Текст книги "От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)
История кольца любопытна. В незапамятные времена кольцо выкрали из церкви, а потом иерусалимский торговец продал его тосканской маркизе.
4
В одном из нефов мне показали урну, содержавшую останки двух пап, скончавшихся в Перудже, – Урбана IV и Мартина IV. Предполагают, что первый папа был отравлен, а второго постигла исключительно средневековая судьба: он переел угрей. Великий Иннокентий III, современник Франциска, тоже умер в Перудже, но останки его в прошлом веке перевезли в Рим. Пап, решившихся приехать в Перуджу, подстерегали большие опасности. Вот и четвертый папа, Бенедикт XI, умер здесь, съев отравленные фиги. Он лежит под готическим надгробьем в церкви Святого Доминика.
Частая смерть понтификов в провинциальном городе заслуживает разъяснения. Перуджа со времен Средневековья находилась в собственности Ватикана, однако он несколько столетий не пользовался своей властью, очевидно, чувствуя, что это осиное гнездо лучше оставить в покое. Первым папой, приобщившим Перуджу к цивилизации, стал Иннокентий III. Английской истории он известен как понтифик, отлучивший от церкви короля Иоанна и сделавший Англию своим вассалом. К дикому городу он приблизился осторожно, почти играючи предстал в облике доброго отца и добился успеха.
Папа предстал перед Перуджей, и она сочла его неотразимым. На кардиналов здесь до сих пор смотрели как на жертв, которые следовало запугивать, а если требовалось, и убивать, но стоило горожанам увидеть у себя наместника Бога на земле, междоусобная борьба мгновенно прекратилась, и на гору опустилось необычайное спокойствие. Странно и вообразить, но когда анархия в Риме становилась невыносимой, многие средневековые папы отправлялись в Перуджу за тишиной и спокойствием! Селились они в старом доме священников возле собора. Люди, что ныне посещают монастырь, и понятия часто не имеют, какое интересное это место, как много важных исторических событий здесь произошло. Здесь состоялись четыре папских конклава. В 1124 году здесь избрали Гонория III, в 1285 году – Гонория IV, в 1294-м – Целестина V и Климента V – в 1305 году.
Во времена Иннокентия III и его преемника Гонория Ш первые францисканцы жили в Ассизи в домиках, крытых соломой. Оба папы знали святого Франциска. Иннокентий Ш официально признал новый Орден, и ему приснился знаменитый сон, в котором он увидел, что святой Франциск подпирает рушащиеся колонны Церкви. Хотя письменного свидетельства не существует относительно того, что понтифики приезжали из Перуджи навестить святого Франциска, но утверждать, что этого не было, означало бы идти против человеческой природы. И все же как жаль, что у нас нет описания таких встреч! Можно представить себе, как папская процессия спускается по длинной дороге в долину Умбрии и как обремененный тяжелыми проблемами папа встречается с человеком, для которого в жизни нет ничего сложного.
Был среди кардиналов человек, навестивший святого Франциска в его келье. Говорят, что он любил сбросить богатую одежду и надеть грубую рясу францисканца. Это был Уголини Конти, архиепископ Остии, избранный через год после смерти святого Франциска папой Григорием IX. Он часто навещал Перуджу и в начале своего правления, в 1228 году, канонизировал святого Франциска. В Перудже явилось ему видение, описанное в „Цветочках свыше Франциска Ассизского“. Оно и убедило его в подлинности чуда стигмата. „Папа Григорий IX испытывал некоторые сомнения относительно раны в боку святого Франциска, как он впоследствии в том признался. Однажды ночью пред ним предстал святой Франциск. Приподняв правую руку, он показал ему рану в своем боку. Папа увидел, что она до краев полна кровью, смешанной с водой. С этого момента всякие сомнения исчезли“.
Самым необычным из всех конклавов был тот, что состоялся в 1292 году. Кардиналы путешествовали по Италии более двух лет, но никак не могли избрать понтифика. Наконец, они явились в Перуджу. Преданный кардинал упомянул отшельника по имени Пьетро ди Морроне. Он жил в горах и славился своей святостью. Забыв о том, что добрый христианин может оказаться неудачным папой, конклав, устав от Поисков и придя в отчаяние, мгновенно сделал отшельника папой. Узнав об этом, бедный восьмидесятилетний старик хотел было бежать, однако был схвачен, назначен епископом и наряжен в одежды понтифика. Пять месяцев Целестин V прожил, словно в тумане. Для него во дворце устроили искусственную келью. Потом все же сжалились над стариком и милостиво разрешили ему сложить полномочия.
Прошло несколько лет, и Перуджа снова стала сценой знаменитой папской истории. Бенедикт XI, сын венецианского пастуха, был в 1304 году в Перудже, и туда явилась его старая мать, пожелавшая повидаться с сыном. Женщины Перуджи нарядили крестьянку по последней моде и включили в состав свиты. Бенедикт сделал вид, будто не узнал ее. Сказал, что мать его – бедная старая женщина, а не модная дама. Крестьянку быстро вывели и вернули ей старую одежду. После этого Бенедикт принял ее с большой нежностью. Бедному Бенедикту, однако, было не суждено уехать из Перуджи. Правление его закончилось через год. К нему явился человек, переодетый монахиней, и подал на серебряном блюде превосходные фиги, якобы подарок от аббатисы монастыря святой Петрониллы. Папа обожал фиги так же, как и его предшественник Мартин IV, который не мог устоять перед угрями. Бенедикт набросился на подношение, а на следующее утро почувствовал себя плохо и умер. Ученые называют несколько возможных убийц, но французский король Филипп IV представляется наиболее вероятной фигурой.
После кончины Бенедикта состоялся новый конклав, и папой Климентом V сделали французского архиепископа из Бордо. Говорят, что между ним и Филиппом IV существовало секретное соглашение. Во всяком случае, немедленно после своего избрания Климент пригласил кардиналов, большинство которых были французами, последовать за ним, но не в Рим, а во Францию. С тех пор папы Перуджи на семьдесят семь лет переехали в Авиньон.
Отсутствие пап не сделало сердце Перуджи добрее. Более того, когда папы вернулись в Рим, Перуджа считалась самым воинственным доминионом. Имеется по меньшей мере одно письменное свидетельство о том, как понтифик в пору Ренессанса забаррикадировался в монастыре, прислушиваясь к доносящемуся с улицы шуму борьбы, затем, воспользовавшись краткой передышкой, он вышел из монастыря и укатил в Ассизи. Павел III решил призвать Перуджу к порядку. Мне было интересно узнать, что я, оказывается, каждую ночь спал над знаменитой реликвией, сохранившейся с папских времен. Терраса, на которой стоит мой отель, была построена на фундаменте, сделанном из обломков папской крепости Ла Рокка Паолина. Папе пришлось ее построить, чтобы выстоять против города. Сейчас на поверхности земли не осталось и следа от мощного сооружения, но друг познакомил меня с коллекцией гравюр, которые свидетельствуют, что здесь была самая сильная крепость Италии, и само ее строительство доказало, насколько великое сопротивление пришлось преодолеть папам.
Сначала папа бросил в бой большую армию, и она уничтожила дворцы Бальони, а заодно четыре церкви, четыреста домов, а затем на разрушенном городском квартале выросла крепость. Пушки ее направлены были не только на долину и дорогу в Рим, но также и на Корсо, и на главные здания Перуджи. Возможно, ни одно здание в Италии не вызывало большей ненависти. Более трех столетий оно символизировало подчиненное положение гордого города, и во время освободительной борьбы Италии при первой же возможности жители взорвали крепость и разнесли ее на куски. Энтони Троллоп был в Перудже незадолго до того, как уничтожили крепость, а потом спустя полтора года после того, как ее взорвали и все еще продолжали уничтожать. В первый визит он описал, как ходил по подземным переходам и темницам. Во второй раз наблюдал за энтузиастами, растаскивавшими мелкие обломки. Особенно удивил его старый джентльмен с длинной белой бородой. Он каждый день приходил сюда и наблюдал за процессом уничтожения крепости. Лицо у него было счастливым. Троллоп поинтересовался, кто он такой. Оказалось, что много лет он был папским узником.
В Перудже меня поджидало неожиданное приключение: меня пригласили в путешествие по улицам, которые когда-то составляли часть крепости, а сейчас ушли под землю. Я подошел к арке – этрусским воротам Порта Марция. Они были заперты на замок. Тот, кто строил их во времена этрусков, очевидно, преследовал идею воспроизвести над аркой террасу, разделенную на пять частей со скульптурой в каждой такой части. Сейчас это все проржавело и пришло в упадок. Современные жители – неизвестно, по какой причине – скажут вам, что фигуры представляют этрусскую или древнеримскую семью, члены которой скончались, отведав отравленных грибов. Возможно, страх перед отравлением естественен в городе, создавшем страшный яд акветта.
Мы с инженером прошли под арку и оказались в средневековой Помпее. Перед нами протянулись узкие улицы и арки, руины церкви, трехэтажные дома с узкими окнами, последние обитатели жили в них четыреста лет назад. Мертвая тишина. Так я представляю себе средневековый город после нашествия чумы.
„Мы иногда устраиваем здесь танцы“, – сказал мне мой спутник, не замечая, как это часто бывает с молодыми людьми, что слова его звучат страшновато. „Танец смерти был бы здесь более уместен“, – подумал я, когда мы пошли дальше. Город призраков. Такими становятся поселения, когда-то обласканные солнцем, а ныне ушедшие под землю. Если бы я увидел сейчас парочку ведьм, колдующих над акветтой, то я ничуть бы не удивился.
5
Старая церковь Сан-Пьетро была построена тысячу лет назад на краю горы. Никогда не видел я столь нарядной церкви: каждый дюйм ее покрыт фресками, и, словно этого еще недостаточно, на стены повешены картины в богатых рамах. Жители Перуджи относятся к святому Петру с особой теплотой, так как монахи, жившие здесь сто лет назад, приняли сторону горожан во время последнего их противостояния Ватикану. Когда солдаты-швейцарцы, папские телохранители, стали грабить Перуджу, некоторые патриоты укрылись в церкви. Гид рассказал мне, как добрые монахи срезали веревки колокола и тайно спустили объявленных в розыск людей вниз, на скалы.
Пока мы разговаривали, в здание вошла группа – такие посетители всегда меня восхищают: старый священник с сельскими прихожанами. По такому случаю они надели свою лучшую одежду. На нескольких старых женщинах были платья, фасон которых был в моде много лет назад. Таких людей можно встретить раз в десять лет – маленький фрагмент другого мира. Священника уговорили сесть на место органиста, и одна из старушек робко попросила его сыграть. Он сурово покачал головой, но затем, чтобы смягчить отказ, игриво коснулся одной из клавиш. В воздухе задрожал серебристый звук необычайной красоты. Священник и сам удивился, а что уж говорить о его пастве: они застыли в восторге и ожидании. Тогда он тронул еще одну клавишу, затем другую, и мне показалось, что запели херувимы. Придя в волнение, старик выдал аккорд, и церковь наполнилась небесной гармонией. Затем очень осторожно священник осмелился сыграть простую мелодию. Паства смотрела на него, собравшись в кружок, который восхитил бы любого художника. Мне показалось, что со стен спустилась одна из фресок. Внимание старых людей, гордость и удивление не могли бы быть больше, если бы вдруг обнаружилось, что сама святая Цецилия направляет пухлые пальцы старого пастыря.
Очарование нарушил гид: посчитав, что никто не должен пропустить ни одной картины, он открыл дверь на хорах, чтобы в помещении стало светлее. Я посмотрел в открытую дверь и увидел горячий полдень Ассизи. Увенчанные замками горы купались в солнечном свете. Предо мною предстал фон с пейзажем Умбрии, который художники, такие как Перуджино, помещали за спины своих мадонн. Гид монотонно проговаривал свой текст, призывая восхититься той или иной фреской, даже не предполагая, что он только что открыл нам картину прекраснее всех тех, что висели в церкви.
Однажды утром меня пригласили попить кофе в украшенный яркими фресками бар, разместившийся в подвале дворца университета – Итальянского университета для иностранцев. Университет этот недавно отметил свое сорокалетие. За время своего существования он обучил около тридцати тысяч студентов из девяноста трех стран – Германии, США, Франции, Японии, Англии… Я называю их по мере убывания числа выпускников разных стран.
В баре было много народу – приятные молодые люди разных национальностей. „Картина объединения наций, – подумал я, – куда более счастливая, чем общий мировой расклад“. Студенты здесь учат итальянский язык и историю Италии, а также изучают философию, литературу, археологию. По окончании университета им выдают дипломы и свидетельства. Они могут жить в студенческом общежитии за символическую плату или – если у них достаточно средств – снимать дорогие номера в гостиницах. Я порадовался за молодых людей, получивших прекрасную возможность поглубже узнать Италию.
В баре я повстречал молодого человека из Лондона, его приятель приехал из Стратфорда-на-Эйвоне. Со времени основания университета в нем обучилось около трех тысяч английских студентов. Хотя ни одному из студентов на вид не было более двадцати пяти, мне сказали, что возрастного ограничения здесь не существует. Мне показали споткнувшегося на мраморных ступенях самого старого студента из Германии.
– Сколько же ему лет? – спросил я.
– Восемьдесят.
Мне такой либерализм понравился: он роднил Перуджу с Римом XVIII века, где, как сказал Питер Бекфорд, он в 1788 году познакомился „со старым ирландским мальчиком, восьмидесяти лет от роду“. Приехал он туда „завершить образование“.
6
Читатели „Цветочков“ святого Франциска вспомнят, что злой Волк, обращенный в Ягненка святым Франциском, был уроженцем Губбио. Город стоит в двадцати милях к северу от Перуджи – это если перенестись туда по воздуху, но если ехать по серпантину, расстояние увеличится до сорока миль. В Умбрии вам скажут, что Губбио – один первых пяти городов, основанных после потопа.
Прослышав, что я туда направляюсь, молодой человек, с которым я незадолго до этого познакомился, попросил подбросить его по пути в одну из горных деревень. Он оказался занимательным собеседником. Рассказывал мне по дороге истории о людях, живущих в горах вдали от мира. Он подружился с ними во время войны, когда сражался в партизанском отряде. У молодого человека был острый взгляд, подмечавший странности человеческой натуры. Указав на горную вершину, где можно было различить какие-то дома, он сказал, что там живет любопытная религиозная секта – бирибини. Оказалось, что местный крестьянин, проходивший военную службу возле австрийской границы, повстречался с американским квакером. Оказавшись под сильным влиянием американца, крестьянин, вернувшись домой, сказал, что он теперь квакер и хочет обратить всех в свою веру. Доктрины квакерства в его интерпретации претерпели значительные изменения, и односельчан он обратил – по сути – в язычество. По ночам они вместе с женщинами купались в горных реках. „Любопытно, – сказал мой попутчик, – что Пан и другие старые божества до сих пор бегают по горам, готовясь схватить каждого, кто отобьется от стада. Говорят, что деревенский священник так отозвался о секте: „Пусть себе живут! Некоторые из них лучше, чем моя паства, они, по крайней мере, не крадут кур и не сквернословят!““
У каждого холма стоит на вершине замок или церковь, склоны словно бы облиты серебром – это оливковые деревья. Рядом с каждым фермерским домом виднеется закрученный вокруг высокого шеста стог сена. Нет здесь ни одного здания, реки, дерева, пригорка или поля, что не имели бы свою историю. Как только неграмотный крестьянин выходит из дома, он – если можно так выразиться – вступает в библиотеку, с которой не сравнится ни одна еженедельная газета. Я спросил у своего попутчика о руинах на одном из холмов. Оказалось, что это византийская дозорная башня, одна из цепи сигнальных башен, установленных между Равенной и Римом. Он сказал, что благодаря таким башням о новостях в Риме узнавали в тот же день: по ночам зажигали факелы, а днем семафорили.
Я высадил его на дороге, а сам продолжил путь по волшебной земле. Подъехав к Губбио, увидел, что старый город карабкается по нижним склонам холма, а на высокой горе стоит церковь. Внизу, у дороги, поднимавшейся в город, я увидел развалины маленького древнеримского театра. Зрительский амфитеатр полностью сохранился. Я сел на сидение, покрытое мягким дерном и, подняв голову, смотрел на старый город, на дома серого стального цвета, построенные на горных террасах. Отсюда я мог рассмотреть узкие улицы, извивающиеся между каменными стенами, и большой замок с башнями. Нет, это был не просто замок, а Дворец консулов, потому что в Средние века тут заседало правительство. Как и многие умбрийские города, Губбио всегда был городом солдат. Вскоре я услышал, как тысяча мужчин Губбио отправилась в первый крестовый поход, и гербом города стал герб Готфрида Бульонского. Воспоминания об этом до сих пор свежи в Губбио, и имена Боэмунда и Танкреда часто упоминаются в сторнеллах горных поэтов. В них также говорится, что когда австрийский адмирал возглавил папский флот перед сражением в Лепанто и обнаружил, что в его составе много офицеров и матросов из Губбио, он воскликнул: „А что такое это Губбио? Оно что же, больше Неаполя или Милана, что вообще это такое?“ Когда об этом помнишь, то не удивляешься, что первое, что тебе попадает на глаза при въезде в город, – это Мемориал сорока мученикам Сопротивления, сорока мужчинам Губбио, казненным в последнюю войну.
Воловьи упряжки смешиваются с автомобилями на оживленной площади у подножия горы, но стоило мне забраться наверх, в старый город, как тут же наступила тишина. Большие пяти-шестиэтажные дома разделены теперь на квартиры. Мне забавно было смотреть, как женщины с верхних этажей подтягивали к себе за веревку ведро с продуктами. В Губбио есть замечательные старинные церкви, но это для людей с тренированными ногами. Самое красивое место – это построенный на аркаде величественный, благородный и элегантный Палаццо деи Консоли – Дворец консулов. Можно легко представить, как, стоя на балконах или у окон, консулы и епископ говорили на прощание напутственные слова смелым воинам, уходившим в крестовые походы. Губбио до сих пор любит вспоминать ту далекую эпоху. Как-то раз я увидел, как несколько людей пришли на площадь и начали устанавливать на ней нечто, напомнившее мне примитивный музыкальный инструмент. Оказалось, что это лук. Такие луки использовались здесь в состязаниях с лучниками Сансеполькро! Во дворце есть средневековый зал. В нем могло бы уместиться несколько лондонских Гилдхоллов. На верхних этажах консулы заключали свои сделки, а в перерыве могли выйти на красивую лоджию, с которой открывается вид на римский театр и долину. Под черепичной крышей устроены были тюрьмы, в отличие от подземных венецианских темниц, – на чердаке.
Мне показали самую большую достопримечательность Губбио – знаменитые бронзовые таблицы. На семи этих таблицах есть надписи, сделанные за двести лет до Рождества Христова. Их крепили к стене древнего храма, и священнослужители могли, сверяясь по ним, совершать свои службы. Записи эти учитывали различные виды гаданий, включая и полеты птиц. Если служитель двигался или вставал чуть-чуть неправильно, надо было начинать все сначала. Так как я сам всегда подкармливал птиц, то и заинтересовался, можно ли с помощью этих таблиц предсказывать будущее, но гид оказался не в состоянии удовлетворить мое любопытство.
Еще большим сокровищем является тело святого Убальдо, епископа и святого покровителя, умершего в 1160 году. Он лежит в церкви на вершине горы. Часовая прогулка мимо осыпающихся стен, кипарисовых аллей, ферм. С каждым поворотом вид становится все величественнее, и вот я возле большой церкви и монастыря. Вокруг ни души, но церковь открыта. Я вошел и увидел стеклянный гроб. Внутри, в золотой митре, лежало тело святого. Электрическая лампа освещала коричневое лицо.
Монах, по-видимому, услышал мои шаги, вышел и вкратце рассказал историю святого Убальдо. Он также поведал, что у святого был французский слуга родом из департамента Вогезы. После кончины хозяина он отрезал у него три пальца. Драгоценную реликвию привез в родной город, и там построили для нее красивую церковь. А также, продолжил монах, люди из того городка каждый год приезжают в Губбио и посещают Праздник свечей, приходящийся на годовщину смерти святого.
Мы вошли в соседнее помещение, где лежали друг подле друга три необычных предмета, знаменитые кери – свечи Губбио. Надо сказать, что на свечи они совершенно не похожи. Их трудно описать. Длина их около тридцати футов, они тяжелые, изготовлены из дерева, покрыты цветной парусиной. Они напомнили мне огромные рождественские хлопушки. Раз в год их снимают с горы, прикрепляют к деревянным подставкам и носят на плече по городу, затем снова поднимают на гору. У каждой свечи есть свой святой покровитель, и статуи этих святых устанавливают на горе во время праздника: это святой Убальдо, святой Георгий и святой Антоний.
– Вы должны увидеть праздник, [103]103
Описание праздника см. в приложении 1.
[Закрыть]– сказал монах, – кроме нас, его никто не празднует.
– А каково его происхождение? – спросил я.
Он поднял плечи и раскинул руки. Я понял, что он хочет сказать: „Кто знает?“
Приятным воспоминанием о Губбио останется маленькая часовня, увековечившая встречу святого Франциска с Волком. Находится она в сельской местности рядом с железнодорожным переездом. Часовня была на замке, однако в саду я заметил женщину с рукоделием. На коленях у нее пристроился черно-белый кот. Я спросил, не знает ли она, где раздобыть ключ. Оказалось, что ключ лежал у нее в кармане передника. Войдя внутрь, я увидел возле алтаря картину, на которой брат Волк подает лапу святому Франциску. Женщина сказала, что есть еще одна церковь, уже в самом Губбио. Построена она на месте грота, где жил брат Волк после своего обращения. Должно быть, я неправильно понял ее инструкцию, потому что церковь я так и не нашел.
7
Ассизи находится примерно в пятнадцати милях от Перуджи. Для этого придется проехать по длинной горной дороге и пересечь красивую долину Тибра. Некоторое время я я любовался восходом солнца, а потом решил ехать, чтобы выяснить, действительно ли в этом городе особенная – как мне говорили – атмосфера, исполненная спокойствия и красоты. Поехал я тем более охотно, что утренняя газета отразила в тот день повышенный по сравнению с обычным уровень мировой ненависти.
Подъехав к одному из железнодорожных переездов, я весьма удивился, заметив там знаменитую этрусскую усыпальницу, могилу Волумниев. В наше время этрусскую могилу часто находят в странных местах – посреди кукурузного поля, в сарайчике, какие бывают у огородника. Вот и эта, в нескольких ярдах от железнодорожного переезда, казалась такой же странной. Обнаружили ее лет сто назад, когда вол, тащивший по полю плуг, вдруг исчез. Он провалился в яму. Животное, к счастью, не пострадало. Эта могила вдохновила Джорджа Денниса на изучение этрусков. Великий энтузиаст не всегда мог скрыть под своей викторианской прозой радость, которую доставляло ему каждое новое открытие. Он думал об этой могиле как о волшебстве. Она явилась для него воплощением представлявшегося ему в детстве подземного дворца и заколдованных людей, всего того, о чем он читал в „Тысяче и одной ночи“.
По массивным ступеням я спустился в помещение, вырезанное в вулканической скале. Несмотря на жару, здесь было прохладно, пахло пылью и смертью. Мне, как оказалось, недоставало энтузиазма Денниса, ибо волшебства я тут не заметил. Это был семейный склеп, где в урнах и саркофагах покоилась Волумнии. Тут же находился и глава семейства, звали его Арунс. Так же, как и большинство богатых этрусков, Арунс захотел войти в другой мир в парадном костюме и веселом настроении. Во всяком случае, такое впечатление производит скульптура на его могиле. Покойный в праздничном наряде непринужденно сидит на банкетке и что-то ест из сосуда, сделанного в форме дыни. Держит он его в левой руке весьма грациозно.
По обе стороны от него стоят два ангела, которых поначалу принимаешь за раннюю работу Микеланджело. „Но как же, – спросил я себя, – два христианских ангела могли попасть на этрусскую могилу?“ И тут я пригляделся и увидел в их волосах змей. До меня дошло, что никакие это не ангелы, а фурии, ужасные богини с клыками и крыльями. Они символизировали быстроту мести. Здесь же они выглядели благородными, милосердными защитницами. Я вспомнил, что нельзя было вслух называть их настоящие имена, а потому люди называли их добренькими и даже в скульптуре, как я сам в этом только что убедился, изменяли их облик. Не удивительно, что Арунс выглядит таким спокойным рядом с этим эскортом. Фурии, похоже, обещают, что присмотрят за ним, куда бы он ни пошел.
Я переправился через Тибр – здесь он уже сильный и могучий – и вскоре увидел гору Субазио и красивый город Ассизи, окруживший нижний ее отрог. На окраине стоит церковь и монастырь Святого Франциска. В базилику направлялись толпы туристов, и я решил повременить с посещением храма, пока не поброжу по городу. При этом сказал себе, что для начала мне следует посмотреть, где жил святой Франциск, а уж потом посетить его могилу. Я усмехнулся, потому что повторял предосудительный поступок другого путешественника, хотя мотивы у меня были другие. Этим путешественником был Гёте, который, не стыдясь, признался в том, что мимо церкви Святого Франциска прошел с отвращением, а вместо этого поспешил к храму Минервы, что стоит на площади. Те, кто критиковал его, возможно, забыли, что он был человеком XVIII столетия, а храм был нетронутым памятником античного мира, который он хотел увидеть.
Город показался мне очаровательным, построенным на террасах, как и Губбио. Некоторые здания с арочными дверьми выглядели весьма старыми, казалось, что они стояли здесь при святом Франциске, однако вряд ли это было возможно.
Многие улицы слишком узки для прохождения транспорта, а некоторые даже и переулками назвать было нельзя, просто винтовые лестницы. Цветы очень оживляли городские улицы. Они росли в ящиках за окнами и в горшках, спускались каскадами с балконов, свешивались фестонами с древних стен и арок. Все это придавало Ассизи францисканскую веселость и напоминало туристам о том, что они приехали в город поэта и мистика, жизнь которого была описана в „Цветочках свыше Франциска Ассизского“.
Когда я пришел на оживленную маленькую площадь, то понял восторг Гёте. Передо мной стоял храм Минервы с шестью изысканными рифлеными колоннами – настоящий образец времен императора Августа. Храм стоит в ряду других уличных зданий, по соседству с Башней коммуны, словно бы это офис богатого банка. Все здесь было знакомо святому Франциску, он ходил по этой площади в бытность свою веселым молодым человеком, его знали здесь нищим, а потом и уважаемым святым. К церкви ведут потертые старые ступени. На них сидели три мальчика, кормили прожорливых голубей, а те садились им на плечи и летали вокруг голов.
Рядом с храмом есть маленький музей, где я стал свидетелем неожиданной сцены, пожалуй, одной из самых удивительных, что мне довелось увидеть в Италии. Несколько ступеней вниз привели меня под пьяццу Ассизи, и я очутился на более древней мостовой форума Ассизи. Взаимоотношения между форумом и выросшей на нем пьяццей в Италии воспринимаешь как должное, но прогулка по форуму под пьяццей – это нечто экстраординарное. В этом темном и холодном подземном мире, освещенном электрическим светом, я ходил по римской мостовой, обращая внимание на открытую сточную канаву, уносившую дожди девятнадцать столетий назад. Огромные блоки травертина под моими ногами были ободраны и выщерблены колесницами мертвого мира, и я увидел здесь ступени, бывшие нижними ступенями храма Минервы. Теперь они скрыты от прохожих, гуляющих наверху под солнечными лучами. В римские времена этот храм был вполовину выше. Напротив него, возможно, ближе к центру площади, там, где сейчас проходит современная дорога, я приблизился к основанию памятника Кастору и Поллуксу, который некогда стоял в центре форума. Близнецы исчезли, но осталась надпись, которая говорит, что в Ассизиуме состоялся банкет по случаю открытия памятника. Исследуя призрачный мир, я обнаружил, что далее, возможно, под магазинами на дальнем конце пьяццы, где сейчас можно купить фотопленку и открытки, стояла трибуна римского города, а по бокам два маленьких храма, один из которых был посвящен Юпитеру, а другой – Эскулапу. Затем я поднялся наверх, пораженный своим открытием. Если бы Гёте мог это видеть…
Отель назывался „Вавилонская башня“. За столиком я сидел с двумя немолодыми англичанками. В Ассизи они приехали из Перуджи на автобусе. Они много говорили о „милом святом Франциске“ и о его любви к животным. В Англии часто слышишь, что люди говорят о святом Франциске, словно он почетный англичанин и президент Королевского общества защиты животных. Что ж, приятно думать, что окажись в наших домах святой, он наверняка одобрил бы, что сестра Кошка и брат Пес всегда сидят в самых лучших креслах. Все же странная у нас, англичан, уверенность в том, что все другие нации плохо относятся к животным! После завтрака мои собеседницы поспешили в лес, в котором, как говорят, святой Франциск пел дуэтом с соловьем.
8
Когда стоишь на горе в Ассизи и смотришь вниз на долину Сполето, видишь реку Кьясчо, которая, сделав несколько серебряных завитков, впадает в Тибр. На фермерской земле стоит большой храм. Это церковь Святой Марии Ангелов Там началась земная жизнь святого Франциска, там он и скончался. Сейчас это огромное броское здание с большой золотой Мадонной над портиком, но в далекие времена тут стояла маленькая лесная часовня. Сюда пилигримы принесли из Святой Земли фрагмент гробницы Пресвятой Девы. Однажды в лесу запели ангельские голоса, и часовню назвали именем святой Марии Ангелов.
Церковь настолько огромная, что сначала я и не заметил главной ее особенности: под куполом стоит крошечная часовня Святой Марии – та, что была в лесу. Огромное здание построили специально для сохранения драгоценного маленького здания, откуда святой Франциск отправился на поиски „действительности“. Тут присоединились к нему ученики, и тут же в возрасте сорока пяти лет он отдал свою душу Богу, великолепие которого видел во всем, что его окружало. Жаль, конечно, что снаружи все выглядит не так, зато внутри стены по-прежнему сложены из грубо обработанного камня, и часовня, вмещающая в себя от силы тридцать человек, выглядит такой, какой она была при святом Франциске.
