Текст книги "От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)
Глава вторая. Из Милана герцогов Сфорца в Павию
Замок Сфорца. – Лодовико иль Моро и Беатриче д'Эсте. – Убийство в замке. – «Тайная вечеря». – Изобретения Леонардо. – Байрон в Амброзиане. – Волосы Лукреции Борджиа. – Павия и ее университет. – Чертоза и рассказ о могиле.
1
Замок Сфорца из красного кирпича стоит на огромной площади, с которой автобусы уезжают в очаровательные места, такие как Бергамо. Когда сто лет назад город приобрел замок в собственность, здание почти развалилось, но, вместо того чтобы снести постройку под благовидным предлогом – ведь замок являлся символом угнетения, – ее бережно отреставрировали, так что сейчас трудно представить себе, что в этом здании могло происходить что-то более волнующее, чем муниципальное собрание. Когда я перешел мост напротив главных ворот, то заметил садовников, подстригавших газон, а внутри, где когда-то теснился военный городок, забитый испанскими пушками, обнаружил ухоженные лужайки и цветочные клумбы. И все же это был тот самый замок, описанный путешественниками XVII века как одна из самых могущественных цитаделей в Европе.
Мраморные залы с высокими потолками сменяют друг друга. Реставраторам удалось убрать следы, оставленные французами, испанцами и австрийцами, и восстановить первоначальный облик замка, каким его знал Сфорца. Я шел по залам, в которых размещен теперь городской музей, и меня сопровождали любезные и знающие служители. Они вежливо раскланивались со мной на границе своей территории и передавали коллеге из другого зала. Обычно грамотный итальянец, проведя свою жизнь в музее, делается любителем-историком или искусствоведом. Я сравнивал их с некоторыми английскими музейными работниками, которые, проработав всю жизнь, не хотели знать даже Британский музей.
Я поблагодарил служителя и сказал ему, что Сфорца был моим любимым кондотьером. В качестве благодарности за такие слова он подвел меня к окну, и мы посмотрели вниз на площадь, где когда-то один из величайших мировых шедевров расстреляли скучающие французские лучники. Это была глиняная модель огромной конной статуи Франческо Сфорца, которую сын его, Лодовико Сфорца, заказал Леонардо да Винчи. Статуя должна была быть отлита в бронзе, но, в связи с вторжением французов и падением Лодовико Сфорца, так и не была закончена. Можно не сомневаться: если бы не эти прискорбные события, прекраснее статуи никто бы не создал.
История этой работы оказалась любимой темой гида. Мы высунулись из окна, и служитель рассказывал мне о том, как Леонардо хотелось превзойти статую кондотьера Коллеони в Венеции, выполненную Верроккьо, и творение Донателло в Падуе, посвященное Гаттамелате. Леонардо мечтал посадить Франческо на спину вставшего на дыбы боевого коня, чего не мог осуществить в то время ни один скульптор. В Виндзорском замке в королевской коллекции имеется набросок такой лошади, но проблема ее создания была слишком сложна, и глиняная модель Леонардо, бывшая одной из достопримечательностей Милана, представляла собой идущую лошадь. Над этой скульптурой он трудился одновременно с работой над «Тайной вечерей», но в связи с французским вторжением тонны металла, собранного для статуи, Лодовико Сфорца отправил в Феррару шурину, чтобы тот отлил из него пушки. Миру пришлось ждать почти сто лет, прежде чем он увидел вставшую на дыбы лошадь со всадником в седле: это был Филипп III Испанский – памятник стоит среди цветочных клумб у королевского дворца в Мадриде.
– А когда французы заняли замок, – с возмущением сказал мой гид, – гасконские лучники воспользовались бессмертным произведением Леонардо как мишенью. Какие варвары!
– Сами вы не хотели бы стать кондотьером? – спросил я.
– Если бы был мальчишкой, – ответил он, – наверняка сказал бы «да», но не сейчас. Войны я насмотрелся.
Он рассказал мне, что был военнопленным в Претории.
До XVI века все в Италии знали: станешь капитаном наемников – проложишь себе дорогу к славе и богатству. Многие кондотьеры были старыми солдатами, как, например, англичанин сэр Джон Хоквуд, который под конец Столетней войны устроил в долине реки По повторение битв при Креси и Пуатье, только в более скромном масштабе. Среди других кондотьеров встречались и итальянцы, как аристократы, так и люди низкого происхождения. Все они хотели завоевать мир, присоединялись к военному отряду и подписывали контракт с обязательством служить до конца боевых действий. Так как система строилась на денежной выгоде и корыстных соображениях, некоторые из наемников в критический момент переходили на сторону врага, а потому честная репутация ценилась особенно высоко. Это редкое качество отличало, по слухам, таких командиров, как Хоквуд, Коллеони и Сфорца. Для нас, кто знает, как страшна может быть война, очарование этой системы было в ее безопасности. Никогда раньше, и уж тем более потом, война не была такой безопасной. Достаточно лишь взглянуть на статуи Коллеони и Гаттамелата, чтобы увидеть: кондотьеры, заслужив военную славу, в то же время сделали все, чтобы избежать какого-либо риска. Они превратили войну в подобие стипл-чейза [25]25
Здесь: зрелищные гонки с препятствиями. Стипл-чейз ( англ.steeplechase, от steeple – шпиль, колокольня, и chase – гонка; первоначально – бег с препятствиями по направлению к колокольне); в конном спорте – скачки для лошадей не моложе 4 лет на дистанциях 4000–7000 м со сложными неподвижными препятствиями (до 30 штук).
[Закрыть]или регби. Больше всего страдали от войны несчастные крестьяне, жившие за крепостными стенами: дома их разрушили, урожай забрали, а скот увели.
Задачей кондотьеров было продлевать войны насколько возможно и при этом сохранять жизни солдатам, так как неумный командир, терявший в сражении людей, лишался капитала и становился банкротом. Система позволяла заключать секретные соглашения, сделки. Если солдат можно было бы назвать отрядом братьев, то такое сравнение лучше всего подошло бы кондотьерам. Во взаимоотношениях друг с другом они напоминают современных адвокатов-барристеров: после утренней шумной драки вполне мог последовать мирный совместный обед. Иллюстрацией к этому могут быть взаимоотношения двух заклятых врагов, которые в частной жизни являлись преданными друзьями и даже составили завещание, согласно которому каждый из них в случае несчастья становился опекуном семейства друга!
Я шел по залам замка Сфорца и думал, что здание, возможно, является самым убедительным доказательством того, какую карьеру мог сделать кондотьер: ведь когда он начинал, кроме коня, меча и родительского наставления, у него ничего не было. Франческо Сфорца в Средневековье смог сделаться герцогом Милана и стать родоначальником одной из величайших итальянских династий. Отцовское наставление заключалось в следующем: истинный воин не имеет права совращать чужую жену, бить слугу (а коль скоро это случилось, то следует немедленно уволить его), а также надевать на лошадь жесткую уздечку.
Столь простые советы кажутся неподходящими для мира, в котором вырос Франческо, с его коварством, интригами и высокой политикой. Это был век великих кондотьеров, когда командиры, смутно предчувствуя, что господству их приходит конец – на пороге стояли кровожадные французские войска, – окунули Италию в хаос: стараясь захватить единоличную власть, они натравливали одну часть страны на другую. Игра была опасной, и даже самые отчаянные игроки попадали в ловушку, как, например, могущественный Франческо Буссоне из Карманьолы. Ответив на любезное приглашение своих хозяев, он поехал в Венецию, и одним прекрасным утром его увидели подвешенным за ноги между колоннами пьяцетты Святого Марка. Его обрядили в красную одежду и засунули в рот кляп.
Молодой Сфорца связал свою судьбу с принцем Филиппо Мария, третьим герцогом Милана, последним из рода Висконти. Я уже рассказывал о некоторых его чертах: о страхе быть увиденным, привычке плавать по ночным каналам, о боязни грозы, из-за которой он укрывался в звуконепроницаемой комнате, о маниакальной подозрительности. Во время аудиенции никто не смел приближаться к окну. Филиппо подозревал всякого, кто прислонялся к подоконнику, в стремлении подать предательский сигнал кому-то, кто стоит внизу. В результате, по знаку Висконти, стражник закалывал несчастного ножом. Подозрения Филиппо распространялись и на командиров. Хитроумный параноик знал, что настанет момент в карьере солдат удачи, когда они перестанут быть его подданными. Неудивительно, что он ощущал себя неподвижной мишенью. Род Висконти на нем заканчивался, у него была единственная незаконнорожденная дочь, Бианка. Когда она была еще в пеленках, Филиппо Мария обещал ее в жены сразу нескольким придворным – так он надеялся обрести преданность подданного. Среди этих предполагаемых зятьев был и Франческо Сфорца. Ему был тридцать один год, а Бианке Висконти – восемь. Говорят – и, возможно, что так оно и было, – став подростком, девочка романтически влюбилась в привлекательного и властного генерала. Через девять лет, когда Бианке исполнилось семнадцать, а Франческо – сорок, они поженились. К тому времени у Франческо было двадцать два незаконнорожденных ребенка. В те времена молодая жена, имевшая представление о жизни, ничуть не удивилась, увидев, что ее окружает толпа пасынков старше ее самой. Брак оказался очень удачным.
Когда в 1447 году Филиппо Мария умер, жители Милана снесли замок Висконти и провозгласили республику, которая еще три года влачила жалкое существование. Наконец, окруженные со всех сторон врагами, горожане радостно поприветствовали своего четвертого герцога Франческо Сфорца и герцогиню Бианку Висконти, пользующихся финансовой поддержкой Козимо де Медичи. Итак, старый кондотьер, а ныне герцог, въехал в Милан в 1450 году в сопровождении войска, обвешанного буханками хлеба, предназначенного горожанам: во время осады миланцы сильно голодали.
После экстравагантного правления Висконти миланцам приятно было иметь дело с правителями, которые тратили деньги умеренно. Сначала у Бианки было только четыре придворные дамы, а однажды Франческо написал маркизу Мантуи письмо, в котором просил его не приезжать в Милан в субботу, так как «в этот день женщины будут мыть голову, а у солдат тоже будут домашние дела». В отличие от Висконти, преклоняющегося перед астрологами, Франческо открыто издевался над предсказателями и отказывался консультироваться со звездами перед тем, как что-то предпринять. Одному астрологу, пожелавшему составить для него гороскоп, Сфорца заявил, что забыл день своего рождения, хотя, можно не сомневаться, у его секретаря эта дата была записана. Франческо всегда был доступен, добродушен и наделен исключительной памятью на имена и лица, а это – как тогда думали – немаловажное достоинство принцев. Помнил он не только имена своих старых солдат, но и клички их лошадей. Такой талант приписывали также конкистадору Эрнану Кортесу.
Миланский замок представлял собой руины. Горожане пытались вытравить все воспоминания о Висконти. Расположив к себе всех своей приветливостью, солдатским чувством юмора и приверженностью к справедливости, Франческо Сфорца в то же время нанял три тысячи человек на восстановление замка. Это был признак зарождения новой династии. Они с Бианкой никогда там не жили, а занимали маленький дворец Корт д'Арего, который, к сожалению, не сохранился, а был он, должно быть, великолепным, ведь расписывали его такие художники, как Фоппа и Моретто. В одном дворе были фрески античных героев, в другом портреты кондотьеров, друзей и недругов Франческо.
У молодой герцогини и пожилого ее супруга была большая семья. Герцог предоставил супруге воспитание детей. Она наняла знаменитого ученого, но неприятного человека Франческо Филельфо, который уже несколько лет жил в Милане, и он обучил детей Сфорца изысканной латыни – как мальчиков, так и девочек. Сохранились письменные свидетельства о высказывании императора Фредерика III, которого более всего в Италии потрясла приветственная речь старшего сына Франческо Сфорца – Галеаццо Мария Сфорца. Тогда ребенку было восемь лет. Ученые до сих пор затрудняются определить начало эпохи Ренессанса, но мы можем быть Уверены: Ренессанс был уже в полном расцвете, когда ораторы-младенцы шепеляво произносили свои гекзаметры перед римским папой или императором. Возможно, вы подумаете, что на таких церемониях публика украдкой зевала? Это не так: чудесные младенцы вызывали восторг и изумление. Письма домой также были хвастливы и проникнуты самодовольством, как, например, письмо на безупречном латинском, отосланное матери одним из детей Сфорца. В нем он сообщает, как ходил на соколиную охоту и убил семьдесят перепелов, двух куропаток и фазана. Заканчивается письмо словами: «Не подумайте, Ваше Высочество, что я забросил работу, ведь она принесет мне куда больше пользы, чем охота». Так и чувствуешь, что Филельфо дышит ученику в затылок.
В Коллекции Уоллеса в Лондоне можно увидеть известную фреску «Джан Галеаццо Сфорца читает Цицерона», авторство которой приписывали сначала Браманте, а позднее Фоппа. Такое зрелище многих очарует и заставит улыбнуться. В классной комнате мы видим маленького мальчика – лет шести или семи. Он сидит на жесткой деревянной парте, какие еще сохранились в некоторых современных деревенских школах. Позади него открытое окно. Одну ногу мальчик закинул на подоконник и в задумчивости погрузился в чтение. Возле него лежит еще одна открытая книга, возможно, латинский словарь. Нет более очаровательной картины из этого сурового исторического времени.
Хотя Франческо и был доволен тем, что жена взвалила на себя обязанности по воспитанию потомства, но, памятуя о некогда данных ему родительских наставлениях, он не смог удержаться от отцовской привилегии и изложил старшему сыну, Галеаццо Мария, некоторые правила достойного поведения. Его «Советы о достойной жизни» начинаются очаровательно и обезоруживающе: «Галеаццо, ты знаешь, что до сих пор мы никогда на тебя не сердились, ни разу не подняли на тебя руку»; затем следуют жизненные правила: он должен чтить Господа и церковь; быть почтительным и послушным сыном; со всеми быть вежливым; не повышать голоса на слуг; не возмущаться по пустякам; воспитывать в себе чувство справедливости и милосердия; не стремиться завладеть тем, что он видит; он не должен ради какой-то цели совершать бесчестные поступки; не должен обманывать или слушать сплетни, и, наконец, он должен выбирать хороших лошадей.
Принципы, которые родители пытаются внушить детям для их же добра, чаще всего не выдерживают испытания временем. К несбывшимся, трогательным родительским чаяниям спустя много лет относишься с грустной усмешкой. Наставления Сфорца прошли мимо равнодушных ушей, но показали их автора как человека хорошего, доброго и простого, ведь, несмотря на власть и величие, которых он сам достиг, корни его тянулись из мудрого крестьянского рода. Сыновья Франческо выросли в другом, богатом и хитром мире. Они своим детям никогда не оставили бы такого безыскусного напутствия. Документы эти, первые в эпоху Ренессанса, свидетельствуют и о наступлении новой эры, и о простом человеке, желающем выразить свои надежды, чаяния и страхи.
Последнее крупное государственное событие, к которому оказался причастен Франческо, произошло за несколько лет до его смерти: в 1459 году на соборе в Мантуе папа Пий II попытался организовать европейских правителей на крестовый поход против Турции. Миланская делегация в составе сорока семи кораблей вышла из Милана и, проплыв по рекам По и Минчо, в полном блеске прибыла в Мантую. Пий II написал об этом в своих «Комментариях»: «Не было ни одного человека, чья одежда не сверкала бы золотыми и серебряными украшениями»; но главным золотом оказался совет, который дал папе Франческо Сфорца. Он сказал, что предполагаемый поход несвоевременен и невозможен. Другие монархи были того же мнения, но выразили они это иначе – просто не явились.
Смерти Франческо предшествовала болезнь – водянка. Он умер неожиданно, в 1466 году, в возрасте шестидесяти пяти лет. Безутешная Бианка направила гонцов за старшим сыном Галеаццо Мария, находившимся в то время во Франции. Домой он приехал, переодевшись купцом, а приблизившись к городу, надел траурные одежды и сел на черного коня. Депутация встретила его у ворот с герцогскими знаками отличия. Он переоделся в роскошную одежду, пересел на белого коня и въехал в печальный город принимать наследство. Галеаццо стал пятым герцогом Милана, и было ему в то время двадцать два года.
Тем, кто равнодушно бродят по большому красному замку Милана, стараясь зацепиться мыслью хоть за что-нибудь, возможно, интересно будет узнать, что Галеаццо Мария первым из семейства Сфорца поселился в заново отстроенном замке. Сфорца, как я уже сказал, и по своему характеру, и по темпераменту были плоть от плоти Висконти. Одна из загадок природы в том, что от сильного человека рождаются слабые сыновья, а умные люди производят на свет дураков. Хотя детей Франческо Сфорца нельзя назвать ни слабыми, ни глупыми, великий их отец не смог передать им свои хорошие качества. Кровь матери оказалась сильнее, и, вместо достоинств кондотьера, дети унаследовали хитрость и вероломство предшествовавшей династии, а также и некоторые странности Висконти. Сходство оказалось еще сильнее при восстановлении имен рода Висконти – Галеаццо и Мария.
К моменту прихода к власти Галеаццо Мария его брату Лодовико – самому интересному члену семейства – исполнилось всего пятнадцать лет. У Галеаццо было еще трое братьев, двое из них – полные ничтожества, а третий – Асканио – стал впоследствии кардиналом. У него был дом на пьяцце Навона в Риме. До сих пор одна из узких улиц, которые ведут к площади с юга, называется Виколо д'Асканио. Римляне оборачивались, заслышав гудение труб, и провожали глазами кардинала, возвращавшегося с охоты вместе с собаками, охотниками и телегами, набитыми дичью. Пройдут годы и Асканио повлияет на выборы папы Александра VI, поэтому, возможно, неудивительно, что однажды он заплатил сто дукатов за попугая, который мог произнести Pater Noster.
По совету Людовика XI Галеаццо Мария женился на свояченице французского короля – Боне Савойской, молодой женщине необычной красоты, если верить словам миланского посла, который прислал конфиденциальный отчет, добавив с дипломатической осторожностью, что он видел ее только в анфас. Более подробное описание дает брат Галеаццо Тристан, посланный во Францию, чтобы устроить брак по доверенности. «Прежде всего, – писал он, – у нее, на мой взгляд, прекрасная фигура, отлично подходящая для материнства. Лицо не длинное и не широкое, красивые глаза, хотя они могли бы быть и потемнее. Нос и рот хорошей формы, прелестная шея, отличные зубы и изящные руки, но самое главное, у нее приятные манеры». Он также доложил, что после церемонии, согласно обычаю, прикоснулся к бедру невесты, лежавшей в кровати, своей ногой. Бона Савойская была одной из принцесс, которая в то время могла бы стать королевой Англии, не влюбись Эдуард IV в Элизабет Вудвилл: Бона одно время была с ним помолвлена.
Когда принцесса приехала в Милан, она и Галеаццо Мария провели медовый месяц в маленьком доме на острове, а строители и декораторы готовили тем временем огромный замок. Каким большим он был, можно судить из слов современного писателя, который, желая приблизить к нам это событие, сказал, что оно состоялось в зале, куда гости «могли подняться по лестнице сидя верхом на лошади». Замок под стать эпохе был величествен, и жизнь правителей в его стенах текла самым причудливым образом. Казна Милана снова была полна. Можно лишь удивляться жизнеспособности города: на протяжении своей истории он то впадал в нищету, то купался в деньгах.
Несправедливо, конечно же, сравнивать отца с сыном: дышали они воздухом разных эпох. Мир Франческо и его друга Козимо Медичи был суров, а Галеаццо жил уже в мире Лоренцо Великолепного. Сыновья тратили богатства, накопленные рачительными отцами. Настали времена, когда, казалось, самый воздух дышал вычурной роскошью и жаждой развлечений. Герцоги Милана упивались своим богатством.
Во Флоренции в галерее Уффици имеется портрет Галеаццо Мария, написанный Поллайоло. С холста на вас смотрит странный человек: элегантный, нервный, с большим крючковатым носом, который принято называть «римским», с глубоко посаженными темными глазами и тонкими руками с длинными нервными пальцами. В нем и следа нет от уравновешенности и грубоватой приветливости отца. Перед вами Висконти, восставший из мертвых. Когда мать его неожиданно скончалась, люди начали перешептываться, будто он ее отравил. Скорее всего, это неправда, но то, что такой слух появился, говорит само за себя. В сопровождении молодой жены он носился по герцогству, одетый в яркое нелепое платье: в золотом камзоле, а брюки: одна нога – красная, а другая – половина белая, а половина – голубая; по плечам распущены длинные волосы. Впервые со времен Амвросия мы слышим о человеке, любящем музыку и пение. Говорили, что герцог привез из Фландрии певцов с лучшими в Европе голосами. Создал большой оркестр и хор. Музыкантам своим он разрешал пить вволю, но только не в день концерта. Герцог гордился тем, что его двор самый великолепный в Европе, и страстно увлекался соколиной охотой – черта, доставшаяся ему от предков из рода Висконти. Его соколы садились на бархат, отороченный золотом и серебром. Он значительно пополнил свою библиотеку и даже способствовал книгопечатанию в то время, когда библиофилы не одобряли книги, созданные машинным способом. Это при нем в Италии напечатали первую греческую книгу: «Грамматика» Ласкария вышла в 1476 году.
Его десятилетнее правление закончилось убийством, одним из самых бессмысленных преступлений, совершенных в истории Милана. Интересно, впрочем, то, что в основу его был положен классический пример. Среди учеников преподавателя античной литературы Кола Монтана, питавшего неприязнь к герцогу, были два человека с криминальными наклонностями и молодой фанатик, вообразивший себя новым Брутом. Монтана так повлиял на чувства молодых людей, что они решили повторить убийство Цезаря.
Настало Рождество 1476 года, и герцог, который был до того в отсутствии, возвращался в Милан на празднества. Душа его была исполнена мрачных предчувствий. Это событие словно бы перенесло во времена Сфорца главу из истории рода Висконти. По пути в Милан герцога встревожили разные предзнаменования: он увидел комету; в комнате вспыхнул пожар; дорогу перед ним перелетели вороны. Суеверная кровь Висконти подсказывала ему: «Вернись». Он все же поехал вперед, страхи его все усиливались и приняли мрачную и драматическую форму. Он одел свой хор в траурные одежды и приказал им каждое утро петь заупокойные псалмы. Хотя такие распоряжения и произвели неприятное впечатление на присутствующих, в целом Рождество прошло весело, и Галеаццо Мария выпустил днем соколов. На следующее утро он должен был пойти в церковь Святого Стефана на торжественную мессу. Нагрудник кирасы он надеть отказался – боялся показаться слишком толстым. Вместо этого надел красный плащ, подбитый горностаем, штаны в обтяжку и коричневую шляпу. Толпа, собравшаяся в то холодное утро, видела, как он вошел в церковь. Хор грянул «Sic transit gloria mundi». [26]26
Так проходит мирская слава (лат.).
[Закрыть]В церкви его поджидали убийцы.
Они пришли на утреннюю мессу испросить благословения на свой поступок и извиниться перед святым Стефаном за кровопролитие в церкви. Под плащами из алого шелка они прятали кинжалы. Как только герцог прошел вперед между послами Феррары и Мантуи, один из троих мужчин вышел вперед и встал на колено, словно бы собираясь подать петицию, разыгрывая при этом роль Тиллия Цимбра. Герцог приостановился, и в следующий момент все три кинжала вонзились в его тело, и он упал бездыханным. Убийцы были схвачены, повешены и четвертованы, а мальчишки тащили потом то, что от них осталось, по морозным улицам Милана.
Миланский историк Бернардино Корио был очевидцем этого события и слышал признание одного из убийц. Слова эти записаны и сохранены. Много справедливых упреков было высказано в адрес Галеаццо Марии, и все же он был умным и просвещенным правителем. Возможно, по материнской линии он унаследовал некоторое безумство, но были у него и три очевидные заслуги. Его незаконнорожденная дочь Катерина Сфорца стала одной из величайших амазонок Ренессанса и была, кстати, одной из первых красавиц своего времени. Она составила знаменитый сборник косметических рецептов и хотела, чтобы эта книга получила широкое распространение среди женщин. Издав приказ о посадке пяти тутовых деревьев на каждом из ста полей ломбардийской земли, Галеаццо дал толчок развитию шелковой индустрии. Говорят, именно при нем в Ломбардии начали выращивать рис.
С убийства Галеаццо Марии начинается последняя глава в истории рода Сфорца. Пройдет всего шестнадцать лет, и в Италию ринутся иностранные завоеватели. Трудно понять, как трагедия нескольких столетий могла оказаться на кончиках трех кинжалов, тем не менее так все и произошло. «Мир в Италии сегодня скончался», – воскликнул папа Сикст IV, когда до него дошла весть об убийстве. Он оказался прав.
Наследником Галеаццо Марии стал его семилетний сын – Джан Галеаццо, очаровательный мальчик. Его портрет тоже можно увидеть в Коллекции Уоллеса. Мать мальчика, Бона Савойская, была назначена регентом: красивая, веселая, беззаботная, но, как заметил Филипп де Комин, который хорошо ее знал, – дама, не отличающаяся большим умом. Вскоре она по уши влюбилась в красивого скульптора, служившего при дворце, и осыпала его подарками и привилегиями. Враги со злорадным удовольствием наблюдали за ее интрижкой с Тассино – так звали молодого человека. Больше всех интересовался этим деверь Боны – Лодовико Сфорца иль Моро. В то время ему было двадцать пять лет. Лодовико являлся человеком редкого обаяния и больших способностей, однако исторические источники утверждают, что он был негодяем.
Звали его иль Моро, [27]27
Moro (исп.) – мавр.
[Закрыть]но не потому, что у него была темная кожа, а потому что ему дали имя Лодовико Маурус, и он – шутки ради – взял себе второе имя и герб с головой мавра и тутовым деревом, к тому же нанял слуг-мавров: тогда это в Милане было модно. Одним из лучших портретов Лодовико является портрет работы Бернардино Дзенале, который находится в пинакотеке Брера. На нем вы увидите более тонкий и аристократический облик, чем у его великого деда. Ибо юмор старого солдата сменился здесь вежливой грацией, расчетливым очарованием. Такой типаж здесь не редкость. Вы и сейчас найдете таких мужчин. Они выходят у дорогих миланских ресторанов из автомобиля с наемным шофером.
Не существует свидетельства о том, что на ранней стадии интрижки Боны с Тассино он хотел занять место юного племянника, но когда фаворит регентши сделался главнее любого герцога, а любовница его в этом всячески поддерживала, Тассино предложили уйти. Для итальянской истории это довольно необычно, потому что нож считался нормальным способом решения проблемы с такими молодыми людьми. Тассино тоже так думал, потому намек понял и исчез, прихватив с собой драгоценности на огромную сумму. Бона, как безумная, побежала за ним следом, но не догнала и влачила с тех пор унылое существование при французском дворе. В сложившейся ситуации Лодовико иль Моро взял на себя роль опекуна племянника. Когда ребенку исполнилось десять лет, он нарядил его в белый бархат и короновал в соборе как шестого герцога Милана. Любящий дядя, надежная опора, был рядом с ним. Мальчик полюбил Лодовико всей душой, как мог бы полюбить погибшего отца.
В Северной Италии после смерти великого правителя каждый раз в политическом калейдоскопе происходила встряска, и властные структуры, перегруппировавшись, складывались в новый орнамент. Старые друзья становились вдруг врагами, а неприятели заключали друг с другом временное перемирие. Баланс сил, сложившийся в это время, представлял собой тонкий механизм и отвечал на страх, как сейсмограф на колебание почвы. Так Милан, Флоренция и Неаполь, объединившись, спасли Феррару от козней Венеции и папства. В то время в Милан прибыл странный человек, гений. В рекомендательном письме Лоренцо Медичи отозвался о нем как об изобретателе военных машин, артиллерийских орудий, строителе мостов, создателе каналов, архитекторе, скульпторе. Слово «художник» замыкало длинный перечень. Звали этого человека Леонардо да Винчи. Ему в ту пору было тридцать лет.
Лодовико не нужны были военные машины Леонардо, так как война закончилась, а за ней последовали самые блестящие годы в истории Милана. Одна причина, по которой я восхищаюсь Лодовико Сфорца, – это то, что Леонардо да Винчи, не самый легкий в общении человек, нашел в нем конгениального управляющего и провел у него на службе шестнадцать лет. В промежутке между написанием бессмертных картин и работой над Колоссом – конной статуей Франческо Сфорца – Леонардо создавал машины для театра масок, костюмы для маскарадов и даже для турецких бань. Существует мнение об этом, самом интеллектуальном среди художников человеке, будто он жизнь свою проводил в невиданной роскоши и довольстве, что вряд ли соответствует истине. Леонардо был рассеянным, непрактичным гением, к тому же перфекционистом, который ни разу не был доволен своей работой. Если предположения некоторых художественных критиков верны, то посещение его мастерской в Милане было бы весьма интересно. Среди неоконченных картин, над которыми он работал, когда на него находило вдохновение, – «Мона Лиза», «Мадонна в скалах», «Мадонна с младенцем и святой Анной». Все эти картины находятся сейчас в Лувре. Хотя состояния в те времена растрачивались за один день, ему часто не платили, причем самыми необязательными плательщиками были монахи.
Молодой герцог Джан Галеаццо вырос человеком слабохарактерным, предпочитающим праздные удовольствия в ожидании, пока любящий дядя сделает за него работу. В двадцать лет он женился на дочери Альфонсо Калабрия Изабелле Арагон. Свадебное торжество отметили с размахом, и даже повара – как заметил кто-то – были разряжены в атлас и шелк. В 1491 году Лодовико Сфорца, реальный, по сути, правитель страны, решил, наконец, жениться. Выбор пал на старшую дочь герцога Феррары Изабеллу д'Эсте, однако оказалось, что она уже помолвлена с наследником маркиза Мантуи Франческо Гонзага. Тогда Лодовико сделал предложение ее младшей сестре – Беатриче д'Эсте – и получил согласие. Изучая исторические материалы, часто спрашиваешь себя, хотя бы как в этом случае: «Если бы Франческо женился не на веселой, смешливой Беатриче, а на ее старшей сестре, обладавшей железным характером, пошла бы история Италии по другому пути?»
В морозном январе 1491 года флотилия потрепанных кораблей, сопровождающих позолоченную королевскую барку Феррары, вошла в Тичино и в док Павии. Приехало много молодых женщин. Они совершенно забыли о лишениях, голоде и болезнях и стояли сейчас в самых лучших своих нарядах, устремив любопытные взгляды на кавалеров, столпившихся на берегу. Самой жизнерадостной была шестнадцатилетняя невеста Беатриче д'Эсте. Как бы хотелось увидеть это прибытие своими глазами, посмотреть на встречу Беатриче д'Эсте с ее сорокалетним мужем. Судьбой ей было назначено умереть через шесть лет, но в тот краткий период она стала одной из самых известных женщин Ренессанса.
