветрено.
Посреди озера виднелся мрачный остров, который отсюда смотрелся как темное скопление деревьев, над ними медленно перемещалась причудливая туманная пелена. Издалека казалось, будто старая колдунья бродит по полянке, собирая ядовитые ягоды. Я тоже сел в лодку и погреб к острову. Деревья выстроились плотными рядами вдоль берега, словно часовые, поставленные охранять некий секрет. Уже на острове выяснялось, что секрет этот – развалины старого Лох-Левенского замка.
От него многое осталось: квадратная сторожевая башня, стена, огораживающая замковый двор, останки стен, выглядящие зарубцевавшимися шрамами на зеленом мху, кустарник и живая изгородь из деревьев, за которыми темные волны накатывались на берег с тихим, характерным для озера звуком. Я похвалил себя за то, что прямо из Стерлинга направился к Лох-Левену, поскольку таким образом я повторял путь, некогда проделанный Марией Стюарт. К тому же здешний остров, как и многие шотландские пейзажи, сильно выигрывает в дождливую погоду…
Итак, припомним, на чем оставили древний замок: королева стоит у окна и печально разглядывает туманную долину Карс-о-Стерлинг; принц Джейми покойно спит в своей колыбели; Дарнли хандрит, а Босуэлл красуется в новом голубом камзоле. Все это происходило шесть месяцев назад (немалый срок, чего только не случится с женщиной за полгода!). Однако теперь уже июнь 1567 года. Прошло два месяца с того зловещего взрыва в Керк-О'Филде, который разбудил Эдинбург и эхом прокатился по всей Европе. Эта заурядная вспышка пороха высветила такую картину, которая проняла даже не слишком щепетильную совесть шестнадцатого столетия. Весь цивилизованный мир – Англия, Франция и Ватикан – обсуждал неприглядные дела, творившиеся в Шотландии. Супруг королевы зверски убит. Сама королева оказалась под подозрением. Что же до графа Босуэлла, то его соучастие в преступлении ни у кого не вызывало сомнений. Поговаривали о любовной связи между этими двумя. Следует пояснить, что в ту эпоху никто не возражал против убийства как такового. Для шотландцев это был старый добрый обычай, да и в остальных государствах политическое убийство считалось вполне допустимым средством достижения целей. Бывали случаи, когда одно дешевое убийство – при условии, конечно, что оно правильно спланировано и реализовано – помогало избежать множества смертей в ходе дорогостоящей войны. И никто бы особенно не стал жалеть лорда Дарнли, этого жалкого спившегося труса, но вот то, как Мария Стюарт решила обойтись с убийцей своего мужа, возмущало многих. Даже королеве не дозволено нарушать законы справедливости, а согласно этим законам убийце место на виселице, а не в постели вдовы. Многие пытались предостеречь Марию. Среди них была и Елизавета, которую трудно отнести к числу ближайших друзей шотландской королевы. Тем не менее, изменив своей обычной сдержанности, она пишет «дорогой кузине» письмо, в котором умоляет соблюсти правосудие. Увы, это необычное послание – одно из тех честных и взволнованных писем, которые одна женщина пишет другой в приступе неконтролируемой искренности – не возымело действия. Мария никого не слушает, похоже, она вознамерилась испить до дна чашу позора и печали.
Я не знаю другого примера в истории, когда бы женщина столь отчаянно и безрассудно распорядилась своей жизнью. Но история Марии Стюарт – это еще и величайшая тайна. Ибо мы не знаем (и вряд ли узнаем), о чем думала она, что чувствовала в эти полгода, отделявшие ее от Кэрберри-Хилл. События тех месяцев носят оттенок голливудских драм – даром что происходят в древнем Холируде. Чего стоит один только невероятный вечер, когда шотландские лорды под угрозой оружия вынуждены были официально признать Босуэлла женихом королевы. А затем случилось еще более невероятное нападение на кортеж Марии в окрестностях Эдинбурга: шум, переполох, сверкание стали, но никакой крови, поскольку никто не сражался. Королева добровольно отправилась вслед за своим похитителем в Данбарский замок. Что мы должны думать об этом? Была ли она действительно жертвой Босуэлла? Или же – в поисках защиты и поддержки – по собственной воле бросилась в его грубые объятия? Вопросы без ответов… Так или иначе, парочка уединилась в замке на берегу Северного моря и провела там десять дней – тихий медовый месяц, опередивший женитьбу. Впрочем, свадьба не замедлила последовать: торжественная церемония состоялась летним утром в холирудском зале заседаний. И здесь впервые за всю историю бедствий королевы возникает новая нота – возмущенный ропот простого народа, который в откровенных, площадных словах выражает свое отношение к поведению королевы. Однако Мария будто не слышит. Она, как одержимая, множит счет своим безрассудствам. Мы видим королеву во время безумной ночной скачки, когда она в костюме мальчика-пажа сломя голову несется к своему возлюбленному. И вновь они затворяются в Данбаре, на сей раз затем, чтобы вместе подготовиться к грядущему испытанию. Марии не во что переодеться, приходится позаимствовать платье у служанки. Так, в костюме простой горожанки, она и отправится с Босуэллом к Кэрберри-Хилл, где их уже дожидается вся шотландская знать. Однако до сражения дело не доходит. Босуэлл изъявляет готовность один на один сразиться с любым достойным соперником. Бароны медлят, и ситуация заходит в тупик.
А что же Мария? Она и слышать не хочет о поединке Босуэлла. Почему? Наверное, потому что любит его и не хочет потерять. Королева пытается выторговать гарантии неприкосновенности для Босуэлла, но наталкивается на решительный отказ баронов. Для них смерть Босуэлла уже решенный вопрос. Однако такое развитие событий не устраивает Марию. Она хочет во что бы то ни стало спасти своего возлюбленного и уговаривает его бежать. Вот как описывает сцену их расставания один из очевидцев: «Королева принудила герцога скрыться, но сделала это с великой болью и мукой. Прощание их сопровождалось слезами и множеством долгих поцелуев. Перед отъездом Босуэлл сжал ее руку и спросил, будет ли она хранить ему верность, и она ответила, что будет. После этого он стремглав умчался в Данбар в сопровождении нескольких верных слуг».
А она осталась. Эта хрупкая женщина обладала воистину отважным сердцем. С пяти утра и до восьми часов вечера она просидела без еды на палящем июньском солнце, и кто знает, что ей довелось пережить в эти часы, какие зловещие предчувствия томили ее душу. Однако когда мятежные лорды наконец-то прибыли, чтобы препроводить свою королеву в Эдинбург, их встретила не сломленная, слабая женщина, а разъяренная львица. Мария проклинала мятежных подданных и грозила им всяческими карами. Лишь одна деталь исторгла у нее слезы: напоминание об убитом супруге. Королева ехала в окружении конвоя, ощетинившегося копьями. На этих копьях развевался стяг с изображением мертвого Дарнли, лежащего под деревом. Гремя копытами и поднимая облака пыли, печальная кавалькада въехала в город. Королеву встречала негодующая толпа, со всех сторон неслись хриплые крики: «На костер шлюху!» Один из рыцарей, Керколди Грейндж, на коне ворвался в толпу и при помощи меча заставил хулителей умолкнуть. Однако Марии от того не стало легче: она уже слышала глас своего народа.
Затем последовала мимолетная сцена в доме провоста, куда ее доставили под конвоем. Простоволосая королева на несколько мгновений появилась у окна: она рыдала и умоляла горожан ее спасти. После чего окно захлопнулось, Марию увели. Эту ночь она провела в одиночестве, рядом не было ни единой женщины, чтобы прислуживать ей. Королева не спала и не ела. На следующее утро в окружении вооруженных всадников она направилась в Холируд, и в сердце ее ненадолго вспыхнула надежда: Мария снова почувствовала себя королевой. Увы, тем же вечером ей велели готовиться к отъезду. С первыми лучами солнца Мария, едва живая от усталости, покинула дворец. Ее доставили на берег озера Лох-Левен, посреди которого виднелся мрачный, окутанный туманом остров. На долгие месяцы ему предстояло стать тюрьмой для королевы.
В жизни Марии Стюарт присутствуют три эпизода, которые известны, наверное, всем. Это убийство Риччо, казнь в Фотерингее и бегство из замка Лох-Левен.
Я стоял посреди старых развалин, которые некогда послужили декорациями к одному из самых захватывающих приключений – вполне в духе тех французских романов, которыми зачитывалась королева. Она оказалась пленницей Дугласов и все свои дни проводила под неусыпным надзором старой леди Дуглас, бывшей любовницы ее отца. Бедная Мария дни и ночи изнывала в тоске и тревоге. Она опасалась, что носит под сердцем ребенка Босуэлла. Время от времени она вспоминала крики «На костер шлюху!», и в душе вновь ворочался липкий, тошнотворный страх. Когда-то одна старуха из Хайленда нагадала королеве, что у нее будут пять мужей и что при пятом муже ее сожгут заживо. Мария так и не смогла отделаться от этого наваждения: перед глазами постоянно маячил призрак костра. К тому же положение ее усугублялось полной изоляцией от внешнего мира. Как-то раз королева услышала звуки далекой пушечной канонады и увидела фейерверки. Лэрд Лох-Левена поведал ей причину торжеств: оказывается, в Эдинбурге короновали ее сына Джеймса.
При этом известии Мария преобразилась: в душе ее вновь проснулись отвага и наследственная гордость Стюартов. И хотя ей не давали ни чернил, ни бумаги, она умудрилась отправить возмущенное послание, написанное на носовом платке при помощи разведенной в воде сажи. А затем настал день, когда на берегу озера объявились таинственные всадники. В это время на сцену выходит юный Уилли Дуглас – шестнадцатилетний романтик, навечно вписавший свое имя в историю. Он проживал в замке в качестве вассала лэрда Лох-Левена. Кто знает, с чего началась его страсть и какой огонь зажгли в его душе прекрасные глаза Марии… Но он принял самое деятельное участие в судьбе королевы. Ночью второго мая 1568 года юноша сумел выкрасть ключи от замка. Наутро Мария получила жемчужную сережку – знак того, что все готово к побегу. Весь день она летала, как на крыльях. В какой-то миг старая леди Дуглас выглянула в окно и увидела группу незнакомых всадников в Кинроссе. Она решила послать гонца, дабы выяснить, в чем тут дело. Сердце Марии сжимается от страха. Чтобы отвлечь старуху от ее планов, она заводит пустой спор по поводу графа Морея. Позже лэрд замечает Уилли Дугласа, который на берегу занимается тем, что подрезает веревки у лодок – таким образом он пытался обезопаситься от возможной погони. Лэрд кричит на юношу, обзывает его дураком. И вновь Мария спасает положение: имитируя обморок, она отвлекает внимание лэрда от окна. Напряжение все возрастает, день тянется бесконечно…
Наконец миновал ужин. И хотя во дворе полно слуг, Мария выскальзывает из дома и, накинув на голову простой крестьянский плащ, спешит к воротам. Уилли Дуглас выпускает ее и тут же запирает двери на ключ. Еще несколько минут, и королева уже в лодке. Она прячется под скамейкой для гребцов, и Дуглас отчаливает от острова. По пути он выкидывает ключи от замка в воду. Когда лодка достигает середины озера, королева позволяет себе выбраться из укрытия. Она тут же хватается за весло и вместе с Дугласом гребет к берегу, где уже дожидаются сообщники. Скорее, скорее! Не успели они причалить, как Мария выпрыгивает из лодки. На глазах ее слезы радости. Свободна! Наконец-то свободна после одиннадцати месяцев плена! Ее ждет оседланная лошадь, но Мария медлит, пока Уилли Дуглас не сядет на коня. Этой ночью они пересекли Ферт-оф-Форт…
А еще через одиннадцать дней Мария увидит, как ее армию вдребезги разбили у Лэнгсайда. И вновь ее настигает призрак горящего костра. Королева ударяется в бегство. В панике она проскачет шестьдесят миль, прежде чем остановится на берегу Солуэйского залива. На том берегу лежит Англия. Королева садится в маленькую рыбачью лодку, которая везет ее навстречу девятнадцатилетнему плену.
3
Никогда не забуду свой первый вечер в Сент-Эндрюсе. Едва войдя в холл гостиницы, я увидел маленького мальчика, который методично размахивал клюшкой, примериваясь к невидимому мячу. Трое мужчин, склонившихся над регистрационной книгой, горячо обсуждали достоинства различных клюшек. А в гостиной некая девица громогласно отстаивала свое поведение на площадке для гольфа. Во время обеда я обратил внимание на мужчину в брюках гольф, который в полном одиночестве сидел за соседним столом и при помощи ложки отрабатывал выводящий удар. Позже, когда ложка была безнадежно испачкана в супе из бычьих хвостов, он перешел к тренировке толкания мяча к лунке, используя при этом хлебные катышки и вилку.
В голову мне невольно пришла аналогия с Ньюмаркетом. Оба эти города безнадежно потеряны для мира, ибо стали жертвами фанатичной страсти – каждый к своему виду спорта. Все жители Ньюмаркета прилипают к окнам, когда по дороге проезжают чистопородные жеребцы – участники очередного забега. В каждом доме висят литографии великолепного Диомеда, выигравшего дерби в 1780 году. Весь город до сих пор обсуждает его блистательную победу и жалеет Шекспира и Данте, понапрасну проживших свою жизнь. Но пусть кто-нибудь попробует бросить вызов мистеру Раффу или дурно отозваться о Нате Гулде!
Обитатели Сент-Эндрюса тоже одержимы. Вид звездного неба порождает у них единственную ассоциацию: пора пропалывать маргаритки на игровых площадках! Уверен, что, увидев падающую звезду, они воскликнут: «Отличная подача!»
Здесь, в Ньюмаркете или Сент-Эндрюсе, вы начинаете понимать, что ощущает человек, впервые попавший в монастырь. Это дыхание истинной веры! Бремя традиционных знаний тяжким грузом давит на плечи, и остается лишь беспомощно наблюдать за теми, кто верит и без тени сомнения исполняет свои обязанности. В этой целеустремленности есть нечто от религиозного фанатизма. И человек, который всю жизнь провел на чайных плантациях Цейлона или командовал кавалерийским полком в Индии, приезжает сюда и начинает понимать, как это здорово – очутиться в «духовном» монастыре, где вера по-прежнему пылает средневековым огнем, а каждый день приносит новые темы для обсуждения.
Два эти города представляют собой уникальное явление, на Британских островах не возникало ничего подобного со времен разорения монастырей!
Сент-Эндрюс и сам по себе хорош: маленький серый городок со старинными зданиями и монастырскими развалинами. По его улицам разгуливают мужчины в брюках гольф и женщины в твидовых жакетах с сумками для гольфа; здесь же можно видеть выпускников знаменитых университетов в алых мантиях. А сколько упоительных сплетен рождается на встречах единомышленников в местных кондитерских! А какие шелковые пижамы мелькают в старинных высоких окнах! К прочим приметам города относятся пестрые вязаные джемперы, спортивные ботинки, естественно, сумки и клюшки для гольфа и, как ни странно, пара книжных лавок, очевидно, предназначенных для студентов шотландского Оксфорда.
И все это существует на фоне неумолчного шума Северного моря с его изогнутой кромкой чудесного залива и освященной веками прибрежной полосой. Здесь, в окружении песчаных дюн, располагаются знаменитые поля для гольфа, за которыми маячит строгая громада мекки гольфа, каковой является «Королевский и Старейший» гольф-клуб.
Ранним утром Сент-Эндрюс просыпается с мыслями о гольфе. Мужчины отправляются на работу в маленькие мастерские, расположенные на задворках магазинчиков. Там они делают клюшки для гольфа, предназначенные для того, чтобы преодолевать различные препятствия в разных уголках земного шара, особенно в Америке. Для американских игроков в гольф Сент-Эндрюс представляет собой не меньшую святыню, чем Стратфорд-на-Эйвоне для американских студенток филологических колледжей. Городок привлекает также множество неугомонных туристов, которые никогда в жизни не брали в руки клюшки для гольфа, но тем не менее считают себя фанатами этой игры. Нам всем хорошо известен такой тип людей: они спешат везде поспеть – так сказать, скачут «галопом по Европам» – с единственной целью набраться разнообразных, абсолютно бесполезных впечатлений. Зачем они это делают, одному Богу известно – наверное, чтобы иметь возможность при случае поддержать послеобеденную беседу. И вот подобный «энтузиаст» появляется в Сент-Эндрюсе – запыхавшийся, но чрезвычайно довольный собой – и с победной улыбкой на лице объявляет:
– Я не мог проехать мимо! Что я скажу дома: был в двух шагах от Сент-Эндрюса и не поиграл на его площадке? Эй, парни, послушайте, не даст мне кто-нибудь ненадолго свою клюшку? О, отлично! И еще, скажите, пожалуйста, а какая клюшка лучше?
Хотел бы я посмотреть, как этот профан будет пользоваться одолженной клюшкой. Очень любопытно наблюдать, как Сент-Эндрюс снисходительно, с безграничным терпением обслуживает таких, с позволения сказать, «игроков».
Я получил приглашение посетить «Королевский и Старейший» клуб и могу засвидетельствовать: это место, где царит исключительно серьезная, пропитанная мужским духом атмосфера. В этом отношении КСК вполне может поспорить с жокей-клубом или знаменитым зданием суда на Стрэнде.
Здесь имеется так называемая «комната безмолвия» (полагаю, КСК, как никакой другой клуб в мире, нуждается в подобном убежище). Это помещение необходимо посетить хотя бы для того, чтобы заглянуть в огромный несгораемый шкаф, где в специальном застекленном ящике хранятся святыни гольфа – нечто, по своему значению сопоставимое с королевскими регалиями в Тауэре.
Центральное место в этой экспозиции занимает серебряная клюшка, главный приз КСК. В 1754 году некие «аристократы и джентльмены, страстные поклонники древней и полезной игры в гольф» приобрели эту клюшку вскладчину (по пять шиллингов с каждого) и подарили Сент-Эндрюсскому клубу. Не менее ценной реликвией является золотая медаль, которую Вильгельм IV презентовал клубу в 1837 году вместе с титулом «Королевского и Старейшего». Любопытно, что слово «гольф» выгравировано на медали с ошибкой – через «ph» вместо обычного «f», – но, думается, курьез этот лежит на совести безграмотного лондонского мастера, изготавливавшего медаль!
Я наблюдал, как гости клуба почтительно, на цыпочках приближаются к шкафу и молча рассматривают королевские регалии гольфа. В музее хранится также интереснейшая коллекция древних клюшек и мячей, сшитых из кожи и набитых перьями. Из окон клуба открывается несравненный вид на Старую площадку КСК – идеально ровное зеленое поле, отделенное песчаными дюнами от прибоя Северного моря.
В клубе ежедневно собираются зрители, внимательно наблюдающие за тем, как игроки наносят первый удар по мячу. Начало игры – это вообще один из самых ответственных моментов, который обставляется с соответствующей серьезностью. Кому будет доверено право «первого удара», решается голосованием. И каждый день целая толпа кадди собирается вокруг стеклянного павильона, куда в назначенный час выйдет местный «олдермен» – такой, как доктор Инграм из Сент-Эндрюса – и объявит имя победителя (возможно, какого-нибудь лорда или другой важной шишки).
Кандидаты в ожидании решения сидят в клубе: они попыхивают трубками, пересказывают друг другу истории об «Елисейских полях» и ожидают, когда их призовут. Вот в толпе собравшихся кадди и праздных зевак, которые с утра бродят вокруг поля, возникает волнение: заветный миг настал. Счастливые избранники выходят из здания клуба и направляются на площадку – туда, где среди мягкой травы скрываются метки для мяча.
Мне рассказывали, что самую лучшую игру демонстрируют жители города – те самые, которые являются наследственными владельцами здешних полей. И немудрено, ведь технику удара они отрабатывают с шестнадцатого столетия. Каждый налогоплательщик Сент-Эндрюса имеет право бесплатно пользоваться площадками, и в этом отношении местный трубочист имеет преимущество перед самыми важными заезжими миллионерами. Столица гольфа бережно хранит древние демократические традиции – в память о первом чемпионате, когда эдинбургский сапожник в паре с королем обыграл своих аристократических противников.
Сидя в номере, я прислушивался к могучему храпу, доносившемуся из соседней комнаты. Я почти не сомневался, что в ней живет тот самый мужчина в брюках гольф, который за обедом практиковался со столовой ложкой. В его храпе мне слышался триумфальный окрик игроков на площадке: «Эй, впереди!»
4
Мне посчастливилось приобрести книгу некоего мистера У. Т. Линскилла, старейшины местной гильдии, под названием «Рассказы о привидениях Сент-Эндрюса». Вечером, удобно устроившись в постели при свете настольной лампы, я приступил к чтению.
Боже мой, я даже и не подозревал, что Сент-Эндрюс такое жуткое место. По словам автора, в определенные ночи неподалеку от поля для гольфа разъезжает призрачный экипаж [24]24
Якобы в 1800 г. здесь произошел трагический инцидент: поднимавшаяся в гору коляска опрокинулась, пассажиры вместе с кучером погибли. – Примеч. перев.
[Закрыть]. Свидетели рассказывали, что слышали мерный стук копыт по мостовой, видели саму карету с укутанным в саван возницей, но ни разу не сумели разглядеть его лица. Кроме него, оказывается, существуют «Кричащий череп монаха-францисканца», «Задушенный волынщик с Западных Скал», «Прекрасная Белая Леди из Призрачной Башни» и множество других привидений, с каждым из которых связана своя душераздирающая история.
Что и говорить, занимательное чтение. Но меня очаровали не столько сами привидения, сколько та манера, в которой мистер Линскилл рассуждал о них. Подозреваю, что в глубине души автор являлся убежденным философом и свой опус сочинил исключительно с целью повеселить читателя.
Ибо истинными призраками этой книги – убедительными, любовно выписанными – на самом деле являются воспоминания о днях выпускников в Оксфорде, о представлениях в лондонском театре «Гэйети» и европейских курортах, столь любимых Эдуардом IV. Большинство историй в этой книге начинается примерно так:
После обеда мы уютно расположились возле камелька. За окнами стоял трескучий мороз, вовсю валил снег, а мы весело попыхивали трубками и время от времени прикладывались к кружкам с горячим грогом. И тут Аллан Бекамп неожиданно произнес:
– Наверное, это чертовски неприятно, если человека постоянно преследует ухмыляющийся череп!
– Что такое? – встрепенулся я. – Что за чепуху ты городишь! Кого там, черт побери, преследует череп?
Я буквально влюбился в это словечко – «грог»!
Рассказы мистера Линскилла буквально искрятся юмором и населены весьма колоритными личностями. Один герой по имени Джонни «весело играет в гольф», другой, его друг из «бывших военных», постоянно восклицает в минуты волнения: «Клянусь святым причастием!»
Нет, положительно невозможно, чтобы автор подобной книжки был скучным охотником за мистическими случаями. На следующее утро я поинтересовался его личностью и услышал от кого-то из местных жителей:
– Как, вы не знакомы со стариной Линскиллом? Это же легенда Сент-Эндрюса! Основатель гольф-клуба Кембриджского университета, просто удивительный человек – в свои семьдесят четыре года он выглядит на пятьдесят! И, между прочим, большой знаток истории города. Он больше чем кто-либо другой может рассказать о Сент-Эндрюсе…
Воодушевленный таким отзывом, я отправился на поиски автора книги. Он и вправду оказался похож на энергичного генерал-майора в отставке: громкий голос, просторный костюм с брюками гольф, трубка, длинные седые усы и пронзительный взгляд, более приличествующий тридцатилетнему человеку. Я невольно пожалел тех призраков, которые взялись бы досаждать мистеру Линскиллу. В этом семидесятичетырехлетнем старике ощущалась отвага и сила духа пятидесятилетнего. Он и разговаривал-то в точности, как герои его рассказов – те самые, из «бывших военных»:
– Добрый день, сэр! Чертовски рад познакомиться. Чем могу служить?
– Мне просто хотелось бы побеседовать, если вы не против.
– Ну тогда присаживайтесь, сэр. Может, сигару? Нет? Ну, как хотите… курите, черт побери, что вам нравится.
Знакомство с мистером Линскиллом возродило давние воспоминания: мне показалось, что я вновь присутствую при смене караула в фехтовальной школе.
– Гольф в Кембридже? Как же, как же… было такое дело. Помнится, я как раз заканчивал учебу, когда заболел этой игрой, ну и принес ее в университет. Так сказать, организовал университетский гольф-клуб. А какие межуниверситетские матчи мы устраивали! Я и сам играл в двух из них. Между прочим, оказалось чертовски сложно привить эту игру в Кембридже. Может быть, это было самое сложное в моей жизни. Весь город потешался над нами на первых порах. Стоило нам, выпускникам, появиться на улице со своими клюшками, все смеялись и тыкали пальцами. Да, черт побери, в то время надо было обладать смелостью, чтобы играть в гольф. Эх…
Тут мистер Линскилл проделал удивительный трюк: прочистил горло, да так, что его покашливание плавно перешло в гулкое «эх». Общий эффект был таков, словно кто-то из учеников проехался мокрой тряпкой по классной доске.
– Да, – продолжал мой собеседник, – если вспомнить тот гольф, в который мы играли в Сент-Эндрюсе пятьдесят лет назад, то современная игра покажется просто дамскими штучками. Одни только мячи чего стоили! Их ведь изготавливали вручную из гуттаперчи. Получалась чертовски непрочная штуковина. Ужасно неприятно, знаете ли, когда вы бьете по мячу, а он в полете разлетается на тысячу проклятых кусочков! А в те дни было правило, что новый мячик выставляется на то место, где упал последний ошметок от предыдущего.
Меня-то самого учил Младший Том Моррис. А площадки какие были в наше время! Ей-богу, сэр, вы не поверите: у нас в Сент-Эндрюсе маргаритки цвели так густо, что белый мяч среди них терялся, приходилось пользоваться цветными. Помню, кадди всегда спрашивали: «Какой мяч подать, сэр, красный или желтый?» А наши ночные игры… Клянусь небом, теперь такого не увидишь! Только представьте себе: на небе полная луна, впереди бегают мальчишки-кадди – кричат, куда упал мяч, а за нами по пятам катят тележку с прохладительными напитками. О боже, вот это было времечко! Эх…
Слушая мистера Линскилла, я поражался его завидной памяти и своеобразному мастерству рассказчика. И то сказать, у него ведь было целых семьдесят четыре года, чтобы тренировать свои таланты. Одна из самых драматических историй оказалась связана с его поездкой на поезде в 1879 году. Дело происходило ненастной воскресной ночью: поезд едва не сдуло с моста, когда он пересекал реку Тей; все пассажиры вымокли до нитки.
– В тот раз мы с другом ехали из Эдинбурга в Данди, – рассказывал мистер Линскилл. – Но едва наш поезд миновал Сент-Эндрюс, разразилась такая непогода, что путешествие превратилось в сущий ад… Ну это была и ночка! Дул такой жуткий ветер, что шляпы и цилиндры десятками носились по улицам. Ей-богу, вы не поверите: они летали, точно стаи бабочек. Эх…
Мой собеседник выколотил трубку о каминную решетку и, бросив на меня быстрый взгляд, переключился на новую тему:
– О небо, а какие девушки были в наше время! Чего только стоила Кейт Воган – сущая красотка! А незабвенная Нелли Фаррен! Для вас, молодых, эти имена превратились в пустой звук, не так ли? А, может, вы и имен-то таких не слышали… Но видит бог, это были прелестнейшие создания!
