Текст книги "От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)
4
Если вы пробудете в Италии столько времени, чтобы захотелось пить, то непременно познакомитесь с Сан Пеллегрино. Кто-то полюбопытствует: а кто такой был этот святой, откуда минеральная вода? Город находится милях в пятнадцати от Бергамо, в долине Брембо. Она, как и многие другие красивые долины, устремилась на север, к Альпам. На речных берегах раскинулся жизнерадостный курорт с минеральными водами. К горным склонам прилепилось множество вилл и отелей, есть даже курзал. Он был построен в начале века, когда популярность лечения на водах вызвала строительный бум, и архитекторы, идя на поводу у заказчиков, упражнялись друг перед другом в безвкусии. Нагие бронзовые красотки с модными осиными талиями освещают фонарями лестницы, ведущие в игорные и танцевальные залы и даже в театры. Все было поставлено на широкую ногу, денег не жалели. Мир в то время наживался на людских недугах. Никто не мог предвидеть, что настанет день, и залы с минеральной водой и бальные помещения займут – как в Англии – центры здоровья, и тогда вновь после затишья в воздухе континента почувствуется сдержанное оживление. Душа курорта – подобно Спящей красавице – насторожится: а не зашуршит ли под двуколкой гравий, не пробудит ли ее поцелуй сказочного принца.
Курорт Сан Пеллегрино сонным, однако, не назовешь. Я заметил бальный зал, предназначавшийся для герцогинь. Теперь там между бамбуковых столов танцевали местные юноши и девушки. В справочном бюро мне вручили брошюру, и в ней нет ни слова о пожилых инвалидах, ради которых такие курорты создавались, зато есть фотографии атлетически сложенных молодых людей, готовых покорять горные вершины, играть в гольф и теннис, рыбачить. Какая уж там старость и артрит! Нет сомнения, подход выбран правильный, и на берегах Брембо и на зеленых горных склонах вы проведете отпуск весело и энергично. Слово «Пеллегрино» означает, конечно же, «пилигрим», но мне не удалось выяснить, что за пилигрим дал свое имя этому ныне модному городку.
«Рассказывают, – сказал мне местный историк, – что, когда французы под командованием Карла VIII отправились завоевывать Италию, местные жители так хорошо их накормили, что в знак благодарности они оставили им при расставании палец от мощей святого, которого звали Пеллегрино. Но что это был за человек, не знаю. Реликвию посчитали столь драгоценной, что город взял его имя».
Вода Сан Пеллегрино выходит из-под земли при температуре 80° по Фаренгейту. Мне дали стакан воды прямо из источника, но я удивился тому, что характерных пузырьков в ней не было. Мне пояснили, что газ туда нагнетается искусственно. Для этого берут природный газ из Сан-Джо-ванни-Вальдарно, в Тоскане. Там, кстати, родился Мазач-чо. Меня провели на фабрику, где воду разливают по бутылкам. Сотни местных рабочих в белых халатах и резиновых перчатках стояли возле умных машин, которые быстро и сердито мыли бутылки, а затем разворачивали их к другим машинам, а те судорожными, злобными движениями, словно возмущенный дворецкий, наполняли их водой и шлепали на них наклейки, а затем рассылали их по гостиницам и ресторанам по всему миру. Я видел стоящие наготове ящики, часть из которых держала путь в Финляндию, а Другие – в Каракас. Думаю, все же самым необычным для меня зрелищем оказался плавательный бассейн, заполненный водой Сан Пеллегрино.
Я поехал назад в Бергамо по живописной долине и думал, что уже не увидишь здесь картины, подобной фотографии, опубликованной в брошюре: лакея, укутывающего пожилого инвалида в «даймлере», и администраторов отеля, врачей и медсестер, радостно улыбающихся со ступеней курортного SPA-отеля. Само словечко «SPA» имеет в себе оттенок прошлого. В нем отголосок доброго времени, когда у богини Ипохондрии было много дорогих и приятных храмов. Там струнный оркестр приводил в норму проблемы, связанные с пищеварением.
5
Достигнув пожилого возраста Коллеони уже не водил за собой армии Венеции. Он наслаждался жизнью деревенского сквайра на собственной ферме в Мальпаге возле Бергамо. Она, кстати, есть и сейчас. О романтическом происхождении этого поместья в Бергамо не забыли: почти каждый человек расскажет вам, как старый солдат ушел в отставку вместе со своими товарищами, как он жил, работал на земле, однако по первому сигналу готов был взять оружие и сесть в седло. Вместе с человеком из Эссекса – сэром Джоном Хоквудом, Бартоломео Коллеони был самым уважаемым кондотьером. Видно, он и в самом деле был хитер, раз сумел выжить в тот жестокий век. Однако отличало его от товарищей то, что он честно служил начальству, а не сколачивал себе состояние путем предательства, и я рад, что такая позиция оказалась для него, в конце концов, выигрышной.
Родился он в 1400 году и дожил до семидесяти шести, так что жизнь его проходила в лучшие годы эпохи Ренессанса. Дж. Саймондс отметил, что он был одним из тех итальянцев, которые обязаны своей карьерой смерти отца, то есть он должен был заботиться о себе сам и поэтому вступил в отряд наемников. Когда смотришь на его статуи, то не представляешь, какую профессию, кроме военной, он мог бы себе избрать. Выучили его два самых знаменитых кондотьера того времени – Браччо да Монтоне (1368–1424) и граф Буссоне да Карманьола. Имена кондотьеров почти стерлись из памяти. Это всего лишь тени марширующих солдат, перебегающих к противнику во время распрей, то и дело вспыхивающих между герцогствами. А вот Коллеони был другим, потому и запечатлели его великие скульпторы. Будучи солдатом, он неизбежно одерживал победу и завоевал для Венеции большую территорию. Хотя он и ссорился с властями – сенат даже хотел его казнить, – Коллеони неизменно служил республике. Когда ему исполнилось пятьдесят пять, Венеция оказала Коллеони честь, которую лукавое и подозрительное правительство до сих пор никому не оказывало: его сделали пожизненным командующим венецианской армии. Это звание вместе с огромным жалованьем было при нем около двадцати лет, что означало – подкупить командующего невозможно.
Когда он умирал, Венеция послала депутацию, чтобы выразить ему уважение и благодарность республики. Старый солдат вызвал, должно быть, дрожь у собравшихся перед ним сенаторов, когда сказал: «Никогда не давайте другому генералу власть, которую вы дали мне. Ведь я мог бы причинить вам большой вред». Над смертным ложем преданного слуги поднялось облачко коррупции и предательства. У него не было наследника, и Коллеони оставил свое огромное состояние Венеции. Так он пытался отплатить республике за необычное к себе доверие.
Мальпагу я обнаружил в восьми милях к югу от Бергамо в сети второстепенных дорог, неподалеку от реки Серио. Я ожидал увидеть развалины, но передо мною предстало полностью функционирующее хозяйство времен Ренессанса. К тому же владельцами его были потомки родственников Коллеони. Стада маленьких коров с серой шелковистой шкурой из породы бруно альрино щипали траву на тех же лугах, что и их предки много веков назад. Крестьянские строения занимают огромную площадь, подобно римскому лагерю. В центре стоит замок. Его окружает стена с бойницами и сухой ров. Старый солдат построил свой замок, словно бы ждал длительной осады. Когда я увидел его, то понял, что любой человек, родившийся в 1400 году, был связан со Средневековьем. Уважаемый человек, проживший лучшие годы в эпоху Ренессанса, выходит в отставку и строит себе средневековую крепость. Пока управляющий ходил за ключами, я с удовольствием смотрел на окружающую жизнь, не прерывавшую свой размеренный ход в течение пяти столетий. Крестьянские здания были двухэтажными. В нижнем этаже – сараи и склады, амбары и конюшни, коровники, а наверху – жилые помещения для работников фермы.
Профессор Гилберт Хайет в своей книге «Поэты в пейзаже» (Gilbert Highet. «Poets in a Landscape») описывает похожую ферму неподалеку от Мантуи – Ла Вергилиана, где он нашел восемь или десять семей, живущих в тесноте да не в обиде. В Мальпаге жизнь течет подобно той, что была при Коллеони. Я с восхищением смотрел на телегу с впряженными в нее волами. Покачиваясь, она прошла под арку, доверху нагруженная овощами. Картина увела меня от Ренессанса дальше в классический мир.
Поместье Коллеони, возможно, было устроено по образцу лучших сельских хозяйств, которые он во время службы видел в разных герцогствах. Самой знаменитой являлась ферма Сфорца в Виджевано, возле Милана. Она удивила французов, сопровождавших Людовика XII в Италию. Здесь они впервые увидели сельскохозяйственные эксперименты со злаковыми культурами и научный подход к выращиванию скота.
Робера Гогена поражало внимание к любой мелочи. «Точный вес всего – сена, молока, масла, сыра. Все тщательно фиксировалось», – писал он. Людовик XII чрезвычайно заинтересовался миланскими сырами, возможно, пармезаном, выделяющимся своим размером и весом. Король забрал с собой во Францию большое количество сыров и построил в Блуа специальное помещение, где хранил их несколько лет в оливковом масле.
Управляющий вернулся с ключами, и мы перешли через ров. Замок был в хорошем состоянии. Он интересовал меня не только как дом самого достойного кондотьера, но и как редкий пример сохранившегося до наших дней поместья крупного феодала эпохи Возрождения. Мы представляем, как они жили в лагерях, но здесь видим комнаты, из которых они управляли владениями, залы, в которых пировали, их кухню. Живописный двор окружали колоннады. Внутренние изгибы арок были украшены фресками с орнаментом из людей и животных. На верхние этажи вело несколько наружных лестниц. Стены также украшают фрески, некоторые из них посвящены религиозным темам, другие иллюстрируют события из жизни Коллеони – его отставку, визит короля Дании Кристиана I. Судя по этим фрескам, для гостя устроили охоту и рыцарские турниры. Граница между эпохой Ренессанса и Средними веками была временами очень тонкой: в таких случаях знать Ренессанса облачалась в доспехи, брала в руки длинные копья и въезжала в XII век. Я видел средневековую сцену такого рода, изображенную на стенах Мальпаги: два рыцаря с опущенными забралами сражались друг с другом на лошадях, которые тоже были защищены доспехами. Прекрасные дамы в амфитеатре – такие ряды сохранились у нас в женских школах – заняли места в укрытой от солнца стороне арены.
Мы то поднимались, то спускались по каменным лестницам, иногда выходили на внутренний балкон и смотрели вниз на выложенный елочкой дворовый кирпич, забирались под крышу в залитую солнцем лоджию. Оттуда старый солдат мог наблюдать, как идут дела на его полях. О хозяине сохранилось несколько рассказов. Мы знаем, что он жил в военной крепости, окруженный шестью сотнями ветеранов, и что было у него две дочери, к которым Коллеони был сильно привязан. Известно также, что Кассандра вышла замуж за образованного человека – Никколо да Корреджо, а Медея замуж так и не вышла и лежит теперь – как я только что видел – в прекрасной капелле в Бергамо, словно мраморная Офелия. Говорят, что ее смерть разбила отцу сердце. Мне показали пустую комнату, в которой скончался Коллеони. Возможно, венецианские посланники стояли вокруг его постели, и можно представить себе, с каким изумлением восприняли они известие, что он оставил городу почти все свое огромное состояние.
Меня провели по фермерским постройкам, и я вдоволь налюбовался жеребятами и телятами, обратил внимание на штабеля дров, заготовленных на зиму, на сено, послушал разговоры о видах на урожай пшеницы и кукурузы. Затем поговорили о свинарниках, коровниках. Заглянул я и в сверкающие чистотой сыроварню и маслобойню. Ушел с приятным чувством, оттого что есть на свете места, где время будто замерло.
6
Ранним утром я выехал на машине из Бергамо в Кремону. Путь шел по равнинной местности, маленькие города только-только просыпались. Колокола призывали к ранней мессе, магазины были еще закрыты, зонты и навесы на рынках сложены. На окраине крошечного городка Крема я с удивлением увидел огромную круглую церковь. Она выглядела так, словно кто-то обронил в этой деревне Пантеон. Заглянув внутрь, я увидел, что месса только что закончилась. Священник уносил с алтаря потир, а мальчик в потрепанном облачении, привстав на цыпочки, задувал свечи. В первом ряду на стульях сидели мальчики лет восьми – десяти. Высокими голосами они пели псалом, а старый священник в длинной черной сутане сердито отбивал ритм дорожной тростью. Когда он их отпустил, дети со страшным грохотом бросились к дверям. Я заметил, что у них были башмаки с деревянными подошвами. Такие любопытные сценки почему-то остаются в памяти.
В Кремоне, городе из старого розового кирпича с терракотовыми украшениями и крышами из темно-красной черепицы, я подивился благородству площади и остановился, разглядывая знаменитый квартет: собор, кампанилу, баптистерий и городскую ратушу. Я подумал, что каждый из этих итальянских городов, сохранивших в глубине своего сердца дух древней вражды, подчиняется своим собственным законам и, что бы там ни говорили карты, окружен прозрачными стенами. Нужно родиться в Бергамо или Кремоне, чтобы знать, как глубоко это укоренилось, однако любой иностранец сможет почувствовать индивидуальность города, патриотизм жителей и местные предубеждения. Вглядевшись в далекое прошлое, можно заметить в раннем Средневековье момент, когда эти города соперничали друг с другом в красоте, размере соборов и городских ратуш. Пользовались они при этом одной формулой, но каждый город создавал нечто непохожее. Такая общность и в то же время ревниво оберегаемая обособленность городов, отделенных друг от друга не более чем на тридцать миль, напоминает мне музыкантов, играющих вариации на одну и ту же тему.
Собор – настоящая жемчужина. Мраморные колонны выносят на спинах львов крыльцо здания. Наверху, словно заглядывая в римское окно, стоит статуя Мадонны с младенцем, выполненная в натуральную величину, а рядом святой покровитель Кремоны, известный здесь под странным именем – святой Омобоно, что, должно быть, произошло от латинского Homobonus. [35]35
Homo bonus (лат.) – досл. хороший человек. Святой Хомобонус (Омобоно) был канонизирован в 1199 году, через два года после смерти, папой Иннокентием III. Сын богатого ткача из Кремоны считал, что умение управляться с ткацким станком ему дано свыше лишь для того, чтобы он мог помогать бедным. Умер он во время мессы в Кремоне, и его голова до сих пор хранится в городской церкви. С середины XVII века он почти повсеместно признается патроном всех промышленников и бизнесменов.
[Закрыть]Над скульптурной композицией – красивое окно-розетка, сохранившееся с XIII столетия, а с каждой стороны, занимая почти всю длину фасада, – изящная римская аркада из двух секций, поставленных одна над другой.
Скульптурные композиции над крыльцом, типичные для Ломбардии, всегда меня очень привлекали. Появились они еще до фресок, и цель их создания – рассказать о Священном Писании тем, кто не умел читать. Вход в храм, конечно же, упрощает сюжет, но тем не менее доносит до всеобщего сведения важнейшее известие – местный святой служит Богоматери.
Интерьер собора совершенно не соответствовал обещанию, заявленному римским фасадом здания. Поэтому я быстро вышел наружу, полюбовался площадью, освещенной ранним солнышком. Взглянул на примыкавшую к ней улицу с живописным маленьким рынком, там уже расцвели разноцветные шатры. На рынке можно купить фрукты, овощи, мясо, птицу и даже старую одежду, ею торгуют евреи. Мне показалось, что этот рынок – последний штрих, завершающий портрет чудесной средневековой площади Кремоны. Я пошел к церкви Блаженного Августина. Построил ее Франческо Сфорца на месте бывшего храма, чтобы отметить свою женитьбу на Бианке Марии. Как я уже говорил, брак был идеальным, к тому же он заложил основу состояния Сфорца. Увидел картину, где они, стоя на коленях, смотрят друг на друга. Выглядели они более полными и пожилыми, чем я ожидал. Маленькая монахиня бережно обтирала губкой листья стоявшей на алтаре аспидистры. Она включила свет, когда я вошел в храм.
Вернувшись в Кремону, я набрел там на самую выдающуюся ее достопримечательность – красивый сад и парк в центре города. Лужайки, фонтан, эстрада для оркестра, тенистые каштаны, подстриженные акации, клумбы с гортензиями и скамейки, как если бы я вдруг оказался в Англии или во Франции. Такой сад в сердце средневекового итальянского города – явление необычное. Латинский ум всегда полагал, что у растительности должно быть свое место, то есть – вне городских стен. Если деревья или цветы появлялись в городе, их немедленно заключали в каменную тюрьму. Я заинтересовался историей возникновения этого парка, и один житель рассказал мне, что сразу после Рисорджименто [36]36
Рисорджименто – Risorgimento ( ит.возрождение) – национально-освободительное движение итальянского народа против иноземного (австрийского) гнета, за объединение раздробленной на мелкие государства Италии в единое национальное государство; Рисорджименто обозначает также период, в пределах которого это движение происходило: конец XVIII в. – 1861 г.; окончательно Рисорджименто завершилось в 1870 г. присоединением Рима к Итальянскому королевству.
[Закрыть]здесь был снесен непопулярный доминиканский монастырь, штаб инквизиции, и место превратили в муниципальный сад. Гуляя возле зеленых насаждений, я увидел еще более невероятную картину – надгробие Антонио Страдивари, одно было в доминиканской церкви, а теперь вот другое – на открытом воздухе.
Стоит в этом городе упомянуть имя Страдивари, как лица жителей светлеют, и вас направляют в Scuola Internazionale di Luteria. [37]37
Scuola Internazionale di Luteria – ныне всемирно известная школа изготовления скрипок была основана в 1937 г., в год двухсотлетия со Дня смерти Страдивари. В ней обучаются 500 учеников со всего мира.
[Закрыть]Современное здание находится неподалеку от собора. Я вошел, и в нос мне ударил сильный запах лака и дерева. Первый человек, который попался мне навстречу, решил, что я – музыкант, желающий приобрести скрипку. Инструменты здесь изготавливают по старинной формуле. Будучи человеком от музыки весьма далеким, я сознался, что о Страдивари знаю очень мало. Известно мне лишь, что он был гением и что мастерство свое довел до совершенства. Я попросил его рассказать мне о мастере и обнаружил, что жизнь человека девяноста трех лет можно изложить очень коротко. Родился он в 1644 году, женился на вдове старше его. У них было трое детей. После того как жена умерла, он – спустя год – женился снова и родил еще пятерых. Умер в 1737 году. О его вкусах и слабостях известно очень мало, за исключением того, что Страдивари, по слухам, очень любил деньги: он спрашивал по четыре лиры за скрипку – большая сумма в то время. Работал мастер быстро и с удовольствием. Носил белый кожаный передник и белую шапку. Одним из нескольких высказываний Страдивари, обращенных к ученику, было: «Ты никогда не сделаешь скрипку лучше моей». Мне сказали, что он изготовил тысячу сто шестнадцать скрипок и виолончелей, и если учесть, что сделал он это примерно за семьдесят лет, то в среднем за год он делал по 16 скрипок. В Кремоне до сих пор говорят «богатый, как Страдивари», поэтому, возможно, он был не только счастлив, но и осторожен. Я спросил, сколько скрипок его работы осталось в мире на настоящий момент. Ответ был – около шестисот и, конечно же, тысячи подделок. Многие его скрипки погибли, другие, возможно, где-то спрятаны, и охотников их разыскать немало. Мне сказали также, что каждый человек, скрипке которого более ста лет, верит, что у него настоящий Страдивари. Мошенники, подделывающие инструменты, воспроизводят ярлык, который маэстро прикреплял к своим работам, но каждый раз они что-то делают неправильно. Просто удивительно, как много ошибок можно сделать, копируя такой, казалось бы, простой ярлык, как «Antonius Stradivarius Cremonenis. Faciebat anno…». Дата указывается арабскими цифрами. Я спросил, сколько стоит сейчас настоящий Страдивари. Мне ответили: «Между 1500 и 15 000 лир, хотя исключительно хороший инструмент несколько лет назад был продан в Лондоне за 24 000 лир».
Наверху, в мастерской, меня представили маэстро. Облаченный в передник, мастер разглядывал работы четырнадцати учеников. Должно быть, и во времена Страдивари помещение выглядело точно так же: грубые деревянные столы, стены увешаны образцами и частями скрипок, грифами, похожими на лебединые шеи, боковыми, нижними и верхними деталями. На полках лежали готовые инструменты, дерево разной структуры и разной окраски, тонкое, как вафля, но твердое. В воздухе запах горячего лака, клея и опилок. Мне объяснили: «Для того чтобы сделать скрипку, требуется склеить более семидесяти кусков разной древесины».
Вспомнив, что скрипку я не брал в руки с тех пор, как учился в школе (мать свято верила, что я стану еще одним Крейслером [38]38
Фриц Крейслер (1875–1962) – австро-американский скрипач и композитор, один из наиболее любимых публикой виртуозов первой половины XX века.
[Закрыть]), я рассеянно взял один инструмент и поднял к плечу.
– А! – закричал маэстро с итальянской порывистостью. – Вы музыкант! – и, взволнованно приблизившись, вложил в мою руку смычок и отступил на шаг, ожидая услышать вступление к божественному концерту.
Я не стал говорить ему, что задолго до того, как он появился на свет, мой учитель музыки буквально падал передо мной на колени, упрашивая избавить себя от моего присутствия. Итак, страшась издать хотя бы единственный звук и одновременно желая услышать хотя бы один кошачий вопль, который я обычно извлекал из инструмента, я, вздохнув, вернул скрипку. Маэстро взял ее, закрыл глаза, прижал инструмент к шее и, грациозно поводя смычком, заиграл, как ангел. Недовольный акустикой помещения, он вышел в коридор и заиграл там. Инструменты, которые изготавливают в школе, покупают музыканты изо всех стран мира. Большая часть их специально приезжает в Кремону. Стоят они от двадцати до ста двадцати лир. До сих пор считается, что у Страдивари был секрет: то ли он знал, как следует выбирать дерево, то ли тайна кроется в составе лака. Я спросил об этом у маэстро, который сказал, что играл на многих скрипках Страдивари, в чем их уникальность.
– Anima! [39]39
Anima (ит.) – душа.
[Закрыть]– закричал он. – В душе, в отзывчивости, в свободе, которую они дают скрипачу.
– А вы верите в секрет лака?
– Да и в технологию, которую применял Страдивари, когда покрывал инструменты лаком.
Я был зачарован историями о созданиях этого непревзойденного гения. Все лучшие скрипки Страдивари имеют родословную и имена – Виотти, Тоскана, другие инструменты называют в честь знаменитых обладателей – Сарасате, Паганини. Полагают, что на одной скрипке Страдивари есть проклятие, но сохранился ли этот инструмент до наших дней, неизвестно. Принадлежала эта скрипка в XVIII веке Ромео Дании, профессиональному скрипачу, который купил ее, не подозревая о ее довольно неприятной особенности внезапно замолкать после того, как музыкант замечательно играл на ней в течение часа. Когда это произошло во время одного из концертов Дании, он обвинил своего соперника Сальвадосси в том, что это его рук дело, и вызвал его на дуэль. Дании был убит, и с тех пор началась вендетта, стоившая двадцати двух жизней. Самая поразительная история о Страдивари связана, однако, с загадочной личностью по имени Луиджи Теризио. Он жил в первой половине XIX века, любил путешествовать по всей Италии, а для этого наряжался коробейником, вешал за спину мешок с новыми скрипками и предлагал их людям взамен старых. Скупщики в Париже изумились, когда он явился к ним с невероятной коллекцией, состоявшей не только из инструментов Страдивари, но также из скрипок прежних великих мастеров – Амати, Гварнери, Гваданини и других. В 1854 году перекупщик Ж. Б. Вильом [40]40
Вильом (Вийом), Жан Батист (07.10.1798, Мирекур – 19.03.1875, Париж), французский мастер смычковых инструментов. В 1828 г. открыл собственную мастерскую в Париже. С 1835 г. занимался имитацией старинных итальянских инструментов (главным образом, Страдивари и Гварнери). С 1865 г. изготовлял скрипки, альты, виолончели по созданной им модели. Вильом утвердил новый, национально-самобытный тип звучания смычковых инструментов – яркий, интенсивный, но недостаточно гибкий. Изобрел оригинальные конструкции контрабаса (так называемый октобас, 1849), альта (так называемая виола контральто, 1855), специальную педаль-сурдину для фортепьяно (1867). Лучшие инструменты Вильома являются до настоящего времени концертными.
[Закрыть]узнал, что Теризио умер, оставив после себя более двухсот скрипок, виол и виолончелей работы великих мастеров. От изумления делец едва не лишился дара речи. Он приехал на маленькую ферму, где у Теризио были спрятаны скрипки. Осматривая коллекцию, он выдвинул ящик и с изумлением уставился на новую скрипку Страдивари: Мессия – на этом инструменте еще никто не играл. Скрипка была продана потомком Страдивари графу Козио де Салабу, который никогда на ней не играл и в чьей собственности она находилась до тех пор, пока Теризио ее не обнаружил. Она до сих пор абсолютно новая, такая, какой вышла из мастерской Кремоны. Альфред и Артур Хилл, главные знатоки творчества Страдивари, презентовали ее музею Ашмола. [41]41
Музей и библиотека древней истории, изящных искусств и археологии при Оксфордском университете, построены в 1679–1683 гг. и названы в честь основателя коллекции Илайеса Ашмола (1617–1692).
[Закрыть]
Выслушав все эти рассказы, я припомнил, что и у меня есть одна история о Страдивари, которую и поведал. Несколько лет назад, когда я был в Мадриде, мне позвонил приятель и предложил: «Не хочешь ли послушать концерт четырех скрипок Страдивари?» Через несколько минут он заехал за мной в отель, и мы отправились в королевский дворец. Друг объяснил, что после того, как в 1931 году Альфонс XIII покинул Испанию, в королевской часовне открыли шкаф и обнаружили там несколько скрипок: на них иногда играли во время церковных служб. Они лежали там как попало, в пыли. После исследования сделали заключение, что четыре инструмента принадлежат Страдивари. Скрипки реставрировали, и сейчас время от времени их используют в концертах, организованных музыкальным обществом, членом которого и являлся мой приятель. Мы въехали в пустынный двор и направились к арке. Фонарь слабо освещал лестницу. Мы поднялись и тихо, словно заговорщики, пошли по темному коридору, пока не приблизились к двери, которую открыл придворный лакей. В гостиной, освещенной люстрами, сидело примерно сто человек. Лица их были обращены к небольшому возвышению, на котором уже сидел струнный ансамбль. Пианист сыграл вступление, и вот четыре скрипача провели смычками по драгоценным струнам. Это был великий момент. Ни в одной европейской стране нельзя было увидеть столь изысканную публику: темные глаза, серебряные волосы, аккуратные эспаньолки, большое количество пожилых герцогинь с величественным или, наоборот, весьма скромным бюстом, на котором переливались бриллианты. В неожиданных музыкальных паузах, которые случаются в музыкальных произведениях, словно бы композитор специально задумал их, для того чтобы обнаружить человека, осмелившегося шептаться, тишина стояла такая, что слышно было лишь, как кто-то случайно задел моноклем накрахмаленную рубашку. В эти моменты вокруг нас был только молчаливый, мертвый дворец. Мы слушали музыку, извлекаемую из волшебных ящичков Страдивари, – осколок привилегированного общества, словно бы по волшебству заключенного во дворце и совершенно не ведающего об уродливом внешнем мире. После концерта мне позволили отнести скрипку в сейф, что находился в соседней комнате, и я помог запереть ее на ночь вместе с остальными тремя инструментами.
Я попрощался с друзьями из кремонской Школы Страдивари и подумал, как странно, что доктор Бёрни, совершивший музыкальное турне по Европе всего лишь через тридцать три года со дня смерти Страдивари, ни разу его не упомянул. Он даже и в Кремону не ездил. А вот кто посетил Кремону за тридцать шесть лет до рождения Страдивари, так это наш добрый старый гурман Томас Кориэт. Он написал: «Я ел жареных лягушек в этом городе. Это блюдо едят во многих итальянских городах. Подали их с интересным соусом, вкусно, ничего не скажешь. Голову и передние лапки у них отрезают».
7
Когда ехал в Мантую – находится она примерно в сорока милях к востоку от Кремоны, – размышлял о том, что так близко расположенных друг к другу знаменитых городов больше, пожалуй, нигде в мире не встретишь. Каждые тридцать-сорок миль ты въезжаешь еще в одно место с богатым историческим прошлым и благородным культурным наследием. Когда-то приходилось добираться до них целый день, а теперь на это уходит час езды на автомобиле. Милан и Павию разделяют двадцать миль; Павию и Пьяченцу – тридцать; Кремону и Парму – всего лишь двадцать пять; от Пармы До Модены расстояние в тридцать миль, а от Модены до Болоньи – двадцать пять. Вот так, от города к городу, вы можете путешествовать по этой большой долине. Многие города до сих пор сохранили часть крепостных стен, но все они окружены стенами духовными: в отношениях близких соседей чувствуется некоторая отчужденность, заносчивость, которая делает историю Северной Италии похожей на греческие государства за четыре века до новой эры. До сих пор повсюду говорят на местных диалектах, но путешественник, разумеется, это лишь чувствует, а не знает доподлинно. Нужно хорошо знать крестьян Ломбардии, чтобы понимать, насколько это для них важно. Во время последней войны Стюарт Худ сбежал из плена и находился в Ломбардии и Эмилии. Он написал в своих мемуарах об итальянском нижнем сословии: «От деревни к деревне и от долины к долине диалекты разные, но общее у них – носовые согласные и умлауты. Они произносят „fueg“, а имеют в виду fuoco: огонь. Говорят vin с долгим г и носовым п – и это значит – вино. Брюки у них braghe. Я припомнил, что когда-то это была Цизальпинская Галлия».
Когда в Мантуе я вышел на улицу, полнолуние превратило город в оперную декорацию. Лунный свет подчеркнул тени. Каждая колоннада – сцена для драматического представления, каждый перекресток – место для романтического свидания. Из глубокого сумрака, купаясь в зеленых лучах, выступали башни и кампанилы. Самое больше впечатление произвел на меня дворец Гонзага: луна прикоснулась к зубцам крепостных стен, выхватила часть здания. Стоящий на берегу озера дворец словно бы притаился, скорчился в темноте. Я смотрел на ряды окон и представлял за ними пустое здание с мраморными лестницами и безлюдными комнатами, в которых лунный свет причудливо расчертил полы. Я посмотрел наверх, чуть ли не надеясь увидеть за окном белое лицо, глядящее на лунную площадь.
Вместо оркестра, которого требовала эта картина, на зачарованные улицы – словно по повелению взмахнувшего вилами Сатаны – ворвались молодые люди на красных мотоциклах. Колоннады множились, подчеркивая чудовищность происходящего. Заслышав отдаленный вой, отмечавший продвижение колонны, я готовился к новому натиску, но мотоциклисты появлялись неожиданно. Оглушительный шум и треск заполнял все углы и закоулки древнего города.
Я сидел в кафе, восхищаясь луной и ненавидя мотоциклистов, и тут к моему столику подошел печальный маленький итальянец. На меланхолическом лице было написано, что от жизни он ничего не ждет, кроме очередного несчастья. Итальянец сказал, что, судя по всему, я американец. Когда мы этот вопрос прояснили, он сообщил, что работал переводчиком при американской армии. Я пригласил его за свой столик и заказал для него эспрессо. Человеком он оказался приятным, к тому же был хорошо знаком с историей Милана.
Итальянец рассказал, что во дворце Мантуи живет до сих пор граф Кастильоне и что у него есть рукопись его предка «Придворный» («Il Cortigiano»). «Книга, – сказал мой новый знакомец, – хранится в банке, в обитой бархатом коробке». Он видел ее, она прекрасно написана венецианским рукописным шрифтом.
Перейдя к более насущным вопросам, он сказал, что другие страны живут богато и спокойно. Как бы ему хотелось уехать в Америку, даже в его возрасте. Он признался, что заработанных денег ему хватает только на полмесяца, а потом приходится искать временную работу, чтобы как-то продержаться до получки. Без обиняков он заявил, что не станет гордиться, а с удовольствием примет от меня несколько лир за то, что покажет мне достопримечательности Мантуи. Я намекнул, что хотел бы взглянуть на рукопись «Придворного», но он ответил, что это вряд ли возможно, так как графа в данный момент в Мантуе нет. Поспешно сменив тему, спросил, знаю ли я об умершем в Мантуе достопочтенном англичанине по имени синьор Джакомо Критонио. Я ответил, что имя это не похоже на английское, но он возразил: «Не может быть, чтобы вы не слышали об этом человеке». Затем предложил отвести меня в церковь и показать могилу. Было уже поздно, но прогулка по ночной Мантуе показалась мне интересной, и вскоре мы шагали по безмолвным глухим улицам. В темное время суток казалось, что проснувшееся в ночи Средневековье вытесняет дух Возрождения. Пришли, наконец, к церкви Святого Симона, которая, как я и предполагал, оказалась закрыта и заперта на замок. Знакомец мой ничуть не расстроился, а, попросив минутку подождать его, растворился в темноте.
