Текст книги "От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

– В Верии больше двадцати таких церквей, – с гордостью сообщил мой знакомый. – Все это православные церкви, которые скрывали от турок.

Мы распрощались с гостеприимной старушкой и отправились на дальнейшую экскурсию по городу. Полдня мы ходили по «тайным» церквям Верии. Одни из них были крупнее, другие – такие же крохотные, как во дворе у старушки. Но все они производили впечатление заброшенных – темные, пыльные, притаившиеся за каменными стенами. Мы осмотрели церкви, посвященные Иисусу Христу, святым Фотинии, Кирикосу, Стефану, Георгию, Николаю, Параскеве и апостолам. Должен признать, мой друг оказался прав: ни один иностранец не смог бы отыскать эти церкви самостоятельно.

В Верии Павел и Сила столкнулись с единственной еврейской колонией, которая доброжелательно отнеслась к их проповеди. Наконец-то апостолы могли перевести дух: никто не собирался их преследовать. Напротив, берейские евреи с радостью восприняли Евангелие, как, впрочем, и греки. Казалось, все шло замечательно, но в один из этих благодатных дней в городе появился Тимофей. Он принес недобрые новости: оказывается, враги Павла не успокоились, идут по следам апостола. Не желая рисковать, Павел решил покинуть Берею. Он оставил Силу и Тимофея в городе, а сам, в сопровождении нескольких верных берейцев, отправился на побережье, чтобы уплыть в Афины.

Мне приятно было узнать, что та любовь и понимание, с которыми древние берейцы отнеслись к Павлу, продолжают жить в сердцах их потомков, современных жителей Верии. Если в таком крупном и просвещенном городе, как Салоники, почти не вспоминают об апостоле-подвижнике, то маленькая провинциальная Верия по-прежнему гордится своей связью со святым Павлом. Здесь каждый ребенок отведет вас на школьный двор и укажет огороженную лестницу из четырех массивных ступенек, на которых апостол некогда читал свои проповеди. На самой верхней ступеньке до сих пор можно разглядеть имя «Pavlos», начертанное греческими буквами.

Мы обратились к епископу Верии (ибо этот маленький городок – один из немногих в апостольском христианстве, где управление осуществляет епископ) и вскоре были приглашены в мрачный и пустынный дом, служивший резиденцией местному епископу. Нас встретил высокий пышнобородый мужчина в черной сутане. Он получил образование в Стамбуле и живо интересовался легендами и преданиями этого маленького городка. После того как слуга накрыл на стол – все те же засахаренные апельсины, кофе и бренди, – священник углубился в обсуждение связи святого Павла с Береей.

– Вы, конечно, знаете, – говорил он, – что первым обращенным в Берее стал человек по имени Сосипатр, который впоследствии был признан святым в греческой православной церкви.

В «Авторизованной версии» Нового Завета Сосипатра именуют Сопатром. Можно предположить, что этот человек находился рядом с Павлом в Коринфе, когда тот писал письмо к римлянам, ибо апостол упоминает его имя в конце своего послания (называя Сосипатром).

Я поинтересовался мнением епископа по вопросу, который обсуждается уже многие годы: покинул ли Павел Македонию на корабле или ушел по суше через Фессалию? Священник сказал, что согласно традиции греческой православной церкви, которая также принята в Берее, апостол уплыл на корабле.

– Мы определенно считаем, – заявил епископ, – что Павел, торопясь покинуть Берею, сначала пришел в Колиндрос, который в древности именовался Эгинионом, оттуда перебрался в прибрежную деревушку под названием Элевтерокори (ныне Метери). Здесь апостолу посчастливилось найти лодку, отходившую в Афины.

С большим сожалением я расстался с этим славным, отлично образованным человеком. Но мне пришлось попрощаться с ним и с его милым городком, потому что я спешил в Салоники. Я едва-едва поспел к отправлению судна, которое должно было доставить меня в Афины.

Глава восьмая
Под сенью Акрополя

Я прибываю в Афины и знакомлюсь с человеком по имени Софокл. Поднимаюсь на Акрополь и осматриваю ареопаг, чтобы увидеть Афины глазами святого Павла. Благодаря своим друзьям я знакомлюсь с жизнью современных Афин и в невыносимо жаркий полдень купаюсь в бухте Фалерон.

1

Жарким летним вечером наше судно двигалось вдоль побережья Фессалии. На фоне нежно-розового неба четко выделялась вершина горы Олимп, в тридцати милях к югу вырисовывалась Осса, а еще в тридцати милях вздымался лесистый Пелион, на котором, по преданию, некогда срубили огромное дерево для постройки «Арго».

Временами наше судно шло так близко от берега, что до меня долетали запахи береговых трав – мяты и тимьяна, и доносился лай собак, устроивших вечернюю перекличку на далеких склонах холмов. Вскоре солнце скрылось за горами, на горизонте морская поверхность украсилась медно-золотистой полосой тумана – словно колесницы Приама вновь подняли пыль с полей Трои. Затем ночная тьма опустилась на мир, и небо засветилось мириадами ярких звезд.

Ранним утром мы вошли в залив Ламия – узкий канал с совершенно неподвижной водой, в которой отражались тянувшиеся по обоим берегам холмы. Поверхность воды была неправдоподобно спокойной: ни малейшей ряби, такого не увидишь даже в деревенском пруду. Она казалась густой и тягучей – как оливковое масло зеленого цвета. На поверхности воды плавало огромное количество медуз. Я впервые разглядывал вблизи эти создания, и меня неприятно удивил способ их передвижения: они втягивали в себя и вновь выплевывали воду, создавая подобие реактивной тяги. Мы стояли на якоре уже несколько часов, и я в деталях изучил береговой пейзаж. Скромная деревянная пристань, загроможденная ящиками и бочками, – все это называлось портовыми сооружениями городка Стилис.

Наконец-то нам разрешили сойти на берег. Я тут же, на пристани, нанял автомобиль и поехал в Фермопилы. Лето, словно безжалостный враг, обрушилось на Грецию и сразу ее завоевало. Стояла невообразимая жара. Люди без сил лежали в тени олив и даже не пытались что-то делать. Животные – собаки, козы – вели себя примерно так же: тоже искали укрытия в тени стен домов и терпеливо ожидали, когда наступит вечер и дневной зной спадет. Окрестные холмы, обычно радующие взгляд зеленью, приобрели неопрятный коричневатый окрас. Листья на деревьях пожухли и свернулись в трубочку, цветы завяли. Земля тихонько потрескивала, как раскаленная сковорода. Через горные лощины, усеянные белыми накаленными камнями, были перекинуты пустынные и абсолютно бесполезные мосты. И над этим адом синело безжалостное небо – яркое, слепящее, без малейшего намека на облачко.

Фермопилы напомнили мне солончаковую пустыню, которую я видел в Аризоне. Трудно было в этой растрескавшейся равнине с редкими вкраплениями грубой пожухлой травы разглядеть знаменитый проход, который царь Леонид – во главе трехсот спартанцев и семи сотен феспийцев – оборонял от огромной армии персов. Возможно, свежим весенним утром я и справился бы с такой задачей, но сейчас, в знойный летний полдень, это было выше моих сил. Многочисленные землетрясения, случившиеся за прошедшие столетия, неузнаваемо изменили здешний рельеф, а трудолюбивая река Сперхей нанесла столько ила, что воздвигла широкое плато между горами и кромкой прибоя. Я смотрел на якобы неприступное ущелье и думал: бросить бы сюда батальон шотландских горцев, они бы управились за полчаса. И никакая сила в мире (уж прости меня, покойный Леонид!) не смогла бы им помешать. Тем не менее я не считал свою поездку в Фермопилы бесполезной. Сюда стоило приехать хотя бы для того, чтобы постоять на этих древних холмах, где царь Леонид сражался во главе горстки героев, которые один за другим падали под стрелами мидян. Падали, но не сдавались. Пройдет много лет, я забуду этот изнуряющий зной, но зато смогу сказать себе: я был там, где спартанец Диенек произнес свои исторические слова:

…еще до начала битвы с мидянами он услышал от одного человека из Трахина: если варвары выпустят свои стрелы, то от тучи стрел произойдет затмение солнца. Столь великое множество стрел было у персов! Диенек же, говорят, вовсе не устрашился численности варваров и беззаботно ответил: «Наш приятель из Трахина принес прекрасную весть: если мидяне затемнят солнце, то можно будет сражаться в тени» [34]34
  Геродот.История. Перевод Г. А. Стратановского.


[Закрыть].

Я прошел к горячим сернистым источникам, от которых Фермопилы, то есть «Теплые ворота», и получили свое имя. Обычно от воды поднимался пар, но сегодняшний день был настолько жарким, что источники даже не парили. Вода в них была зеленоватой, теплой и имела тот же неприятный запах, что и лечебные воды нашего Харроугита. Я присел в ненадежной тени засохшего виноградника и выпил бутылку вина в компании местных крестьян (наверняка они посчитали меня сумасшедшим). Затем, призвав на помощь всю свою храбрость, я снова выполз в одуряющий зной и потащился в Стилис, где меня ждал корабль.

Ночь застала нас в узком проходе между материком и островом Эвбея, а поутру мы уже приближались к Марафону.

Моему взору открылся маленький залив, за ним расстилалась плоская равнина у подножия холмов. Где-то там, на этой равнине стоит невысокий курган, под которым похоронены жертвы сражения – греки, полегшие под дождем персидских стрел. Десять тысяч афинян маршем пришли из-за далеких холмов, чтобы встать на пути несметной армии Дария. Им удалось не только остановить персов, но и оттеснить к морю, туда, где стояли персидские корабли. В этом заливе Кинагир, брат Эсхила, держался за галеру правой рукой. Когда персидский меч отсек ему эту руку, он ухватился левой. Когда и ее постигла та же печальная участь, он вцепился в дерево зубами. В последнее столетие мемориальный курган Марафона был вскрыт, и люди смогли увидеть обуглившиеся кости, осколки керамики и прочие предметы, которые захоронили вместе с погибшими две тысячи четыреста лет назад.

Наш корабль миновал Марафон и приблизился к каменистому мысу Суний. За этой грандиозной скалой располагались серебряные рудники Лавриона. Благодаря их серебру греки смогли построить флот, который в пух и прах разбил персов при Саламине. Затем мы обогнули мыс (который, кстати, является самой южной точкой Аттики), и моим глазам открылось великолепное зрелище, которое я сохраню как одно из самых драгоценных воспоминаний о Греции.

Высоко, на самом гребне мыса возвышаются развалины белоснежного храма. Это все, что осталось от храма Посейдона на мысе Суний. В древности моряки, плывшие в Грецию из Малой Азии или Египта, ориентировались по отблеску солнечных лучей на стенах храма. Он был построен в незапамятные времена с целью умилостивить Посейдона, бога морей. Этот мыс пользовался дурной славой у моряков. Считалось, что Посейдон гневается на людей, пытавшихся обогнуть мыс Суний, и насылает на них бури. Известно, что именно здесь погиб Фронтин, сын Онетора, славившийся как непревзойденный кормчий. Он вел корабль, на котором Менелай возвращался после своего похода на Трою, но пал от руки Аполлона и был похоронен возле мыса Суний.

Обычно, едва корабль проплывал мимо храма Посейдона, моряки тут же собирались на носу судна, пытаясь обнаружить средь холмов первый признак приближающейся греческой столицы. Это был позолоченный наконечник копья Афины, стоявшей на Акрополе, – он ярко блистал на солнце, а потому был виден издалека.

Корабль святого Павла шел тем же путем, и апостол тоже увидел вспышку света на далеких холмах. Собравшиеся вокруг моряки наверняка стали ему объяснять (как объясняли любому путешественнику-новичку), что это светится на солнце наконечник копья великой Афины Промахос, Воительницы. Попутно сообщили, что это бронзовая статуя работы Фидия, и высота ее – от ступней до кончика позолоченного шлема – составляет семьдесят футов. Этот величественный памятник, свидетельство могущества греческой столицы, стоял долгие годы – даже тогда, когда слава самих Афин обратилась в прах. Известно, что в четвертом веке нашей эры вождь готов по имени Аларик дошел до Афин, но, увидев издали гигантскую статую, устрашился и повернул вспять.

Трудно подобрать слова, чтобы передать первое впечатление от этого древнего города. Когда корабль медленно пересекает Фалеронскую бухту, направляясь к Пирею, морским воротам Афин, вы ощущаете, что наступила кульминация вашего путешествия.

Солнце медленно, как бы нехотя, опускалось за остров Эгина, последние его лучи освещали склоны горы Гимет. В пяти милях от себя я видел невысокий берег, на котором раскинулся город – огромное скопление бело-коричневых домов, посреди которых круто (не менее круто и неожиданно, чем замок Стерлинг в Шотландии) вздымался коричневый холм. Прозрачный вечерний воздух позволял рассмотреть ослепительно белые колонны Парфенона. Я смотрел на них и понимал: передо мной тот самый легендарный Акрополь, за которым тянется шлейф тысячелетней истории. И в этот миг, глядя, как последние отблески дневного света гаснут на древних стенах Афин, я вдруг почувствовал такую острую, пронзительную радость, что это ощущение счастья останется со мной до конца моих дней.

Я пережил один из величайших моментов в своей жизни, и совершенно не важно, что будет происходить в дальнейшем. Я не боялся разочарования, которое могут доставить мне современные Афины. Пусть даже город обернется дешевой подделкой, прячущейся за славным именем. Я все равно сохраню воспоминания об этом вечере, когда я увидел Афины своей мечты – гордый, величественный и древний центр человеческой цивилизации.

Стоило мне сойти на берег, как на меня тут же накинулась толпа смуглых говорливых людей. Кто-то предлагал купить коричневую губку, кто-то протягивал коробочку с рахат-лукумом. Некоторые разглядели во мне потенциального покупателя забавной игрушки, облаченной в костюм греческого эвзона [35]35
  Эвзон – солдат бывшей королевской, ныне национальной гвардии.


[Закрыть], другие пытались всучить почтовые открытки с изображением Акрополя или грубо сделанные гипсовые копии Венеры Милосской. Все они что-то выкрикивали пронзительными голосами и – без всякого поощрения с моей стороны – снижали цену на свой товар: с пятидесяти драхм до сорока, затем тридцати, двадцати и так далее. Те же, кто не пытался ничего продать, предлагали свои услуги в качестве гида; они обещали самую лучшую машину и самые захватывающие экскурсии по Афинам.

Я смотрел на эту толпу если и не с удовольствием, то, по крайней мере, без раздражения. Они выглядели истинными детьми своего века, когда любой обман и подлог воспринимается как остроумная шутка. Эти люди казались мне сошедшими со страниц аристофановых комедий.

Стоя посреди алчной толпы и ощущая себя костью, которую бросили на растерзание стаи псов, я пытался сохранить непредубежденный взгляд стороннего наблюдателя. Интересно, думалось мне, а существовала ли благообразная Греция сэра Альма-Тадемы – умытая, опрятная, в плиссированных юбочках – где-нибудь еще, кроме как в воображении викторианских джентльменов, прекраснодушных романтиков, которые пытались найти в перикловских Афинах все то, чего им не хватало в викторианском Шеффилде? Честно говоря, я оказался неподготовленным к такой встрече с Грецией. Я вспомнил, как жаловался Ликин, герой произведения Лукиана «Две любви»: стоило ему ступить на берег Родоса, как «тотчас два-три проводника, подбежав… предложили за небольшую мзду объяснить содержание всех картин» [36]36
  Перевод Н. П. Баранова.


[Закрыть].

Кое-как отделавшись от непрошеных экскурсоводов, я прыгнул в ближайшую же машину и велел водителю везти меня в Афины. Оставив позади шумный Пирей, мы обогнули Фалеронскую бухту, на поверхности которой покачивался гидроплан частной авиакомпании «Imperial Airways», и вскоре выехали на прямую пятимильную магистраль, которая должна была привести нас в Афины. Эта дорога построена на месте северного участка Длинных стен Фемистокла, которые – в сочетании с южным участком стены – играли роль якорной цепи, привязывавшей Афины к берегу.

Мы приблизились примерно на расстояние мили от города, и передо мной возник мимолетный образ Акрополя, горделиво восставшего в лучах утреннего солнца. Это было незабываемое зрелище, одно из самых величественных в мире.

Афины предстали перед нами современным европейским городом – с широкими прямыми проспектами, с элегантными магазинами, зелеными трамвайчиками и огромным количеством шумных автомобилей. Мы прогуливались мимо газетных киосков и маленьких уютных кафе, чьи столики были вынесены прямо на тротуары. Заглядывали в общественные парки с экзотическими растениями, где немецкие няни выгуливали греческих младенцев. И наконец пришли в самое сердце современных Афин – на площадь Конституции, где за столиками под перечными деревьями сидели горожане и с характерным для греков пылом обсуждали последние политические новости.

Я поселился в отеле с плоской крышей, откуда открывался прекрасный вид на город и окрестности. Отсюда был виден высокий продолговатый холм Акрополя и зеленый пик Ликабета – маленького вулкана местного значения. Меня удивили размеры Афин, поскольку я знал, что этот огромный город – в том виде, в каком он сейчас существует – вырос за небольшой исторический период в сто лет.

Странно было сознавать, что Афины – жемчужина античности – со времен Павсания фактически перестали существовать. Во всяком случае, на протяжении долгого срока – со второго века и до новейшего времени – история не хранит никаких воспоминаний, связанных с Афинами. Мы практически ничего не знаем о городе византийской поры, о латинских Афинах и Афинах под турецким игом. Могущественный античный город сошел с исторической арены, чтобы вновь появиться в 1675 году в виде провинциальной турецкой деревушки.

Первым англичанином, изъявившим желание увидеть Афины, стал Мильтон, но, увы, его желанию не суждено было осуществиться. Как раз когда он собрался посетить Грецию, в Англии разразилась гражданская война, и Мильтону пришлось вернуться. Как истинный гражданин своей страны он посчитал «недостойным путешествовать в удовольствие за границей, в то время как его соотечественники сражаются за свободу».

Поэтому первым англичанином, посетившим Афины и описавшим знаменитый Парфенон, стал житель Лондона по имени Фрэнсис Вернон. Этот человек, родившийся в 1637 году, по складу характера был любознательным авантюристом, всю жизнь испытывал «неодолимое желание видеть», Это любопытство не единожды ввергало его в пучину неприятностей: как-то раз он попал в плен к пиратам и был продан в рабство. Да и закончил Вернон не лучшим образом: погиб на чужбине в возрасте сорока лет. Находясь в Персии, он ввязался в пьяную драку с арабами и был зарезан перочинным ножом. Впечатления от посещения Афин Вернон изложил в письме к своему английскому другу. Насколько мне известно, это письмо находится в собственности Королевского общества и никогда не было опубликовано.

Впервые же английская читающая публика познакомилась с этим городом благодаря сэру Джорджу Уэллеру, который в 1675 году провел целый месяц в турецких Афинах. Его книга под названием «Путешествие в Грецию» вышла в свет в 1682 году. Это очень ценное издание, поскольку автор его являлся ученым-классиком, достаточно наблюдательным, чтобы передать очарование страны, на ту пору незнакомой и неисследованной. Именно Уэллер сообщил, что Парфенон превратился в турецкую мечеть (он даже поднимался на вершину вновь построенного минарета). Он первый поведал, что в Парфеноне устроен пороховой склад, и пожаловался, что не имел возможности посетить Эрехтейон, «поскольку жившие там турки устроили в здании серальдля своих женщин».

В Афинах тогда проживали от восьми до десяти тысяч человек. Три четверти из них были христианами, остальные – турки. Город не имел крепостных стен, но внешняя цепочка домов была выстроена таким образом, что вполне заменяла стены. На ночь вход в город запирался. Поскольку даже в те времена бандитские шайки составляли серьезную проблему, то город содержал гарнизон, который по ночам патрулировал стены Акрополя. «Как правило, они производили много шума, чтобы обозначить свое присутствие».

Турки – вопреки бытовавшему о них мнению – произвели на Уэллера впечатление вполне мягких и терпимых людей. В Афинах насчитывалось около двухсот церквей, пятьдесят из которых являлись постоянно действующими и имели штатных священников.

Если говорить об афинянах, то Уэллер был шокирован количеством косметики, которое использовали греческие женщины. По его словам, «они очень изящны в своей манере одеваться, но при этом так безбожно размалеваны, что трудно определить естественный цвет кожи из-за толстого слоя “колдовской краски”, наложенной на лицо». А вот еще одно интересное наблюдение: «Когда девушка выходит замуж, она приходит в церковь с таким количеством богатых украшений, какое только могут себе позволить ее родственники. При этом лицо ее так замазано грубой краской, что скорее похоже на гипсовое изделие, чем на живую плоть. Она возвращается из церкви в дом мужа с огромной позолоченной короной на голове. Сопровождают девушку ближайшие родственники и остальные гости, они играют на свирелях и маленьких барабанах. Процессия движется так медленно, что порой кажется, будто она вообще стоит на месте. Когда невеста наконец появляется на пороге дома своего супруга, соседи из окон забрасывают всю толпу, собравшуюся у двери, леденцами и мелкими монетками».

Большинство путешественников отмечали эту манеру афинянок злоупотреблять декоративной косметикой. Мне кажется, эта привычка уходит корнями еще в античные и византийские времена. В классической литературе мы неоднократно наталкиваемся на упоминания о краске для глаз, румянах и белилах, которыми пользовались жительницы Афин.

Существует большая разница между исследованиями Дж. Уэллера и его последователей, продолживших изучение греческой культуры в восемнадцатом веке. Исследования, к которым приступили в 1751 году Дж. Стюарт и Н. Ревет, оказали большое воздействие на формирование взглядов английских ученых-классиков в следующем, девятнадцатом столетии. Они исподволь готовили английское общество к поддержке независимости Греции. Современные греческие патриоты отождествлялись с античными героями, которыми все привыкли восхищаться еще со школьной поры. В своем монументальном 4-томном труде «Афинские древности» Стюарт и Ревет выдвинули великолепную концепцию города – такого, каким он был в эпоху турецкого владычества.

В те времена Акрополь представлял собой запутанный лабиринт узких турецких улочек и прятавшихся за высокими стенами садов. Турки чувствовали себя здесь полновластными хозяевами. Они разгуливали в высоких тюрбанах и развевающихся шелковых одеяниях. В свободное время (которого у них было хоть отбавляй) они упражнялись в стрельбе из лука и объезжали великолепных скакунов. Когда Уэллер впервые увидел Парфенон, тот еще сохранял крышу в целости и сохранности. Однако в 1687 году корабли венецианского флота обстреляли Афины, один из снарядов попал в здание Парфенона, где к тому времени был устроен арсенал. Произошло возгорание порохового склада, повлекшее за собой гибель трехсот турок. Зданию был нанесен серьезный урон: оно лишилось крыши, большая часть колонн оказалась разрушена. Показательно, что турки не стали восстанавливать Парфенон, вместо того они построили на его руинах жилые дома и мечеть. Эрехтейон, во времена Уэллера служивший гаремом, превратился в кучу развалин, одна из великолепных кариатид бесследно исчезла. Если судить по древним изображениям, Афинский акрополь постепенно заносится землей. Причем «опускание» настолько значительно, что современное шоссе проходит всего на два фута ниже кариатид. Таким образом, античный акрополь почти наполовину «ушел» под землю.

В следующем, девятнадцатом веке посещение Афин вошло в моду. Молодой Байрон впервые приехал сюда в 1809 году, то есть за десять с лишним лет до начала войны за независимость. Этот визит был частью его путешествия по Европе, которое 22-летний Байрон совершил в обществе своего товарища по Кембриджу, молодого человека по имени Джон Кэм Хобхауз (впоследствии лорд Броутон). Свои воспоминания об этой поездке Хобхауз изложил в виде увесистого тома под названием «Путешествие по Албании и другим турецким провинциям в Европе и Азии». В свою очередь, Байрон тоже поделился впечатлениями от поездки по Греции во второй песне поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда». Перед юными путешественниками открылись незабываемые красоты классической Греции. Помимо этого, лорд Байрон стал свидетелем процесса, который вызвал у него бурное негодование. Молодые люди увидели, как их соотечественники, эмиссары лорда Элгина, сдирали метопы со стен Парфенона и упаковывали их для отправки в Англию. С тех пор в Греции было выдвинуто немало обвинений против лорда Элгина. Однако мне хочется предложить простой эксперимент. Возьмите для сравнения два набора слепков, хранящихся в Британском музее. И те и другие – копии фрагментов, все еще пребывающих на стене Парфенона. Но одни слепки сделаны с «мраморов Элгина», а другие – на пятьдесят лет позже. Достаточно взглянуть на эти слепки, чтобы установить, насколько ухудшилось состояние парфенонского фриза. В конце концов следует признать: если бы лорд Элгин не снял мрамор со стен Парфенона, это сделал бы кто-нибудь другой.

Война греков за независимость началась через одиннадцать лет после визита Байрона. Но лишь в 1833 году последние турецкие гарнизоны покинули Грецию. В 1834 году Афины были объявлены столицей независимого Греческого королевства.

Для перестройки Афин, которые в 1834 году представляли собой деревню, где проживали чуть более пяти тысяч человек, был приглашен немецкий архитектор Эдуард Шойберт. Он разработал генеральный план, предусматривавший строительство широких проспектов, площадей и бульваров. Через сто лет, к 1936 году, Афины действительно превратились в столичный город с населением свыше четырехсот пятидесяти тысяч человек.

2

Я мог бы часами сидеть на площади Конституции – современной афинской агоре – и наблюдать за греками, ведущими нескончаемые политические споры. За минувшие столетия нация изрядно изменилась благодаря вливанию всевозможных балканских кровей, но основополагающие черты классического греческого характера сохранились. Помните у Демосфена – греки собираются на агоре и спрашивают друг у друга: «Что новенького?» или же: «Каковы последние новости?» Так и здесь, в кафе на площади Конституции, они сидят за столиками в тени перечных деревьев, и время от времени кто-нибудь обращается к соседу с извечными вопросами: «Ну, что нового?» или «Что в мире случилось за последние сутки?»

Головы в черных фетровых шляпах, которые до того прятались за разнообразными газетными листками, немедленно поднимаются, едва на улице появляется мальчишка-разносчик. Он бежит по тротуару и звонко, радостно кричит: «Эфемериды!» К услугам читателей газета – последние новости с политического небосклона.

В одном углу площади высится огромное безобразное здание желтого цвета. В прошлом это дворец короля Оттона, ныне превратившийся в здание парламента – Були. Напротив расположена могила Неизвестного солдата, возле которой несут постоянный караул эвзоны, солдаты национальной гвардии. Они выглядят очень живописно в своих старых албанских костюмах. Непременными атрибутами являются короткий белый килт (здесь он называется фустанелла), вышитые жакеты, белые шерстяные чулки и массивные красные башмаки с квадратными каблуками и огромными черными помпонами; на голове высокая красная феска с длинной кисточкой. Как правило, эвзонынеподвижно стоят, опершись на ружья. Но стоит кому-нибудь из иностранных туристов изъявить желание их сфотографировать, как солдаты инстинктивно принимают героическую позу – в этом они до смешного схожи с лейб-гвардией Уайтхолла.

Первое, на что обращают внимание гости греческой столицы, – это потрясающе чистый воздух. Плутарх в свое время сравнил его с шелковой пряжей, и этот «шелковый» воздух до сих пор окутывает Афины, порождая ощущение приподнятости и всеобщего возбуждения. Кажется, будто в атмосфере Афин рассыпаны искры счастья, которые гонят прочь раздражение и дурное настроение.

Язык Аристофана не только сохранился в веках, но и приспособился к современной жизни. Проинспектировав щиты для объявлений, я обнаружил, что самыми продаваемыми товарами являются шоколад, сигареты и шины «Данлоп»: ΣΟΚΟΛΑΤΑ, ΣΙΓΑΡΕΤΤΑ, ΕΛΑΣΤΙΚΑ ΔΥΝΛΟΠ.

На двери, за которой принимал стоматолог, я увидел начертанную надпись «ΟΔΟΝΤΙΑΤΡΟΣ». А заглянув в афинскую газету, выяснил, что местные ученики Эскулапа, в отличие от своих британских коллег, отнюдь не грешат ложной скромностью и не стесняются делать себе шумную рекламу. Афиши кинотеатров доказывали, что греческий язык обогатился именами новых героев – правда, в несколько искаженном виде. После некоторого колебания я трансформировал «ΜΑΡΛΕΝ ΝΤΗΤΡΙΧ» в Марлен Дитрих. С Гретой Гарбо дело обстояло еще сложнее – «ГКРЕТА ГКАРМНО». Вот уж что заставило меня задуматься, так это имя Кларка Гейбла: по-гречески оно звучало как «КΛАРК ΓΚΕΙΜΛΛ». Высоко в воздухе парила табличка, на которой – с триумфом возвратившегося Одиссея – красовалось одно-единственное слово «граммофон» – «ΓΡΑΜΜΟΦΟΝΑ».

Приятно было сидеть солнечным летним днем посреди оживленно болтающей толпы, не принимать участия в разговорах – просто наблюдать и слушать. Причем последнее тоже не обязательно, поскольку греки в совершенстве владеют языком жестов. Этим они славятся на весь мир. Трудно представить себе нечто более понятное и убедительное, нежели жест, которым греки выражают сомнение и неодобрение (он же – предостерегающий жест). Человек слегка сжимает правый лацкан пиджака – делает он это большим и указательным пальцами правой руки. Затем легким, почти незаметным движением сдвигает пиджак взад и вперед и произносит при этом что-то вроде «па-па-па-па». А чего стоит жест, которым греки обозначают нечто редкостное и прекрасное! Согнутая в локте правая рука движется так, чтобы высоко поднималось плечо. Большой и указательный пальцы соединены, остальные сжаты в кулак – ладонь повернута к лицу говорящего. И в таком положении он делает несколько резких движений рукой – словно дергает рычаг: раз, два, три… Двигаются при этом только рука и предплечье. Или вот еще один роскошный жест, обозначающий богатство и красоту: открытой правой рукой человек хватает воздух и бросает его себе в лицо – как бы загребая невидимое золото. Короче, на площади Конституции есть на что посмотреть. И зрелище это, думается, не уступит красочностью тому, какое можно было наблюдать на афинской агоре в эпоху Перикла.

В Греции не существует аристократических титулов, если не считать старых венецианских, имеющих хождение в основном на Ионических островах. Соответственно, нет и понятия общественных каст. В этом отношении Греция уникальна. Нигде я не видел, чтобы бедные и богатые так легко шли на контакт, забыв о социальных барьерах. Маленький чистильщик башмаков – а, надо сказать, это один из самых характерных звуков в Греции, стук обувной щетки о деревянный ящичек, – так вот, этот самый нищий чистильщик обуви, усердно полируя ботинки политика или высокопоставленного чиновника, может оторваться от дела, чтобы, как равный равного, поприветствовать своего клиента. Традиционное греческое приветствие звучит так: